Оставим на время все, только что описанные нами сцены ужаса и отчаяния, отдохнем от чумной и зараженной атмосферы, тяготеющей над жителями Рима, и последнем на дорогу к Порту д'Анцо за нашими дорогими путешественницами, ехали они грустно, так-как в Риме оставили свое сердце, вместе с дорогими им людьми. Но свежий воздух, который так ясен и чист у нас в феврале, все-таки сделал свое, и они, чем далее отъезжали, тем свободнее дышали.

Римская Кампанья, некогда столь плодородная и населенная, в наши дни, как я уже говорил, жалкая пустыня, покрытая лесом, топями и болотами. Любитель дикой природы, однако же, найдет в этой стране не малую пищу для своего пылкого воображения, и, может быть, в целом мире трудно встретить другой такой клочок земли, который представлял бы мысли наблюдателя столько различных поводов задуматься о прошедшем, о его славе, величии и несчастиях.

Охотник найдет здесь множество дичи и зверья, от перепелов до дикого кабана, и кто решается тут поселиться, предпочитая тишину пустыни, шуму и заразе городской жизни, найдет себе и спокойствие и достаточную пищу.

Собственников земли, как я уже говорил, в римской Кампаньи, немного. Вся она принадлежит нескольким патерам, которые, погруженные в омут столичной жизни, никогда даже и не заглядывают в свои владения и содержат тут разве только стада буйволов и рогатого скота.

Но Кампанья замечательна еще кое-чем другим.

В ней процветает разбойничество. Соседство папского правительства, трусливого и неспособного, пользующагося услугами невежественных и незнакомых с военным делом наемщиков, как нельзя более способствовало здесь возникновению и распространению этого печального промысла. Всякий преступник и убийца бежит сюда из Рима, находя весьма удобным для себя, в двух шагах от столицы, находить убежище и возможность существования. Некоторые остаются здесь на всю жизнь. Для гонимых по политическим причинам Кампанья представляет такой же безопасный приют.

Статистики утверждают, что нигде не совершается такого количества убийств, как в Риме. В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание развращающее влияние на население духовного господства и ту степень раззорения, в какое приведена Папская Область, со времени этого господства. Нельзя следовательно удивляться и тому, что, вся Кампанья заселена беглецами из Рима, между которыми встретится столько же ни в чем неповинных, сколько и закоренелых преступников. Всех этих поселенцев обыкновенно называют без различия разбойниками.

К этому немалому числу разбойников, по необходимости, следует прибавить все те многочисленные и страшные шайки, которые навербовываются самими патерами для противодействия новому итальянскому правительству. Шайки эти пользуются всесветною известностью – и кто не слыхал за последние годы о всех ужасах и опустошениях, которые они производят!

Скажу откровенно, я симпатизирую кампанским разбойникам.

Разумеется, что мое сочувствие не простирается на тех кровожадных злодеев, которые из видов корысти или для удовлетворения грубым инстинктам своей животной натуры, решаются с изумительным хладнокровием на всевозможные злодеяния, которые мучают и уродуют несчастных, попадающихся в их руки, жгут и истребляют все, что ни придется, из одного ненасытного стремления к истреблению и разрушению. Эти злодеи – ничего, кроме ужаса и отвращения во мне не возбуждают.

Мои симпатии лежат к другому роду так называемых разбойников, к тем из них, которые делаются ими из необходимости, вынужденные бежать от деспотизма и тирании властителей, к которым они питают непримиримую ненависть. Они делаются беглецами потому, что не умеют выносить ежедневных оскорблений и унижений, каким подвергаются в городах на каждом шагу. Не смешиваясь с ворами и убийцами, они ведут бродячую жизнь в кампанских лесах, предпочитая ее спокойной оседлости, покупаемой дорогою ценою потери своего человеческого достоинства.

Им-то я и сочувствую.

Некоторые из них могут возбуждать к себе, кроме сочувствия, даже уважение и удивление, если при своем завидном чувстве гордой независимости, они в то же время проявляют в борьбе со всяким, кто покушается оскорбить их, ловкую неустрашимость и отвагу, храбрость, доходящую до геройства. В наши дни, когда наша военная слава пала весьма низко, я, признаюсь, нередко с невольной гордостью слежу за кучками храбрецов (к сожалению, направляющих свою деятельность на ложную дорогу), которым ни почем беспрестанные стычки с полицейскою стражей, карабинерами, национальной гвардией, регулярными войсками – чуть не целым миром врагов – и победить которых до сих пор еще никому не удавалось.

Всем и каждому известно, что за исключением тех зверств, которые позволяли себе шайки, состоящие на жалованьи духовенства, наши так-называемне разбойники выказывали за последнее время немало храбрости, отваги и предприимчивости, достойной лучшего дела. Я вывожу из этого заключение, что эти же самые люди, способные проявлять чудеса храбрости, при других обстоятельствах и при уменьи направить их на хорошую дорогу, могли бы приносить огромную пользу Италии, составляя как бы непобедимый её оплот против нашествия чужеземцев.

Большая часть из этих людей – бывшие земледельцы, находившиеся под постоянным влиянием патеров. Понятно, почему они вооружаются против единства Италии.

И сколько времени пройдет еще до тех пор, пока из этой вредной силы не преобразуется сила, полезная для Италии.

Что между этими разбойниками не все убийцы, довольно указать хотя на Орацио, этого доблестного римлянина, которого вся Трастеверия, а особенно женщины, склонные увлекаться храбростию, считали чуть не потомком того знаменитого Орацио, который некогда один мог защитить мост от целого войска Порсены. Сходство его с древним героем подкреплялось еще одним случайным обстоятельством: он был крив. Он потерял левый глаз еще в детстве во время схватки с своим однолетком. Побежденный им мальчик, из мести и досады на свое поражение, выколол ему этот глаз.

Орацио с честью послужил римской республике. Будучи еще безбородым юношей, он в знаменитый день 30-го апреля, был один из первых, напавших на чужеземцев и прогнавших их. При Палестрине он был ранен пулею в лоб, при Велетри он напал на неаполитанского кавалериста, обезоружил его и принес как трофей в Рим.

Нашим путешественникам пришлось тоже познакомиться с разбойниками. К несчастию их – они встретили не Орацио и не людей этого типа, а разбойников, принадлежавших к одной из самых зверских шаек. Они уже приближались к морскому прибрежью, как вдруг из соседнего перелеска послышались выстрелы, кучер их упал с козел и им не представлялось уже никакой возможности не убедиться в действительности постигшего им несчастья.

Манлио, заметив, что кучер убит, с быстротою и легкостью, какой от него в его возрасте нельзя было даже и ожидать, вскочил на козлы и схватив возжи ударил по лошадям, чтобы пустить их в галоп, но бесполезно. Четыре злодея, вооруженные с головы до ног, выросли как из под-земли и остановили лошадей под уздцы.

«Не трогайтесь с места, или все вы погибли!» закричал повелительным тоном один из разбойников, по-видимому атаман их – и путники при одном взгляде на него и его товарищей очень хорошо поняли, что действительно всякое сопротивление с их стороны будет бесполезно.

Манлио вынужден был без движения оставаться на козлах. Женщинам разбойники приказали, довольно не любезно, тотчас же выдти из экипажа, но красота Клелии и Джулии по-видимому произвела и на них сильное впечатление, так-как при выходе их из кареты, они несколько минут, молча и даже как бы с почтительным удивлением, смотрели на них.

Но это чувство в них продолжалось недолго и атаман первый прервал молчание:

– Сеньоры, сказал он, обращаясь к женщинам: – если вы без сопротивления и тотчас последуете за нами, то я отвечаю за безопасность каждого волоса с головы вашей. В случае же вашего непослушания – вы поплатитесь жизнью, и, для большей убедительности, я тотчас же застрелю на глазах ваших этого человека – закончил он, указывая на Манлио.

Предлагаю самим читателям судить об ужасе, какой произвели эти слова на бедных женщин.

Сильвия зарыдала, также как и Аврелия. Клелию бросило в жар и холод – при угрозе убить её отца. Она смертельно побледнела. Только одна Джулия с бесстрашною холодностью, составляющею отличительную черту нации, в которой она принадлежала, оставалась по-видимому мужественною и спокойною. Казалось, её прежняя жизнь, исполненная всяких случайностей, приучила ее не терять присутствия духа ни при каких обстоятельствах.

– Не найдете ли вы возможным, сказала Джулия, подходя к атаману: – взять все наше имущество (при этом она вынула и отдала ему свой набитый золотом кошелек), но только отпустите нас самих, как не могущих сделать вам никакого зла?

Но золото произвело на атамана далеко не примиряющее впечатление. Вид его пробудил в нем только зверские инстинкты сладострастия, и на речь соблазнительной иностранки он отвечал с пошлою усмешкою:

– Ах, сеньора! сеньора! Разве на нашу долю, на долю преследуемых и гонимых бедняков, каждый день выпадает счастие и удача подобной встречи?… Кому улыбнется фортуна, тот должен суметь цепко схватиться за представляющуюся ему добычу… иначе все потеряешь. Наслаждаться-же красотою, нам тоже не особенно часто приходится…

И говоря это, он перебегал блуждающим взглядом от Джулии в Клелии.

Джулия не упала духом перед ужасом грозившей ей опасности, и в то время, когда она снаружи казалась холодной и бесстрастной, в голове её бегало тысяча мыслей и составлялись самые невероятные планы для освобождения. Не то было с Клелией. От ужаса – при мысли об убийстве отца, она перешла к отчаянию и страху перед опасностью, предстоявшею её чести, а в настоящем смысле слов разбойника сомневаться было невозможно. С быстротою южного воображения, она в одно мгновение поняла всю безвыходность своего положения, и дав волю своему негодованию, схватилась за свой кинжал, стиснула рукою крепко на-крепко его рукоятку, и с быстротою грозы кинулась на злодея. Джулия, неуступавшая в храбрости Клелии, заметив геройскую решимость своей подруги, последовала её примеру, и атаману пришлось бы несдобровать, если бы он был один. Но три товарища его не дремали, и один из них схватил Джулию за талию своими железными руками, так что Клелии пришлось вести одной неравную борьбу с разбойником-силачем. Она хотя и успела нанести ему несколько царапин, но они, казалось, были ему решительно нипочем.

Джулию схвативший её разбойник влек уже к лесу, товарищ его вел туда же обеих пожилых женщин, приставив к их головам, чуть не в упор, двуствольный карабин; третий разбойник, стащивши с козел Манлио, вел и его тем же порядком. Наконец, атаман, наскучив сопротивлением Клелии, тоже потащил ее за собою, направляясь к тому же лесу.

Клелия мешала ему быстро идти и он отстал от своих товарищей.

Вдруг, над головою атамана, разразился чей-то удар толстою палкою, ошеломивший и поваливший его. Клелия, даже не сознавая еще хорошо, что такое произошло, воспользовалась минутой и высвободилась из рук злодея, грохнувшагося всею своею тяжестью на дорогу.

XXIV. Освободитель

Новое лицо, появившееся так кстати, чтобы помешать грубому насилию, был человек мало чем выше обыкновенного роста, но даже беглый взгляд на него внушал невольное уважение в его спокойной силе. Сложенный красиво и пропорционально, он отличался крепкими, чуть не квадратными, плечами, и каждое его движение, по своей ловкости, наводило на мысль, что такой человек, в случае защиты, может стоить десятка других.

Курчавые и черные, как смоль, волосы, красиво падали на его плеча. Черные и блестящие его глаза производили впечатление яркого солнца, неожиданно появляющагося на небе из-под скрывавших его туч.

Защита нуждавшихся в его помощи придавала ему в эту минуту, сверх того, еще особенное обаяние.

Свалив атамана ловким ударом на землю, неизвестный тотчас же поторопился взять его карабин и разрядил его выстрелом в разбойника, ухватившего Манлио, которого и свалил тотчас же на месте. Другим выстрелом он также ловко убил того из злодеев, который вел пожилых женщин. Привыкший попадать в глаз кабану на расстоянии двухсот шагов, он после обоих этих выстрелов не удостоил даже взглянуть, упали ли лица, служившие ему целью, а вместо того устремил свой взор на Клелию. Но Клелия, вместо сочувственного ответа на этот взгляд, закричала ему: «не теряйте времени, одну из наших разбойники еще тащут в лес», и она указала ему рукою путь, по которому влекли Джулию.

Незнакомец, не теряя ни минуты, с легкостью серны, пустился по указанному направлению, и через несколько минут вернулся назад с Джулией. Разбойник, тащивший ее, заметив за собою погоню, тотчас же рассудил за блого бросить ее и прибегнуть к спасительному бегству.

Разрядив взятый у разбойника карабин, незнакомец передал его Манлио, валявшееся по дороге оружие они подобрали вместе и положили в карету, и привели в порядок лошадей.

Все общество рассыпалось в благодарности своему неожиданному избавителю, но виновник общего благополучия принимал эту благодарность с необыкновенною рассеянностью. Его мысль, казалось, была занята чем-то другим и бродила далеко от недавней кровавой сцены.

Одно из драгоценнейших качеств женщины, как это известно, составляет её тонкое чутье в оценке всего действительно-прекрасного и героического. Будьте только отважны, великодушны, целомудренны, презирайте смерть, и вы смело можете быть уверены, что заслужите не только одобрение женщины, но даже и её привязанность. Я нисколько не сомневаюсь в том, что это тонкое чувство женщин служит главнейшим двигателем и рычагом всего развития человечества.

Мужчина, для того, чтобы понравиться женщине, старается быть, так сказать, чище, лучше, изящнее и любезнее самого себя. Ему хочется выказать, во что бы то ни стало, что и он способен на высокие мысли и дела. Таким образом в отношении великодушие, героизма, храбрости, на женщину следует смотреть, как на естественную воспитательницу мужчины, и женщина же составляет следовательно главное орудие в руках Творца – для совершенствования грубой и крепкоголовой породы людей.

Наши женщины не могли оторвать своих взглядов от своего освободителя. Они с любопытством оглядывали незнакомца. Их поразила его необычайная стройность, они с удовольствием смотрели на его чудесные волосы, на благородный лоб, украшенный… круглым рубцем от неприятельской пули. Казалось, они не могли победить в себе того очарования, которое производила на них вся его изящная внешность – какое-то олицетворение спокойной силы и храбрости. А между тем – он был крив на один глаз, хотя этого недостатка почти нельзя было заметить.

Мало того – это был разбойник!

Да, разбойник, или так его, по крайней мере, называли патеры.

Для них, впрочем, он и действительно был настоящим разбойников.

Но он не казался разбойником ни Клелии, ни Джулии… Глядя на него, обе они – увы! забыли даже на время Аттилио и Муцио, которые были не менее его красивы, но… такова слабость человеческой природы, пересиливающая в нас порою самые дорогие нам и святые наши взгляды.

Путешественникам нашим пришлось, однако ж, еще более изумиться, когда незнакомец, выйдя из своей задумчивости, вдруг быстро подошел к Сильвии, взял ее за руку, поцаловал ее со слезами и растроганным голосом произнес:

– Какая встреча! Вы не узнаете меня, дорогая? Взгляните на мой левый глаз. Потеря его, припомните, не стоила мне жизни только единственно благодаря вашей истинно материнской и нежной заботливости.

– Орацио! Орацио! сын мой! ты ли это! произнесла рыдая Сильвия, раскрывая незнакомцу свои объятия.

– Да я, Орацио! тот самый Орацио, которого вы приютили умирающим, сиротою, которому вы дали кусок хлеба тогда, когда его у него не было… Однако, сказал он через несколько минут, все еще рыдавшей Сильвии: – вы выбрали очень дурное место для выражения наших чувств. Здесь очень небезопасно. Если вам удалось отделаться от одних негодяев, то это еще не значит, что вы не встретитесь с другими… Я, например, знаю наверно, что в этой роще скрывается целая шайка…

Говоря это, Орацио снова осмотрел лошадей, пригласил общество сесть в карету и, вскочив на козлы, весело помчал карету к морю.

Когда карета достигла прибрежья, бальзамический морской воздух благотворно подействовал на все общество, утомленное столькими неожиданностями. Особенно сильно вид моря подействовал на Джулию – дочь страны, справедливо прозванной «царицею морей». Она, как и все, выросшие на морском берегу, была его восторженной поклонницей. Если человек растет на берегу моря, он в него влюбляется. Теряя море, он не умеет ничем утешиться; возвращаясь к нему, он встречает его, как любимого человека…

Понятен, поэтому, тот восторг, который ощутили десять тысяч греков Ксенофонта, после своих утомительных и печальных десятилетних странствований в Персии. Единодушный крик их, при виде моря, и единодушная мысль встретить «Амфитриту-освободительницу» – понятно, не нуждается ни в каких объяснениях.

XXV. Яхта

«Здравствуй, красивая Наяда, любующаяся своим отражением в струях Средиземного моря! Возвращаюсь к тебе растроганною и исполненною в тебе любовью.

И как мне не любить тебя, как подругу? Не обязана ли я тебе столькими наслаждениями, множеством необыденных ощущений?

Да, я люблю тебя. Когда океан становится гладким, как зеркало, отражая с волшебною ясностью всякий предмет, находящийся на его поверхности, как хорошо смотреть на него в твоей палубы.

Как я люблю находиться на тебе, когда водное лоно покроется легкой зыбью и рябью, и как медленно расправляешь свои белые крылья-паруса и едешь, накренясь несколько в одну сторону, как бы играя с волнами и прислушиваясь к той песни, которую шепчет тебе, как бы ласкаясь, легкий вечерний ветер.

Но я влюбляюсь в тебя до безумия, когда, подобно дикому степному скакуну, взметав белую пену, мчишься ты в догонку за разгулявшимися волнами, догоняя их, рассекая, раздавливая, разгорячаясь и становясь только деятельнее от тех различных препятствий, какие своенравная буря противопоставляет твоему победному бегу.

Я люблю тебя, прекрасная Наяда, но стану любить еще больше, так-как я решила называть тебя вперед Клелией – в честь моей дорогой и милой подруги, в честь бесстрашного ребенка, который не задумался, при неизбежной почтя опасности, расстаться с жизнью, наброситься на сильного врага для того, чтобы избегнуть посрамления»…

Так приветствовала мысленно свою яхту Джулия, собираясь ее увидеть. Она решила называть ее уже не Наядою, а Клелиею, потому что с той минуты, когда она увидала энергическое нападение девушки на атамана, она всецело подчинилась её влиянию. Привязанность её с этой минуты получила необычайную прочность, так-как удовлетворяла инстинктивному влечению Джулии ко всему прекрасному и возвышенному. Привязанностям этого рода обыкновенно не могут мешать ни мелкие рассчеты, ни жалкая ревность, – они заключаются на всю жизнь. Связью их служит взаимное удивление и уважение.

Джулия нашла, что идти всем обществом в Порт д'Анцо было бы неблагоразумно, так-как этим можно было возбудить подозрение в папской полиции, сторожившей порт. Поэтому она предложила идти с собою только Манлио, в виде кучера, и Аврелии, в виде служанки. С Сильвией и Клелией она рассталась на некотором расстоянии, вблизи рощи, прилегавшей к морскому прибрежью, поручив их охрану Орацио.

Трудно было и найти лучшего для них охранителя. Римлянин Орацио сумел бы защитить их от целого войска, и с готовностью позволил бы, ради их, разрезать себя на куски.

Мыс д'Анцо к югу и Чивитта-Веккия на север составляют границы того негостеприимного и опасного прибрежья, которое носит название «римскаго». Мореплаватели зимою держатся обыкновенно в открытом море как можно дальше от этого прибрежья, для того, чтобы избегнуть ветров Либеции, дующих с необычайною силою, и способствующих нередко гибели и крушению судов.

Устья Тибра, находящиеся почти в самом центре прибрежья, судоходны только в той своей части, которая носит название фиуминченской косы, для судов, сидящих в воде не глубже четырех или пяти футов, да и то только в весеннюю пору, так-как летом вся эта местность подвержена злокачественнейшим лихорадкам, а зимою морские ветры грозят здесь постоянною опасностью.

На левом берегу Тибра, к мысу д'Анцо и горе Цирцелло – обитали некогда в древности воинственные вольски, покорить которых римлянам стоило не мало труда. От знаменитой их столицы, Ардеи, до сих пор сохраняются развалины, свидетельствующие о благоденствии этого древнего народа. Папское управление обратило и эту местность в пустыню.

Таким образом мыс д'Анцо с его возвышенностию образует порт, носящий это же имя. Порт этот годен только для самых мелких судов, и в нем-то красовалась, ожидая посещения свой повелительницы, красивая яхта Джулии.

Прибытие Джулии в порт, хотя не составило праздника папским властям, искренно ненавидящим англичан, как еретиков и либералов, за то было приветствовано, как праздник на самой яхте, с служащими которой Джулия умела всегда сохранять дружбу, за что они ее чуть не боготворили.

Моряк, человек подвергающийся целую свою жизнь постоянным опасностям, имеет множество прав на симпатию женщины, склонной, как я уже говорил, всегда тонко ценить отвагу и храбрость. С своей стороны грубые, но честные и великодушные моряки – всегда умеют ценить женщину. Мудрено ли же, что при своих достоинствах Джулия была идолом всего экипажа.

Осмотрев палубу и ответив дружески на искренния приветствия своих земляков, Джулия взошла в каюту и позвала туда капитана Томсона, чтобы сговориться, как взять остальных пассажиров с места, где они оставались, чтобы идти потом в какую-нибудь безопасную страну.

– Все устроим как нельзя лучше! отвечал смелый моряк, которого уже начинала томить скука бездействия, и который был очень рад сослужить любую службу изящной владетельнице яхты, хотя бы даже с опасностью собственной жизни.

Менее, чем через час после того, как на Клелию пришли пассажиры, яхта снялась с якоря и с развевавшямися парусами, при легком попутном ветре, вышла из порта в море.