Миссия в Москву. Воспоминания доверенного лица президента Рузвельта о советской стране, ее лидерах и народе. Совершенно секретные донесения Белому дому

«Все члены вашингтонского газетного корпуса с тревогой прочитали об аресте нашего коллеги Владимира Ромма из „Известий“. В наших отношениях с Роммом мы считали его настоящим другом и защитником СССР. Ни разу он не проявил даже намека на отсутствие симпатии или нелояльность к нынешнему правительству. Для популяризации сталинского режима в этой стране он сделал больше, чем любой другой советский посланник. Надеемся, что эти рекомендации станут убедительным ручательством для судей и что вы попросите посла Дэвиса также передать эти заверения».

Я весьма внимательно следил за показаниями Ромма. Когда он закончил, стало совершенно очевидно, что с моей стороны было бы неуместно привлекать какое-либо официальное внимание к этому вопросу, по крайней мере в то время. Уместность такой позиции была единодушно поддержана присутствующими здесь американскими журналистами.

К настоящему письму прилагается копия личного и конфиденциального письма, которое я отправил мистеру Артуру Кроку из газеты «Нью-Йорк тайме», объясняя сложившуюся ситуацию.

Перечень приложений:

№ 1. Копия письма от 26 января 1937 года, адресованного послом Дэвисом г-ну Артуру Кроку.

26 января 1937 года

ЛИЧНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Г-НУ АРТУРУ КРОКУ

Дорогой Артур!

Уолтер Дюранти показал мне телеграмму, которую получил от членов Ассоциации прессы Конгресса со списком подписей, включая и вашу собственную, со ссылкой на тяжелое положение Ромма.

Конечно, я проникся к нему сочувствием и с глубочайшим интересом и беспокойством наблюдал за его показаниями.

В день получения вашего сообщения Ромм был помещен на скамью свидетелей. Его показания были весьма необычными. Без подсказок прокурора и наводящих вопросов он рассказывал очень четко и просто, в хронологическом порядке. Он рассказал, что был близким другом Радека, что через него получил свою должность. Потом он весьма подробно описал, как в нескольких случаях выступал в качестве «посредника» между Радеком и Троцким и сыном Троцкого, Седовым, доставляя туда-сюда письма (вшитые под обложки немецких книг). Он заявил, что поначалу был приверженцем Троцкого, а после разговора с Седовым в 1931 или 1932 году стал членом организации Троцкого. Эти письма, о которых свидетельствовали Ромм и другие обвиняемые, легли в основу их обвинения в заговоре. Они использовались для установления того, что Троцкий вместе с обвиняемыми замышлял свержение нынешнего российского правительства путем саботажа, терроризма, убийств и для разжигания пораженческих настроений среди населения и активного участия вместе с Японией и Германией – при посредничестве иностранных шпионов – в разжигании в ближайшем будущем войны против России. Главной направляющей силой здесь была Германия. В результате заговорщики предполагали прийти к власти в новой – и меньшей по территории – Советской Республике – после расчленения Советского Союза и уступки Украины Германии, а приморских государств и сахалинских нефтяных месторождений – Японии.

В обвинительном акте перечисляются бесчисленные нарушения действующего законодательства Советского Союза и установлено бесспорное наличие контрреволюционного террористического заговора. Ромм также заявил, что для связи с Троцким он использовал государственные учреждения, в том числе телеграфное агентство (ТАСС).

Несчастный не оставил себе ни единого шанса. Правда, он заявил, что с 1934 года, когда уехал в США, прекратил всякое дальнейшее участие в упомянутых планах.

Хотя он производил довольно мрачное впечатление, физически он выглядел здоровым, и, насколько я мог судить, его показания вполне заслуживали доверия.

В сложившихся обстоятельствах никто не мог оказать ему никакой помощи.

Я бы с радостью сделал все, что мог, лишь бы помочь бедняге, особенно учитывая ваш к нему интерес у нас в стране. Но, в конце концов, он советский гражданин, который знает советские законы и действовал с открытыми глазами. И конечно, здешняя ситуация – исключительно их дело, и любое мое вмешательство, особенно будь моя просьба отклонена, могло бы поставить администрацию в неловкое положение. В данных обстоятельствах это было бы весьма неуместно.

Сразу же по окончании заседания я пригласил наших корреспондентов, включая Дюранти, Дьюэла, Наттера и Бесса, к себе в резиденцию перекусить, и мы вместе подробно все обсудили. В оценках происходящего все были со мной единодушны.

Среди здешних корреспондентов преобладает мнение, что независимо от мотивов, которые могли подтолкнуть на столь необычные массовые признания, обвиняемые в целом говорят правду, по крайней мере частично, и что обвинение представило убедительные доказательства существования широко распространенного заговора Троцкого с целью уничтожения нынешнего правительства. Здесь мы снова усматриваем параллель с Французской революцией.

Лично мне было очень интересно следить за этим процессом, и я присутствовал на каждом заседании.

Если бы требовалась какая-либо демонстрация мудрости и целесообразность принципов англосаксонской юриспруденции для защиты обвиняемого с помощью презумпции невиновности, права на адвоката, права на отказ свидетельствовать против самого себя, предписания habeas corpus^[11] и здравого смысла англосаксонского права от Magna Charta^[12] до Билля о правах, то она была бы найдена в этом процессе. Такие процессы, даже когда дьявол не врал Христу: «Знаю, что Ты Сын Божий», иногда могут установить истину, но Бог всячески оберегает индивидуальную свободу и личные права в любом случае, независимо от их юридического подтекста.

Пишу это вам лично и без протокола^[13].

Искренне ваш,

Джозеф Э. Дэвис

_________________________________

Дневник Москва, 30 января 1937 года

13.00 – заезжал посол__________. Он крайне настроен

против советского режима. Что касается процесса над группой Радека, который стал сенсацией для дипломатического корпуса на этой неделе, он считает, что все подстроено и продиктовано внутренними распрями между старыми большевиками. Он считает, что признания добыты с помощью всевозможных угроз и физического воздействия на обвиняемых. Мне он рассказал необычную историю, которую только сам что услышал. Оказывается, на Украине арестован польский гражданин по обвинению в шпионаже. Польское посольство, как он понял, не смогло добиться его освобождения, поэтому арестовало двух видных советских деятелей в Польше. Это привело к обмену заключенными на границе. Поляк оказался весьма больным человеком, был взят под наблюдение и госпитализирован польскими медиками. Те пришли к выводу, что тот в бессознательном состоянии был накачан атропином или каким-то подобным препаратом, который ему вводили в пищу с целью ослабления воли^[14]. По его мнению, это стало одной из причин нынешних признаний на суде. Он также предположил, что причиной признания Ромма был тот факт, что жену и ребенка Ромма побудили приехать в Россию и что сам Ромм был вынужден вернуться, опасаясь невольно причинить им вред. Это, по его словам, было чистым предположением с его стороны. Это первое конкретное заявление, которое я услышал на фоне общих слухов об употреблении наркотиков, и оно из предвзятого источника.

А на Красной площади устроили всенародное празднование по поводу вынесенных военным судом приговоров. В тот вечер можно было наблюдать необычное зрелище: толпы восторженно марширующих мужчин и женщин демонстрировали явное удовлетворение от того, что «предатели раскрыты и наказаны»^[15].

_________________________________

Москва, 18 февраля 1937 года

СЕНА ТОРУ ДЖЕЙМСУ БАЙРНСУ

Мой дорогой Джим!

На этом процессе по делу о госизмене основным пороком процедуры, с нашей точки зрения, было подчинение прав личности государству. Что касается подобных судебных процессов, как и в некоторых других европейских странах, существует теория, согласно которой обвиняемый обязан дать показания государству после того, как будет доказано prima facie^[16].

Гарантии общего права для защиты личной свободы человека от возможных притеснений со стороны правительства, такие как право обвиняемого на адвокатскую помощь при аресте, право отказаться свидетельствовать против себя, постановление habeas corpus, право требовать от государства доказательства вины вместо того, чтобы обвиняемый доказывал собственную невиновность, никогда не производили на меня такого впечатления своей благотворностью в интересах общества, как на этом процессе. Все эти обвиняемые в течение недель и даже месяцев содержались без какой-либо связи с внешним миром. Один за другим они вставали и рассказывали свою историю совершенно беспристрастно и в мельчайших подробностях, нагромождая одно самообвинение на другое. Преобладающее мнение сводилось к тому, что, если объективно рассматривать ход процесса, правительство доказало свою правоту, по крайней мере, в части установления факта антигосударственного заговора.

_________________________________

НЕЙМАН О НЕМЕЦКОЙ АГРЕССИИ

ДОСТОПОЧТЕННОМУ ГОСУДАРСТВЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ:

МЕМОРАНДУМЫ О БЕСЕДЕ, СОСТОЯВШЕЙСЯ

1 ФЕВРАЛЯ 1937 ГОДА МЕЖДУ ПОСЛОМ ДЭВИСОМ И Г-НОМ НЕЙМАНОМ ИЗ НАРОДНОГО КОМИССАРИАТА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

Конфиденциально

Во второй половине дня 1 февраля 1937 года в сопровождении первого секретаря г-на Хендерсона я посетил г-на Неймана, заведующего 3-м Западным политическим отделом Народного комиссариата иностранных дел. В ходе нашей беседы я сказал ему примерно следующее.

Увиденное в Советском Союзе произвело на меня большое впечатление. Было необычно видеть, как всего за пять-шесть лет Советский Союз предпринял попытку осуществить в сфере индустриализации то, на что у Соединенных Штатов ушло несколько поколений.

Меня особенно интересуют ваши промышленные проблемы, и я надеюсь, что в ближайшем будущем у меня появится возможность совершить поездку по промышленным регионам и посмотреть, что делается на местах. Я хотел бы узнать из первых рук, что именно было сделано, что вы делаете сейчас и что еще предстоит сделать. Особенно хотелось бы получить представление о состоянии вашей сталелитейной промышленности. Несколько лет назад я провел исследование американской сталелитейной промышленности и включил свои выводы в двухтомный трактат, который до сих пор считается авторитетным трудом в этой области. Естественно, я заинтересован в развитии американо-советских коммерческих отношений – но я также искренне симпатизирую усилиям вашего правительства по индустриализации страны и повышению уровня жизни всего населения.

Могу добавить, что я не дипломат. Я юрист с экономическим образованием и бизнесмен и выступаю сейчас скорее как юрист, нежели дипломат. На самом деле Соединенным Штатам настолько повезло в плане географического расположения, что можно сказать, что они практически не нуждаются в дипломатии в мировых делах, в том смысле, как это принято понимать в Европе. Наше главное желание – жить в мире с другими странами и способствовать миру во всем мире.

В ближайшее время я предполагаю посетить Ленинград, а также ряд промышленных районов Украины. Я уже занялся вопросами организации своего проезда по железной дороге, и Народный комиссариат путей сообщения оказал мне в этом большую помощь.

Г-н Нейман ответил, что советское правительство с удовлетворением узнало о моих планах получить представление о происходящих в стране событиях из первых рук, и заверил меня, что советские власти сделают все возможное, чтобы оказать мне всяческое содействие. Он сказал, что обсудит этот вопрос с соответствующими комиссариатами и, возможно, сможет предложить несколько предприятий, которые могут показаться мне интересными для посещения.

Как оказалось, он в курсе, что я присутствовал на суде, и хотел бы знать, каковы мои впечатления. Я ответил, что тот процесс был для меня особенно интересен, поскольку в свое время я был судебным адвокатом в Соединенных Штатах и этот процесс дал мне возможность сравнить советскую судебную процедуру с американской. Мой собственный юридический опыт и объективная оценка происходящего позволяют считать, что в соответствии с их законами и судебной системой правительство четко доказало свою правоту. Однако в ходе судебного разбирательства имели место определенные психологические и другие факторы, которые я оценить не смог, поскольку они чужды моему опыту.

Г-н Нейман отметил, что для него важной особенностью завершившегося процесса является то, как безжалостно вскрыта коварная тактика Германии. По его словам, недавно из надежных источников ему сообщили, что войны, в которых могла участвовать Германия, нацисты разделяют на две категории, а именно: полностью иностранные и частично иностранные. Он узнал, что нацистские лидеры и немецкие военные власти придерживаются мнения о том, что до 1938 года Германия не будет готова к участию в полностью иностранной войне, то есть таковой, в которой наступление извне не сопровождалось бы восстанием внутри страны, но что она может без особой спешки вступить в частично иностранную войну, то есть войну, в которой нападение извне будет сопровождаться гражданской войной. Испания и Чехословакия уже классифицированы как страны, в которых может вестись частично иностранная война, и прошедший судебный процесс показывает, что Германия надеялась через Троцкого так раскачать советское единство, чтобы перевести Советский Союз в туже категорию.

Позже г-н Нейман сообщил мне, что некоторые члены промышленного и экономического отделов советского правительства упоминали о моих докладах в качестве комиссара по корпорациям и председателя Федеральной торговой комиссии и что они хорошо известны. Я ответил, что с удовольствием отправлю ему в пользование комплект докладов, которые могут иметь отношение к их промышленности и проблемам соответствующих отраслей^[17].

_________________________________

Дневник Москва, 2 февраля 1937 года

12 часов ночи – заезжал посланник_______. Он несколь

ко раз бывал в США и в Вашингтоне. Мнение о суде – виновны. Обсуждали Коминтерн.

16.00 – Заезжал Дженкинс, американский инженер. Он строит листопрокатный завод в бассейне реки Дон. Привел интересное описание промышленности этого региона и плотины Купера, второй после плотины Боулдера. Рассказал про алюминиевый завод, листопрокатный завод и т. д. Высокого мнения об интеллекте русских инженеров.

17.15 – Министерство иностранных дел пригласило нас на предварительный просмотр советского кино – сначала короткий фильм о прибытии нашей делегации и встрече с Калининым и главная картина – драма – фильм на революционную тему.

_________________________________

ОБОРОННЫЙ БЮДЖЕТ ФРАНЦИИ

Журнал Москва, 2 февраля 1937 года

Французская палата разрешила потратить 14 млрд франков (700 млн долларов) на национальную оборону в течение следующих трех лет.

Какие разительные отличия от советских показателей! Франция выделяет около 250 млн долларов в год на 1938, 1939, 1940 годы. Россия же планирует потратить в 1938 году – в золотом эквиваленте – в десять раз больше.

_________________________________

Дневник Москва, 3 февраля 1937 года

12.00 – приезжал посланник______. При обсуждении судебного процесса конфиденциально сообщил, что подсудимые, по его мнению, виновны.

17.30 – приезжал посол Германии, граф фон дер Шуленбург. Он очень весел, жизнерадостен, типичный немец. Обсуждали суд и тяжелое положение арестованных немецких заключенных, к которым не было доступа немецким дипломатическим властям. Он сказал, что 40 или 50 немцев арестованы или содержатся под стражей – только вчера было три новых ареста. Это не давало ему покоя! Он ехидно посмеялся по поводу намеков на предполагаемое участие Германии.

_________________________________

ЛИТВИНОВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ ПО ПОВОДУ ГИТЛЕРА

№ 33 Москва, 6 февраля 1937 года

ДОСТОПОЧТЕННОМУ ГОСУДАРСТВЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ

КОНФЕРЕНЦИЯ С НАРОДНЫМ КОМИССАРОМ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ЛИТВИНОВЫМ В 15 ЧАСОВ 4 ФЕВРАЛЯ 1937 ГОДА

Сэр!

Имею честь доложить, что 4 февраля 1937 года посетил народного комиссара иностранных дел г-на Максима М. Литвинова.

Начал разговор с г-ном Литвиновым с того, что передал ему, как главе Министерства иностранных дел, и правительству, которое он представляет, приветствия от президента Соединенных Штатов и государственного секретаря, г-на Халла. На это г-н Литвинов ответил, что в президент Рузвельт оставил в его памяти неизгладимое впечатление и что он считает его «великим человеком» и преданным тем же идеалам, которые исповедует и советское правительство, а именно: облегчению положения народных масс путем гуманитарной деятельности и в своем стремлении к миру во всем мире. Он также добавил, что восхищен государственным секретарем г-ном Халлом и особенно его дипломатическими успехами в Южной Америке. Я ответил, что, на мой взгляд, он правильно истолковал позицию нашего президента по этим двум вопросам и что она отражает позицию американского народа в целом; с той лишь оговоркой, что, хотя многие, как и я, глубоко симпатизируют усилиям правительства по улучшению положения масс, могут сомневаться в мудрости некоторых из применяемых методов и, полагая, что эволюция лучше революции, опасаются, что благонамеренные усилия по скорейшему осуществлению выбранной политики могут тормозить, вместо того чтобы, наоборот, продвигать дело всеобщего благополучия. Я воспользовался случаем, чтобы заявить г-ну Литвинову, что он может безоговорочно положиться на мои личные симпатии к тем целям и усилиям, которые его правительство предпринимает в попытке обеспечить лучший уровень жизни и большую свободу для советского народа, и что он и его правительство могут быть уверены в том, что касается моего личного отношения, оно будет объективно направлено на честный и беспристрастный отчет о фактах, условиях, тенденциях и силах, какими я их нахожу, что у нас нет дипломатических проблем, в европейском смысле, вследствие нашего удачного географического положения, и что мы не держим зуб друг на друга.

После этого господин Литвинов предположил, что мы заинтересованы в развитии внешней торговли. Я ответил, что, находясь на государственной службе, в течение шести лет проводил экспертное исследование американской внешней торговли, и что, по моему мнению, самым большим внешним рынком в мире являются именно Соединенные Штаты, и что внешняя торговля важна для нас главным образом тем, что является заделом для выравнивания условий нашего собственного бизнеса, и что мы совершенно не зависим от нее как от жизненно важного фактора нашей национальной политики. С другой стороны, мы, конечно, хотели бы помогать и содействовать внешней торговле, но это не столь жизненно важное и серьезное соображением, как было бы для менее обеспеченной нации. Затем г-н Литвинов предположил, что, в конце концов, Америка не так уж изолирована от различных неприятностей в мире и что мировые условия постоянно испытывают на прочность нашу изоляцию; он предположил, что у нас могут назреть проблема с Японией; что, судя по тому, как события развиваются в Америке, мы не можем быть уверены в том, что совсем изолированы от мировых дел. На это я ответил, что нам повезло в том, что Япония и все наши соседи знают, что мы не желаем ничего из того, чем обладают они, и что Тихий океан, Скалистые горы и наша собственная сила позволяют нам верить, что отношения будут оставаться дружественными. Что касается Южной Америки, то в этом полушарии прочно утвердились демократические идеи, а между президентом и секретарем Халлом и главными правительствами Западного полушария существует весьма глубокое взаимопонимание в связи с сохранением их общих интересов через мир; одно из величайших достижений госсекретаря Халла заключается в том, что между странами Америки существует, возможно, более тесное взаимное доверие и сотрудничество, чем когда-либо прежде.

Я спросил г-на Литвинова, как он оценивает европейскую ситуацию и считает ли, что она сейчас стабилизируется. Он ответил: «К сожалению, нет». А затем энергично продолжил, что не понимает, почему Англия и Франция «постоянно будоражат» Гитлера в Германии; что он не может понять, почему они составляют записки и анкеты и постоянно нагнетают обстановку в Германии и тем самым подчеркивают значимость Гитлера и «подпитывают его тщеславие», давая понять, что он (Гитлер) является доминирующей фигурой в Европе; он считает, что ему нужно позволить «вариться в собственном соку»; что политика Гитлера не изменилась по сравнению с той, которую он провозгласил в своей книге «Майн кампф», что в нем преобладает жажда завоеваний и господства в Европе; он не может понять, почему Великобритания не видит, что, как только Гитлер начнет господствовать в Европе, он проглотит и Британские острова. Казалось, он был очень взволнован этим и опасался, что между Францией, Англией и Германией возникнут разногласия. Я не высказал никакого предположения о возможном урегулировании германской проблемы ради сохранения мира в Европе, потому что хотел выслушать целиком его мнение таким, как есть, не разбавленным никакими моими высказываниями.

В заключение нашей беседы я поблагодарил г-на Литвинова за любезность и содействие, которые Министерство иностранных дел оказало нам по прибытии в Советский Союз и продолжало оказывать до настоящего времени. По его словам, ему очень приятно отметить, что мы смогли оценить его скромные усилия, и выразил сожаление, что не смог лично приветствовать нас по прибытии, поскольку находится в Женеве, а также заявил, что дал четкие указания перед отъездом, чтобы нам было уделено всевозможное внимание и оказано всяческое содействие по той причине, что и он, и его коллеги в правительстве, зная о моей предыдущей карьере, были очень рады, что такой человек, как я, выдвинут на такой пост, и этот факт обеспечил им определенную объективность и сдержанность суждений в отчетах о том, что они пытаются сделать и чего добиваются. Я также поблагодарил его за любезность, которая была оказана сотрудникам нашей миссии до моего прибытия.

В соответствии со стратегией, которую я определил до нашей беседы, я не поднимал никаких спорных вопросов, как, впрочем, и он.

Имею честь кланяться, с уважением,

Джозеф Э. Дэвис

_________________________________

Дневник Москва, 5 февраля 1937 года

Утро провел за диктовкой депеш.

12.00 – визит посланника________. Он сказал, что состоявшийся суд преследовал три цели: 1) для «внутреннего потребления»; 2) для «внешнего потребления»; 3) военный психоз ради укрепления позиций правительства в Советском Союзе. Он рассказал забавную историю о том, как Гитлер проводил смотр воинской части рядом с психиатрической лечебницей. Один сумасшедший, когда к нему обратился охранник, заявил: «Нет, тот человек не Гитлер, фюрер – это я». Посланник подумал, что, возможно, он прав.

_________________________________

ПЕРВЫЕ ДИСКУССИИ ПО УРЕГУЛИРОВАНИЮ РОССИЙСКОГО ДОЛГА

№ 68 Москва, 18 февраля 1937 года

ДОСТОПОЧТЕННОМУ ГОСУДАРСТВЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ

АМЕРИКАНО-СОВЕТСКИЕ ОТНОШЕНИЯ;

НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ДИСКУССИЯ ПО ПОВОДУ ДОЛГОВ И КРЕДИТОВ

Совершенно секретно

Сэр!

Народный комиссар внешней торговли Розенгольц пригласил нас 5 февраля на обед в свой загородный дом (дачу). К своему удивлению, мы встретили там маршала Ворошилова, народного комиссара обороны; Микояна, народного комиссара пищевой промышленности; Вышинского, прокурора, который вел недавний процесс над Радеком; и Розова, нового руководителя «Амторга» в Нью-Йорке.

После обеда, за кофе и сигарами, Розенгольц перевел разговор с обсуждения торговли на ситуацию с долгом. Розенгольц заявил, что, по его мнению, «разногласия могут быть урегулированы, если к ним подойти практически; что их правительство не признает морального обязательства выплачивать долг Керенского, но, несмотря на это, он надеется, что вопрос может быть решен; что вопрос о долгах другим странам ставит его правительство в непростое положение; что с Великобританией и Францией они пришли к modus vivendi^[18], что делает урегулирование долгов независимым от кредитных ситуаций. Он заявил, что в вопросах, вызывающих разногласия между нашими странами, вероятно, можно было бы применить аналогичный подход, и спросил, есть ли у меня какие-нибудь идеи относительно того, как следует подойти к этому вопросу. На что я ответил, что у меня нет прямых указаний от моего правительства инициировать какие-либо обсуждения долга или разрабатывать какой-либо план. Затем он предложил решить этот вопрос путем переговоров частных лиц с Давидом Розовым как главой «Амторга», а не через Министерство иностранных дел. На это я ответил, что не могу говорить от имени своего правительства, но что обсужу этот вопрос с государственным секретарем и, конечно, хотел бы разузнать побольше о конкретном плане, который они имеют в виду в связи с урегулированием всего вопроса путем подобных частных переговоров. Он заявил, что считает целесообразным, чтобы Розов изучил ситуацию, вернулся в июле и доложил о том, что ему удалось разработать. Я ответил, выражая свое личное мнение, что не вижу ничего плохого в том, чтобы Розов изучил ситуацию, как того пожелает его начальство. Розенгольц настаивал на позиции, которую заняли Франция и Англия, признав свои внутренние трудности и отделив вопрос долга от кредитной ситуации. На это я ответил, что по образованию не дипломат и не могу быть целиком уверен, но моей первой обязанностью было обсудить проблему долга через г-на Литвинова и Министерство иностранных дел, когда тот сочтет нужным поднять этот вопрос со мной, но что, поскольку они являются ответственными членами Совета народных комиссаров и заинтересованы в решении этой проблемы, я буду говорить с ними совершенно откровенно, особенно в связи с тем, что дискуссии начались именно с ними. Затем я заявил, что понимаю те трудности, с которыми сталкиваются государственные деятели обеих стран в силу своеобразных условий, навязанных силами, не зависящими от того, чего мог бы потребовать простой здравый смысл, а именно: возможно, положения закона Джонсона в Соединенных Штатах, которые я подробно объяснил, с одной стороны, и неловкость, которую Россия может испытывать из-за договорных обязательств обращаться со всеми своими должниками так же, как с Соединенными Штатами; но, говоря лично, считаю, что долговое обязательство перед нами имеет для них особое значение в силу специфичных обстоятельств; что в такой ситуации существует весьма важное различие между их отношениями с Англией и Францией и их отношениями с Соединенными Штатами; что их обязательства мешали одинаково относиться ко всем странам-кредиторам и их трудности в этом отношении были им так же хорошо известны до соглашения Литвинова, как и сейчас; что неопровержимым фактом является то, что президент Соединенных Штатов разработал грандиозный план, в то время представлявший большую ценность для советского правительства, и что было заключено джентльменское соглашение с полным знанием фактов с их стороны и на условиях, когда не могло быть никакого недопонимания относительно того, в чем в принципе заключалось то джентльменское соглашение. Я внимательно изучил меморандум джентльменского соглашения, и в нем предусмотрено, что заем должен быть предоставлен либо национальным правительством, либо его гражданами; что вопрос о долге, который может составить 200 млн долларов или более, в масштабах нашей национальной экономики является лишь крохотным пятнышком на огромной стене и что для нас это прежде всего дело принципа, а в остальном мало что значит. Но для них было крайне важно сохранить доверие нашего правительства в выполнимость соглашения; что у нас нет агрессивных милитаристских соседей, угрожающих мирному существованию нашей страны. У нас огромное количество прогрессивных демократических умов, что оказывает большое влияние на мнение либерально настроенных людей по всему миру. Это может в определенный период в будущем иметь неоценимое значение для России. Как человек, разделяющий гуманитарные порывы и цели русского народа, лично я чувствую себя вынужденным отметить, что, на мой взгляд, было бы очень жаль, если бы советское правительство позволило какому-либо облаку омрачить то доверие, которое мое правительство испытывает к честности и добропорядочности людей, которые ведут здесь дела. Это, как мне кажется, особенно верно, потому что в мире среди руководителей великих стран, пожалуй, не отыскать таких, которые с такой симпатией относились бы к фундаментальным гуманитарным целям русского народа, как это делают президент Рузвельт и государственный секретарь Халл; что было бы весьма печально, если бы советское правительство допустило ситуацию, которая могла бы ослабить или разрушить их уверенность в честности русского руководства; что по своей важности финансовые задолженности и деловые аспекты просто меркнут на фоне столь принципиального вопроса. На это Ворошилов ответил, что речь идет о сравнительно небольшой сумме и что вопрос должен быть, в принципе, решен, нужно просто найти выход. Он сказал, что ценит величие и благородство президента Соединенных Штатов и что в моих словах заключена большая сила. Затем он заявил, что, хотя и является другом посла Буллита, все же считает, что многие трудности создал именно он. На это я сразу же ответил, причем в совершенно определенных выражениях, что испытываю величайшее восхищение послом Буллитом, знаю его как сильного, прямого человека, который ведет дела добросовестно и с верой в то, что взятые обязательства будут выполнены в том духе, в котором они были приняты, и что важным фактом является существование необходимых условий, а не их причины. Розенгольц также предположил, что в определенных кругах Государственного департамента существует серьезная оппозиция выработке любого соглашения с Россией, и спросил, правда ли это. Я ответил, что не считаю это правдой; что ничего подобного для себя не обнаружил; что такая правда может исходить откуда-нибудь из глубин Министерства иностранных дел России, там могут быть люди, крайне враждебные американскому правительству как представителю столь ненавистного им капиталистического строя, но о таком отношении лично я ничего не знаю; и, насколько мне известно, ни мой президент, ни государственный секретарь, судья Мур или другие ответственные лица в Департаменте, ни я сам в таком не заинтересованы. В заключение я дал ясно понять, что не получал никаких инструкций насчет вопроса о долге. Позиция моего правительства заключалась в том, что все зависит от советского руководства в связи с принятыми им ранее обязательствами; что проблема находится в их руках; мое же отношение носит исключительно дружественный характер; я нахожусь здесь и могу принять участие, если они сочтут нужным привлечь меня к решению данного вопроса; что я сообщу Департаменту о планах г-на Розова и буду ждать дальнейших пожеланий в сложившейся ситуации.