Глава XVI
Сильвина в пещере
Они вышли из хижины. Гэмет остановился на минуту, пока все выбирались под открытое небо.
– Пробирайтесь на четвереньках и покажите ей, как надо идти, – шепнул он Тому Слокомбу.
– Кажется, я без вас знаю, что надо делать, – отвечал Том, – да и ангелочек не так уж неопытна в этом деле, как вы думаете. Скалистые горы! Когда она выпутается из этих опасностей, уж нахлопаюсь же я крыльями и накаркаюсь вдоволь!
Квакер наклонил свой богатырский стан к земле и с изумительной быстротой и гибкостью зашагал по степи. Ворон не отставал от него, а Сильвина летела за ними, словно легкое перышко. Часто Тому казалось, что она отстала, и он оглядывался, но всякий раз видел, как она, едва касаясь земли, поспевала за ними, обнаруживая больше присутствия духа и смелости, чем он полагал. Авраам часто останавливался и вдруг совсем припал к земле, говоря:
– Тише, если жизнь дорога вам! Друг-охотник, побереги девушку.
Слокомб заметил, что Гэмет пополз, уклоняясь от прямого направления, по которому прежде следовал. Но это обстоятельство только тогда поразило его, когда он наткнулся на тело, растянувшееся на земле. Вообразив, что это заснувший враг, Ворон обнажил было нож, но в ту минуту, как он готов был воспользоваться им, при свете мерцающих звезд он увидел глубокую рану, разделявшую голову жертвы на две половины. Из зияющей раны ручьями лилась кровь.
– Медведи и бизоны! – пробормотал он. – Что за мощная рука выдала ему последнюю болезнь! – Потом, обращаясь к Сильвине, сказал: – Куда вы, красотка? Держитесь левее, чтобы не споткнуться о предмет, не для вас приготовленный.
Но предупреждение запоздало: Сильвина увидела труп. В ужасе при виде кровавой линии, разделявшей лицо, она прошептала с содроганием:
– Таинственный истребитель.
– Довольно таинственный, – проворчал Том, – он раскроил череп своей жертвы, как яичную скорлупу. Но не останавливайтесь, крошка. Широкополый ждет нас нетерпеливо.
– Не шутите, – прошептал Гэмет, – смерть подстерегает нас за каждым кустом.
– Но мы были свидетелями немного странного зрелища. Мы видели тварь с раздвоенной головой. Кто бы мог это сделать?
– Без вопросов! Несчастный, наверное, упал на свой томагавк и нанес себе эту рану.
– Пустяки, незнакомец, вам не переубедить меня. Я готов пропустить легкую чепуху, но проглотить такую объемистую штуку нельзя, желудок не переварит.
– Тише! Даже шепот в такую ночь опасен, – заметил Авраам строгим, не допускавшим возражений тоном.
Он опять выступил вперед, но не сделал и двадцати шагов, как перед ним возник человек. Сильвина и Том видели, как Гэмет отскочил с невероятной скоростью, и человек исчез, как призрак. Ворон подбежал к квакеру. Своей мощной рукой тот схватил индейца за горло, прижав его, уже почти бездыханного, к земле.
– Крови проливать не стану, но этому язычнику не следует кричать, – сказал квакер миролюбиво.
Том Слокомб вонзил свой нож в грудь индейца, подсмеиваясь над нежной разборчивостью и чувствительностью, которыми питалась, по-видимому, совесть квакера.
– Охотник, ты слишком запальчив и несколько необдуманно отнял эту жизнь, но, может быть, это послужит ему на пользу, – произнес квакер назидательно, – помни, что не я это сделал и что вся ответственность лежит на твоей душе.
– За этим дело не станет, – заверил Том, – да не потревожит вас рубец, сделанный мной, мне же дела до него как до прошлогоднего снега, и я готов дать целую кипу звериных шкур за удовольствие повторить этот номер. Долой нежности! Им тут не место. Вперед!
Сильвина привнесла в эту сцену свою долю впечатлений, свойственных ее полу. Насилие вызывало возмущение чистого, великодушного чувства, но, сознавая, что малейшее колебание будет роковым для всех троих, она старалась утешиться надеждой, что конец ночи принесет конец и страданиям. Страшное разочарование мгновенно разрушило ее надежды! Ночную тишину разорвал ужасный вой: «Гуп! Гуп!» – то был воинственный клич краснокожих. Авраам Гэмет мигом заколыхался, и было что-то чудесное в его многообразных движениях. Взмахивая топором, он рубил направо и налево, как молотильщик с цепом в руках, между тем как Том Слокомб с не меньшим усердием стрелял и заряжал свое ружье. Испуганная неожиданным нападением, да еще после таких сильных потрясений, Сильвина могла только молиться в душе за успех своих друзей, как вдруг две сильные руки подхватили и понесли ее в сторону от битвы. Все ее усилия освободиться были напрасны.
– Не пугайтесь, мисс Вандер, вас поддерживают не руки дикаря.
– Марк Морау! – воскликнула Сильвина.
– Верно, – сказал Марк Морау, – угадали, и конечно, вам было бы мудрено забыть голос, который вы так часто слышали.
– Пустите меня. Каковы бы ни были ваши намерения, я хочу идти своими ногами, – гордо сказала Сильвина.
– Как вам угодно, милая малютка, хотя очень жаль ваши прелестные ножки, которые пострадают от острых камней. Поспешим же, индейцы идут вслед за нами.
– Не надейтесь обмануть меня, Марк Морау. Ваше коварство мне известно. Вы предводитель этих индейцев и притворяетесь, будто бежите от них, – возразила Сильвина с негодованием.
– Ага! Мы, как видно, встречаемся на новом поприще, – сказал он дерзко, – перемена декорации, и я предстаю перед вами в новой роли.
– Не обольщайтесь, я вижу вас все в той же роли злодея, в какой вы и прежде были, – отвечала она с презрением.
– От вас зависит сделать из меня все доброе, что только захотите. Я вас любил – о, как я боготворил вас! Чем вы платили мне за эту пламенную страсть? Насмешкой, холодностью, презрением.
– Прибавьте: и ненавистью.
– О! Вы не знаете еще, каким упорством и какой отвагой отличается мой характер! – поспешил он заверить девушку.
– Мне все равно. Однако я попрошу вас возвратить мне свободу и прекратить преследования, настолько же постыдные, как и бесполезные. Могу заверить вас, что никогда не смогу взглянуть на вас иначе, как с недоверием и отвращением.
– Я живу только для одной цели, и эта цель – вы, – отвечал Марк. – Я не переменюсь и не хочу перемениться. Цели своей я добьюсь, хотя бы мне это стоило всего, что дорого человеку. Если понадобится, для этого я пожертвую честью, и даже жизнью. Подумайте хорошенько.
– Я уже думала, и мое решение непреклонно: я ненавижу вас, – отвечала Сильвина, и грудь ее высоко вздымалась от негодования.
Вне себя Марк с яростью схватил ее за руку и опять хотел подхватить, чтобы унести. Не имея столько физической силы, чтобы сопротивляться ему, она должна была покориться необходимости.
– Я уступаю силе, – сказала она, – но по крайней мере не будьте так жестоки. Мне больно от ваших пальцев.
– Вам больно? Но вам не так больно, как мне. Обмануться в надежде – разве это не жестокая боль? Не переживал ли я самой жестокой неизвестности с той поры, как в первый раз увидел вас? Перемены надежды и опасений разве не пытка? Скажите, неужели я один страдаю? Неужели ваша кровь…
– Ваши речи казались бы очень романтичными в какой-нибудь гостиной Нью-Йорка, Парижа или Лондона, – перебила она его, – но, согласитесь, что при настоящих обстоятельствах они не отличаются деликатностью. Прилично ли говорить подобным языком с молодой девушкой, которая не может вступить с вами в борьбу, не может даже вырваться из ваших рук? Вонзите сильнее ваши ногти в мою руку, никто вам не воспрепятствует, а вы, может быть, находите это достойным мужчины. Вот вы и разгневались. Уж не бить ли меня вы собираетесь? Ведь бывают и такие мужчины, которые не стыдятся ударить женщину!
Действительно, Марк Морау пришел в крайнее исступление. Хотя по виду предприятие ему удалось, но успех не обеспечил ему удовлетворения, на которое он рассчитывал. Слова Сильвины жгли его как раскаленное железо. Если бы она могла видеть его бледность, свирепо нахмуренный лоб, крепко сжатые губы, нервную дрожь, то, конечно, оставила бы насмешливый тон, который еще сильнее раздражал похитителя. Однако женский инстинкт внушил ей желание коснуться другой струны.
– Сама благодарность должна вас удержать и не попирать мои права. Кто спас вам жизнь, Марк Морау? Не рука ли Сильвины Вандер отвела пистолет, приставленный к вашей груди? Не эта ли самая рука, в которую вы вонзили ваши ногти и так жестоко терзаете?
– Не участие ко мне руководило вашим поступком, – отвечал он с жаром, – потому что вы без всякой жалости оттолкнули от губ моих чашу блаженства. А теперь вы вызываете во мне ненавистное воспоминание, потому что с несомненной гордостью вспоминаете имя вашего героя, этого Кенета Айверсона.
– В сравнении с Марком Морау он, конечно, герой, – возразила она, забывая в негодовании о благоразумии.
– Остерегитесь! – закричал он злобно. – Не доводите меня до крайности. Я теряю власть над собой. Кровь кипит в моих жилах. Молчите, заклинаю вас, или…
Сильвина чувствовала, как пальцы ее захрустели в руке Марка. Он сжимал их как в тисках. Девушка, не открывая рта, шла, куда ее вели. Вот они подошли к лесу, откуда вышли двое людей, державших четырех лошадей. В одной из них она узнала свою собственную лошадь с ее всегдашним седлом.
– Вот плоды вчерашнего грабежа! – не удержалась она.
– Садитесь и не теряйте времени! – скомандовал Марк.
Сознавая бесполезность сопротивления, Сильвина молча приняла услуги Марка, помогавшего ей сесть в седло. Люди, державшие лошадей, тоже вскочили на своих и пригласили Сильвину следовать за ними.
Морау сел на оставшуюся лошадь, и все пустились в путь по направлению к северо-западу. Путешествие продолжалось целые сутки. Можно себе представить, какое это было печальное путешествие! Сильвина, поглощенная мрачными мыслями, отвечала нехотя, Марк Морау тоже не выказывал особенного желания к разговору. Его блестящие, глубокие глаза, смотревшие на свою жертву, говорили только о страсти, сжигавшей его сердце, и о зловещих планах, внушаемых ему ревностью.
Утром на следующие сутки Сильвина получила приглашение сойти с лошади и позволила завязать ей глаза. Надо было повиноваться. Она вынесла и это оскорбление. Затем ее провели по неровной дороге, усеянной камнями. Почувствовав свежий воздух и смутное журчание, она догадалась, что путь их идет по берегу потока. Вскоре она услышала скрип песка под чем-то тяжелым и догадалась, что ее спутники спускают на воду лодку.
– Войдите, – сказал Марк, ведя ее за руку, – это лодка. Не дрожите, я не имею намерения вас утопить.
Сильвина, не отвечая на дерзость, села в лодку. Их спутники, которыми оказались Крис Кэрьер и Джон Бранд, взялись за весла, и лодка полетела.
Желая узнать, куда ее везут, Сильвина попробовала приподнять платок, которым были завязаны ее глаза. Ей удалось это наполовину, она увидела гладкую поверхность озера и высокие утесы далекого берега. Но более ничего, потому что Крис Кэрьер тотчас заметил ее уловку и, поправляя платок, сказал:
– Прошу вас, сударыня, избавьте нас от лукавых взоров.
Вскоре челнок достиг берега, и Джон Бранд, подхватив Сильвину на руки, пронес ее некоторое расстояние.
Даже под платком она чувствовала, что темнота усиливалась, а по сырости, окружавшей ее, она поняла, что ее привели в подземелье. Джон приказал ей наклониться пониже. Исполняя приказание, Сильвина несколько минут шла совсем согнувшись. Вскоре ей предложили выпрямиться и развязали глаза. Ослепительный свет заставил ее снова зажмуриться. Когда же она опять обрела способность видеть, перед ней стояла толстая негритянка, обрадованная ее появлением.
– Где я? – спросила Сильвина в ужасе.
– Мисс-госпожа, вы здесь, ваша милость меня видит, – отвечала негритянка торопливо на ломаном английском языке.
Сильвина оглянулась, отыскивая взглядом Марка Морау, Криса и Джона, но они исчезли. Подняв глаза кверху, она увидела потолок, украшенный сталактитами, которые сверкали, переливаясь тысячами огней при свете лампы. Стены и пол были покрыты звериными шкурами. В одном углу было углубление в скале, в виде алькова, закрытого красной занавесью, как это принято в индейских конторах в Селькирке. В этой подземной зале были столы, стулья, небольшое зеркало и другие предметы, употребляемые в цивилизованном обществе. В другом углублении лежала стопа книг.
С невыразимым удивлением Сильвина рассматривала все эти предметы. Она предчувствовала, что означала эта подземная зала и ее украшения, душевное потрясение сломило ее мужество, она села и залилась горькими слезами.
– Не надо печалиться, мисс-госпожа – сказала Агарь, – вам долгое время надо здесь пробыть, и сами увидите, как все хорошо пойдет. Все, все тут ваше. Вот спальня вам, а я много-много дней все ожидала вас, – продолжала Агарь коверкать язык.
– Как! Вы ждали меня? – спросила Сильвина между рыданиями.
– Да, мисс-госпожа, я давно ждала. Масса Морау заново все украшает. У меня много труда, чтобы все в порядке приготовлять. Это ваша гостиная. Ну что, хорошо?
Сильвина так была потрясена, что не сразу собралась с силами, чтобы ответить.
– Как вас зовут? – спросила наконец Сильвина, сообразив, что это отвратительное существо может помочь ей выбраться на свободу.
– Меня зовут Агарь, мисс-госпожа, – отвечала негритянка со смехом, от которого ее жирные щеки задрожали как студень.
– Давно ли вы живете здесь?
– О! Так давно, что и счет потеряла и не сумею, наверное, сказать.
– Довольны ли вы своей судьбой?
– Можете поверить, если у меня много смеха, а смеха много, значит, и счастье есть, не правда ли?
Сильвина вздохнула разочарованно. Чего же ждать от женщины, счастливой своим жребием?
– Здесь живут воры, разбойники? – опять спросила она, пытаясь разъяснить вопрос с другой стороны.
– Что же тут мудреного? Но это не помешает веселиться. Я буду у вас хозяйничать, а вы будете прекрасной госпожой.
– Марк Морау заходит сюда?
– О да! Теперь он будет часто жить здесь. Он много, много любит вас. Он и не расстанется с вами, пока совсем не поладит.
Агарь громко расхохоталась в знак сердечного удовольствия.
– Погибла! Безвозвратно погибла! – воскликнула Сильвина с отчаянием.
– А масса как раз и нашел вас, – подхватила Агарь и, довольная своим остроумием, рассмеялась и ушла, предоставляя бедной девушке полную свободу обдумать свое положение.
Глава XVII
Затруднительные обстоятельства
Придя в себя, Кенет обнаружил, что лежит на сырой траве. Теплый и мелкий дождь хлестал его по лицу и давно промочил до костей. Уже рассвело, сквозь густой туман пробивалось солнце, чтобы радовать все мироздание. Рядом с Кенетом лежали еще два человека. В одном из них он признал Ника Уинфлза, в другом – одного из охотников Саула Вандера. Не совсем понимая, что все это значит, он хотел приподняться, но это оказалось невозможным. Страшная боль во всех членах была единственным результатом его попыток.
Внезапное озарение промелькнуло в его затуманенной голове: он попал в плен и был крепко связан! Попытавшись оглядеться, Айверсон увидел вокруг много людей, лежащих на земле и, по-видимому, спавших. Неподалеку от них стояли лошади охотничьего отряда. Кенет припомнил все подробности внезапного нападения, яростной битвы, опасности, грозившей Сильвине, и свои нечеловеческие усилия по ее спасению.
Каков же был результат? Увы! Слишком очевидна была неудача. Отряд потерпел поражение и был разбит. Некоторые из храбрых воинов попали в плен, еще большее число погибло с оружием в руках.
– Ник! – произнес наконец Кенет.
– А! Вы еще живы? Я думал, что вас и на свете нет, ей-же-ей, право слово так, ваш покорнейший слуга! – отозвался Ник в обычной своей шутливой манере.
– Если я и не умер, то все же боюсь, что недолго остается жить, – по всему видно, что мы попали в неприятное положение.
– О! И сомнения никакого не может быть! Гром и молния! Мы влипли в самые окаянные затруднительные обстоятельства. На мой взгляд, было бы гораздо приятнее повторить последнее путешествие моего покойного дедушки в Центральной Америке. Гораздо приятнее попасть в жерло вулкана, чем корчиться на спине со связанными руками и ногами, да еще и с коликами внутри… Ай! Ай! Что за адская колика!
Как ни безнадежно было их положение, однако Кенет невольно улыбнулся. Ник вздохнул и, обращаясь к нему, продолжал сетовать:
– Право слово так! Охапку прутьев нельзя было туже затянуть. Все мои жилы вздулись не меньше, чем брюхо жабы. Мне кажется, словно сто узлов втиснулись в мое тело. Вся кровь прилила к шее, скоро я и держать ее не смогу.
– А я не вижу способа вам помочь, – сказал Кенет.
– Да и я тоже. Не могу даже понять, как будем коротать время, чтобы не сильно скучать. Рассказал бы я вам занимательную историю, но эти боли… О, проклятая колика! Впрочем, когда мой дядюшка странствовал по Китаю, то на Великой Китайской стене с ним случилась оказия и похуже. Он был захвачен татарами, и в течение шести месяцев его держали в заключении, ничего не давая есть, кроме татарской кислоты. Вам, должно быть, известно, что именно в тех краях производится татарская, или виннокаменная, кислота? Он вывез оттуда прекрасные образцы этой кислоты в своем кабриолете. Именно с той поры его характер стал раздраженным и кислым, так что от его присутствия молоко, бывало, скорее скисало, чем от грозы.
– Не можете ли вы как-нибудь освободить руки? – спросил Кенет.
– Да будет благословенна ваша наивность! Кулаки мои распухли, словно тыквы, и я до крови исцарапался, стараясь разорвать свои путы.
– А как вы полагаете, что они с нами намерены сделать?
– О! По всей вероятности, они только зажарят нас, воткнув предварительно в наше мясо острые шампуры. Ах! Если б я мог только освободиться – другую бы песню мы тогда затянули. Но я всегда предполагал, что мне суждено окончить жизнь в качестве бифштекса! Впрочем, если они чересчур вскипятят мою кровь, так я поддам им жару! Ей-богу, право так, и я покорный ваш слуга.
– Но подумаем, нельзя ли как-нибудь спастись?
– О! Да, мы можем для этого и слов не пожалеть, а до дела далеко, потому что я и пошевелиться-то не могу, так крепко меня связали. Ей-же-ей, покорный ваш слуга! Я весь будто расплющен, от подошвы ноги до макушки головы. Я весь опутан веревками. Не придется мне больше покататься на бедном Огневике! Вы можете себе представить, как дешево продал бы я все свои земные блага за свободу! Но куда запропастилась моя Напасть?
– И без нее напастей не оберешься, – философски заметил другой охотник.
– Да я о своей собаке говорю. Странно, как это она могла покинуть меня в таких затруднительных обстоятельствах. Уж не укокошили ли мою голубушку эти краснокожие обормоты?
В эту минуту индейский мальчик проскользнул между Кенетом и Ником Уинфлзом. Это был Волк.
– Это ты, предатель? – сказал Айверсон. – Так ты явился еще и полюбоваться результатами своего вероломства?
– Злобный волчонок! – закричал Ник. – Если бы ты хоть на минуту попал в мои руки, уж переломал бы я тебе кости, зубы и когти!
Волк не отвечал.
– Да будет проклято мое великодушие! – подхватил Кенет. – Почему я не убил тебя в ту ночь, когда ты сговаривался с Марком Морау? Тогда я не допустил бы этих бедствий. Неблагодарный! Что сделали с Саулом Вандером?
Волк хранил молчание. Скрестив руки на груди, с бесстрастным видом он вглядывался в даль.
– Ах, какую глупость я совершил, пощадив этого маленького бездельника! – продолжал Кенет с глухой яростью.
– Право слово так, ей-же-ей, – подтвердил Ник, – поймай я молодца, продающего наши шкуры, так не миновать бы ему окаянных затруднительных обстоятельств.
– Скажи мне по крайней мере, какая участь постигла твою госпожу? – осведомился Кенет с тихой скорбью.
Волк печально покачал головой.
– Как! Ты и сам не знаешь, что с ней?
Индеец кивнул головой в знак того, что она бежала и заблудилась. Душу Кенета согрела искра надежды.
– О, да направит Провидение ее стопы!
– Вон отсюда, демон молчания! – закричал Ник. – Если б я мог тебя схватить, так, наверное, и язык у тебя развязался бы.
Не обращая внимания на угрозы и брань, Волк держался с достоинством и сохранял спокойствие. Неожиданно какие-то выкрики привлекли их внимание. Произошла суматоха, спавшие дикари повскакали на ноги, и вскоре весь индейский лагерь оживился. Всю суматоху вызвали индейцы, притащившие пленника. Вой и крики торжества предшествовали его прибытию. Кенет увидел его и был поражен этим полукрасным-полубелым, полудиким-полуцивилизованным человеком, какого ему никогда еще не приходилось видеть.
– Что вы за человек? – невольно спросил Айверсон.
– Я великий полу-тот, полу-этот. Помесь Гудзонова залива, я Белый Полярный Медведь, Ворон Красной реки! Кар-кар-кар! – Том Слокомб, подражая ворону, затянул такую громогласную гамму, что все холмы огласились пронзительными отголосками.
– Отец мой – бледнолицая жена, а мать моя – медно-красный муж, и произошла помесь двух племен, смотрите на меня как на ясное тому доказательство. Вот этой стороной я индеец, а повернусь другой – как есть бледнолицый.
Шаман со зверообразной внешностью потрепал его по плечу, говоря:
– А вот я сниму твою шкуру с красного бока, и если он и под шкурой такой же красный, так мы поверим тебе.
– Как это? – спросил Том, вздрагивая.
– Он очень скоро справится с красным боком, – сказал Волк насмешливо, указывая на шамана.
– Не может быть! – воскликнул Том. – Сама природа не допустит истребления подобного чуда. Ступай вон со своими глупостями, черноногий урод! Кар-кар-кар!
Один из вождей уколол Ворона кончиком острого ножа, отчего бедняга подскочил и взревел не хуже раненого быка. Индейцы так и покатились со смеху. Слокомб выразил свое негодование десятком возгласов, один другого нелепее, что только увеличивало общее веселье его мучителей. Наконец вождь отдал приказание своим воинам, и те в один миг подхватили несчастного Ворона и связали его, как тюк копченого мяса. После этого он был брошен к другим пленникам, и дикари отошли от них.
Волк принес воды Кенету, который выпил с жадностью.
– Дай и мне глоток, у меня вся глотка горит, как головешка, – попросил Ник.
Волк не обратил внимания на его просьбу, и Нику пришлось утолять свою жажду самыми изощренными ругательствами, какие только приходили ему в голову. Между пленниками завязался разговор об их безнадежном положении.
– Нам остается только душой приготовиться ко всем мучительным пыткам, – сказал Кенет.
– Да и телом также не худо быть готовым, – подхватил Ник, – вот кабы разом отмахнули нам головы – уж как было бы покойно, но ей-же-ей! Право слово так, нагромоздят они нам напастей и поставят в окаянно-затруднительные обстоятельства. Огонь, как вы сами скоро убедитесь, настоящее проклятие рода человеческого. Лучше бы никто его не изобретал! Вот сами увидите, как эти разбойники примутся плясать вокруг нашего костра, так что небу будет жарко, вот ей-же-ей, право слово так!
– Что касается положения человеческого рода вообще, – возразил Том Слокомб меланхоличным голосом, – то до этого мне мало дела, но так как я единственный в своем роде, то совсем не желаю, чтобы со мной так обходились. Если бы эти несчастные дикари не были так слепы, то немедленно заметили бы, что я их закадычный друг.
– О! Вы слишком хороши, чтобы быть зажаренным, не правда ли? – спросил Ник насмешливо.
– Теперь не время издеваться, – заметил Кенет сурово.
– Вы можете готовиться к смерти, если охота есть, но я ни за что не буду, пока жив! – воскликнул Ник энергично. – Не хочу я умирать, да и только! Я не из слабодушных и останусь на земле. Подлунный мир мне больше по вкусу. Право слово так, не хочу расставаться с земными благами, пока хоть пальцем могу пошевелить, пока надеюсь развязать окаянно-запутанные обстоятельства. Но есть еще одна вещь, которой я очень желаю, и даже скажу вам откровенно, что это такое. Я очень хочу есть, ей-богу, так, и я ваш покорный слуга!
При этом Ник Уинфлз испустил глубокий вздох.
– Подумайте о скором переходе в другой мир, – настаивал Кенет.
– Переход в другой мир! Кто говорит о переходе? Я не хочу туда переходить. Кто хочет, пусть переходит, а уж я с места не двинусь ни за что на свете, право слово так! И зачем стану я менять видимое на невидимое? Здесь я чувствую по крайней мере почву под ногами.
– Так чего же вы не встанете на нее, а лежите, словно черепаха на спине? – довольно благодушно осведомился Слокомб.
Маленький грязный индеец подошел к Ворону, но тот выкрикнул такое громогласное «кар», так зловеще, что мальчишка, не помня себя от страха, отскочил и кинулся улепетывать во все лопатки.
– Я говорю о мире невещественном, Ник, – продолжал Кенет.
– Пока я туда не попал, лучше подумаю, как бы сберечь свою бренную оболочку. И здесь-то мой мир не больно много благ доставляет мне, но он мне нравится, и я нахожу его очень величественным кроме этих вот уз. Дело в том, что весь мой род любил эту землю. У меня был брат, который и умирать-то не хотел. Когда пришла его пора, он так крепко уцепился ногтями и зубами за дорогую ему землю, что так на ней и остался, и теперь еще жив. Никак нельзя уложить бедное создание, не причинив ему окаянно-затруднительных обстоятельств. Ей-же-ей так!
– Но на что же надеяться нам теперь?
– На что надеяться? Я буду надеяться, пока сидит голова на плечах!
– Вот и хорошо! – крикнул Том. – Очень хорошо! Кар! Похлопайте же крыльями, старый тетерев, и хором запоем!
Охотник, все время лежавший и прислушивавшийся к разговорам, шепнул Нику, что у него руки не связаны.
– Выждем удобную минуту, да будьте осторожнее, чтобы не заметили медно-красные черти, – отвечал Ник тоже шепотом.
– Хорошо, будьте уверены, постараюсь и вас освободить, как выпадет подходящая минута.
– Притворитесь пока мертвым. Дикари перепьются виски, которое заграбастали у Саула Вандера. Будьте безмолвны, как карп. Гром и молния! Даст Господь, выпутаемся как-нибудь из затруднительных обстоятельств.
Кенет слышал их разговор, и трепет радости пробежал по его телу. Несмотря на весь трагизм их положения, он все еще надеялся на возможность спасения, потому что так уж сотворен человек, что надежда не оставляет его до последней минуты. С мучительным нетерпением он ожидал наступления ночи. Время летит быстро, когда минуты жизни сочтены, но оно замедляется и тянется бесконечно, когда мы ожидаем от жизни великого счастья. Кенет пытался остановить свои мысли на чем-нибудь более утешительном – напрасные усилия! Очаровательная Сильвина не выходила из головы, и тоска за ее судьбу охватила его. Где она? Что с ней сталось? Успела ли она убежать? Где она нашла приют? Кто о ней заботится? Или она умирает от жажды и голода в безлюдных лесах? Или ее захватили свирепые дикари? Жестокая неизвестность! До самого заката Айверсон мучил себя этими вопросами, не имеющими ответа. Глядя на закат лучезарного светила, он чувствовал глубокую скорбь, какой прежде не знавал.