Но эти реформы сопровождались другими, еще более важными, в другом направлении. Состоя первоначально из 35 тысяч человек, главным образом македонян и греков, армия Александра с течением времени возросла до 130 тысяч, набранных из разных местностей Азии. Как это всегда делалось в древности, представители каждой народности в их национальном костюме и вооружении составляли отдельные корпуса, занимавшие и в боевом строю и в лагерях особые места и игравшие второстепенную роль вспомогательных отрядов. Ядром же армии – войском par excellence^[1] – продолжали быть македоняне и греки, которые, скорее в качестве сподвижников царя, нежели его подданных, ревниво оберегали свое положение и привилегии от посягательства на них азиатов. Но вот уже после Гавгамельской битвы Александр стал замечать некоторую перемену в отношениях к нему солдат и полководцев: проникнутые чувством равенства и независимости, они стали обнаруживать явные признаки нежелания следовать за ним в его завоевательных стремлениях, а при Гифазисе даже заставили его остановиться. Александр увидел, что с таким материалом ему не удастся довершить то, что он так блистательно начал: ему нужны для этого безличные рабы, которые были бы привязаны к его особе и не знали бы ничего на свете, кроме его воли. Оттого в бытность еще в Индии он разослал в отдаленные провинции приказы набрать для его лейб-гвардии 30 тысяч знатнейших юношей и обучить их македонской тактике; а теперь в Сузе он принялся раздавать высшие военные посты персидским офицерам и заполнять ряды выходцами из Азии. Раньше конница, а затем и фаланга наполнилась персами и мидянами, и все прежние барьеры рухнули, низведши греко-македонян на степень простых, ничем от других не отличающихся солдат.

Это вызвало страшное озлобление среди старых сотоварищей Александра, и в июле 324 года до н. э. в городке Описе вспыхнул сильный мятеж. Поводом стало прибытие вышеупомянутых 30 тысяч юношей, многозначительно названных Александром эпигонами – преемниками, и его решение отослать домой часть македонян, не способных уже дальше нести службу. Лишь только солдаты об этом узнали, как они подняли в один голос протест и, схватив оружие, потребовали, чтоб царь либо изменил решение, либо рассчитал их всех. Они честно и верно служили ему 10 лет, они проливали за него свою кровь и покорили для него весь мир – и теперь он думает бросить их, как ненужное тряпье, и заменить их варварами? Александр был взбешен: соскочив с возвышения, с которого говорил, он бросился в возбужденную толпу солдат и, схватив 13 из них, приказал казнить их тут же как зачинщиков. Толпа присмирела, и Александр, вернувшись к своему месту, произнес речь, гневную и страстную, полную упреков и сдержанной скорби. Он перечислил все, чем они обязаны Филиппу и ему самому, и, крикнув им: “Уходите!”, повернулся и ушел к себе.

По лагерю распространилось уныние: вздыхая и плача, солдаты терпели два дня, но на третий покорились и пошли просить прощения. Подступив к его дому, они побросали оружие и со стонами и слезами стали молить о пощаде. Александр смягчился и, выйдя к ним из покоев, сам заплакал и обещал забыть их вину.

Месть за Гифазис была полная, и 10 тысяч старых ветеранов были отобраны и отосланы с щедрыми дарами в Македонию. Сомнительно, однако, чтоб они успели вернуться домой при жизни Александра, так как через 10 месяцев его уже не стало.

Он был занят в это время проектом одновременного нашествия на Аравию и с суши, и с моря и с этой целью приказал финикианам построить большой флот, а сам удалился в Экбатану для приготовления обозов и военных материалов. Здесь во время празднеств он лишается друга детства Гефестиона, заболевшего несколько дней тому назад лихорадкою. Случилось это так неожиданно, что Александр получил эту весть в театре: он поспешно поднялся и побежал, но не застал уже друга в живых. С криком упал он у постели покойного и долго рыдал, не будучи в силах оторвать взоров от любимого лица. Его едва могли уговорить отойти, но еще целых два дня он отказывался от пищи и не хотел никого видеть. Он обрил себе, по восточному обычаю, голову, приостановил празднества, казнил врача, лечившего Гефестиона, и велел ассигновать 10 тысяч талантов на сооружение погребального костра. Он послал гонца просить у оракула Аммона позволения воздать умершему почести полубога и поручил Пердикке во главе торжественного кортежа отвезти тело в Вавилон. Сам же со всем двором и армией он оставался в Экбатане до конца зимы, стараясь заглушить сердечные муки в попойках и военных экспедициях. Наконец, весною 323 года до н. э. он медленно двинулся в Вавилон. По дороге ему представлялись посольства из близких и дальних сторон, пришедшие засвидетельствовать свою покорность и удивление. То были пришельцы из Ливии, Карфагена, Сицилии, Сардинии, Иллирии, Фракии, Эфиопии, Скифии, Галлии и даже, говорят, из Рима. Все они пришли с богатыми дарами, а греки, увенчанные цветами и в белой одежде, поднесли ему золотой венок, как божеству.

Александр вступил в Вавилон, несмотря на предостережение халдейских магов, видевших дурные предзнаменования. Он застал там уже готовый флот и, дав ему приказ отплыть в Аравию, решил остаться до окончания похорон Гефестиона с тем, чтобы потом самому выступить в поход. Но судьба решила иначе: не успели умолкнуть отголоски торжественных празднеств, не успел еще истлеть с золою Гефестиона гигантский, пропитанный драгоценными благоуханиями костер, как Александр схватил простуду и, слегши в постель, через 5 дней скончался. Он долго не верил в свою близкую кончину, стараясь выполнять свои обычные обязанности и отдавая последние перед выступлением приказы своим полководцам; но на четвертый день он понял, что все кончено и что о походах ему уже больше не мечтать. Тихо, со слезами на глазах простился он с солдатами, дефилировавшими с плачем мимо его кровати, и, передав перстень Пердикке, смежил глаза навеки. Он прожил 32 года и 2 месяца и процарствовал 12 лет и 2 месяца, оставив престол, как он сам заявил, достойнейшему.

1. по преимуществу, как таковым (фр.)