Подвигаюсь близко. Черт возьми. Он раскрыт так… «Возьми»…. Слегка прикасаюсь языком, еще… И набравшись наглости ввинчиваюсь в сомкнутое отверстие. Ага, посмотрим, как ты выдержишь.

– Ааа…– тихий стон.

Забыла о штуковине во мне, наплевать на холод, на все наплевать… Ага… ты не выдержишь… Теперь более простое… Подумаешь, взять в рот… Но для начала потихоньку толкаюсь свернутым в трубочку языком в отверстие на навершии.

У меня короткая стрижка, в волосы не вцепишься, шалишь…

– Ну держись…

Едва успеваю сделать последний глоток, как оказываюсь на полу.

– Что скажешь ? Лизоблюд…

Что скажу? Когда внутри дергается такое… направляемое ловкой рукой. Когда другая рука … все быстрее…

Кажется, меня нет. Только что-то горячее внизу…Но это не я, не я кричу… не яяяя….

– Оближи!

Ладонь у рта, солоноватое на ней. Покоряюсь. Потому что меня нет.

И не заметила, что сеть упала. И похоже, надолго. Все-таки, ненадежная штука – Домолинк, хоть и дешевая. Относительно.

Поиграли, однако… А хорошо… В реале все совсем не так. Там иной раз не встанет, а в другой упадет невпопад. Когда Алек вдруг:

– Извини…. Что-то я сегодня не…. ,– мне всякий раз неловко, будто виновата. И каждый раз думаю, а если бы лет тридцать сбросить…

1 марта

Дни идут. Уже и у снежных заносов на обочине черное кружево. Оно притягивает тепло. Смешно – грязь притягивает тепло, чистота отталкивает. Не так ли и у людей? Cлишком чистые души остаются в леднике одиночества. Хорошо ли им? Кто знает. Мне такое не грозит. Всегда вокруг люди, за день так наобщаешься, решая разные вопросы и вопросики, что к вечеру хочется вроде бы, любимого одиночества, но нет же, лезу в сеть. С Алеком оно как-то устаканилось, почти до скуки. Встречаемся по субботам, от силы два раза в месяц. И хватит. Весенний ветер бьет в лицо сыростью, под ногами рыхлые завалы, мэрия в этом году даже не чешется.

6 марта

Что такое надо и с чем его едят, знаю с детства. Начинается сентябрь, рабочий сезон, все выходят из отпуска. И надо планировать, что кому поручить, как распределить усилия, чтобы каждый по возможности имел публикацию. Потому что без публикаций не будет надбавок, и людям обидно. И нужны статьи для отчета по грантам, иначе потом новый грант не дадут. Нужно писать новые гранты, в год не меньше двух, и далеко не все написанные получают поддержку. И надо думать, чтобы были и верняковые задачи, и какие-то точки роста, из которых может быть вырастет что-то интересное, а может, окажется тупик. И читать новые статьи, причем быстро. Хорошо, что есть интернет и база данных. И не забывать, какой коллектив – все пенсионного возраста, кроме аспирантов. Все больные, у многих дома немощные родители. Нуждающиеся в уходе и помощи. Две недели тому назад умерла мать у одной сотрудницы. Бабушка вела растительный образ жизни лет этак семь. Ни ума, ни движения. Ужасно. Не дай бог дожить. Я пошла на прощание, а в церковь нет. Решила, и так сойдет. Вот ведь как устроено. Бабушка в церковь не ходила, дочь не религиозна особенно, знает, что в Пасху на дачу работать нельзя, да за святой водой иной раз в Крещение сходит. А вот отпевание же, и панихиды потом на 9 дней, и на сорок тоже. И между тем, мне отчасти понятно почему, вовсе не потому, что она верит в жизнь вечную или думает о том, попадет ли ее мать в рай-ад. А потому, что когда умирает близкий человек, остающиеся на этом берегу испытывают чувство вины. Вины бессознательной во многом. Вины, не зависящей от того, насколько стар был умерший, насколько удавалось сделать для него все возможное. В конце концов, не можем же мы все умереть в один день. Когда-то слышала фразу: Дети должны хоронить родителей, а не родители детей. Это очень верно, но от этого горечь прощания навсегда не перестает быть. И церковный обряд оставляет ощущение – сделано все как положено. И эта суета похоронная, венки, поминки, свечи, – все заставляет человека, переживающего потерю, не сидеть, погружаясь в горе, а действовать. И все-таки на отпевание не пошла. Что во храме стоять, не крестясь, и чувствуя себя неуместно. Надеюсь, когда умру, никто не станет надо мной молитвы читать.

Да… почему-то надеюсь, что буду работать до смерти, потому что чем дома заниматься… Хобби особого нет, не вяжу, не вышиваю, огородник из меня среднеуровневый. Буду работать, как некоторые наши дамы. Немолодые, уже и здоровья нет, и за литературой научной почти не следят… И даже планировать эксперимент приходится мне. А у меня мозги одни, и уже тоже состарились. Алек как-то сказал:

– Сократи.

– Еще чего, молодым негде жить, они защитят диссеры, и уедут, кто за границу, кто на фирмы московские, а эти люди, пусть и не так эффективно, еще поработают. Хватило бы мне только мозгов…

Совсем не хотелось говорить ему, что у меня рука не поднимется подать на увольнение женщину, которая была моей первой учительницей, еще когда пришла делать диплом. Не хватит духу сказать сотруднице, у которой тяжело болен муж, чтобы она уволилась по собственному желанию, хоть она и пенсионерка давно. Да, я слаба, иногда вместо работы тупо бегаю по сетке. Вот статьи зависли, две штуки, написать пороху не хватает. А почему? А потому, что результат неяркий, ни два, ни полтора. Но и такое надо печатать, хотя бы для того, чтобы знать – туда не ходи, если туда пойдешь, савсэм мэртвый будэш….

Как угадать? Как увидеть, какая тропинка приведет к хорошему, значимому результату? Иногда совершенно незначительные наблюдения вырастают в серьезное исследование, а иногда год –два работы – и куча данных, которые невозможно осмыслить.

7 марта

Зеленушка, это птичка такая, раньше ее только грачи прилетают, резко покрикивает с березы. Под ногами гололед. Оглянуться не успеешь, придут майские праздники, на дачи народ потянется, а там лето, летом все сложно, студенты понаедут, надо им практику организовать, в отпуска люди уйдут, да и летом все не так как надо идет, то прибор какой-нибудь выйдет из строя по жаре, то микробы начнут вести себя нештатно. Они, конечно, в термостате, но электромагнитное поле Солнца летом дольше действует. Вот и чудят микробы, «земное эхо солнечных бурь»….

1 апреля

Меня опять не взорвали. Это черный юмор такой. Потому что нередко приходится, бывая в Москве, ездить по этой самой линии метро, где взрывы. Ощущение оцепенения, как от сильного мороза, не страха даже было в первый день. И теперь ушло куда-то. И понимаю, что ничего я не знаю, ни кто виноват, ни что делать. Версии сетевые эти. От «кровавой гебни» до международного следа. А может быть, все куда проще. Волк в капкане откусит руку неумелому охотнику. Бессмысленно, но объяснимо. И терроризм как землетрясение или эпидемия. Не имеет смысла, просто забирает жизни. Забирает так, что нет никакой возможности спастись, если оказался в неподходящем месте. Просто тем, кто видит виноватых. Не доглядели, недоработали, пропустили. А я, лично я всегда ли дорабатываю и доглядываю… У меня инструкций толстый том, если все это выполнять, работа встанет. Халтурю, недорабатываю. Как просто сказать: – Долой коррупцию, надо во власть порядочных людей. И как трудно сделать. Революция… Чтобы умерло не 39 человек, а многие тысячи… Не знаю… ничего не знаю… А потом приходит отвратительное чувство радости, что не меня, не моих родных и друзей… Стыдно и ничего с этим не сделать… Потому что начинаешь снова видеть солнце и лихорадочно вцепляться в работу или болтать о пустякам. Вот позвоню в пятницу Алеку. Встретимся и устроим безобразие на полсубботы.

11 мая

Давно ничего не писала. Почему? Даже не знаю. А перед праздниками Алек позвонил и неожиданно захотел со мной поехать к моим. На пару дней. Мать вроде неплохо себя чувствует, подобрела и не возражает. Утром он приехал прямо к подъезду на старом оппеле. Я полезла на заднее сиденье. Меня в дороге всегда в сон клонит, и а спать рядом с водителем не добро есть. А на сиденье странный пакет, вроде как букет.

–Что это?

–Это? Cестре твоей, орхидеи. Каждый стебелек в пробирке с питательным раствором, так что не завянут. Она, наверное, и не видела таких.

– А это ?

– А это тебе. Роза, белая. Посадим у вас на даче.

Нда… Белая роза вызвала у меня воспоминание не самое приятное. Но промолчала. Как-то не было настроения шутить.

И мы приехали, и у сестры в глазах плескалась тихая грусть, когда она знакомилась и дивилась заморским цветам.

– Алек, – представился он церемонно, рад знакомству.

– Алексей? Можно я так вас буду называть? Вы ни разу не были в нашем городке? Жаль, что праздники, я бы показала вам наши музеи. У нас и краеведческий, и картинная галерея, и музей Цветаевой.

– Ничего, я тут ни разу не был, посмотрю город.

И мы пошли по крутому берегу Оки. Мимо памятника великой поэтессе, того самого, где она босыми ногами ступает с мостовой Европы в родную российскую грязь. Пришла с повинной головой, а здесь никто и не ждет ее. Такой трагичный памятник, совсем не парадный. И окские дали у нее за спиной. Шли по непросохшей тропинке вдоль берега, мимо желтеющих полян одуванчиков, мимо только-только распускающейся черемухи. Все ветви у нее увешаны ленточками, аж листьев не видать.

Какой-то мужик посетовал: – Бедное дерево, света не видит от этих ленточек, все желания загадывают.

С трудом лезла вверх за Алеком по крутейшему склону к памятнику знаменитому художнику. Задыхалась, скользила, Алек подал руку и втянул наверх. «Утонувший» или «уснувший мальчик». Не крест и не плита.

– Хм…. А не был ли художник сторонником нетрадиционного понимания красоты?

– Вздор, у него были жена и дочь, а он был горбат и тяжело болел из-за травмы в детстве. Но он поклонялся красоте, не той сверхздоровой, что у Кустодиева, а нежной, синеватой красоте сумерек или юности. У нас рассказывают, что, будучи на этюдах у реки, он спас тонущего мальчика. Но это всего лишь легенда. Мне кажется, скульптор все-таки выразил в этом памятнике и печаль о том, что художник умер рано, и о том, что его детство было омрачено болезнью. И все-таки… Как время меняет многое. Когда-то восхищаться красотой юного тела, именно восхищаться, было вполне естественным делом. А попробуй теперь? Cразу обвинят в нетрадиции, хотя современная свобода нравов…

– Мда… Странная у нас беседа, не находишь? Пойдем?

Вечером сестра напекла фирменных пирогов. Я такие не умею. А назавтра мы поехали на дачу, копали, сажали, солнце било в глаза,

Алек с непривычки сбил ладонь, пошли водяные мозоли. Сестра принесла воду, пластырь, захлопотала. И в голосе что-то у нее такое появилось… грудное… Не помню, когда у нее такой голос был.

И мы даже забыли про розу. Уже вечером, собираясь уезжать, вспомнили, пошли вдвоем, сажали с фонариком. Я выкопала яму, принесла перегной, посадила. Алек держал фонарик и улыбался.

Возвращались уже в темноте. Фары высвечивали мошек и ночных бабочек.

Утром, совсем рано, когда все еще спали, он разбудил меня: – Ника, я поеду, передай своим спасибо, сестре за пироги особое. Дачник из меня никакой, а дела ждут.

Мы потихоньку оделись, вышли во двор. Черемуха почти расцвела за ночь. Рано в этом году…

Алек уехал, а я подышала утренним воздухом и пошла досыпать. Еще есть дни, все успеем вскопать и посадить. И хорошо, что уехал он. Потому что не надо мне, чтобы между мной и Машей трещинка пробежала.

17 мая

За окном плещется сиреневой море. Напротив меня сидит злющий Алек.

– Болото, а не страна! Бюрократ на бюрократе! И вы с этим миритесь!

В чем дело? Все просто. Грант нам не дали, и Дед, видно мучимый совестью за то, что не похлопотал должным образом по своим каналам, дал Алеку разрешение купить несколько нетривиальных реактивов по одной из своих программ. А программа специфическая – деньги можно по ней перечислить фирме в качестве предоплаты не более 30% от стоимости. Ни одна фирма не станет заказывать реактив из-за границы на таких условиях. Выход, конечно же есть. Я пытаюсь терпеливо объяснить, что это делается просто: всем известны посредники – перекупщики, они возьмут заказ, выпишут счета фактуры и накладные на что-нибудь, имеющееся на складе, а потом закажут и поставят требуемое. Ну да, возьмут процент за хлопоты. Но ведь сделают же. Все так устраиваются, нечего тут трепыхаться.

– Вот именно! Нечего! Вы тут привыкли! Выполнять все, что вам ни прикажут! Рабская психология!

– Алек, да что на тебя накатило? Ну да, это нарушение. Ну и что? Зато можно получить реактив и работать. Да если со всеми этими маразматическими заморочками бороться, то надо все бросить, и идти в диссиденты.

– А хотя бы и так. Черт знает что за страна! Везде как в нашей бухгалтерии. Представляешь, перевели деньги черт знает куда, опечатку, видите ли сделали! Теперь я должен бегать, писать письма, созваниваться с фирмой, чтобы их вернули. А ведь это все время!

– Ну и что? Они там тоже люди. Тоже делают ошибки. Я всегда терпимо к этому отношусь. Потому что если начну скандалить, мне в другой раз мои ошибки в этой все кухне, в которой я разбираюсь все-таки не очень, не простят.

– Да ты и не должна разбираться. По настоящему, ты должна приносить им заказ и деньги, а их дело закупить. А так в снабжении сидят, ничего не делают, только бумажки носят из кабинета в кабинет.

– Нет, ну что ты орешь? Ты просто не привык. Мы живем так давно.