VIII. В лесу после победы. Отступление
Рассказав вкратце Атиллио и Орацио все происшедшее с нею со времени отплытия яхты, и узнав от них о происходившем в замке, Джулия подошла к дорогому своему Муцио. Она заметила перемену в его внешности, и еще в гостинице Луны нетерпеливо хотела его поздравить с переменою его обстоятельств, но, как мы видели, этого там ей не удаюсь.
Муцио, умевший носить с достоинством самое рубище, при изменившихся обстоятельствах, разумеется, сделался еще изящнее.
А ему за это время, что называется, повезло. Сиккио, незадолго до того умерший, успел перед смертью своей розискать кардинала Ф., – дядю по матери последнего отпрыска семьи Помпео, рассказал ему всю историю Муцио и передал ему все акты о его рождении и правах, которые ему удалось достать. Прелат тотчас же отдал приказание одному из своих подчиненных немедленно войти в сношения с Муцио, доставить ему все необходимое и передать ему, что кардинал делает его наследником всех своих богатств после смерти, а при жизни постарается, затеяв процесс с паолотами, возвратить назад все у него похищенное.
Такая любезность кардинала зависела от того, что в конце 1866 года подул над Италией, как известно, либеральный ветер, и кардинал считал нелишним иметь близкого родственника в среде героической молодежи. Мало того, он стал усиленно хлопотать о получении амнистии для Муцио.
Хотя Джулия и не придавала особенного значения перемене обстоятельств Муцио, но встреча их была весела и радостна.
Впрочем, в этот день все общество было особенно весело настроено, отчасти от радости свидания, отчасти, как это всегда бывает, вследствие только что одержанной победы.
Ненавидя всякое пролитие человеческой крови, я лично, признаюсь, всегда особенно хорошо настроен в дни победы и испытываю в такие дни над собою живительное влияние какой-то, отчасти дикой радости. Несмотря на то, что местность обыкновенно покрыта еще неубранными трупами, что время от времени доносятся до слуха стоны раненых и умирающих, несмотря на все чувство усталости – каждый в такие дни весел и радостен, друзья крепче жмут друг другу руку при встрече, все носит какой-то праздничный вид и все исполнены одною только мыслью: «мы победили! мы прогнали неприятеля!»
Пусть Манцони и в подобные минуты не забывает напоминать победителям: «чему вы радуетесь, братья, убившие своих братьев?»
Скоро ли еще наступит то время, когда народы действительно станут братьями?
Все друзья наши весело расположились группами на яркой зелени лесного ковра.
Сильвия, конечно, тотчас же стала расспрашивать Джулию о Манлио, и та, к её удовольствию, рассказала, что он жив и здоров и гостит у отшельника.
Имя отшельника возбудило общее внимание.
– Ну, что? Как думает он о римских делах? разом спросили ее несколько голосов.
– Он вполне с вами своею мыслью, отвечала Джулия. – Его утешает то геройское упорство, с каким вы преследуете святую цель освобождения Рима и вместе с тем вполне одобряет в вас ту сдержанность, из за-которой вы скорее соглашаетесь страдать и томиться в изгнании, чем решиться ранее срока на что-нибудь окончательное, что в случае неудачи только помешало бы начинающемуся объединению Италии, и подало бы повод чужеземцам к новым вмешательствам. В случае же, если итальянское правительство будет продолжать свое позорное поклонение Франции, разумеется на вашей обязанности будет лежать – кончить все это дело самим. Он надеется, что тогда ваши действия встретят сочувственный отклик во всяком честном итальянском сердце.
– Дожидаться-то только не легко, заметил в ответ Муцио. – Мы выказали уже достаточно терпения – этой добродетели ослов… пора бы уже выказать нам, что у нас найдутся и кое-какие другие, более человеческие доблести.
– А далеко ли островок отшельника и поедем ли мы туда? спросила Сильвия, которую не оставляла мысль о Манлио.
– Еще бы, отвечала Джулия: – я ведь за этим сюда и приехала. Нам надобно только добраться до Ливорно, а там стоит моя «Клелия». Кстати, Сильвия, я должна вам сказать новость: Аврелия вышла замуж за капитана моей яхты. Благословлял их сам отшельник.
Новость эта всеми была встречена с удовольствием. Не успело общество об ней еще достаточно наговориться, как заметило, что в лесу приближается Сильвио вместе с Камиллой.
Рассудок бедной девушки возвратился от сильного чувства, которое пробудило в ней прощание с милым, когда он решил навсегда оставить Рим. Врачи знают, что подобные случаи бывают.
Теперь Сильвио только что узнал об утренних проиешествиях, и торопился доставить друзьям известия из города.
Когда друзья обменялись приветствиями и Кахилла ознакомилась с обществом, Сильвио сел рядом с Орацио и сказал:
– Я проходил сейчас через Витербо, и что там делается, просто трудно передать. Горожане почти не показвваются на улицах, и кто имеет какое-нибудь дело, старается как можно скорее пробежать по ним, чтобы не попадаться на глаза войску. Войско просто неистовствует. К нему из Рима пришло значительное подкрепление, и солдаты, потерпевшие неудачу у этого леса, стараются выместить свою досаду на мирных жителях. Они стреляют на воздух, для придания себе значения. Разграбили несколько лавок, винный погреб и большинство их мертвецки перепилось. Новый отряд, только что пришедший, кричит, что поругана честь знамени, и что поругание это необходимо обмыть в итальянской крови. Только свист, шум и сумятица, позволили мне проскользнуть незамеченным, чтобы передать вам все, что я видел. Но я все-таки не избегнул неприятностей. Когда я проходил мимо гостиницы Луны, из кареты, стоявшей у её входа, выходили несколько офицеров, только что приехавших из Рима. Все люди гостиницы были заняты перетаскиванием их багажа, и один из них, багажа которого никто не брал, выходил из себя от нетерпения. Приняв меня вероятно за носильщика, он потребовал от меня, чтобы я тотчас же взял его чемодан, и схватил меня за грудь, произнеся веское ругательство. К счастию, я успел дать знак Камилле, чтобы она шла вперед. Не теряя времени, я левой рукой отцепил его руки, а правой, со всего размаху, ударил его по лицу. Он совершенно растерялся… а я, конечно, не теряя времени, бросился вон из города. По моим соображениям, нам здесь оставаться долго нельзя… Завтра утром, самое позднее, все войско наверное двинется на нас.
– В этом лесу, усмехнулся в ответ Орацио: – мы в состоянии выдержать битву с целым войском папы. Нас здесь, слава богу, достаточно, а женщины…
– Сумеют сами защитить себя, сказали разом Джулия, Клелия и Ирена.
Наступали сумерки, и пора было подумать о подкреплении пищею. К счастию, Клелия всем уже распорядилась и у опушки стояли два мула, которые были нагружены провизией. Она только мигнула Джону, и мальчик не заставил себя дожидаться. На свежем дерне появилась тотчас и скатерть и посуда.
Кто из людей не ценит современных завоеваний культуры и цивилизации? Кто не предпочтет прочного и хорошего дома, прохладного летом, хорошо нагревающагося зимой, некоторого избытка и удобств во всем необходимом для людей, климатическим неудобствам пустынь, недостаткам и лишениям бродячей жизни?
К несчастию, всем этим еще не все люди пользуются. Лучше сказать, блага цивилизации достаются в удел еще весьма немногим, составляя до сих пор как бы монополию избранных. Большинство совершенно отстранено от пользования этими благами, так что вопрос: принесла ли хоть что-нибудь цивилизация бедным классам, сам собою представляется каждому мыслящему человеку. Можно ли при этом удивляться, что множество людей мечтают с завистью о первобытной простоте первоначальных обитателей земли? Правда, тогда не существовало еще ни великолепных дворцов, ни роскошной одежды, ни взысканного стола, но за то не было и неумолимых сборщиков податей, ни массы препятствий ли свободной жизни; у отцов не отнимали дочерей, для удовлетворения похотям сильных мира, не брали сыновей для того, чтобы обращать их в невольное и бессознательное пушечное мясо.
Впрочем, сельский обед, в роде того, какой предстоял нашим героям, в обществе таких женщин, как Ирена, Джулия, Клелия – нельзя было бы променять на самые роскошные пиршества.
Я вообще люблю эти бивуачные обеды в лесах, если даже они состоят из одних продуктов охоты и плодов, но для приготовлявшагося обеда было запасено вдоволь всякой провизии и значительное число фиаск[27] с орвиетским и монтепульчинским вином. Прибавьте к этому аппетит, каким должны были обладать наши друзья после дня, проведенного так деятельно.
Когда все было приготовлено, общество уселось за обед. Все было весело и оживленно. Джулия, которой еще впервые приходилось присутствовать на подобном обеде, была в полном восхищении. Джон, который с пяти лет стал совершать морские плавания, рассказывал ей свои воспоминания о Китае, где его особенно поразило, что мужчины исполнят женское хозяйство, а женщины управляют джонками, нося на плечах своих детей в особенных мешках. Гаспаро рассказал обществу романическую историю своей жизни. Он сделался убийцею – из любви, спасая незнакомую девушку от изнасилования её братом – патером. Он влюбился в нее, но так-как совершил убийство, хотя и в видах защиты, должен был бежать в леса от преследования закона. Его Алаба за ним последовала.
– Убийство патера и еще другой случай, где мне пришлось, защищая свою жизнь, положить на месте напавшего на меня негодяя, определили мою участь. Я попал в так-называемые разбойники, встретил в лесу несколько беглецов, так же несчастных, как и я. Я организовал шайку для борьбы с патерами; убийц и воров я в нее не принимал, и мне удалось нагнать такой страх на папское правительство, что эти господа, решаясь на какое-нибудь злодеяние, всегда думали: ну, а что, как Гаспаро нас за это накажет? Несколько лет сряду я просто царствовал в лесах Кампаньи, и если бы не поддался льстивым речам моего родственника, кардинала А…. то поймать меня едва-ли удалось бы кому-нибудь. Но я доверился кардиналу, и за то отсидел четырнадцать лет в тюрьме, закованный в кандалы. В тюрьме я впервые услыхал о ваших подвигах, Орацио, и, признаюсь, только и молил Бога о том, чтобы мне удалось когда-нибудь послужить вам. Желание мое сбылось, и я охотно посвящаю весь остаток дней моих великому делу освобождения Рима.
В подобных рассказах время прошло незаметно и скоро наступила ночь. Утомленное общество заснуло под открытым небом. Для дам были устроены постели из плащей под навесом столетнего дуба. Орацио расставил повсюду часовых и назначил общее пробуждение, едва настанет утренняя заря.
* * *
Иноземное войско, носящее, как бы вследствие исторической иронии, некогда великое имя войска римского, тоже не теряло времени. Еще в тот же вечер все начальство созвано было главнокомандующим в военный совет для разрешения вопроса, когда начать преследование банды. Некоторые из офицеров, и в том числе маиор, получивший пощечину от Сильвио, и все время запивавший свой позор вином, были того мнения, чтобы тотчас же идти на разбойников, но главнокомандующий, человек хладнокровный, рассудил, что удобнее открыть действия с зарею, так-как вечером было почти невозможно собрать пьяных солдат. Это мнение восторжествовало.
На заре стали бить сбор; но собрать солдат, из которых одни не успели еще отдохнуть после прихода ускоренным маршем из Рима, а другие еще не оправились от поражения в циминском лесу, было не так-то легко и потребовало много времени. Таким образом, солнце уже заливало своими лучами Аппенины, когда войско приблизилось к лесу, для вступления в который понадобились проводники из местных жителей, взявшиеся за такое дело, разумеется, не охотно, а по принуждению.
Между тем изгнанники, знавшие все тропинки леса, как свои пять пальцев, и поднявшиеся с зарею, в это время успели уже занять выгоднейшую позицию на вершине горы, откуда они могли наблюдать со всех сторон за движениями приближавшагося неприятеля.
Орацио разделил всю банду на две части. Сто человек, под командою Муцио, были расположены им застрельщиками между скалами и рощей вершины горы, со стороны приближавшагося войска. Остальные двести человек были построены в колонну и находились за вершиной горы в готовности к немедленному нападению.
Окончив боевой распорядок, Орацио позвал в себе капитана Тортилиа, стал расспрашивать его об именах офицеров, лица которых можно было уже весьма удобно рассмотреть в зрительную трубу. Оказалось, что войско вел сам главнокомандующий папскими войсками, французский генерал Рош-д'Аррико.
Войско с каждой минутой приближалось, и хотя Орацио и не опасался предстоявшего дела, но не мог избавиться от того беспокойства, которое неизбежно должен испытывать военачальник, на руках которого лежит важная ответственность за участь подчиненных ему людей, перед началом неминуемой схватки.
Одно из величайших неудобств для банд на войне составляет необходимость весьма часто оставлять на произвол судьбы своих раненых, или поручать их заботам местных жителей, обыкновенно старающихся этого избегнуть, из опасения скомпрометироваться.
Это соображение, также как и неравенство сил, заставили Орацио решиться на отступление, с тем, однако же, чтобы в то же время показать чужеземному войску, что его не боятся свободные итальянские войска, даже при самых неблагоприятных обстоятельствах.
Для этого он приказал Сильвио, начальствовавшему ариергардом, построиться для защиты отступления, а сам, как искусный охотник, так расположил около себя своих стрелков, как будто предназначал их для преследования кабана или оленя.
Сообщив свой план Аттилио и сказав ему, чтобы он без торопливости совершал правильное и постепенное отступление, сам он направился к Муцио, стрелки которого уже были совершенно готовы к встрече неприятеля, быстро приближавшагося. Обменявшись с Муцио двумя-тремя словами, он с двумя только товарищами занял самую высшую точку позиции, откуда мог все хорошо видеть и наблюдать.
Генерал Аррико, человек достаточно храбрый, направился прямо на позиции, занятые либералами. Авангард его был расположен цепью, а сам он с небольшими колоннами составлял его подкрепление.
При всяком сражении, для главного начальника чрезвычайно важно уметь выбрать для себя такое место, откуда можно было бы видеть поле сражения на возможно большее пространство. Это для него всегда бывает легче, если он держится на ряду с первыми шеренгами своего войска.
Начальствующий необходимо должен знать обо всем, что делается во время сражения; если он далеко от поля действия, то, кроме потери времени и той неверности, которая может вкрасться в известия, сообщаемые ему, он, что всего важнее, не может своевременно усиливать те части своего войска, которые преимущественно нуждаются в подкреплении, и даже тогда, когда победа видимо клонится на его сторону, достаточно скоро отрядить на неприятеля легкие отряды кавалерии и пехоты, которые оканчивают победу.
Но, как мы видели, в этом смысле ни с одной стороны не было сделано ошибки. Аррико, справедливо рассчитывая на превосходство своих сил, прямо повел их в атаку, а Орацио, рассчитывавший на отступление из-за незначительной численности своих товарищей, располагал дать неприятелю чувствительный урок, чтобы охладить этим несколько пыл его натиска.
Неровность почвы и густота деревьев позволили Муцио расположить своих застрельщиков в удобной и прикрытой позиции. Он приказал сделать залп только тогда, когда неприятель подойдет на расстояние ружейного выстрела, и вслед затем тотчас же уходить за задние эшелоны.
Так ими и было сделано, и с этим первым залпом у неприятеля оказалось множество убитых и раненых. Авангард чужеземцев был расстроен, а колонны, шедшие с храбрым Аррико во главе, несколько смутились и уменьшили свой шаг, что дало итальянцам время отступить в полном порядке.
* * *
Когда Кортез, высадившись в Мексике, сжег свои корабли; когда известная тысяча, покрывшая себя славою в Марсале, выйдя на берег Сицилии, оставила свои суда неприятелю, то успех обоих этих предприятий обусловливался именно тем, что сражавшиеся сами отрезали себе всякий путь к отступлению. Но итальянским войскам весьма часто вредит близость границ дружественных держав. Я сам был очевидцем подобного скандала в Ломбардии в 1848 году от близости границ Швейцарии и, к несчастию, то же повторилось однажды на римских полях.
В настоящем, только что описанном мною случае с тремя стами, близость границ итальянских земель, не находящихся под господством папы, тоже оказалась вредной для дела. Едва банда ее достигла, как, несмотря на то, что она состояла из людей, исполненных храбрости, она стала рассееваться. Начальникам банды пришлось напомнить молодежи, что дело их еще далеко не кончено, что родина их еще томится в рабстве, что на обязанности всех и каждого лежало приготовляться в новым делам, и несмотря на это, им пришлось на время проститься. Орацио, Муцио, Аттилио. Сильвио, Гаспаро и Джон с грустью направились по тосканской дороге, чтобы достигнуть Ливорно и стоявшей в его порте яхты, куда заблаговременно были ими отправлены женщины.
IX. Скитания
Прошло несколько времени после всего нами описанного.
Отшельник был на континенте, куда он был вызван своими друзьями. Он покинул на время свое убежище для исполнения своего долга по отношению к Италии, которой принадлежала вся его жизнь.
Ему предстояло странствование по различным частям полуострова, начиная с Венеции.
Целью его странствования было содействовать разобщению правильных взглядов на предстоявшие выборы в среде населений, и, кроме того, способствовать распространению свободы сознания в народе, долженствующей лечь в основание будущего величия Италии и послужить великому делу свержения господства папы и пагубных заблуждений католицизма.
Население повсюду встречало с энтузиазмом и криками одобрения своего печальника и человека из среды народа. Взглядам его сочувствовали, словам рукоплескали. Напоминание его о том унижении, в какое повергло Италию духовное господство, вызывало стремление свергнуть тяготевшее иго; указания на злоупотребления патеров возбуждали взрывы негодования…
Он говорил:
«Я глубоко верую в Бога, но ненавижу патеров, оскорбляющих Его имя.
Бог, отец всех народов, создал всех людей братьями для общего счастья. Горе тем, кто разделяет людей на множество враждебных партий, взаимно друг друга проклинающих.
Католицизм возбуждает к ненависти, к резне, к кровопролитиям. Католики предают анафеме девятьсот миллионов людей, виновных только в том, что они не принадлежат в их клике.
……………………………………………………
Жрецы невежества, преследователи знания, почему они не признают участия Бога в тех великих открытиях, какие поведали миру Кеплеры, Галилеи, Ньютоны?
Неужели мысль этих величайших людей не служила выражением божественной мудрости, когда в бесконечных пространствах вселенной они открывали целые миры, и показали изумленным народам, что законы движения этих миров подчинены всеобщей гармонии?
За что же Галилея, этого величайшего из величайших людей, предавали пытке? Или сияние правды было невыносимо для них, привыкших в сумраку лжи?
……………………………………………………
Возможно ли при этом братство людей?
Католик считает не католика осужденным на вечное мучение. В этом он не далеко ушел от дервиша, взывающего в избиению камнями неверных, или бонзы, отличающихся такою же религиозною нетерпимостию. Но турки и китайцы, по крайней-мере, последовательны, и неверные небезопасны даже на самых улицах Стамбула и Кантона.
Большая часть войн, и самые кровопролитные были возбуждаемы патерами…
……………………………………………………
Движение в Ирландии возбуждено патерами. Боже избави, чтобы что либо подобное возникло в Соединенных Штатов, где из тридцати-трех миллионов жителей почти половина католиков, и где, кроме того, столько самых разнообразных сект, одна другую ненавидящих!»
Так говорил отшельник толпам окружавшего его народа. И толпы плакали, обливали слезами плащ простого человека, клялись быть с ним и за него, и казались глубоко убежденными.
А на утро большая часть этих самых людей толпилась у костелов, покупая бессмысленные индульгенции!
Таков народ вообще, и таковым, вероятно, еще долго останется. Гнев его, производящий катаклизмы революции, так же легко и скоро возбуждается, как легко и скоро гаснет.
Он, то готов в одну минуту отдать всю свою кровь, то как смирное дитя покоряется каждому наименее достойному, подчиняется робко каждой, самой грубой хитрости, и гонится за малейшими выгодами и наслаждениями, как бы желая наскоро вознаградить себя за все свои жертвы, за всю кровь свою…
Кто бы не встал за него, будь это Сократ или Риензи, Мазаниелло, Гракхи – он готовит всем одинакую участь. Ото всех отопрется он, казни всех будет бесстрастным зрителем…
……………………………………………………
Прием отшельника в Венеции был особенно торжественным. Это и понятно, если вспомнить, что он уже до того дважды (в 1848 и 1849 годах) готов был принять участие в бедствиях, опасностях и сражениях царицы лагун.
Но в первый из этих разов он, уже садившийся на корабль, долженствовавший перевезти его в Венецию, был задержан для защиты находившейся в опасности метрополии. Там ему пришлось сразиться с потомками Бренна, и кровью его обагрился гранит того самого моста, где некогда Гораций Боклес один выдержал нападение целого войска Порсены.
С возвышенностей Пренесты и Веллетри ему сверх того удалось видеть бегство тирана, отца того маленького тирана, который должен был отказаться от своей власти, вынужденный на это храбростию тысячи, и таким образом прекратить то правительство, которое носило название отрицания Бога.
Тогда пришлось ему увидать и другое управление, назвать которое можно еще более наглым отрицанием бога, которое еще пагубнее для Италии, составляя чернокнижие.
Рим пал под ударами европейского деспотизма, боявшагося возрождения его прежнего влияния, испуганного призраком республики, пал от руки Франции, несущей за это свое наказание.
Бонапарт, враг и гонитель всякой свободы, покровитель всякого гнёта, захотел испытать свою силу над Римом, куда пробрался хитростию, и, совершив подвиг оскорбления нации, опрокинулся на Париж, на улицах которого произвел 2-го декабря известную бойню беззащитных граждан, детей, стариков и женщин.
После защиты Рима, отшельник, не теряя еще надежды на улучшение судеб Италии, вышел из него с небольшим числом своих приверженцев, готовых на новые битвы. Но для освобождения Италии нужна была не горсть храбрецов, которые всегда в ней найдутся, а войско, которое могло бы выдерживать противодействия многочисленных неприятелей.
Правда, ныне народный дух в Италии поднялся, и горсть храбрецов значительно увеличилась, но в те печальные дни население было запугано и устрашено потерями, понесенными при защите Рима.
Никто не являлся увеличить собою число надеявшихся; напротив, каждое утро, по валявшемуся на земле оружию, можно было сосчитать, сколько оказалось беглецов. Оружие это собиралось и складывалось на мулов и телеги, сопровождавшие колонну, и мало-помалу количество телег и мулов сделалось значительнее числа воинов, и мало-помалу надежда поднять народ-рабов исчезала в душе верующих.
В Сан-Марино отшельник, видя, что для битвы охотников не было, должен был объявить волонтёрам разрешение возвращаться в свои дома.
Он говорил: «Возвращайтесь по домам своим, но помните, что Италия не должна оставаться в рабстве».
И тогда он решился на отступление, но его окружало немало австрийских и папских дезертеров, приговоренных к растрелянию, и они-то хотели сопровождать отшельника в последней попытке завладеть Венецией.
С тех пор начались еще горчайшие испытания для отшельника. Анита, неразлучный и верный его друг, не хотела оставлять его и при этой страшной крайности. Напрасно он старался ее убедить, чтобы она оставалась в Сан-Марино. Слабая, больная, утомленная женщина-героиня не слушала никаких увещаний. «Ты верно разлюбил меня – умоляла она – что хочешь оставить?»
Окруженный австрийскими войсками, преследуемый папской полицией, остаток колонны волонтёров после утомительного ночного перехода вступил ранним утром в ворота Чезенатико.
– Спешьтесь и обезоружьте их! воскликнул отшельник небольшому числу лиц, следовавших за ним верхами, указывая на австрийскую стражу, и растерявшаяся эта стража позволила себя обезоружить[28]. Благодаря этому, волонтёры могло добыть себе несколько провизии и род барок, куда они могли поместиться.
Нельзя отрицать, что судьба нередко покровительствовала отшельнику в различных, весьма трудных предприятиях, но с этих пор для него началось тяжелое время трудностей, неудач и несчастий. Буря, разразившаяся ночью над Адриатическим морем, обратила узкий порт Чезенатико в кипящую пучину, и для того, чтобы выдти из порта, тринадцать барок, нагруженных людьми, должны были употребить невероятные усилия. Только в заре можно было управиться, а на заре же усиленное и многочисленное австрийское войско входило в ворота Чезенатико.
Подул, однако, попутный ветер, и к следующему утру четыре барки на всех парусах вошли в устье По. На одной из них находились отшельник с Анитою, Чичероваккио с сыновьями и Уго Басси. Анита была вынесена на берег отшельником при последнем издыхании! Девять остальных барок нашли на австрийскую эскадру, которая, увидав их при свете полнолуния, открыла против них жестокую каннонаду.
Подобно ищейкам, преследующим зверя, австрийские солдаты, отправленные догонять беглецов, рыскали по прибрежью. Анита лежала недалеко на поле, засеянном рожью, и отшельник сидел подле неё, поддерживая её голову. С ним находился только один и последний товарищ Леджеро[29], следивший из-за просветов ржи за движениями неприятеля. Чичероваккио, Басси и еще девять человек, избравшие другой путь, чтобы избегнуть австрийцев, как это было условлено с отшельником, – все были захвачены ими, и расстреляны, как собаки.
Их было девять! Австрийцы, при помощи побоев, заставили девять крестьян вырыть в песке девять ям, и один залп пикета покончил с несчастными. Младший сын римского трибуна (тринадцатилетний!) был еще жив после залпа, но штык австрийца размозжил ему череп!
Басси и Пинцаги имели ту же участь в Болоньи.
Самая чистая итальянская кровь проливалась, и папа пробирался к своему новому величию по грудам трупов.
История папства – целый ряд таких событий, и папскую власть думают увековечить в Италии!
Пусть на этом свежем примере итальянцы увидят, с каким жестоким хладнокровием чужеземцы проливают кровь их сограждан.
Отшельник с дорогою ношей умиравшей жены своей долго скитался между холмами нижнего По, – скитался до тех пор, пока ему оставалось только закрыть потухшие глаза Аниты и заплакать слезами отчаяния над её холодным трупом. Потом он ушел, пробираясь, как тать, по горам и лесам, всюду преследуемый австрийскою и папскою полициями. Но судьба его еще берегла для новых попыток и новых опасностей. Угнетатели Италии снова встретили его на своей дороге, забрызганной кровью и загрязненной преступлениями… и они трусливо бежали от него, оставив, не окончив своих пиршеств… И ковры их роскошных палаццо хранят на себе следы его грубой обуви!
И теперь Венеция, в которую он так издавна стремился, встречала его с торжеством. Лагуны были заграждены гондолами, с которых неслись рукоплескания человеку в простой красной рубашке, по не запятнавшему себя ни трусостию и ни малейшим позором, и олицетворявшему собою национальную месть и готовность нации на дело освобождения.