Часть вторая и последняя[23]
I. Замок и его обитатели
Период славы и величия, впродолжение которого Рим был действительною «столицею мира», заканчивается с падением республики, но республика теряет свое могущество и обаяние уже с Сципионами. После сражения при Заме, где Аннибал был разбит Сципионом, и когда Рим не имел уже сколько-нибудь могущественных врагов – мелкие победы над бессильными народами уже не представляли римлянам особенной трудности. Таким образом, продолжая свои завоевания и богатея от сокровищ легко побеждаемых народов, римляне перенесли свою деятельность на внутреннее соперничество, раздоры и несогласия, предавшись в то же время самой утонченной и неумеренной роскоши. Роскошь эта привела их, как известно, к последней степени падения, когда они сделались, так сказать, рабами своих рабов. Этим путем исполнилось над Римом правосудие. Судьба заплатила им тою же монетою, какою они действовали против других народов.
Но последнее время республики носит в себе нечто величественное. Прежде своей погибели республиканский Рим выставляет на арену истории целый ряд исполинов, достойных удивления мира. Лукулл, Сарторий, Марий, Силла, Помпей, Цезарь – все это имена таких полководцев, каждый из которых мог бы один доставить нескончаемую славу любому из могущественных народов.
Если бы людям на земле было доступно совершенство, то типом такого совершенства мог бы служить Цезарь, если бы в числе его качеств находилась бескорыстная самоотверженность Силлы. Если бы Цезарь обладал подобным свойством, то и я, вслед за историком величия и падения Римской империи, повторил бы, счто Цезарь был величайшим из всех великих людей, какие когда либо существовали на свете.
Так, помимо подвигов храбрости Силлы, история передает о нем следующее:
После всех грозных мер, которые были предприняты им для исправления Рима, после того, как он не остановился даже перед приказанием истребить зараз восемь тысяч граждан – однажды он велел собраться народу на форум, и сидя на месте диктатора, еще раз бросил ему в глаза обвинение в его неисправимой испорченности. В заключение своей речи, он сказал: «Я принял диктатуру, с полной надеждой на ваше исправление. Вижу однако, что кие этого не достигнуть. Поэтому я решился сложить с себя власть и сделаться простым гражданином. Отчет во всех своих действиях я готов дать каждому, кто станет его от меня требовать». При этих словах он гордо сошел с трибуны, и молча смешался с народом.
Несмотря на множество находившихся тут римлян, никто не произнес против него ни одного обвинения, за все время его управления.
А между тем он казнил друзей, братьев, близких, – многих из тех граждан, которые тут же находились!!
Цезарь не был на столько жестов, как Силла, и притом он значительно превосходил его обширностью своего ума, но при всем том не сумел последовать его благому примеру. Мало того, он не сумел нисколько обуздать своего честолюбия, и замыслил закрепить за собою власть венцом монарха. В возмездие за это он пал от кинжалов «последних» римлян-республиканцев.
На развалинах республики возникла империя.
Хотя в ряду императоров и попадались личности в роде Траяна, Тита и Марка Аврелия, но большая часть из них была настоящими чудовищами. Жадность и сребролюбие из превосходили всякое вероятие. Все бесчисленные сокровища, которыми они обладали по праву своего сана, не могли их насытить, мысль о приобретении чужих богатств их не оставляла, и горе было тем гражданам, о сокровищах которых им делалось известным! Под тем или другим предлогом, дело всегда кончалось тем, что богатых людей грабили и отбирали их золото в императорскую казну.
Богатые люди старались удаляться из Рима: одни спасались бегством в чужия страны, другие старались селиться в таких уединенных местах, где не могло бы их преследовать императорское корыстолюбие. В числе последних, во время властвования Нерона, один из потомков Лукулла – убежал на жительство в той опушке леса, где наши путники увидели старое здание. Здание это и было им воздвигнуто, – он поселился в нем, охраняя этим свою безопасность от покушения на его богатства – того венчанного хищника, который, ради одного своего удовольствия, не остановился даже перед поджогом Рима.
Вероятно, многие дубы, окружавшие здание, помнили еще этого Марка Лукулла, сына знаменитого полководца, наполнявшего славою своих побед в Азии современный ему мир.
Архитектура замка была величественная и замок отлично сохранился. Наружные стены здания, правда, были покрыты кое-где мохом и вековым плющем, но жилье внутри было отделано заново его настоящими обитателями, и если не заключало в себе всех удобств, какими отличаются новые здания, за то представляло целый ряд обширных зал и других комнат, весьма чистых и светлых.
Весьма долго замок был без жильцов. За это-то время он и оброс высоким плющем, и вековые деревья, окружавшие его, так разрослись, что чуть не совершенно закрывали его со всех сторон. Это-то обстоятельство к послужило поводом к тому, что Орацио и его товарищи сочли его удобным для своего водворения. Кроме того, под замком находилось подземелье, могшее не только служить местом для безопасного укрывательства, в случае нужды, но соединявшееся с подземными ходами, шедшими на далекое пространство, и представлявшими значительное удобство на случай бегства.
У окрестных жителей вся местность около замка считалась заколдованной.
Существование замка подозревали, но его никто не видал, не осмеливаясь к нему приблизиться, так-как народная молва считала его населенным духами.
Между прочим, в числе рассказов о замке, многие жители передавали за верное, что однажды, несколько лет тому назад, дочь богатого князя К…. бывшего на водах порта д'Анцо, приблизившись неосторожно к опушке леса с двумя из своих прислужниц, на глазах их была унесена куда-то духами, и все поиски за ней, предпринятые её отцом, по всем направлениям леса, остались тщетными.
Едва вошли наши путники в самый замок, как на встречу им вышла молодая и красивая женщина, черноволосая и черноглазая, очевидно римлянка. Несмотря на присутствие посторонних, она дружески поцаловалась с Орацио, и только после этого Орацио познакомил ее, как свою жену, с Клелией, Джулией и Сильвией.
Красота Ирены (так звали эту женщину) произвела на всех благоприятное впечатление, Джона же просто повергла в восторг, который в нем усилился еще более, когда глазам общества, приглашенного Иреной во внутренния комнаты, открылся в одной из комнат накрытый стол, уставленный в изобилии разными блюдами.
– Ты, значит, ждала меня сегодня? любовно обратился Орацио к Ирене.
– Еще бы! Сердце мне говорило, что ты, наконец, вернешься, отвечала она.
Было уже поздно. В зале зажгли огни, и Орацио, приложив к губам своим рог, подал такой же сигнал, каким он позвал к себе в лесу сторожа. В ответ на этот звук в комнату появилось пятнадцать человек, одетых точно также, как Орацио, молодых и красивых.
– Это мои друзья и товарищи, сказал Орацио, обращаю к дамам: – а теперь пора и за обед, или, вернее, за ужин.
Все уселись по местам. Орацио прежде всего приказал прислуге разлить гостям вермут и провозгласил тост за свободу Италии. Начатый таким образом обед прошел незаметно и весело, все общество скоро перезнакомилось между собою, и Джон с удивлением обратил свое внимание на то, с каким уважением и доверием люди, которых Орацио назвал своими товарищами, относились к нему всякий раз, когда он к ним обращался.
После обеда Ирена пригласила дам на свою половину, и пока служанка приготовляла для них постели в отведенных для них комнатах, успела им рассказать всю свою биографию.
Вот вкратце её история.
Дочь одного из богатейших римлян, князя К., не щадившего никаких средств на её образование, она с малолетства особенно полюбила серьёзные занятия, и сделавшись взрослою девушкою, до того пристрастилась к изучению римской истории и подвигов её героев, что это сделалось её главнейшим жизненным интересом. Сравнивая славное прошедшее Рима с его бесславным настоящим, она от души возненавидела чужеземцев и патеров, все то, что обусловливало рабство её родного народа.
Всяким развлечениям и удовольствиям жизни в столице она предпочитала прогулки к развалинам, которых в Риме такое обилие. При этих прогулках единственным ей провожатымь был старый слуга – защитник весьма плохой. За это ей дважды случилось весьма дорого поплатиться. Однажды ее оскорбили пьяные французские солдаты; в другой раз, когда она ночью любовалась Колизеем при лунном сиянии, на нее напали воры, и ударом по голове свалили её провожатого. В оба раза ее спасал неизвестный человек, появлявшийся, как нарочно, подле неё в минуту опасности и исчезавший прежде, чем она, придя в себя, могла его отблагодарить. Привлекательный образ этого незнакомца сильно подействовал на её воображение и запечатлелся в её сердце. Однако, прошло весьма много времени прежде, чем ей удалось его встретить. Встреча эта произошла случайно, и девушка, несмотря на то, что происходила из самой развращенной аристократии и принадлежала по рождению к самому развратному из дворов, чуждая всякой мысли об опасностях любви, и обрадованная встречей, сама подошла к незнакомцу. Это был, как читатели догадываются, Орацио. Она высказала ему прямо, что его полюбила, но в ответ Орацио объяснил ей, что это чувство ей следует забыть, так-как их общественное положение слишком различно. «Знайте», сказал он, «что я сирота и плебей, мало того, я изгнанник и приговорен в смерти. Я осужден вести бродячую жизнь в лесах и сбирры за мною охотятся, как за зверем. Конечно, я считаю себя счастливым, что мог хотя однажды говорить с вами и слышать от вас слова, сделавшие меня счастливейшим человеком в мире. Но нам остается только одно… расстаться! Прощайте же, и прощайте навсегда! Addio!..» Слова этого прощания разбудили всю энергию в девушке. «Знайте же», сказала она, «что я не могу расстаться с вами… я найду в себе довольно силы, чтобы в своей привязанности не посмотреть ни на кого и ни на что. Я ваша, и ваша навсегда!» После этого, несмотря на то, что Орадио ее всячески отговаривал, между ними было решено, что он через несколько дней придет за ней и возьмет ее с собою в свое жилище. «С тех пор вот уже несколько лет», окончила расскащица, «я могла бы считать себя счастливейшею женщиною в мире, если бы не одно горькое воспоминание, отравляющее мою жизнь. Отец мой не перенес моего бегства и вскоре умер с горя и… одинокий!».
Джулия и Клелия, по окончании рассказа, всячески старались утешить Ирену, и было уже далеко за полночь, когда её новые знакомки ушли в свои комнаты, отведенные им в замке для ночлега.
II. Гаспаро
История папства тесно связана с историею разбоев в Италии.
Так, в средние века папы нанимали кондотьеров для того, чтобы властвовать, поддерживая в Италии междоусобия и беспорядки. Так, в наши дни они нанимают шайки разбойников, чтобы противодействовать возможности возрожденья Италии.
Всякий, кому случалось быть в Чивитта-Веккии в 1849 г., конечно, слышал о Гаспаро, знаменитейшем атамане разбойнической шайки и родственнике кардинала А…. Многие нарочно приезжали издалека, чтобы взглянуть на него.
Гаспаро не принадлежал к наемным разбойникам и напротив внушал неимоверный страх папскому правительству своими постоянными победами над жандармами и даке над войсками.
Победить его силою правительство не могло, оно прибегло к хитрости.
Оно вступило с ним в переговоры при посредстве общих родственников его и кардинала. На самые блестящие обещания оно, конечно, при этом не скупилось.
Гаспаро понадеялся на обещания, и попался в ловушку. Он был арестован, скован и посажен в тюрьму в Чивитта-Веккии, где во время республики 1849 года все мы его видели.
У Ирены был двоюродный брат, князь Т… До него дошли слухи о прекрасной обитательнице замка, и он догадался, что это должна была быть Ирена.
С согласия кардинала А…. он решился во что бы то ни стало избавить свою родственницу от плена, так-как он был уверен, что она попала в замок против воли.
Правительство позволило ему употребить для поисков целый полк, находившийся под его начальством, но трудность отыскать фантастический замок среди непроходимых лесов заставила его обратиться к кардиналу с просьбою назначить ему в проводники общего их родственника Гаспаро, содержавшагося в тюрьме. Кардинал согласился на это. Гаспаро, узнавши о своем назначении, был рад, под каким бы то ни было предлогом освободиться из тюрьмы, и с радостью согласился на роль проводника. Под прикрытием конных и пеших жандармов он был приведен в Рим днем, так-как ночью вести его опасались, зная, что многие лица из его шайки были еще живы и могли способствовать его побегу. Толпа народа, собравшаяся на улице в то время, когда его вели, была так велика, как редко бывает даже при торжественных шествиях папы.
Когда его привели к кардиналу А… и князю Т…. то ему были обещаны золотые горы, если он только пособит спасти Ирену и поможет им в предположенном ими окончательном истреблении шайки разбойников-либералов.
Слушая эти обещания, Гаспаро думал:
«Ладно! блого я буду свободен, а там уже мое дело… что мне делать и как мне делать».
Через несколько дней по водворении наших героинь в замке, Орацио пришлось встретиться с этим Гаспаро лицом к лицу, в лесу, прилегавшем в замку.
Хотя в числе товарищей Орацио было много молодых людей из богатейших римских фамилий, благодаря чему жители замка не нуждались ни в чем, и провизии у них всегда было в изобилии, но за дичью и зверями приходилось им всем поочередно охотиться. В одну из таких охот Орацио, едва только успевший разрядить свою двустволку по кабану, услыхал в двух шагах от себя шум. Это не мог быть Джон, так-как Джон только что побежал к убитому кабану, и Орацио, опасаясь нападения врасплох, стал наскоро снова заряжать карабин. Едва успел он это сделать, как из-за деревьев показался старик, весь седой, густо обросший бородою, коренастый и сильно сложенный. Он был в калабрийской шапке, в одежде из черного бархата, и вооружен буквально с головы до ног. Орацио при виде его инстинктивно ухватился за кинжал, но незнакомец остановил его смелым взором и твердым голосом:
– Остановись, Орацио, тебе приходится иметь дело не с врагом, а с другом. Я пришел сюда нарочно предупредить тебя об опасности, угрожающей тебе и твоим, произнес Гаспаро.
– Что ты не враг мне, я это вижу, так-как ты, если бы в этом состояла твоя цель, мог бы уже убить меня, пока я тебя еще не замечал; вижу, что дело, следовательно, не в этом, тем более, что я узнаю в тебе того Гаспаро, о котором столько уже слышал, и о котором говорят, что его карабин не знает промаха. Но что же ты хочешь мне сообщить?
– Сейчас все узнаешь, но прежде сядем где-нибудь.
Они уселись на пне дуба, сваленного бурей, и Гаспаро рассказал все, как о предприятии кардинала и князя Т., так и о той роли, которую он сам должен был играть в этом деле.
– Вместо такого позорного дела, закончил он: – я предлагаю тебе свои услуги. Жажда мести к патерам меня душит. Одно условие, чтобы ты меня принял в свое общество.
Орацио задумался.
– Но ведь за тобою, Гаспаро, если верить молве, не одно убийство… Мы же имеем совершенно другие цели, и до поры до времени еще не обагряли своих рук в человеческой крови.
Гаспаро стал горячо опровергать сомнения Орацио.
– Неужели и вы считаете меня, сказал он, между прочим: – за простого разбойника? Но ведь тогда правительство не стало бы преследовать меня с таким ожесточением, как это было до сих пор. Дело в том, что я точно кой-кого спровадил на тот свет, но все это были лица, вполне заслужившие свою участь. Не станете же вы обвинять меня в убийстве, например, нескольких полицейских ищеек? Все же другие мои преступления состоят разве только в том, что мне не однажды случалось защищать сильного против слабого. Могут ли хотя что-нибудь подобное сказать о себе патеры?
Слова Гаспаро были произнесены с такого горячностию, в звуке его голоса звучала такая искренность, что для сомнений не было места, и Орацио в ответ крепко сжал его руку. В это время показался Джон, и они все трое, захватив по дороге убитого кабана, отправились в замок рассказать о происшедшем.
Между тем, другие шпионы князя, более Гаспаро ему верные, уже успели пронюхать и сообщить князю, что Орацио и его друзья находились в замке. Князь, получив некоторое понятие о местонахождении замка, решился вести против него правильную аттаку или лучше сказать, облаву, так-как при многочисленности своей команды он мог окружить все выходы дорог, шедших от замка.
Но и с ним произошло то же, что бывает с полководцами, которые от избытка предосторожности, распределяя своих людей на слишком значительное пространство, и озабочиваясь, чтобы повсюду было достаточно часовых, пикетов, отрядов, дозорных и т. д., сами себя ослабляют, оставаясь с незначительною горстью людей для непосредственного действия. Подобные тактики главнейше заботятся не о том, чтобы победить, а о том, чтобы обеспечить за собою победу, которая вследствие этого весьма часто и не удается.
Хотя местоположение замка и было приблизительно известно князю, но неточно. Гаспаро же, отправленный им именно для точного определения его, как мы знаем, не возвращался; и вот князь, сгорая желанием как можно скорее кончить начатое дело, разослал тысячу человек своих людей по различным направлениям таким образом, что изо всех отрядов, только один тот, которым он лично предводительствовал и который направился прямо на север от Рима, был на настоящей дороге к замку. Из других отрядов, одни шли неохотно и даже не старались достигнуть цели, опасаясь стычек с опасным врагом, что случается нередко с папскими солдатами; другие, незнакомые с расположением леса, блуждали по неа без толку и часто возвращались на то самое место, откуда трогались.
Князь с отрядом из двухсот человек, правда, самых смелых и преданных ему, около четырех часов пополудни находился уже в виду замка. Приближаясь к нему, он заметил, что и в замке были предприняты меры для защиты и отражения, но рассчитывая на храбрость своих приближенных и на помощь, которую ему подадут другие отряды, он, как человек действительно храбрый, решился действовать наступательно. Для этого он разделил состоявший при нем отряд на две половины; из одной он образовал застрельщиков, другую расположил колонной, и обнажив саблю, скомандовал атаку.
Орацио, если бы только хотел, мог бы избегнуть всякой встречи с войсками. Мы знаем, что под замком было подземелье, которым все общество могло уйти до появления отряда князя. Но ретироваться раньше, чем испробовать свои силы в деле с папским войском, казалось Орацио делом позорным. Поэтому в замке были наскоро возведены баррикады, во всех входах устроены бойницы, и вообще все было приведено в порядок для упорной защиты.
Орацио отдал своим товарищам приказание не стрелять, пока войско не приблизится на расстояние ружейного выстрела, и потом уже целиться в кого-либо определенно. Это было очень удачное распоряжение. Осаждающие быстро направлялись на замок, и уже цепь застрельщиков едва не достигла перестала замка, когда дружный залп из замка свалил на землю именно столько людей, сколько было выстрелов. Эта неожиданность на столько смутила осаждающих, что первой мыслью их было обратиться в бегство, но князь, во главе своей колонны, тотчас же появился за ними вслед и приблизился немедленно к самому замку.
Орацио, как предусмотрительный начальник, распорядился заранее, чтобы все оружие, находившееся в замке, было заряжено; кроме того, по мере того, как следовали выстрелы, новым заряжением их были заняты все женщины и прислуга замка. Джону, которому тоже было поручено это дело, показалось постыдным оставаться с женщинами, и, зарядив свой карабин, он встал подле Орацио, и следил за ним во все время дела, как его тень.
Когда князь поравнялся с баррикадою передней галереи, и увидел происшедшую потерю в людях, то понял, с каким противником пришлось ему иметь дело. Страх, написанный на лицах осаждавших, казалось, мог его навести на мысль о немедленном отступлении, но, с одной стороны, он понял, что отступление под огнем такого неприятеля, как защитники замка, сулило только одну бесполезную смерть; с другой стороны, он стыдился такого отступления, которое могло бы быть принято за бегство, и решил попробовать взятие баррикады.
Поэтому, приказав подать сигнал к штурму, он первый бросился на баррикаду, первый на нее вскочил, и, очутившись один посреди её защитников, все еще махал с отчаянною храбростию своею саблею.
Увидав его, Орацио сделался безмолвным от изумления. Черты мужественного лица князя походили, как две капли воды, на черты лица дорогой ему Ирены.
Карабин Орацио был заряжен, и убить врага ему ничего не стоило, но на это он не решился. Мало того, он отвел от груди его карабин, приставленный к ней бесцеремонно Джоном. Выстрел последовал, но попал в одного из осаждающих, только что вскочившего на баррикаду.
Немногие солдаты, последовавшие за князем, были все перебиты или на баррикаде, или уже при входе в замок.
Наконец, неожиданное обстоятельство положило совершенно конец осаде, и рассеяло осаждающих, начинавших сбегаться к замку отовсюду, подобно падающему снегу.
Из восточной части леса, в то время, когда большая часть осаждающих была уже возле баррикады, и офицеры возбуждали солдат последовать примеру князя, раздался грозный крик десяти вооруженных людей (а может быть, их там и целая сотня, подумали солдаты), и эти храбрые десять человек с быстротою молнии набросились на правый фланг осаждающих, и рассеяли их, как стадо овец.
Войско, устрашенное числом своих убитых и этим неожиданным натиском, обратилось в спасительное бегство.
Князь остался один; он видел, как его солдаты бежали, и оценил великодушие поступка Орацио. Понимая, что продолжать борьбу бесполезно, он отдал сам свою саблю Орацио. Орацио ее принял, и видя, что врагов более не существовало, повел своего пленника к Ирене.