Глава XXII
Индеец и патер
Марк Морау заговорил о самом интересном для него предмете. Патер Людовик слушал его с выражением тупого внимания. Представляя своему слушателю описание Сильвины, Марк исчислял ее прелести с восторгом страстно влюбленного поклонника. Гармония всей ее личности, изящество тонких очертаний, живой блеск в глазах, очарование нравственных достоинств – ничто не ускользнуло от его восторженных похвал.
– Я заранее могу сделать вывод: вы влюблены в эту девушку, – прервал его миссионер.
Морау подтвердил. От хорошей водки его сдержанность растопилась, и он без зазрения совести изливал сердечные чувства своему поверенному. Хитрый, как лисица, час назад, он теперь болтал с наивностью школьника. Заботы, радости, надежды и разочарования потоками лились с его губ в уши патера. Горько жаловался он на жестокость Сильвины, тогда как, по его мнению, он имел все права на ее любовь. Не он ли выбрал ее и поставил выше всех женщин? Почему же она отталкивает его? Он предоставляет ей все преимущества и заслуживает ее внимания. Но она не признает его заслуг. Словом, Морау хотел доказать, что он – жертва капризов Сильвины Вандер. Чем больше он пил, тем мучительнее казались его страдания.
– Следовательно, и средства помочь вам не существует, – заметил миссионер.
– Я и сам сумею себе помочь. Если молодая девушка не понимает своих выгод, так следует ее проучить. Дело теперь в моих руках; я похитил непокорную, и она теперь находится в моей власти – в этом самом подземелье.
Негритянка, стоявшая за столом, видимо, изнемогала; она едва выносила тяжесть своего тела и переваливалась с ноги на ногу. Патер Людовик незаметно подсунул ей стакан водки, которую она жадно выпила, отвернувшись в сторону.
В тот же момент он быстро окинул все помещение и наклонился дружески к Марку, чтобы дать ему благой совет. При этом движении рука его невзначай оперлась на стакан хозяина и что-то блеснуло между пальцев при свете лампы. Послышался едва заметный звук, словно капля дождевой воды упала в лужу.
– Что это такое? – спросил Морау.
– Что вы имеете в виду? – спросил патер, побледнев.
– Ну да то, что вы сказали?
Лицо патера опять прояснилось.
– Что же вами было сделано? – осведомился он.
– Масса ничего не делал ей, – вмешалась Агарь, язык которой развязался от винных паров, – она лицемерит.
Прерываемый икотой, Морау старался рассказать, как он пускал в ход и уговоры, и убеждения, и, наконец, угрозы, но все оказалось напрасно.
– Мне самой хотелось узнать, какова она, – болтала на ломаном английском негритянка, – и уж я ли не веселила ее, но она не хочет веселья.
Обычный смех негритянки заглушил ее слова. Не замечая ее вмешательства, Морау продолжал гнуть свое: как он предложил своей пленнице послать за священником, чтобы сочетать их законным браком, но она с презрением отвергла и это предложение. Ее упорство простиралось до такой крайности, что она даже затыкала себе уши, чтобы не слышать его голоса.
Такой пример женского безумия, по-видимому, крайне удивил патера, который опять подсунул стакан вина негритянке.
Натянутый Лук, совершенно опьяневший, свалился со стула прямо на каменный пол. Давно уже голова Найвадаги упала на стол, как бы отягощенная сном. Однако по временам ее длинные ресницы полуоткрывались и из-под них сверкали огненные зрачки. Но эти движения можно было приписать судорогам спящей красотки. Судя по тому, с каким трудом патер Людовик ворочал языком, надо думать, что он давно забыл о своем духовном звании и попал под влияние злого духа. Крис Кэрьер громогласно храпел.
Все это время подчиненные Марка забавлялись игрой в карты донельзя засаленного вида. Четверо играли, пятый отмечал цифры, шестой, отправленный Марком, стоял у входа на карауле. Неподвижно, как статуя, стоял он с карабином в руках. Видно было, что занятия его товарищей возбуждали в нем зависть и их веселье вызывало мрачную досаду на его лице. Взгляд патера Людовика часто скользил по их лицам. Не беспокоило ли его их присутствие? Опытный наблюдатель непременно бы так подумал. Марк Морау качался на своем стуле и мог каждую минуту свалиться под стол. Патер украдкой обратился к негритянке, которая находилась в состоянии благодушия крайней степени.
– Чего ты смеешься, дева ночи? – спросил он.
– Агарь всегда смеется, она довольна, очень весела.
– Ничего не вижу тут веселого, – сказал он, поглядывая на игроков.
– Мы не похожи друг на друга. Я смеюсь над всем, что вижу. Такое мне веселье! Все смешно и так смешно, что хоть лопни, а смейся.
Рука миссионера опять приложилась к стакану.
– А вот этим молодцам совсем не до смеха! – сказал он, указывая на людей Морау.
– У них ничего нет, чтобы веселиться, – возразила Агарь.
– Вот это ты правду сказала. Их надо повеселить.
Почтенный патер наполнил стакан вровень с краями и сказал:
– Попотчуй-ка их, и, если этого недовольно, так можно и подлить, вина хватает.
– Много им нельзя пить, они еще понадобятся. Впрочем, для них это все равно что вода.
– Скажи им, что капитан их угощает.
Негритянка отнесла кружку, игроки с видимым удовольствием выпили все. Черная Геба[17] вернулась, спотыкаясь на каждом шагу.
– Они еще хотят немного.
– Немного – друг человека, но много – всегда враг его. Однако, Агарь, не следует тебе забывать и того беднягу, который стоит на карауле у входа. Я уверен, что он высох, как копченая селедка.
Агарь покачала своей курчавой головой.
– Масса Морау никогда не позволяет пить часовым. Нет, нет, никак нельзя! Масса сильно прогневается. Ну вот и он свалился под стол, да и вы тоже готовы туда же. О, как мне весело! Ха-ха-ха-ха!
– Я явился сюда затем, чтобы помочь твоему господину по делу этой молодой девушки, – бормотал патер, вдруг наклоняясь на правую сторону.
– Много же вы наделаете добра! – хохотала Агарь.
– Мы попробуем уговорить ее.
– По-моему, это невозможно.
В эту минуту ресницы Найвадаги приподнялись на минуту и опять закрылись.
– Твой масса желает, чтобы я с нею повидался и потолковал, – сказал патер более осторожным голосом.
Он ждал ответа Агари с большим интересом, чем, по-видимому, хотел показать.
– Благословенны вы, масса! Но с девушкой ни о чем не договоришься.
– А вот, чтобы не терять времени попусту, сведи-ка меня к ней. Я ее скоро так урезоню, что она и сама с нами согласится. Уже в этом доверься мне.
– Не сделать мне этого, хотя бы вы всю комнату завалили серебром. Массу хорошо я знаю. Он не потерпит, чтобы кто-нибудь видел эту девушку.
Лицо патера омрачило разочарование. Он взглянул на Вавабезовина, приподнявшего немного голову и, как оказалось, не совсем крепко спавшего.
– Я заметила, как индеец глянул, словно съесть меня хотел, – сказала Агарь недоверчиво.
– Он обратился на путь истины и не причинит тебе никакого зла, – сказал патер, несколько смущенный.
– Он злой краснокожий! – сказала Агарь со злобой.
– Он всего лишь головня, вырванная из горнила нечестия.
– Пускай он там и горит, Агарь повеселится, не надо его вытаскивать из огня.
– Дочь моя, ты немилосердна. Это грех, великий грех. Вино должно возбуждать в тебе добрые чувства. Я не поощряю пьянства, хотя мой воспитанник и впал в этот великий грех. Однако я думаю, что еще маленький глоточек не причинит тебе вреда, – сказал патер, подавая ей кружку.
– Нет, нет! Ни одной капельки! – восклицала Агарь, защищаясь. – Слишком много пила, слишком много! Массу боюсь.
Голоса игравших в карты мало-помалу смолкали.
– Где же другие? – спросил миссионер.
– Тоже пьяны.
– Хвалю тебя за трезвость, дева ночи! Но нет ли у вас еще немного дичи? Ты удивительная искусница готовить кушанья. Если можешь поджарить еще кусочек, большую тем самым окажешь мне услугу, и я никогда этого не забуду, – говорил патер, подавая ей золотую монету, которая своим блеском буквально загипнотизировала негритянку.
Она оглянулась на слуг и, увидев, что они все еще сидят за картами и что часовой стоит на своем месте, сказала:
– Агарь любить услугу делать доброму массе и мигом приготовит кусок мяса. Вернусь через три-четыре минуты. Кухня близехонько отсюда. Все у меня в порядке, кухня, зала, столовая и все другое.
Агарь ушла, пошатываясь из стороны в сторону, спеша исполнить желание гостя. Патер видел, как она исчезла в темном коридоре на другом конце залы, и захотелось ему поговорить с Вавабезовином, как вдруг он заметил одутловатое лицо Агари, прижавшееся к уступу скалы. Он притворился, как будто от водки ничего не видит, и черное лицо исчезло.
Тогда Вавабезовин подвинулся к необыкновенному патеру и шепнул ему:
– А эта чернушка чуть-чуть не вывела меня из терпения. Ей-же-ей, право слово! Она еще впутает нас в какое-нибудь проклятое затруднительное положение!
– Тише, тише, друг Ник! Кто знает, не подслушивают ли нас сообщники Велиала. Дела приняли оборот не совсем желательный. Негодная чернавка, кажется, подозревает что-то, а этот медведь с карабином в руках даст о себе еще знать. Ты знаешь, что жестокость насилия не в моем духе, как всякий грех.
– Что за беда! Совесть не упрекнет меня, если придется раздробить голову кому-нибудь из этих разбойников, только бы спасти нашу малютку. Мы пришли сюда за тем, чтобы вырвать ее из когтей демона, и непременно вырвем.
– Друг охотник, мы сделаем все, что в человеческих силах. Но напоминаю тебе о терпении и осторожности. Поистине твой язык ворочается чересчур скоро и громко.
– По чести, я чертовски рад, что сотворен не из одного дерева с вами. Вы холоднее льдины. Затруднительные обстоятельства нимало не горячат вас. Я почти не в силах зажимать себе глотку, ей-же-ей! Это Ник вам говорит. Я играю совсем не свою роль и потому не удивлюсь, если мы попадем в какую-нибудь катавасию. Ей-богу! Право слово, и я покорный ваш слуга.
– Не сомневайся, друг Ник, если бы не эта бездельница, черная толстуха, да не этот болван у входа, все пошло бы как по маслу. Вот и игроки захрапели. Поистине наше лекарство благотворно подействовало на них.
Ник Уинфлз покосился на группу игроков.
– Ну да, ей-же-ей! Только бы подать маленькую дозу часовому.
– Осторожнее! Он смотрит в нашу сторону, – произнесла Найвадага, на миг приоткрыв глаза.
Авраам Гэмет улыбнулся, и черные зрачки опять закрылись. Ник Уинфлз, указывая на Марка и Кэрьера, сказал:
– А эти проклятые совсем упились. Теперь их не растолкаешь, точно удава, проглотившего быка. Дядюшка, бывало, рассказывал мне много историй об удавах. Когда он был в Центральной Африке, так специально откармливал бизонов для кормления удавов, а по временам угощал их нефом. Но дело не в том. Мы влезли в эту проклятую берлогу затем, чтобы вырвать нашу малютку из когтей демонов, ну а чуть споткнемся, так эти демоны нас похитят, что представляет не совсем отрадную картину. Не пора ли за дело приниматься?
– А как ты думаешь за него приниматься?
– Сейчас объясню: прежде всего погашу все эти проклятые огни, потом, так как я ловко пробираюсь и в потемках, немедленно выбегу отсюда, отыщу комнату, где сидит бедная малютка, и, как только она будет в моих руках, мы утащим ее отсюда, или не я буду Ник Уинфлз!
– Как можно меньше насилия, прошу тебя.
– Уж будьте уверены. Я уведу ее в безопасное местечко, где она не попадет ни в какие затруднительные обстоятельства. Что касается этого злодея, так у меня давно уже руки чешутся, чтобы выдать ему эликсир вечности – ну да, ей-же-ей! Покорный ваш слуга! Только оттого, что эта змея дышит одним воздухом с честным человеком, у меня в ушах звенит и глаза наливаются кровью.
– Успех твоего плана зависит от быстроты исполнения. Действуй же!
Голова Найвадаги склонилась под стол, по дороге опрокинув лампу.
– Вот и отлично, – проворчал Ник, – позаботьтесь о часовом. Если повезет, я скоро вернусь. Если же попаду в какое-нибудь затруднительное положение, то не церемоньтесь с Марком и выбирайтесь как можно скорее из этого вертепа.
– Ступай с миром, – отвечал квакер.
В пещере почти всюду царствовала темнота. Ник на четвереньках проскользнул мимо лампы, испускавшей слабый свет, и вскоре исчез во мраке.
Тогда внимание Гэмета перекинулось на игроков и часового, он глубоко задумался. Было мгновение, когда на его лице мелькнуло зловещее выражение, он сунул руку под рясу, и под ее складками обрисовались очертания какого-то оружия. Но каково бы ни было его намерение, он вдруг переменил его и повернулся, чтобы сообщить свою мысль Найвадаге. Представьте же себе его удивление: на стуле никого, не было и прекрасная индианка исчезла без следа!
Глава XXIII
Сильвина
В жестоком и поистине затруднительном положении находилась Сильвина. Всей душой она страдала от неизвестности, тревожась за судьбу отца и друзей, а страшная опасность, каждую минуту грозившая ей, увеличивала ее муки. Марка Морау она знала с самого детства, но только теперь вполне поняла характер этого человека. До сих пор она думала, что Марк питал мало уважения к нравственным принципам, но ей никогда не приходило в голову, что он мог быть гнусным злодеем, способным лелеять самые черные замыслы и приводить их в исполнение с непоколебимой твердостью. Она подозревала в нем что-то очень дурное и избегала его общества, как и всегда добро уклоняется от зла, но опыт последних дней обнажил перед ней все его нравственное уродство.
Охоты нет описывать первое свидание Марка с его несчастной жертвой. Он изображал безумную страсть. Не добившись успеха, он переменил тактику и, стараясь приобрести кротостью то, чего не мог добиться жестокостью, не жалел красноречия, чтобы прельстить ее. И это было напрасно: его слова не вызывали никакого отголоска в сердце Сильвины. Мужественно отражала она наглые угрозы, с презрением отвергала его мольбы.
Марк сделался еще угрюмее, озлобленнее, когда был отвергнут. Он заявил своей жертве, что употребит чрезвычайные меры, которые сломят ее гордость и как дым рассеют пуританские убеждения. Лишения и заключение, говорил он, это волшебные силы, которые угрожают женщине не хуже диких зверей. Жезл этой неумолимой силы подминает под свое иго все живущее в мире.
Сообразно с духом этой концепции, Сильвина была заключена в мрачную и сырую темницу в расщелине скалы и лишена всех удобств, которыми пользовалась по прибытии в подземелье. Лишенная дневного света, животворного тепла солнца и здоровой пищи, она влачила плачевное существование. Ее душа преисполнилась одним непреодолимым желанием – видеть дневной свет, вдохнуть воздух свободы.
Чтобы достигнуть этой цели, она старалась приобрести расположение Агари, но негритянка так боялась гнева Мо-рау, что нашей узнице скоро пришлось проститься со всякими надеждами. Она жестоко страдала от одиночества; каждая минута казалась ей бесконечностью, потому что в этой подземной могиле не было смены дня и ночи, мрак царствовал безраздельно. Глубокое отчаяние овладело бедной девушкой. Она вспоминала об отце и думала, что если бы он был жив, то, наверное, приложил бы все усилия, чтобы спасти ее. Она думала и о Кенете Айверсоне и припоминала, с какой отвагой он сражался в ту ужасную ночь, скольких врагов положил у ее ног! Смутно ей вспоминалось, как будто он и сам упал к ее ногам. Если бы он был еще жив, наверное, не пожалел бы всех сокровищ мира, чтобы спасти ее. Она так верила ему!
Ее печальные размышления были прерваны голосом Агари. Негритянка лепетала несвязные слова с умоляющей интонацией.
– О господи! Я умерла! Знаю, что так. О! Масса индеец, позволь мне прожить только эту ночь, и благословение будет над вами.
На эти заклинания кто-то отвечал на таком же ломаном наречии:
– Молчать! Не шевелиться! Индеец не убьет тебя. Укажи мне дорогу, и ни слова!
Повелительный голос только усиливал страх негритянки, совершенно обезумевшей и потерявшей голову.
Этот разговор удивил Сильвину и возродил надежды в ее душе.
– О! Масса индеец, спрячь свой ужасный нож. Агарь не может его выдержать. Не сжимай так больно мою руку; гляди, как она посинела, вся черная стала!..
– Замолчишь ты, или я отрежу тебе язык и зажарю на медленном огне!
Луч света сверкнул через щель двери темницы Сильвины. Заглянув в эту щель, она увидела Агарь в руках высокого индейца.
– Она тут, – сказала негритянка, – масса, отодвиньте камень и увидите дверь.
– Кто ищет меня? – спросила Сильвина с сильно бьющимся сердцем.
Агарь еще не закончила своих причитаний, как индеец отворил дверь – каменную плиту, вставленную в дубовую раму и так устроенную, что снизу ее нельзя было сдвинуть с места.
– О! Мисс-госпожа, пропали мы теперь! Ужасный индеец хочет похитить вас. Он убьет нас всех – как есть правда!
– Ну, полезай, черная язычница, да осторожнее, лампу не урони, – произнес индеец на этот раз на чистейшем английском языке.
С большим трудом толстая негритянка пробралась в тесный проход, за ней последовал ее краснокожий повелитель. Остановившись и выпрямившись во весь рост, когда высота свода дала ему эту возможность, он спокойно посмотрел на Сильвину, которая страшно волновалась, испытывая то надежду, то ужас.
– Чего вы хотите от меня? – спросила она.
– Великий Дух прислал краснокожего взять бледнолицую женщину. Плохое место! Нет солнца! Сыро, гадко, – снова заговорил индеец на ломаном наречии.
– Если вы пришли за тем, чтобы вывести меня из этого ужасного места, то верю, что Великий Дух прислал вас. Но эта весть так хороша, что трудно поверить. Повторите, вы точно пришли сюда затем, чтобы вывести меня из темницы?
– Краснокожий никогда не лжет. Великий Дух повелел ему освободить бледнолицую красотку из этого проклятого затруднения. Ну да, ей-ей! Ваш покорный…
– Ник Уинфлз! – воскликнула Сильвина радостно.
– Он и есть, ей-богу, так!
На мгновение Сильвина лишилась дара речи. Потом, пожимая его руку с невыразимым чувством благодарности, сказала:
– Но как же это…
– Как видите, милый Розанчик. Мы с квакером обдумали план, который до сих пор действует. Мы с ним разыграли роли патера и индейца. Я настоящий индеец, хотя эти негодяи и уверяют, что я настоящий урод!
– Где же ваша верная Напасть?
– Сам не знаю, что искренне сокрушает меня. Боюсь, не приключилось ли с ней какой напасти. Разлука с ней печально действует на меня. Что за благородное животное! На все была готова для меня моя Напасть! Надо бы написать историю Напасти, и она была бы гораздо интереснее историй многих людей. Но где найти историографа, способного воздать должную справедливость верности и смышлености этого создания, которое мы называем собакой? Иногда мне и самому хотелось бы превратиться в собаку. Ей-ей! Право слово.
Ник Уинфлз провел рукой по лбу и глубоко вздохнул, озираясь вокруг, как бы в надежде, что вот-вот появится его верный друг.
– Не поспешить ли нам отсюда? – спросила Сильвина с живостью.
– Конечно, Розанчик, надеюсь, что так… Подумаем и попробуем.
– Попробуем немедленно, эта темница наводит на меня ужас. Меня так и тянет на воздух, на свободу.
– Зачем торопиться? Надо хорошенько осмотреться, как дела. У нас было немало препятствий, а там еще стоит один бездельник, который не прочь наделать нам хлопот. Все остальные спят мертвым сном благодаря снотворному порошку. Но тот окаянный часовой строго исполнял приказ не пить и караулить нас, как лютых зверей! Вот если бы еще от него отделаться, ну, тогда хоть на все четыре стороны! Сейчас надо решить вопрос с ним.
– Только не оставляйте меня здесь, заклинаю вас! Еще час во мраке, и я сойду с ума.
Агарь, присев на корточки, проявляла свое отчаяние самым нелепым образом. Ник, подняв с пола лампу, посмотрел на негритянку и пробормотал:
– Ну что теперь делать с этим черным чурбаном?
– Оставьте ее в покое, – попросила Сильвина.
– Но она может наделать нам хлопот своим хныканьем… Ну полно голосить, чернавка, а не то я искрошу тебя в куски. Понимаешь?… Поспешим же, Розанчик, я проведу вас в такое место, где не так пахнет могилой.
Они вышли из подземной камеры, и Ник тщательно заложил отверстие, с угрозой повторив Агари приказание молчать.
– Я проведу вас в кухню, – сказал он Сильвине, – там разведен огонь, и вы в большей безопасности подождете нас несколько минут.
Когда они пришли в кулинарную лабораторию Агари, он сказал своей спутнице:
– Спрячьтесь в темный уголок и ничего не бойтесь. Мне давно пора перекинуться словечком с чересчур бдительным разбойником…
– О, ради бога, не подвергайте себя опасности! Я никогда себе не прощу, если стану причиной…
– Тсс! Довольно об этом, Розанчик. Ничего не может быть приятнее, как попасть в затруднительные обстоятельства, защищая вас. Вы такая интересная… Ну, довольно! Простак Ник никогда не оставит вас, пока у вас будет хоть один враг. Ей-ей! Право слово! – воскликнул он решительно, протягивая руку в том направлении, где стоял часовой.