После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950

Наконец, впереди показался Гумрак. Все вздыхают с облегчением. Правда, осталось пройти еще три или четыре километра, но хорошо уже то, что мы уже видим пункт назначения. Каждый старается взять себя в руки и собрать остаток сил, чтобы достичь цели.

Лощина смерти

Наконец мы в Гумраке. Нас отвели к какому-то оврагу, где мы будем размещаться. Несколько недель назад здесь располагался перевязочный пункт. Сейчас он настолько заметен снегом, что мы едва можем различить его. Из каких-то укрытий показались еще несколько красноармейцев. Вот они выстроились на краю оврага. Это наша новая охрана. Я не знаю, куда идти. Повсюду лежит глубокий снег. Бросив взгляд наверх, можно увидеть сероголубое небо и темные силуэты солдат на его фоне. Кто-то сказал, что здесь нам предстоит шестичасовой отдых. Но как здесь отдыхать? Самые крепкие и стойкие с помощью найденных обломков досок начали чистить снег. Другие использовали для этого свои котелки. Потом, устроившись, как барсуки в норах, и натянув на себя все свои пожитки, они попытались заснуть. Если бы только я мог поспать. Для многих из нас после ужасов жуткого марша, лишившего нас остатка телесных сил, самым тяжелым стало чувство всепоглощающего голода. С ангельским терпением такие люди старались разжечь костры.

Франц очень утомлен. Нам тоже нужно раздобыть что-нибудь из еды. Пока Франц утаптывает снег в нашей части склона оврага, я отправился на поиски чего-нибудь, что может послужить топливом, хотя это и очень трудно. Что можно найти здесь, в степи? Наконец, мы тоже можем начать готовить пищу. Мы разожгли огонь, воспользовавшись сухой степной травой, которую мне удалось набрать. И вот я кладу сверху деревянные щепки, которые нашел в дальней части оврага, там, где совсем не ожидал. Приходится постоянно раздувать костер, так как здесь, в овраге, совершенно нет ветра. Ведь если огонь погаснет, то все мои усилия окажутся напрасными и, чтобы поесть, нам придется все начинать сначала. Разве стоит вести счет затраченному времени, если твой желудок требует, чтобы его снова наполнили чем-то теплым, пусть это и будет всего лишь жалкая пригоршня каши, приготовленной на талом снегу? Я бросаю в котелок снег, пока не заполняю его до краев. Вокруг костра снег начинает таять, но земля все равно остается мерзлой. Я стою на твердой земле. Но что это? Из-под снега выглядывает рука, а потом и целое тело. Может ли человек быть настолько бесчувственным? Но мы устраиваемся рядом с трупом и готовим еду, потому что хотим выжить. Мы не обращаем внимания на мертвеца. И нас совершенно не заботит, что он совершенно голый. Я смотрю вокруг. Повсюду та же картина. Нас привели в овраг, полный трупов солдат. Они лежали полностью раздетые. Никто не пытался как-то распознать, чьи это тела, а перед Всевышним они все одинаковы. Это была лощина смерти.

Снова в Сталинград

Наверное, прошло уже довольно много времени, но разве кто-то из нас, находившихся на пределе физических возможностей человека, обратил на это внимание? Нас спросили, есть ли среди нас те, кто не может идти дальше. Нам сказали, что тех, кто не может идти, отправят в госпиталь, однако после всего того, что произошло с нами за последние несколько дней, я отнесся к этому заявлению скептически, в особенности после того, как побывал в овраге мертвецов!

– Построиться! Мы отправляемся в Сталинград, – прозвучала команда. – Осталось всего восемнадцать километров. И этой ночью у нас будет крыша над головой.

Эти слова звучали то тут, то там. Некоторые пленные забрались в самые укромные уголки ущелья смерти, чтобы поспать там, имея хоть какую-то защиту от холода. И хорошо, что снег укрыл большую часть мертвых тел в овраге. Снова пришли приводящие в ужас каждого из нас, смертельно измученных несчастных военнопленных, мысли. Каждый думал: «Вперед, любой ценой вперед, пусть даже на четвереньках. Только не отстать!» Идущие позади конвоиры не станут ждать, они не любят сильно задерживаться и надолго отставать от остальных. Если ты держишься из последних сил, то восемнадцать это километров или все восемьдесят, не имеет для тебя значения. Мы снова бредем по дороге в Сталинград мимо нескольких сбитых самолетов. Потом покажутся первые развалины зданий, означающие, что мы вошли в город, но сколько нам идти до них?

Из Гумрака нас повел другой конвой. Но и эти новые такие же грубые и безжалостные, как и прежние, а может быть, даже хуже, если такое вообще возможно. Нам трудно идти плотным строем, как того требует старший над охранниками сержант Красной армии. Я неожиданно получаю удар по спине. Это сержант бьет меня толстой дубинкой. Мною овладевает вспышка отчаянной ярости. Мне хочется схватить за горло этого грубияна, посмевшего ударить меня. Мне и так досталось довольно ударов палкой по спине прошлой ночью. Но чувство благоразумия удерживает меня. Сейчас я всего лишь пленный, к тому же истощенный. По моим щекам нескончаемым потоком текут слезы. Хорошо, что никто не видит их в темноте. У каждого из нас достаточно своих проблем.

Вот мы вышли к окраине города. Давно уже стемнело. Охрана не знает, куда нас вести. Мы мечемся по разрушенному городу то туда, то сюда. Наконец, как нам показалось, для нас нашлось место. Нас остановили у развалин здания, которое когда-то выглядело довольно внушительно. Оказывается, в нем есть подвал, и вот уже туда отправили первых из нас. Процедура заселения проходит довольно медленно. Вдруг я слышу знакомый выговор и вижу перед собой молодого лейтенанта. Как выяснилось, мы жили недалеко друг от друга, этот лейтенант Хаферкамп из города Мюльхайм-ан-дер-Рур и я.

Почему эти там, внизу, не продвигаются дальше? Оказалось, что подвал полон. Русский охранник перегородил дорогу в подвал тем, кто остался стоять у двери, и отгонял ближайших к нему пленных ударами приклада. Нас уже занесла в подвал волна пленных, часть из которых сначала всеми силами стремились попасть туда, но потом шарахнулись от него, опасаясь винтовочного приклада.

Нам с Францем повезло, мы внутри. Мы не знали, что будет дальше. Нас просто несло вперед и вперед. Стоял гул голосов людей, нервы которых на пределе и которые явно нуждаются в направляющей руке.

Что представлял собой наш подвал? Я вдруг оказался сидящим на 200-литровой бочке, и несколько человеческих фигурок немедленно расселись там же рядом со мной. Это заставило меня задуматься, и я постарался убраться оттуда подальше. Снаружи все еще пытались пробиться вниз другие пленные. Собрав все свои силы, я до последнего старался пробраться глубже и дальше. Кого-то я толкал, вызывая брань в свой адрес, но мне наконец повезло! Я оказался на куче мусора от бомбовой воронки, что образовалась над подвалом у соседнего здания. На чем именно я сидел, я не знаю, так как в помещении было очень темно. Но на сегодня это конец. Я уже не мог никуда больше идти. И не мог вернуться, поэтому остался там, где оказался. Я сидел на своем вещмешке, вытянув ноги. Позвал Франца, но никто не отозвался. Он остался где-то позади. Здесь же было намного тише и спокойнее. Все мы слишком устали. Только то здесь, то там кто-то вдруг начинал кричать, и кто-то еще пытался улечься. Я понимал, что смертельно устал. Однако и здесь невозможно было отдохнуть. Здесь оказалось так же холодно, как и снаружи, от скученности вскоре начали ныть конечности. Я пробовал поменять положение, но при этом натыкался на кого-то. Внезапно я заснул, но только затем, чтобы вскоре быть разбуженным пинком ноги. Не знаю, сколько я спал. Боль в ногах, которые были чем-то придавлены, заставила меня проснуться окончательно. Кто-то, кого тоже сморил сон, лежал на них. Он не проснулся даже тогда, когда я вытащил из-под него свои ноги. Вот кто-то начал кричать рядом с дверью; этот человек больше себя не контролировал. Но рябой узбек оставался неумолимым. Через довольно долгое время появился командир конвоя и разрешил при необходимости выпускать наружу по 5 пленных. Мы мучились от жажды, но где здесь раздобыть воду? Один из тех, кто говорил по-русски, вступил в переговоры с командиром охраны. Наконец ему удалось добиться того, что 20 человек в сопровождении конвоира отправились за водой. Я собрал 5 котелков плюс мой, и, пробившись через человеческую массу, мы оказались снаружи, чтобы набрать воды. Мы прошли несколько улиц разрушенного города и убедились в том, какие жестокие, ни с чем не сравнимые по накалу бои шли здесь несколько недель назад. Конвоир спросил стоявшего у разрушенного здания часового, где есть вода, и тот направил нас еще на несколько улиц дальше. Затем мы снова спросили, и снова нас отправили дальше. Пройдя примерно 3 километра через город по никому из нас не известному маршруту, мы наконец вышли к Волге.

Все те, кто все еще оставался живым в этом «городе смерти», кто выживал в землянках и укрытиях, пережидая трагическую битву, набирали воду здесь. Даже военные подразделения, развернутые за городом, приходили сюда, чтобы набрать воды. В вырубленной во льду проруби мы наполнили наши котелки живительной влагой и сами напились, с невиданной жадностью наполняя желудки водой до краев, как коровы. Вода в Волге была ледяной, но никогда еще я не пробовал ничего вкуснее. После того как котелки были наполнены, я немного огляделся. Мне хотелось посмотреть, как выглядел город со стороны Волги, и к своему удивлению, понял, что нахожусь неподалеку от устья реки Царица. Именно здесь я добился самых больших военных успехов за всю свою военную карьеру, совершив стремительный бросок в западную часть города, а на второй раз – пробившись к Волге. И вот я в третий раз здесь, на берегу могучей реки, но теперь в качестве военнопленного, который борется за свою жизнь. Странные мысли овладели мной в тот момент, когда я задумался о случившемся со мной. Обратный путь, по сравнению с нашим походом к реке, занявшим полтора часа, прошел гораздо быстрее.

Какая злая шутка! Мои товарищи все еще сидели, скучившись, там, в подвале. Как мне повезло, что я, по крайней мере, смог немного пройтись вместо того, чтобы сидеть сдавленным со всех сторон в темной норе.

Мы поделили принесенную воду. Я достал свой мешок и выловил оттуда рукой кусок черствого хлеба, примерно четверть длины среза буханки.

– Господа, кто забрал из моего вещмешка четыре куска хлеба?

Ответа не последовало. Тогда я стал напрямую расспрашивать об этом некоторых из находившихся рядом товарищей. Никто ничего не ответил. Такой была благодарность за то, что я принес им воду. Вор был достаточно деликатен, чтобы оставить в моем мешке маленький кусок хлеба. Я не мог поверить в происходившее. Мы все, собравшиеся здесь, были офицерами, и тем не менее здесь воровали! Как могло такое случиться? Мне теперь придется два дня голодать из-за того, что так было организовано наше продовольственное снабжение. Мне еще повезло, что у меня оставалась моя порция концентрата каши, которая хранилась у другого пленного, иначе я остался бы совсем без ничего. Мои черные мысли прервал голос, возвестивший о том, что начинается общая проверка вещей. Каждый очередной объект проверки должен был подняться наверх во двор. Сейчас начнется потеха. Среди нас еще были пленные, у которых сохранились часы, кольца и некоторые другие ценные вещи, за которыми так охотились русские охранники. И теперь они пытались всеми способами спрятать эти вещи. Кольца засовывали в рот, часы прятали в штанах между ног, а некоторые заворачивали их в шерсть таким образом, чтобы они выглядели, как безобидный комочек. Каждый старался как мог, и у каждого был свой способ. Мне было нечего прятать, и мой багаж был совсем невелик. Обручальное кольцо я зашил в лацкан шинели. Если его обнаружат – что ж, значит, мне не повезло. А расческу, набор для бритья и зеркало никто не станет забирать. Всё в подвале пришло в движение: каждый из его обитателей хотел бы выглянуть, чтобы понаблюдать за тем, как идет обыск. Вот 8 солдат-красноармейцев выводят каждый по одному пленному. Их вещи быстро проходят осмотр, и русские забирают оттуда каждый то, что ему понравится. В проверке отсутствует система, все зависит от русских: например, некоторые отбирают и рвут фотографии, другие их не трогают. Если же русские находят спрятанные пытавшимися их утаить пленными ценные вещи, то владельцев в благодарность за труды избивают.

Я следующий на очереди. За меня берется беззаветно любящий свое Отечество солдат Красной армии. Он начинает с обыска моего тела, потом тщательно осматривает мои пожитки. Вот возникает какая-то заминка, но мне удается отвлечь его внимание и тем самым сберечь мои фотографии. Но солдату понравилась моя расческа в кожаном чехле и мое зеркальце. Он забирает и мою бритву. Жаль, что у меня не осталось запасных лезвий, которые отняли еще в лагере в Киселе.

Некоторые пленные уже сидят снаружи у небольшого костра, который они бережно поддерживают. Они растапливают снег, чтобы можно было приготовить из концентрата кашу. Из двух подвальных окон доносятся крики, адресованные к знакомым наверху. Им выбрасывают оттуда вещи, которые русские охранники могут конфисковать. Это довольно опасно, так как, если это заметит охранник, оба рискуют быть избитыми, а уже прошедший осмотр – подвергнуться повторному обыску. Повсюду у небольших костерков собрались небольшие группы людей. Там же некоторые добывают дрова, и каждый стремится приготовить хоть что-то теплое, пусть это будет хотя бы просто талая вода из снега.

Время уже за полдень. Внезапно раздается команда к построению. Большая часть пленных еще не готова продолжить движение. Это достойно жалости. Каждый на опыте предыдущих дней уже знает, что значит оторваться от основной группы. И тут происходит нечто из рук вон выходящее. Полковник-хирург, тот самый, чемодан которого с инструментами и лекарствами до сих пор перевозился на санях, теперь сидит в подвале полностью раздавленный. Он осмелился попытаться не дать русским забрать свой инструмент.

– Он мне нужен для моих товарищей, – взывал он, полагая, что русские признают его неприкосновенность как врача.

В ответ он получил несколько сильных ударов прикладом по голове. Вот он лежит в углу с пробитой головой. Никто не осмелился подойти к нему!

Мы идем через разрушенный город на юг. Что за чувства я испытываю при этом! Я воевал здесь в сентябре и октябре, полный решимости принять участие в завоевании города, который носит имя Сталина. Это ужасно, но все вышло по-другому. К счастью, это еще не конец для всего вермахта! Если бы еще наши конвойные знали, где мы находимся, но мы знакомы с городом лучше, чем они. Вот мы снова стоим на пересечении улиц, и никто из охраны не знает, куда идти дальше. Такие остановки полезны для самых слабых из нас. Но мы опять идем через город, который вытянулся вдоль Волги с севера на юг на 25–30 километров.

За нами женщины ведут верблюдов, которые тянут сани. На тех санях лежат жертвы битвы за Сталинград. Закоченевшие, затвердевшие, будто дерево, враги и друзья вместе. Это грустное зрелище. Женщины похожи на призраков из другого мира. На их лицах отражаются ужасы, которые происходили здесь во время битвы в последние месяцы. Теперь они должны вывезти за город всю обильную добычу, жатву смерти. Животные, даже те, что сами находятся на грани жизни и смерти, вытягивают шеи, как будто тоже стремятся оставить страшный груз как можно дальше позади себя. Я никогда не забуду то, что увидел в тот день.

Начинает темнеть, что говорит о приближении ночи, но мы все еще находимся в пределах города. Кто-то говорит, что нас, возможно, ведут в Бекетовку, до которой нужно пройти еще 19 километров. Сможем ли мы сделать это? Только не до наступления утра. Но нет, нас ведут прямо в сторону больших зерновых элеваторов возле станции Сталинград-Южный. Нам пришлось вести тяжелые бои за них.

Наша дорога была усеяна различной поклажей, от которой ее бывшие с каждым шагом все больше слабеющие владельцы избавлялись как от ненужного балласта. Я недоумевал, как у кого-то может быть так много вещей. Поскольку я имел всего два вещмешка, у меня не было необходимости выбрасывать что бы то ни было. Вот передо мной тот самый сапер, что когда-то вел себя так невежливо, выбросил мешок. Мы молча шли мимо, но через некоторое время он вдруг вспомнил, что в мешке остался пакет концентрата каши, но уже слишком поздно, чтобы поворачивать назад. Ему пришлось продолжить путь натощак, как и его товарищу, которому принадлежала половина пакета.

Уже давно стемнело. Время близится к полуночи. Если все так и будет продолжаться в течение многих дней, каждый из нас может приготовиться к неминуемой гибели. Многие уже остались лежать там, позади нас, в Сталинграде. Впереди показалось несколько слабых огоньков. По рядам прошел глубокий вздох облегчения. Это должна быть Бекетовка. Огни приближаются. Но, как оказалось, это была вовсе не Бекетовка, а небольшая железнодорожная станция с несколькими деревянными зданиями при ней. Боже милостивый, неужели нам и дальше придется все так же брести вперед? Мы просто не в состоянии больше идти. Лучше уж остановиться здесь, пусть и скученно, чем лежать в открытой степи на снегу, засыпать или замерзать насмерть. Но нам непременно нужен отдых!

Очевидно, имел место какой-то разговор с начальником станции, поскольку мы свернули с дороги влево и побрели в сторону зданий. Некоторые уже не могли идти и стояли на месте, когда нас наконец завели в пустующее здание. Скорее всего, нам придется устраиваться так же, как и в том подвале в Сталинграде, где мы лежали друг на друге. Спать, только спать! Сумасшедшие крики нисколько не беспокоили меня. И никто больше не давил мне на ноги, если не сказать, что все было наоборот. Я еще раз посмотрел вверх. Через частично разрушенную крышу было видно темно-синее небо.

Я сплю или грежу наяву? В наше помещение вошел какой-то русский с факелом в руке. Он что, забрал сапоги кого-то из моих товарищей? Поймать его? Прочь, дурные сны, дайте мне отдохнуть, я хочу спать! Где я, кстати? Шум, поднятый моими товарищами, вернул меня в реальность. Нам уже надо строиться снаружи, чтобы идти дальше. Начался новый день. Кто-то из пленных носится туда-сюда. У него нет сапог. Ему придется идти совсем без обуви. Он, естественно, отказывается. На его месте я поступил бы так же. Один из конвоиров куда-то исчез и через несколько минут возвратился с парой порванных парусиновых туфель. Теперь бедный парень худо-бедно может удовлетвориться хоть этим. Кто-то сказал мне, что до Бекетовки осталось идти всего шесть километров. А там нас разместят в здании клуба.

В клубе в Бекетовке

До Бекетовки мы дошли еще примерно через три или четыре часа. За все это время у нас не было возможности прилечь ни на минуту. Нас действительно разместили в клубе. Это здание размером со средний кинотеатр. Мы можем сидеть или лежать в любой позе на полу, на скамейках, на столах, на сцене и под ней, а также в некоторых боковых помещениях, так как все они доступны для нас. Во всем клубе не было такого места, где не лежал бы военнопленный. Здесь тоже тесно, но по сравнению с предыдущими днями все просто прекрасно!

Очень скоро нам выдали хлеб, и это был свежий хлеб. По круглой буханке на семь человек. Но самое сумасшедшее состоит в том, что мы получили по кусочку колбасы! Настоящей колбасы! Нам сказали, что колбаса сделана из козлятины. Она похожа на немецкую «Меттвюрст» (Mettwurst), только немного потоньше, но у нее чудесный вкус. Я слышал, как некоторые говорили, что никогда не пробовали колбасы вкуснее. О, голод, куда ты нас заведешь? Мы получили даже по маленькому кусочку сахара.

Мы с Францем нашли место в левом боковом крыле у сцены. После всей этой суеты с обустройством и получением пайка мы стали искать, где будем спать. Несмотря на крайнее переутомление, поспать оказалось невозможно. Каждый раз, когда мы засыпали, какой-то идиот обязательно шел куда-то, спотыкаясь о наши ноги или иногда и о тела. Должно быть, нам повезло, что никому не взбрело в голову попинать наши головы. Франц выглядит просто ужасно. Он лежит совершенно обессиленный и почти ничего не ест. Должно быть, ему с трудом удалось выдержать все те невзгоды, что выпали нам до этого момента. Лишь бы он не отказывался от еды. Похоже, его желудок его полностью подводит, но он должен держаться.

Мы здесь, в клубе, живем уже пять дней. Вши нас почти заели. Санитарные условия ужасны, фекалии повсюду, везде стоит запах гниения. Там, где один пленный садится, чтобы справить естественные надобности, другой собирает снег, чтобы вскипятить его и получить питьевую воду. Выходить из здания можно только по специальному разрешению и только в определенные часы, поэтому получить чистый белый снег невозможно. Появились первые пленные, умершие естественной смертью, если только брюшной тиф можно назвать естественной причиной. О первом из умерших пришлось позаботиться и мне. Мы должны были отнести тело в отведенное для этого помещение, раздеть его и собрать одежду. Как можно довести человека до такой степени истощения? Тело представляло собой в буквальном смысле только кожу и кости. Неужели все мы закончим свое существование так же? Я хорошо помню те события, как и многое другое, и никогда не забуду это.

Сегодня 1 марта 1943 года. Ранним утром нас разбудили и приказали снова готовиться в путь. Как нам сказали, нас погрузят на транспорт и отправят в основной лагерь, где все организовано лучше, чем здесь, и где мы снова будет жить, как нормальные люди. Большинство восприняло эту новость скептически. Нам уже столько раз лгали за несколько недель нахождения в плену, что нам уже было все равно. Единственное, что нас беспокоило, – это то, что мы продолжали слабеть физически. Число тех, кого мы потеряли за время прошлых переходов, нельзя было назвать незначительным.

Нас построили перед зданием клуба, после чего последовала команда:

– Выйти вперед всем тем, кто серьезно болен, кто не сможет выдержать длительной дороги поездом. То же самое касается всех саперов!

Франц решил выйти из строя.

– Франц, ты считаешь, что не выдержишь долгой дороги?

– Нет, Берт, мне не следует пускаться в путь. Надеюсь, они положат нас в госпиталь, где будут кормить по-другому. В вагоне я пропаду.

– Подумай хорошенько, Франц. Ты ведь не знаешь, куда вас отправят, а здесь находится большая часть из нас!

Он посмотрел на меня своими синими глазами и сказал:

– Берт, я больше не выдержу!

– Тогда прощай, старый друг. Всего тебе хорошего и возвращайся поскорее! – Я пожал ему руку, понимая, что никогда уже больше не увижу на этом свете.

Тех, кто отправлялся в путь, уже начали выводить, поэтому мне пришлось поторопиться, чтобы меня не отделили от моих более здоровых товарищей. Я снова обнял Франца, посмотрел на него в последний раз, потом бегом поспешил за остальными.