XVIII. Изгнание
Было утро пятнадцатого февраля, и римскую Кампанью освещали первые лучи восходящего солнца.
Эта торжественная пустыня, где некогда процветало столько населенных городов, ныне вся покрыта лесами и топями и представляет собой удивленному путешественнику картину запустения и отчаяния. Жалкие обитатели её, время от времени попадающиеся вам на встречу, отражают на своих желтых и исхудалых лицах страдания и заражение маларией. Бесконечные равнины, где некогда теснилось многочисленное население, сделались местом пребывания диких буйволов и кабанов. Сады, виллы, виноградники, снабжавшие некогда своими плодами двухмиллионное население метрополии, заглохли, исчезли и на их местах видны одни только, распространяющие миазмы, болота.
Там и сям разбросанные кресты служат путешественникам указанием, что убийства здесь совершаются нередко, так-как невежество и грубость правящего духовенства сумели обратить потомков великого народа в беспутные шайки фанатиков и разбойников.
Следы знаменитых консульских дорог, напоминающих о проходе по ним бессмертных легионов, и некогда пересекавших эти долины во всевозможных направлениях, едва заметны между рвами и развалинами, скрывающими их. Кажется, что дух владельцев этих земель, патеров[20], безраздельно царит над ними, обезлюдив и обесплодив их, иссушив и истощив самую почву.
В утро, о котором я говорю, у дома Марчелино остановилась дорожная карета, и из неё вышли четыре знакомых нам женщины. Как радо было встрече с Манлио все семейство художника, сколько тут было искренних поцалуев – мне говорить, разумеется, нечего. Встречи, после стольких бед, всегда бывают радостными. Джулия и Аврелия с глазами, полными слез, молча любовались на эти простые выражения чувств и проклинали в душе своей тех, кто этим честным людям нанес столько горя.
Камилла с испугом смотрела на новое для неё зрелище и не могла произнести ни слова. Если бы она была в состоянии понять, что её обольстителя уже не существовало, может быть, она бы могла, кто знает, придти в себя… но сознание её к ней – еще не возвращалось.
Марчеллино, налюбовавшись прекрасными лицами Джулии и Клелии, рассудил, что таких гостей ему, в качестве маленького хозяина, не грех поподчивать свеженьким молоком, и потому побежал подпрыгивая в конюшню, доить корову.
– И так, сказал Манлио Джулии, после бесчисленных расспросов и толков: – остается только одно – изгнание. Конечно, настоящий проклятый порядок вещей долго не продержится, но все-таки, после всего, что произошло, надо остерегаться, чтобы не подпасть под руку патерам, при последних пароксизмах их неистовства. Теперь месть и месть – любимое всюду слово!
– Я думаю то же самое, отвечала Джулия: – надобно, не теряя времени, укрыться от преследования этих людей, остальное все само собою устроится, и вероятно, всем вам весьма скоро можно будет вернуться назад в Рим, который обновится и станет свободным.
Способ к отъезду отыскался легко.
– У меня в порте д'Анцо своя яхта, сказала англичанка. Слово «яхта», без сомнения, будет непонятно для итальянских читателей и особливо читательниц. Что это за талисман такой, подумают они, при помощи которого иностранка тотчас же нашла средства к отъезду целого семейства.
Яхта вовсе не талисман, а морское судно, на каких смелые и богатые англичане любят переплывать океан и навещать все страны мира, как бы не выходя из своей комнаты.
Ни у французов, ни у испанцев, ни у итальянцев яхт не существует, хотя они и причисляют себя к морским нациям. Обычай владеть яхтой, слишком наперекор их изнеженному воспитанию. Богатые люди этих стран обыкновенно предаются всем наслаждениям роскошной жизни в столицах, и из них вряд-ли кому придет на мысль рисковать своею драгоценною жизнью для морских путешествий, при которых они могут подвергаться всем случайностям бурной стихии.
Поэтому-то ни у итальянцев, ни у испанцев, ни у французов, нет в среде народа своих Раднеев, Жервисов, и Нельсонов.
Англичанин – на оборот. Будь он богат, как набоб – он от всей души ненавидит праздность и ничегонеделание… Если ему уже ровно нечего делать, он заводит себе яхту и отправляется на ней в океан – искать сильных ощущений, бурь и ураганов. Он одинаково не опасается, как тропических жаров, так и полярного холода. Он появляется везде и всюду, ко всему присматривается, прислушивается, всему учится и делается здоровым и крепким – духом и телом. Благодаря такому складу своих детей, Альбион целые века безраздельно господствует над морем. Со своими деревянными кораблями, пловучею защитою своей страны, Англия умела отстоять независимость своей гостеприимной для изгнанников страны. Теперь, когда вместо деревянных построек, у ней появились металлические, броненосные суда – она, конечно, уже обеспечена навсегда от всяких внешних неприятельских нападений.
– И так, сказала Джулия: – у меня своя яхта в порте д'Анцо, и я надеюсь, что мне удастся посадить вас на нее незамеченными, после чего мы отлично поплывем с попутным ветром.
XIX. Термы Каракаллы
Я предоставляю читателю судить самому, какой шум должен был произойти в Риме пятваддатого февраля, которое наступило вслед за трагической ночью в палаццо Корсини. Шум, толкотня, давка, движение – перед палаццо. «Что случилось?» «Что произошло?» слышалось повсюду. «Не сигнал ли это к восстанию?» «не пора ли покончить с светской, а кстати уже и с духовной властью блюстителя душ наших?»
Между тем трупы повешенных висели, да висели себе на окнах, и так-как в Риме чуть не каждый житель опасается всех других, то никто не осмеливался приблизиться к роковому месту и войти в самое палаццо, из опасения, чтобы не навлечь на себя этим подозрение. Трусливое начальство тоже на это не отваживалось, вероятно опасаясь западни, и наконец, решило призвать к себе на помощь роту иностранного легиона, и под её прикрытием вошло в палаццо. Солдаты с глубочайшим цинизмом глумились над повешенными патерами.
– Экие три окорока, говорили одни.
– Это еще что, вторили им другие: – если такие вывешены у них на виду, то какие же свиные туши должны сохраняться в кладовых!
Солдаты приступили к снятию трупов, толпа голосила и смеялась.
– Что ты так больно нежно его снимаешь, небось не ушибется, слышалось в одной кучке.
– Ишь хватается за рыбу, которую не сам вдевал на крючок, отзывались в другой стороне. Между тем солдаты, снимая труп дона-Прокопио, упустили нечаянно веревку. Массивный труп с шумом упал на мостовую улицы.
Толпа и на это цинически рассмеялась.
Нищий сказал тогда Сильвио:
– Эта толпа негодяев производит во мне отвращение. Она без пощады и разбора готова смеяться надо всем. От старого Рима остался один Паскино[21]. Я бы хотел, наконец, хотя бы когда-нибудь увидеть в этом народе ту важность, то сознание своего достоинства, которые проявляли наши отцы – на форуме, когда они за дорогую цену продавали и покупали земли, занятые войсками победоносного Аннибала, или когда избирали диктатора, чтобы спасти республику от погибели – и никогда не ошибались в своем выборе. Но сколько времени должно еще пройти, чтобы народ снова мог подняться до такого величия, после такой коренной своей испорченности от господства духовных. Изо всех зол, принесенных этими невеждами нашей стране, – наибольшее – то развращение масс, при помощи которого они сумели совершенно исказить их нравственный характер.
– Что же станешь тут делать? отвечал Сильвио. – Рабство делает из человека – зверя. Наше рабство – самое печальное и позорное. Наши развратители тщеславятся своим рабством, и хотели бы, чтобы и мы также обожали наших тиранов.
Разговаривая таким образом, они дошли машинально до студии Аттилио. Они застали его за скромной трапезой, и оба с удовольствием приняли в ней участие. Потолковав еще между собою о событиях дня, они все трое легли отдыхать, в чем после бурно проведенной ночи они все одинаково нуждались.
Около десяти часов вечера они все вместе отправились в термы Каракаллы, где в этот день назначена была, как мы уже знаем, сходка трехсот.
XX. В термах
Когда римляне получили господство над миром, когда они не знали что делать с сокровищами, награбленными отовсюду, они, как известно, предались лени, неги, роскоши и всякого рода излишествам.
Земляные работы и всякия упражнение, некогда поддерживавшие их силы и бодрость, стали для них непривлекательны, трудны и даже невыносимы. При их изнеженности древнее оружие показалось им тяжело, не под силу, и они стали между иноплеменными рабами отыскивать людей более крепких, чтобы из них образовать свое войско. Эти иноплеменники, сильные, хорошо вооруженные и хорошо обученные, вскоре начали смотреть с презрением на своих изнеженных и оженоподобившихся начальников. От презрения они скоро перешли к убийствам и отнятию у римлян их жен и сокровищ.
Такова история падения громадной империи, которая кончила тем, чем должны кончить все государства, основанные на несправедливости и насилии.
В числе зданий, украшавших Рим, жители особенно заботились о роскошных постройках терм или общественных бань. На украшение их, придание им всевозможного блеска и удобства, тратились баснословные суммы.
Не все термы были общественными, некоторые из них принадлежали частным лицам, и так-как во времена императоров, каждый могущественный человек непременно хотел чем-нибудь отличиться, то Каракалла, один из презреннейших личностей этой серии деспотов, велел построить себе великолепные термы, развалины которых до сих пор носят его имя. Эти развалины или лучше сказать целая пустыня руин, напоминают одновременно, как величие, так и упадок Рима.
Почти все главнейшие постройки древнего Рима снабжались подземными галереями и ходами. Могущественные люди оставляли себе в этих ходах лазейку для спасения – на случай непредвиденной беды.
Подземелья терм Каракаллы избрали себе наши триста для своей сходки на 15-е февраля, и едва ночь стала темнеть над Римом, их часовые были уже все собраны по близости терм и по дорогам, которые к ним вели.
XXI. Предатель
Освобождение Манлио и набег на палаццо Корсини не на шутку испугали папское правительство. Кардиналу Прокопио и товарищам его судьбы приготовлялись великолепные похороны. Все войска, какие только нашлись в Риме, местные и иноземные, были приведены на военное положение. Полиция и её ищейки совсем потеряли голову. Жителей арестовали без числа, по малейшему подозрению, не разбирая, к какому бы классу они ни принадлежали. Тюрьмы буквально ломились от массы арестантов.
Патеры сумели найти себе переметчика даже в самой среде трехсот. С счастию, этот предатель не был в числе ни тех десяти, которые освободили Манлио, ни в числе тех двадцати, которые участвовали в деле палаццо Корсини. Он знал однако же о сходке, назначенной на 15-е февраля в термах, и поспешил предуведомить о ней полицию.
Итальянцы, как люди привычные к заговорам, знают, что такое значит контр-полиция. Для незнающих я объясню. Это собственно полиция самих заговорщиков, обязанность которой следить за общей полицией и знать все, что она предпринимает.
Предводителем контр-полиции был избран Муцио. Ремесло нищего доставляло ему значительные удобства для этого рода деятельности. Между просящими милостыню в Риме весьма не мало доносчиков, подкупленных духовными. Муцио имел также своих эмисаров, и обладая здравым умом, он мог весьма удобно через этих эмисаров вызнавать от нищих-шпионов своевременно многое из того, что ему было нужно.
Когда последние из заговорщиков, подобно теням, исчезли во входе подземелья, Аттилио сделал оклик и опрос часовым. Когда все они оказались на своих местах, стали добывать огонь, но едва пламя успело озарить строгия лица юношей-заговорщиков, как по подземелью раздался сильный свист, подобный змеиному, отдавшийся раскатом под древними сводами подземелья.
Этот свист был именно – знаком об опасности, который подавал нищий.
Он сам показался на пороге пещеры, и произнес впопыхах:
– Спасайтесь, не теряя времени! Мы окружены полицией и войском, и не только со стороны этого входа, но и у северного выхода из подземелья!
Неизбежная опасность, вместо того, чтобы испугать заговорщиков, доставила им, напротив, как бы нежданную радость. Эта радость озарила мужественные лица. Такова обыкновенно бывает истинная храбрость, особливо если дело идет о свободе и отечестве. Аттилио довольным взглядом оглядел товарищей, и приказал Сильвио с двумя другими лицами отправиться к северному выходу и дать знать, что там происходит.
От входа подошел часовой, и подтвердил все сказанное Муцио, но от северного входа часовые не подходили, что заставляло подозревать, что они сняты и арестованы.
Едва Сильвио стал подходить к северной оконечности подземелья, как несколько выстрелов, послышавшихся извне, показали ему, что войско близко. В это время и четверо часовых, делавшие рекогносцировку, вошли и объявили, что приближаются значительные войска… Сильвио возвратился и тотчас же сообщил обо всем этом Аттилио.
Тогда Аттилио сделал следующие распоряжения. Муцио с его сотней он велел находиться в авангарде, сам с другою сотнею расположился посередине, а Сильвио с остальными приказал составлять авангард.
– Братья! – сказал он – люди, подобные вам, не нуждаются в поддержке и одобрении. Скажу только одно: как бы не велика была масса войска, идущего на нас, мы должны через нее пробиться при помощи наших кинжалов. Пусть передние двадцать человек твоей сотни, Муцио, идут тихо и в рассыпную, до тех пор, пока не встретят врага. Встретив же, пусть с криком прямо бросаются на него и очистят себе путь к проходу. Я со своими тотчас же явлюсь за тобой.
Муцио тотчас же расположил свою сотню, отделил двадцать человек, взял в правую руку кинжал, и со словами: «следуйте за мной» отправился в выходу подземелья.
Мрачно глядел выход из пещеры. В темноте, молчании и ощупью шли потомки Фабия, готовые к нападению на сателитов деспотизма.
Первые встречные солдаты едва успели ухватиться за ружья, как в одно мгновение они были сбиты сотнями храбрецов и обращены в бегство. Страшный крик: «вперед!», вылетевший разом из груди трехсот сильных людей, мог бы нагнать смертельную боязнь и не на таких солдат, как римское разношерстное войско.
Во время кратчайшее, чем это необходимо для словесной передачи, Кампо Вакчино и римские дороги превратились как бы в движущиеся реки беглецов. Каски, сабли, ружья, валялись на дороге, и большинство раненых, были ранены именно этим падавшим оружием, а не от рук сотен. Многие, споткнувшись, падали, и, в свою очередь, служили причиною падения других, так что в разных местах образовывались целые груды упавших. Одни роптали, другие кричали от страха: «не убивайте меня Бога-ради, господа либералы, я помимо воли попал в этот просак!»
Во время этой суматохи храбрые триста, заставив бежать папских наемщиков, спокойно разделились на небольшие группы, и пошли по своим домам.
Что может сделать один, действительно храбрый человек – этому трудно даже и поверить. Один человек может обратить в бегство целое войско – и это нисколько не преувеличение. Я видел целые полки, обращавшиеся в бегство в паническом страхе не только от одного человека, но даже когда никого не было – от призрака, от воображаемой опасности. Простого крика: «спасайся кто может!», «кавалерия!», «неприятель!» в ночное время, а иногда даже и дым при нескольких выстрелах, или даже и без них бывает достаточно, чтобы обратить в бегство целый корпус такого войска, которое в другое время будет сражаться, или уже сражалось несколько раз с величайшею храбростью. Недаром панику называют постыдной; рассуждая о ней спокойно, видишь, что в ней есть что-то унизительное. Я бы дорого дал, чтобы никогда не видеть итальянцев, под влиянием панического страха. Между тем, кажется, что народи южные и самые развитые, как французы, итальянцы и испанцы гораздо более подвержены панике, чем спокойные и положительные народы севера.
Между храбрыми тремя стами на этот раз почти не было раненых, как это почти всегда бывает при отваге; между продажными же папскими войсками не только многие сумели, по большей части, сами себя изранить, но между ними оказались даже и убитые!
На утро между трупами, лежавшими вблизи терм, найден был труп юноши, почти мальчика, с едва выступившим пухом на бороде. Он лежал на спине, а на груди его крупными буквами была сделана надпись: предатель.
Паоло, так звали этого несчастного, имел несчастие полюбить дочь одного патера. Новая Далила, по наущению отца, сумела от него выведать, что он принадлежал к заговорщикам. За первой ошибкой Паоло наделал много других, и кончил тем, что вполне отдался презренному ремеслу доносчика.
В эту ночь он получил достойное возмездие.
XXII. Пытка
Так-как грозный час торжественной мести и правосудия для патеров в это время еще не пробивал, то они сами себе создавали в ожидании его всякие страхи и ужасы. Так и в описанную мною ночь они опасались, что для них все уже кончено, что меч Божьего гнева, висящий над их головами, на них неизбежно обрушится и истребит их: но казнь их была еще отсрочена! Отсрочена она, конечно, не потому, чтобы чаша их преступлений не была переполнена, а потому, что люди, вероятно, за свои заблуждения осуждены еще на некоторое время терпеть их владычество.
Знаете ли вы, что такое пытка?
Итальянцы! знаете ли вы, что великий Галилей, величайший из всех итальянцев, был подвергнут патерами пытке? Пытка тоже – их изобретение! Зверь, придумавший казнить графа Уголино голодною смертью с четырьмя его сыновыми, назывался архиепископом.
Привыкнув держать все человечество в невежестве и мраке, патеры, когда явился человек высокого развития, понимавший всю их ложь и могший обличить их в этой лжи, – не придумали ничего лучше, как подвергнуть этого человека пытке и пытать его до тех пор, пока он не перестанет отличать света от мрака, истины от лжи и не станет соглашаться с ними в том, на что им было нужно его согласие!
Чем более патеров в какой-либо стране, тех чаще в ней казни, тем беспощаднее наказания!
В некоторых странах, там, где прогресс не пустое слово, как в Америке, Англии, Швейцарии, уничтожены, по крайней мере, хоть пытки.
В Риме тоже о пытках молчат, но это еще ничего не значит. Это решится проникнуть в те потаенные ходы, которые идут под церквами, семинариями, монастырями? Кто может войти в те клетки бесчисленных тюрем, где томятся осужденные на вечное одиночное заключение? Кто знает тайны тех братств, где всякое лицо, мужчина или женщина, принадлежащие к нему, дают страшные клятвы – позабыть все остальное человечество и служить телом и духом интересах одного братства! Кто знает, что делается в этих тайных конгрегациях, где деспотизм абсолютен, безответствен, всемогущ!
Да! в Риме, где находится престол наместника Бога мира и искупителя, до сих пор существуют пытки, как во время святого Доменика и Торквемады. В Риме, в его мрачных подземельях, до сих пор работают неустанно щипцы и веревки при каждом самомалейшем политическом волнении, при каждом пароксизме страха патеров.
Бедный Дентато! Этот драгунский сержант, помогший бегству Манлио, подвергался пытке по два раза в день, утром и вечером, – так жадно хотели от него добиться имен его сообщников.
Я избавлю читателей от страшной картины мучений, каким подвергали этого честного римлянина, как его перетягивали веревками, жгли щипцами, и как обратив еще при жизни в бесформенную массу, бросили его в угол его потайной кельи – при последнем издыхании – ожидать прихода смерти, как благодеяния. Но я не могу умолчать о том, что наши инквизиторы-палачи не довольствуются обыкновенно одними тяжелыми страданиями несчастных, попадающих к ним в руки. Терзая тело, они стараются в то же время унизить душу своей жертвы. Для этого, в то время, когда страдалец потеряет от мук всякия силы и произносит бессвязные слова, они обыкновенно прислушиваются к ним, ловят каждый неясный звук, для того, чтобы потом, придав им то значение, которое им нужно, по их соображениям, покрыть стыдом и позором добрую память замученного. Таким образом бедный Дентато адскими муками искупил свою любовь к Риму и Италии в когтях бесчеловечных инквизиторов. И не один он. В эти дни бешенства и страха аресты были бесчисленны. Из числа арестованных некоторых также пытали. Даже когда патеры очнулись от своего страха, то они и тогда еще продолжали свои жестокости. Трусы всегда в то же время и жестоки. Самые грозные тираны, самые кровожадные палачи во все века были в то же время и самыми позорными трусами.
Бедный Дентато! Его палачи наклеветали на него, распустив слух, что он назвал в раскаянии несколько имен. Во имя этого слуха были произведены еще новые аресты, новые жестокости, новые пытки.
Вот под какими условиями существует Италия. И образованный мир видит это и выносит. Мало того, он поддерживает наших гонителей, покровительствует им, делает их владычество для Италии обязательным.
Не знаешь просто, на чью долю выпадает более позорная роль; на долю ли наших патеров, их покровителей, или того тупого, несчастного народа, который, страдая без конца, переносит с непостижимым терпением свое рабство, бедствия и унижения!