Элитарное безумие

8.

Роман Петрович перед открытием "Скарлетт" спал неплохо. Накануне он затеял дома уборку и вымотался физически, поэтому сон пришел быстро. Роман Петрович даже не ожидал, что так случится. Он заранее был готов к тому, что бессонница посетит его снова. Но не в этот раз.

Утром прозвенел будильник, и доктор стал тереть глаза, чтобы удостовериться: он, действительно, проснулся дома, а не в больнице. Ему не нужно идти на планерку и зачитывать бесстрастные цифры о том, сколько поступило больных за смену и кто, возможно, не дожил до утра. Ему больше не нужно заставлять себя вовремя засыпать, так как завтра смена и нужно быстро соображать, и быть способным находиться на ногах по полночи. Теперь он будет в красивом зеленом докторском халате вежливо выслушивать пациентов, назначать им дорогостоящие анализы и процедуры, кивать головой и делать заинтересованное лицо. Но это не сложно.

Сложнее было не включаться в чужую боль, уметь абстрагироваться. Теперь Роман Петрович умеет это делать в совершенстве, абсолютно не напрягаясь.

Он примерно себе представлял, каково будет открытие. Какие будут ходить дамы и мужчины. Во что они будут одеты, о чем они будут беседовать и как. Не повышая голоса, спокойно и разумно, не слишком эмоционально, не отдаваясь на полную мощность, а пребывая в своем коконе благополучия.

Роман Петрович добрался до работы на велосипеде, как он это делал все то время, пока шла стройка и отделочные работы в "Скарлетт". Он и на прежнюю работу предпочитал ездить на велосипеде. Ему нравилось воображать, что он скачет на лошади, как рыцарь в средневековье, как лихой ковбой в шляпе и со шпорами на сапогах. Он знал, что это выглядело бы глупо, признайся он в своих мыслях. Только мама понимала его. Но теперь она в лучшем мире, а ему куковать в этом ещё немало.

Жениться… Мама всегда просила его жениться на хорошей девушке, на откровенной стерве, на ком угодно, лишь бы он выкинул из головы и из сердца свои идеи о несправедливости общественного мироустройства.

Особенно, конечно, Роману Петровичу было тяжело в подростковом возрасте. И так, гормоны "шпарили" и руководили его поступками, так ещё сверху вдогонку бежала зависть к сильным мира сего, жалость к уставшей матери, хихикающие девчонки, прыщи по всему лицу и плечам, ломающийся голос. Тогда Роман Петрович принял решение стать врачом во что бы то ни стало.

Он был усидчивым и тихим, поэтому сидел спокойно за столом и занимался, пока его сверстники на спор перекрикивали друг друга в погоне за девичьим вниманием. Роман Петрович понимал, что временный успех у девчонок в 15-16 лет обернется крахом, когда он вынужден будет пойти таксовать или на завод или грузчиком. Нет! Роман Петрович станет врачом и будет таким человеком, которому смотрят в рот и спрашивают совета.

В общем, его стратегия оказалась верна наполовину. Некоторые одноклассники, которые кричали громче всех и были первыми красавцами во дворе, сейчас сгинули в таксопарках и лечили спины да мочеполовые инфекции в обычных поликлиниках и кожвендиспансерах. Но те, у которых были связи и богатые родственники, шагнули наверх так высоко, что лечились или за границей, или, на худой конец, в платных клиниках на родине. А то, что лечились почти все, это точно. Кто спину выхаживал, кто голову. То ли поколение больно нежное, то ли возраст за тридцать велит…

У Романа Петровича была приятельница, которая будучи участковым врачом, любила прописывать антидепрессанты.

– Месяца три пропьете, и ваши панические атаки забудутся как страшный сон. «Я их и сама пропиваю курсом», – говорила приятельница.

А Роман Петрович всегда хотел добавить, что его приятельница никогда и ничего курсом пропить не может, потому что всегда забывает принимать таблетки. Хотел бы он быть такой всегда внезапной и легкой, как его приятельница.

Роман Петрович помнил все. Особенно то, что надо забыть. Таблеток никаких он пить не собирался, хотя и понимал, что это могло бы примирить его с действительностью. Пусть не его сознание, но хотя бы клетки его организма перестали бы так остро реагировать на несправедливость. Роман Петрович боялся, что препараты сотрут само его существование, сам костяк его личности.

Если он станет послушным овощем и будет радоваться за тех, кто богат и нагл, то, что останется от него самого, настоящего?

Роман Петрович не выносил наглость и нахальство, которые подкреплялись деньгами. Да, у людей с дыркой в кармане, тоже была задиристость и отчаянное нахальство. Но Роман Петрович к таким персонажам относился с жалостью. Ведь их нагловатость была всего лишь способом выжить. Если нищий не будет громко кричать, то его раздавит карета богача.

Теперь в "Скарлетт" Роману Петровичу нужно лечить тех, у кого есть деньги. Отныне ему не нужно будет жалеть своих пациентов, потому что обеспеченные люди не нуждаются в жалости. Обеспеченные люди хотят сервис. Быстроту, четкость, может быть, наигранное "лобызанье"– вот что собирался воспитывать в себе Роман Петрович для того, чтобы работать в самой известной клинике города. Мама тоже ему говорила, что, когда он поближе узнает финансово независимых людей, то поймет на своей шкуре: они такие же, как он, просто при деньгах…

9.

И вот клиника зажила своей собственной самостоятельной жизнью. Первые месяцы в помещении ещё чувствовался тяжёлый запах стройки, постоянно что-то где-то доделывали и доводили до ума. Причем, действительно, доводили до ума, а не как в бюджетных организациях, разворовывали или долго чесали в затылке, что можно сделать на три рубля, чтобы не придралась очередная комиссия: то ли траву покрасить в зелёный цвет то ли посадить новую.

В "Скарлетт" все делали на века, потому что для себя, точнее для хозяина. А хозяину нужно одно. Прибыль. Будешь приносить прибыль, станешь ценным доктором. Тебе повесят зелёную табличку над кабинетом, на которой перечислены все мыслимые и немыслимые регалии, высшие категории, опыт работы в лучших клиниках и повышение квалификации в Израиле и США.

Над кабинетом Романа Петровича пока висела скромная табличка. Он ещё не научился назначать много повторных осмотров и анализов, все боялся перенапрячь пациентов. Роман Петрович привык к тому, что бюджет больных людей ограничен.

Однако в "Скарлетт" приходило много вполне здоровых и крепких физически пациентов. У них были относительно неплохие анализы и состояние здоровья, но что-то их гложило и раз за разом заставляло искать у себя болячки. Естественно, кто долго ищет, тот обязательно рано или поздно находит.

Ещё были пациенты, которые считали, что наличие красивых табличек над дверью кабинета может гарантировать им излечение. Они забывали о том, что львиная доля успеха зависит от них самих, а врач – так, приставка… Точнее помощник и врачеватель в важные периоды жизни, когда дело идёт о жизни и смерти.

Но, если людям нравится ходить по врачам, то пусть так оно и будет, тем более, что хозяева "Скарлетт" обогащались за счёт этого их желания. Роман Петрович все хотел таким пациентам сказать, что лучше бы они потратили свои деньги на что-то стоящее, но тогда бы с ним быстро расстались.

В "Скарлетт" нужны были популярные врачи, приятные, денежные, к которым шли, которым доверяли. Желательно, чтобы они имели внешность, которая свидетельствовала бы об успехе. Естественно это относилось по большей части к врачам женского пола и к медсёстрам, а уж говорить о труженицах с ресепшн и не приходится.

Роман Петрович часто наблюдал за девушками, которые на высоченных шпильках деловито вышагивали по блестящей скользкой плитке. Красота тоже продается, и успеть ее продать нужно вовремя и правильно, иначе она обернется печалью в красивых глазах, когда седина покроет голову.

Роман Петрович восхищался женской красотой, относился к ее обладательницам трепетно. Может, поэтому в его жизни было немного любовных историй. Он был слишком мягок и тих, чтобы привлечь юных девушек, а для взрослых и коварных женщин Роман Петрович был беден. Так он себе объяснял свою малонасыщенную личную жизнь. Но на самом деле, Роман Петрович был несправедлив к себе. Может, он и не годился на роль Дон Жуана для молодых дев, но для зрелых и уставших бороться в одиночку с этим миром, Роман Петрович был бы как глоток свежего воздуха. Если, конечно, он бы замечал устремлённые на него взгляды женщин.

Та же Надя с ресепшн нет-нет, да и вскидывала на него свои злые черные глаза. У нее не задался очередной роман с Юрием, анестезиологом из отделения пластической хирургии.

10.

О, этот Юрий! Высокий, всегда стильно одетый, с иронией во взгляде. Он видел женщин насквозь, и они вились подле него словно пчёлки над красивой распустившейся розой.

Юра приезжал на блестящем мотоцикле. На нем была кожаная короткая куртка, его длинные ноги обтягивали кожаные штаны. В клинику он шагал развязной походкой, держа в руках большой круглый шлем. Ну, просто участник формулы 1!

А Надя стояла на входе "Скарлетт" и привычно млела от вида этого Юрия. Хотя я бы не сказала, что было в нем то, от чего так сильно млеть… Ну, высокий, ну, стройный, ну, жизнерадостный.

Как мы заприметили с подругой, коллегой из "Скарлетт", у Юрия была непропорционально длинному телу маленькая голова. И, вообще, я почему-то предполагала, что он альфонс или кто-то вроде него.

Всем известно, что врачи, как бы сильно они не пытались заработать, все равно остаются бессребрениками. Если, конечно, они не главврачи. А Юра был обыкновенным анестезиологом в отделении пластической хирургии "Скарлетт". Но при этом Юра ездил на новеньком "Харлее Дэвидсоне" и одет был в лоснящуюся черную кожу с головы до пят. Мне казалось, что это все дорого. Вот Роман Петрович на велике гоняет. Сразу понятно – врач.

Юрий трудился на втором этаже нашей самой современной супер-оборудованной клиники города. Он вводил в наркоз юных дамочек, желающих увеличить грудь или сделать плоским живот безо всякой диеты. Надя ревновала его к каждой пациентке, которую он, в силу своей работы, видел обнаженной. Когда ещё они жили с Надей вместе, Юра часто ей объяснял, что в операционной нет места ни флирту, ни симпатии.

– Не верю! Ты же мужчина. Даже в операционной!

Юра был покладистым и его веселила поначалу ревность Нади к пациенткам. Он быстро нашел общий язык с дочкой Нади, которая переживала нелегкое время подросткового возраста. Бывало, они втроем шли по улице словно настоящая семья. При этом Надя что-то им обоим выговаривала: то ли за немытую посуду, то ли за не вынесенный мусор, а Юра с девочкой перемигивались и веселились. Надя тоже хотела с ними веселиться, но она играла роль строгой мамы и почтенной жены, поэтому продолжала их отчитывать.

Так они прожили почти год, но Юре приелись бытовые конфликты с не настоящей женой и вникание в проблемы ненастоящей дочки. У Юры были голодные глаза, и он хотел новых завоеваний, тем более, что многие пациентки после того, как приходили в себя после пластических операций запоминали игривого анестезиолога. Запоминали и наведывались в клинику то на перевязки, а то и на "просто поболтать".

В здании "Скарлетт" была кофейня для пациентов и персонала, который был не против оставить за обед кругленькую сумму. Юра часто сиживал там за зеленым гладким столиком и задумчиво пил кофе. Когда он порвет с Надей, то денег у него станет больше, ведь не нужно будет вкладывать в общий семейный бюджет. Поэтому Юра в кофейне стал не только пить кофе, но и плотно кушать и рискованно флиртовать.

Почему рискованно? Потому что Надя наведывается в комнату охраны и наблюдает по камерам за своим ненастоящим благоверным. Смотрит, как Юра масляно смотрит на полногрудую клиентку, которая стала такой не без его участия. Смотрит Надя, как Юра обменивается номерами телефонов с дамой, у которой губы ужалил рой пчел. Последней каплей для Нади стал поцелуй, который она заприметила по уличной камере. На зеленой скамеечке, которых стояло 6 штук на огороженной территории клиники, сидел ее Юра и увлеченно целовал рыжеволосую девушку.

Охранник, стоявший подле Нади, хмыкнул и брякнул, что эта рыжеволосая девица постоянно таскается в их кафетерий и заказывает кофе глясе.

Вечером Надя дождалась, когда дочь убежит гулять с подружками.

– Ты что, мне изменяешь?

Юра очень не любил ссоры. От ожидания неловкого разговора его узкие длинные губы невольно расплылись в глупую улыбку.

У Нади прямо руки зачесались, чтобы дать этому вечному весельчаку по лицу и заставить его, наконец, принять серьезный вид.

– Тебе все весело, верно? Ты всегда у нас на позитивной волне?

Юра пожал плечами, мысленно просчитывая пути к бегству. Не забыть взять мотоциклетный шлем, документы, а там потом вернётся и нормально уложит свои вещи.

– Я тебя чем не устраиваю? – Надя вдруг ощутила огромную усталость аж ноги затряслись.

Она села напротив Юры и смотрела ему в лицо, ставшее уже таким привычным, чуть не родным. Но в его глазах не было жалости, только желание поскорее выпутаться из их отношений.

Надя всегда знала, что этим дело и закончится, но надеялась, надеялась. Почему от нее убегают? Почему? Что она такое делает? Чем она отпугивает?

– Юра! Почему ты мне изменяешь?

– Так все делают… – мужчина погладил Надю по щеке.

– Ой ли? Может, только со мной?

Юра помолчал, будто подумал и ляпнул:

– Может, только с тобой…

Этого Надя стерпеть не могла и указала несостоявшемуся мужу на дверь. Юра быстро схватил то, что запланировал, и без сожаления покинул квартиру Нади. Хотя, нет, сожаление всё-таки было.

Теперь нужно снимать жилье. К родителям Юра ехать не собирался. Во-первых, это в другом городе, а, во-вторых, он своих родителей побаивался. Они были строгие, особенно мать.

Пока Юра учился в мединституте, родители ему помогали финансово, надеясь на ответную помощь в будущем. Однако Юра не зарабатывал сейчас столько, чтобы тратить на них. Ему бы на свою беззаботную жизнь хватало, а родители… Ну, что родители? Пенсия у них ведь есть? Если что-то по медицине надо, то Юра всегда готов помочь, а с деньгами – нет, уж, увольте! Впрочем, не это было главным, что вызывало в его родителях недовольство. Мать хотела внуков, отец желал, чтобы сын уже начал жить под чутким руководством жены: всё-таки уже за тридцать. Но Юра не собирался жениться, по-крайней мере, не сейчас, не скоро.

Жаль, что Надя это не поняла, но это ее проблемы, не его.

11.

Вообще, медсестер в "Скарлетт" было числом меньше, чем врачей, тогда как в бюджетных учреждениях обычно бывает наоборот. Медсестра в "Скарлетт" и медсестра в государственной больнице это совершенно разные должности по функциям и по отношению начальства.

Кто такая медсестра в нищем стационаре? Специалист? Ну, в общем, да, и ещё какой специалист! Но отношение к ним не очень цивилизованное. Медсестра там должна быть одновременно и баба, и мужик, и "коня на скаку" и "в горящую избу". Так уж повелось отчего-то, и при этом зарплата, прямо скажем, не как в "Скарлетт".

Зато в частной клинике медсестра оправдывает свое о ней представление. Стройна, мила, учтива, улыбчива и ничего тяжелее шприца с бинтом не поднимает. Однако, чтобы попасть в "Скарлетт" и уверенно себя там чувствовать, больше половины медсестер успели потрудиться в бюджете. Набили руку на бесплатных пациентах и пошли отдыхать в зелёный дворец. Конечно, в "Скарлетт" свои тонкости, и нужно суметь перестроиться с бешеного ритма госбольницы на расслабленную сиесту частной клиники.

Когда после стройки, как мы называли предчистовую отделку "Скарлетт", я начала там работать по специальности, то все никак не могла привыкнуть к тому, что пациентов будет в десятки раз меньше, что не нужно никуда бежать, что начальству, по большому счету, безразлична я как человек и как исполнитель. Пока на меня никто не жалуется, я свободна от любого подобия контроля.

Клиника на первых порах имела такое мизерное количество пациентов, что я, бывало по выходным на целом этаже находилась одна. В моем кабинете камер, по-крайней мере, видимых не было из соображений сохранения конфиденциальности для пациентов.

Зато, когда я уже изнывала от безделья, и выходила в коридор, то на меня устремлялись многочисленные камеры. Они висели в углах под потолком и беззвучно-бессмысленно фиксировали каждое мое движение. Но свой первый рабочий день я не знала о том, что в моем кабинете камер нет, и, практически, не садилась все двенадцать часов моей смены. Я что-то делала, записывала и перекладывала, хотя никакой особенной надобности в этом не было. Просто после работы в государственной больнице для меня было дикостью проводить свое время в праздности.

Как-то в один из особенно унылых вечеров на работе у меня полностью истощился запас терпения. Я устала ждать где-то заблудившихся пациентов-клиентов и вышла в коридор. Поскольку кабинет на этаже работал только мой, то из-за человеческого фактора или ещё не устоявшейся системы управления, в коридоре было темно. Я быстро дошла до туалета и включила там свет. В туалете было ослепительно чисто. Плитка салатового цвета покрывала пол и стены, зеркало загадочно мерцало.

Я помыла руки душистым гелем из бесконтактной мыльницы и при помощи бесконтактного крана подачи воды. Открыть дверь во мрак, чтобы отправится обратно в свой кабинет, мне было жутко. Но не сидеть же вечность в туалете. Я включила фонарик на телефоне и вышла в темный тихий коридор.

Как жаль, что я не работала на тех этажах, где было движение. Например, на первом этаже, где сидели девушки с ресепшн, или на третьем этаже, где резали груди и пилили носы. Я работала на пятом этаже, где должны были быть УЗИ обследования, но пациентов пока было слишком мало. А в выходные – не было и вовсе. В будни хотя бы изредка в одном из кабинетов открывалась дверь, и я видела застенчивую улыбку Романа Петровича. Иногда мы сталкивались с ним в коридоре или у кулера, здоровались и что-то кратко обсуждали. Например, погоду или отсутствие пациентов, или как нам непривычно, что работы особенно нет никакой.

Мы были с ним оба здесь после бюджетной больницы, поэтому понимали друг друга. Я тосковала по той атмосфере нужности и незаменимости, которую всегда чувствовала на прежней работе. И насколько я могла читать по лицу Романа Петровича, он тосковал также. Мы поддерживали друг друга общими фразами о том, что клинике нужно время, чтобы раскрутиться. Хотя я прекрасно понимала, что в "Скарлетт" никогда не будет так, как в государственном учреждении. В частной клинике ценили именно одного человека, точнее его кошелек, а в государственной больнице важна статистика. "Сто человек поступило и выписалось!". Но какой ценой, в каком состоянии здоровья, история умалчивает…

Ну, так, о чем это я? Открываю дверь из туалета и иду к кабинету, ощущая на своем лице вязкую бархатную темноту. Мне страшно. Мне очень страшно. Жизни нет на этом этаже. Одни пустые кабинеты, мои шаги, которые утопают в тишине. Мне кажется, что сюда мог пробраться маньяк и сейчас он меня задушит и оттащит в угол. А пока будет тащить, мои ноги будут скользить по высококачественному блестящему кафелю.

Я почти вбегаю в свой кабинет и захлопываю дверь за собой. Спаслась. Снова спаслась. Только непонятно от кого.

12.

К слову сказать, я – человек пресмыкающийся перед начальством. Мне и завидно, и горестно от того, что у начальника в подчинении есть люди. Поэтому, знай я, что творится в голове у Романа Петровича, не удивилась бы. Роман Петрович категорически не был согласен с заслуженностью привилегий. Он считал, что нет большого труда, чтобы удержаться на месте важного босса. Не всякий может стать начальником, но если уж его назначили быть главным, то дальше уже легче. Руководи и получай зарплату.

Я же считала, что есть немало людей, которые получили хорошие хлебные должности своим трудом. Пусть даже не совсем трудом, а, что называется "продажей души дьяволу". За все надо платить. И если плата слишком высока, то мне лично не нужна никакая должность.

В противоположность мне, Роман Петрович полагал, что связи решают все. Может, он и прав. Но я женщина, и мне легче найти другие пути самореализации. А вот ему, возможно, приходилось тяжко. Связей у него не было, денег, соответственно, тоже. Наружность его была самая обыкновенная. В "альфонсы" он не годился. Никакая богатая дамочка не захотела бы его устроить на прибыльное место. У Романа Петровича был невысокий рост и походка в вразвалочку. Только не расслабленная походка, а похожая на заведенную пружинку, которая ограничивает размах рук и ног.

Если сравнить походку Юрия, нашего анестезиолога и шаг Романа Петровича, то второй явно проигрывал первому. Юра шел стремительно, спешил завоевать и присвоить. Обычно это касалось только женщин, поэтому Юра пока не стал заведующим отделения или куда там обычно пристраивают молодых и красивых.

Молодой, энергичный анестезиолог или, лучше сказать, смазливый повеса после расставания с Надей стал ещё более энергично ухлестывать за каждой юбкой. Он то и дело подмигивал моей симпатичной коллеге. Однако коллега искала серьезных отношений, а от Юры, сразу было видно, жди беды.

Надежда, между тем, громко хохотала везде, где только Юра мог ее услышать. Она стала ещё тоньше, чем была. И лицо ее стало ещё уже и ещё злее. Темные, по моде, соболиные брови подчеркивали бледность лица. Мне даже страшно было к ней подойти, такое жесткое и суровое у нее стало выражение лица. Зачем ей такой умной и по-житейски сообразительной нужно было связываться с Юрой? Влечет всегда к одним и тем же типажам, к сожалению. Но, вероятно, после расставания с Юрой Надя твердо решила идти наперекор своим желаниям. Она все чаще стала присматриваться к тихому врачу-узисту. Похоже, песенка Романа Петровича была спета, но он ещё об этом не знал…