Ледяные чертоги Аляски

«Мистер Мьюр может позволить себе сумасбродные приключения, – сказали они, – но у вас, мистер Янг, есть работа, семья, церковь, и вы не имеете права рисковать своей жизнью среди коварных вершин и обрывов».

Капитан Нэт Лейн, сын сенатора Джозефа Лейна*, был крайне зол из-за того, что не смог рано отплыть и теперь ему придется столкнуться с опасным ветром в узком ущелье. Он собирался отправиться вниз по реке по своим делам и грозился высадить миссионеров на берег искать своего пропавшего спутника. Однако, услышав мой призыв о помощи, он сразу же бросился вперед, растолкав святош, и возмущенно крикнул им: «Вот остолопы! Сейчас не время для проповеди! Вы разве не видите, что человек ранен?»

Он подбежал к нам, и, пока я поддерживал своего дрожащего от усталости товарища сзади, капитан любезно провел его вверх по трапу и проводил в кают-компанию, где заставил выпить большой стакан бренди. Затем, при содействии еще одного мужчины, который держал мистера Янга за плечи, нам удалось вправить вывих второй руки, несмотря на воспаление и сокращение мышц и связок. После чего миссионера уложили в постель, и он проспал всю обратную дорогу до острова Врангеля.

В своих миссионерских лекциях на востоке мистер Янг часто рассказывал эту историю. Я ничего не писал об этом инциденте в своем дневнике и вообще никому не собирался о нем рассказывать, но после того, как в респектабельном журнале была опубликована жалкая пародия на эту историю, наделавшая много шума, я решил, что будет справедливо по отношению к моему храброму товарищу рассказать, как все было на самом деле.

Глава V. Путешествие на пароходе «Кассиар»

Вскоре после нашего возвращения на остров Врангеля проповедники запланировали грандиозный миссионерский поход вверх вдоль побережья материка к району Чилкат. Я с радостью присоединился к ним вместе с мистером Вандербильтом, его супругой и другом из Орегона. Специально зафрахтованный для этой цели речной пароход «Кассиар» и его команда находились в нашем полном распоряжении, и мы сами определяли, куда плыть и где останавливаться, отчего все чувствовали себя очень важными и полными надежд. Главной задачей миссионеров было выяснить духовные потребности воинственного племени чилкатов, чтобы в дальнейшем построить в их главной деревне церковь и школу. Мистер Вандербильт и его сопровождающие обсуждали дела и пейзажи, а все мои мысли были заняты горами, ледниками и лесами.

Был конец июля, в это время летняя погода на Аляске самая лучшая и ясная. Ледяные горы представали во всей красе на фоне жемчужного неба, а острова у их подножия дремали, покачиваясь на зеркальной глади воды.

Когда мы прошли Врангель Нэрроуз*, стали видны материковые горы, облаченные в великолепную мантию из снега и льда, и огромные ледники, которые словно реки текли по широким долинам между отвесными каменными стенами, как и в Йосемитской долине. Верховья одних рек остались далеко позади, вне поля зрения, другие были целиком на виду от истока в горах до уровня моря.

Все заботы вскоре забылись, и хотя двигатели «Кассиара» вскоре начали хрипеть и вздыхать со скорбной торжественностью, предвещая грядущие неприятности, мы были слишком счастливы, чтобы обращать на них внимание. Все лица светились любовью к красоте дикой природы. Острова было видно издали, темно-зеленый цвет леса на переднем плане по мере удаления терял интенсивность, превращаясь в различные оттенки синего и нежно-голубого; заливы, полные смутных теней, плавно перетекали в открытые, залитые серебристым светом пространства, где сияющая вода омывала изящно изогнутые подножия высоких мысов. Однако все взгляды были прикованы к горам. В этих начертанных на небе загадочных символах читалось слово Божье, и все забыли на время о чилкатах и земных делах. Было приятно видеть, с каким искренним детским изумлением все созерцали эту великолепную страницу Библии природы и проявляли искреннее стремление к познанию.

– Это ледник, – спрашивали они, – там, в каньоне? И все это сплошной лед?

– Да.

– И какова толщина льда?

– Я бы сказал, от пятисот до тысячи футов.

– Вы говорите, что он течет. Но как твердый лед может течь?

– Он течет, как вода, но настолько медленно, что это незаметно.

– А как он образуется?

– Из снега, который скапливается в горах каждую зиму.

– Как снег превращается в лед?

– Он уплотняется под собственным весом.

– Те белые массы, что мы видим в низинах, тоже ледники?

– Да.

– Голубоватые изломанные пласты льда, которые свисают из-под снежных полей, вы называете ледниковыми языками?

– Да.

– Откуда взялись впадины, в которых они находятся?

– Их образовали сами ледники, так же, как мигрирующие животные оставляют следы.

– Как давно они там?

– Бесчисленные века… и т. д.

Я отвечал, как мог, попутно рассказывая о теме в целом и делая наброски и заметки. Пока я неистово проповедовал «ледниковое Евангелие», «Кассиар», хрипя, медленно полз вдоль берега, меняя наше положение так, что ледниковые каньоны то открывались во всей красе, то совсем исчезали из виду, будто кто-то переворачивал страницы книги.

Примерно в середине дня мы оказались прямо напротив потрясающей группы из десяти ледников, берущих начало из цепи чашеобразных впадин – фирновых бассейнов. Вокруг вершин ледников и вдоль их бортов тянулись зазубренные вершины, седловины* и скальные стены. От каждого крупного скопления фирновых бассейнов вниз к морю спускались широкие каньоны с отвесными стенами. Три главных ледника остановились всего в нескольких футах от моря. Самый большой из них, длиной около пятнадцати миль, медленно сползал в великолепную долину, подобную Йосемитской, образуя внушительный ледяной барьер длиной около двух миль и высотой от трехсот до пятисот футов, который перекрывал всю долину поперек от одной стены каньона до другой. Лед именно с этого ледника корабли Аляскинской ледовой компании возили в Сан-Франциско и на Сандвичевы острова*, а также, я полагаю, в Китай и Японию. Чтобы загрузиться, им достаточно было подняться вверх по фьорду и бросить якорь у концевой морены.

Второй крупный ледник находился в нескольких милях к югу от первого. Вобрав в себя два приблизительно равных по величине больших ледника-притока, он по лесистой долине стекал вниз к морю, не доходя до него около ста футов. Третий из группы низко спускающихся ледников располагался на четыре или пять миль южнее. Пусть он и не был таким грандиозным, как два его соседа, и не очень хорошо просматривался со стороны канала, ради него одного на Аляску стоило бы приехать жителю низин, которому пока ни разу в жизни не доводилось видеть ледник.

Паровые котлы нашего маленького парохода не были приспособлены для морской воды, но мы надеялись, что сможем набрать пресную воду в горных ручьях по пути. Увы, таковых в пределах досягаемости не оказалось, и нам пришлось целых два часа использовать соленую воду, прежде чем мы добрались до мыса Фэншоу*, поскольку к тому моменту пятьдесят тонн пресной воды, которые мы взяли с острова Врангеля, уже закончились. Хуже того, капитан и механик не были едины во мнении относительно работы двигателей. Капитан постоянно требовал прибавить ход, а механик отказывался это делать, стараясь поддерживать давление на низком уровне, поскольку соленая вода в котлах вспенивалась и затекала в цилиндры, вызывая сильный стук в конце каждого хода* поршня и угрожая выбить головки цилиндров. К семи часам вечера мы прошли всего около семидесяти миль, что вызвало недовольство, особенно среди миссионеров, которые даже устроили совещание в кают-компании, чтобы решить, как лучше поступить в сложившейся ситуации. В ходе дискуссии многие возмущались и выражали обеспокоенность финансовой стороной вопроса. Мы зафрахтовали судно за шестьдесят долларов в день, из расчета, что поездка туда и обратно займет не более четырех-пяти дней. Но при нынешних темпах движения стоимость путешествия для каждого пассажира выходила на пять-десять долларов дороже изначальной оценки. Поэтому большинством голосов было принято решение вернуться на остров Врангеля на следующий день. Лишние траты оказались куда важнее гор и благородных миссионерских целей, будто они внезапно превратились в пылинку на весах.

Вскоре после обсуждения финансовых вопросов мы встали на якорь в красивой бухте, и, поскольку северный день достаточно длинный, и до заката оставалось еще несколько часов, я с радостью воспользовался возможностью сойти на берег, чтобы поближе рассмотреть скалы и растения. Один из индейцев, нанятый матросом на пароход, высадил меня в устье небольшой речки. Был отлив, обнаживший роскошный ковер из водорослей, источавших тонкий и свежий аромат моря. Галька состояла из сланца, кварца и гранита, упомянутых в порядке убывания. Первым наземным растением, которое я встретил, была трава высотой девять футов, образующая нечто наподобие луга перед лесом. Зайдя далеко в лес, я обнаружил, что он почти полностью состоит из елей (Picea sitchensis) и двух видов тсуг (Tsuga heterophylla и Tsuga mertensiana)^[10], иногда также встречался желтый кипарис^[11]. Папоротники были изумительно красивыми и высокими, я встретил там щитовник мужской*, один из которых достигал шести футов в высоту, вудсию*, ломарию* и несколько видов полиподиумов*. Подлесок был в основном представлен ольхой, рубусом*, багульником*, тремя видами вакциниума* и дьявольской дубиной* (Echinopanax horrida). Высота подлеска в среднем составляла около шести-восьми футов, нередко он был очень густым и труднопроходимым. На более открытых участках под деревьями земля была покрыта двух-трехфутовым покровом мха неописуемой свежести и красоты. На поросших пушистым мхом валунах росло несколько карликовых хвойных деревьев, а также грушанка, коптис* и купена*. Самые крупные деревья имели высоту около ста пятидесяти футов и диаметр около четырех или пяти футов, их ветви сплетались, создавая идеальную тень. Когда начали спускаться сумерки, я присел на мшистое подножие ели. Не колыхалось ни одно дерево, ни один куст, листья замерли, погрузившись в безмятежный сон. Лишь веселые трели дрозда разливались в тишине, делая уединение знакомым и сладким, а торжественно-монотонное журчание лесного ручья казалось гласом Божиим, но только очеловеченным, земным и входящим в сердце, словно к себе домой. В какой бы уголок мира нас ни занесла судьба, кажется, что мы уже бывали там раньше.

Через небольшие промежутки ручей перекрывали живописные поросшие мхом упавшие стволы, а деревья на противоположных берегах тянулись кронами друг к другу, образуя высокие тенистые арки. Тот массивный ствол, по которому я перешел ручей, как по мосту, был, пожалуй, самым красивым из всех, что я когда-либо видел. Он был покрыт шестидюймовым покровом мхов трех или четырех видов, окрашенных в различные оттенки желтого, гармонично оттеняющие друг друга. Изящные листья и стебли создавали упорядоченный узор: изгибаясь наружу, они тянулись вниз, опутывая ствол плотным хитросплетением пушистых нитей, пока покров не достигал необходимой толщины. Коробочки со спорами на тонкой ножке имели пурпурный оттенок, и весь мост был покрыт папоротниками, проросшими из семян деревцами и кустами смородины с разноцветными листьями. Все эти растения так идеально сочетались по размеру, форме и цвету с ковром из мха, шириной моста и густым кустарником, будто их специально собрали со всего леса и поместили на этом стволе.

На обратном пути на пляж я встретил четверых или пятерых индейцев-матросов, набирающих воду, и вместе с ними вернулся на борт парохода, поблагодарив Господа за то, что он обогатил мою жизнь этим восхитительным днем, полным гор, леса и ледников.

Аляскинские тсуги и ели, остров Ситка

На следующее утро большая часть нашей группы испытывала угрызения совести и была готова сделать все что угодно, чтобы компенсировать испорченную поездку, если это не будет стоить слишком дорого. Так что было несложно убедить капитана и разочарованных пассажиров не возвращаться обратно на остров Врангеля тем же маршрутом, а немного сменить курс и проплыть мимо самого крупного из трех нисходящих ледников, которые мы видели по пути. Лоцман-индеец, хорошо знакомый с этой частью побережья, заявил о своей готовности провести нас. Местные фьорды, как правило, глубокие и достаточно безопасные, но в некоторых местах из воды резко поднимаются скалы, которые можно было бы назвать островами, будь они на несколько футов выше. Осадка плоскодонного «Кассиара» была немногим более, чем у утки, так что даже самые опасливые пассажиры не боялись того, что мы можем наскочить на подводные камни. Главным поводом для беспокойства были головки цилиндров наших двигателей, именно они являлись залогом удачного путешествия. Но на этот счет явно имелись сомнения: механик неосмотрительно сообщил некоторым пассажирам, что в результате вспенивания соленой воды в котлах головки цилиндров могут сорваться в любой момент. Тем не менее к леднику все же решено было отправиться.

Добравшись до входа в нужный фьорд, мы направились по нему в глубь материка между прекрасными лесистыми берегами, и посреди гранитной долины пред нами предстал величественный ледник, сияющий в утренних лучах солнца и манящий подойти ближе и полюбоваться им. Вид, открывшийся после того, как мы проплыли между двух скал, стоящих на страже входа во фьорд, приковал к себе все восхищенные взоры. Невозможно описать словами его царственное величие: благородная простота и утонченность скальных изваяний, их великолепные пропорции, изумительные водопады и леса, безмятежный фьорд между ними, исполинская бело-голубая ледяная стена и заснеженные горы вдали. Слова бессильны передать то благоговение, с которым человек входит в ледяные чертоги севера, настолько поразительно осязаемо здесь Божественное присутствие.

Стоя на пороге великолепного храма и разглядывая его, как картину, можно легко проследить его очертания. На переднем плане зеркальная бледно-зеленая гладь воды, протянувшаяся на пять-шесть миль вверх, словно низовье великой реки, ограниченное у истока скошенной стеной из сине-белого льда высотой от четырехсот до пятисот футов. За ней виднеются несколько увенчанных снегом горных вершин, а по обе стороны вздымается ряд величественных, блекло-серых гранитных скал высотой от трех до четырех тысяч футов. Некоторые поросли редким лесом, полосами кустарника и цветущих трав на узких уступах, особенно на полпути наверх, другие совершенно отвесные, голые и вместе образуют неприступные стены, подобные йосемитским, простирающиеся далеко за пределы ледяного барьера. Громадные выступы с основаниями, вмерзшими в ледник, появляются один за другим. Это Йосемитская долина в процессе формирования, стены уже возведены, но на необработанном ложе долины еще нет рощ, садов и лугов. Будто исследователь, войдя в реку Мерсед* в Йосемитской долине, обнаружил стены в их нынешнем состоянии, с деревьями и цветами на прогретых солнцем выступах, покрытых ледниковыми отложениями, но дно долины оказалось покрыто водой, гравием и грязью, а величественный ледник, образовавший ее, уже начал медленно отступать, но все еще заполняет верхнюю часть долины.

Когда мы подплыли к самому краю невысокой, широко распростертой омываемой водой концевой морены, едва заметной на общем фоне, создалось впечатление, что от ледника нас отделяет лишь полоса гравия шириной около ста метров. Однако масштаб всех основных объектов долины был настолько огромен, что на самом деле это расстояние, как выяснилось впоследствии, составляло более мили.

Капитан приказал индейцам-матросам спустить каноэ, высадить на берег всех желающих и сопровождать нас к леднику на случай, если потребуется их помощь. Однако столь редкой возможностью увидеть ледник вблизи воспользовалось лишь трое из нашей группы: мистер Янг, один из докторов богословия и я. Подплыв к ближайшей и самой сухой, на наш взгляд, части моренной равнины, мы сошли на берег, но тут же охотно вернулись в каноэ, поскольку серая минеральная грязь, состоящая из перемолотой горной породы и нестабильная из-за приливов и отливов, сразу же начала затягивать нас, словно зыбучий песок. Следующая попытка сойти на берег, предпринятая ближе к середине долины, увенчалась успехом, и вскоре мы оказались на усыпанной гравием твердой земле и поспешили к огромной ледяной стене, которая, казалось, отступала по мере того, как мы продвигались вперед. Единственным препятствием на нашем пути стала сеть ледяных ручьев, у самого большого из которых мы остановились, не желая промокнуть, переправляясь вброд. Сопровождающий нас индеец пришел на выручку и быстро перенес всех через него на своей спине. Когда очередь дошла до меня, я сказал ему, что и сам могу перейти ручей, но он так до смешного убедительно склонил плечи, что я впервые решился оседлать кого-то с тех пор, как в детстве играл в чехарду. Мой вертикальный мул, пошатываясь, пошел по камням через бурлящий поток и, вопреки худшим ожиданиям, успешно его пересек. Переправившись таким образом еще через несколько ледниковых ручьев, мы наконец добрались до подножия ледяной стены. Доктор богословия будто для галочки быстро прикоснулся к ней, как к опасному дикому зверю, и с чувством выполненного долга поспешил обратно к лодке, прихватив с собой на всякий случай индейца-носильщика и даже не догадываясь о том, что он теряет. Мистер Янг и я внимательно осмотрели чудесные хрустальные стены, восхищаясь их дивной архитектурой, игрой света в трещинах и впадинах и структурой льда на менее поврежденных участках, повсюду находя нечто прекрасное и новые факты для изучения. Затем мы попытались взобраться на стену и, терпеливо поднимаясь зигзагами, огибая расселины и время от времени прорубая ступени, перебрались через выступ и прошли еще пару миль до высоты около семисот футов. Вся фронтальная часть ледника была рассечена трещинами и представляла собой лабиринт из неглубоких пещер и расселин, поражающий разнообразием новых архитектурных форм: здесь были скопления сверкающих шпилей, фронтоны и обелиски, мощные и неприступные бастионы, отвесные утесы с зубчатыми карнизами*, при этом каждая теснина и трещина, борозда и полость была наполнена мерцающим пульсирующим бледно-голубым светом невыразимой нежности и красоты. День был теплым, и по ту сторону изрезанной расселинами фронтальной стены на широкой тающей груди ледника ликовали, журчали, звенели и пели многочисленные ручьи, бегущие по гладким каналам, проточенным сквозь белый мертвый лед на поверхности к живому синему льду в глубине, где они и текли, окруженные ореолом мерцающего света, который можно увидеть лишь среди хрустальных холмов и впадин ледника.

Мы видели мощный поток льда, под огромным давлением шлифующий гранитные стены, скругляющий выступающие валуны и углубляющий полости, придавая им ту форму, которую они будут иметь, когда по истечении отведенного ему времени огромный ледник растает на солнце. Каждый элемент пейзажа светился изнутри вложенным в него замыслом Божиим. В нескольких милях за фронтальной стеной, ледник сейчас, вероятно, имеет глубину чуть более тысячи футов, но если рассмотреть отметины на стенах, явно имеющие ледниковое происхождение: скругленные и отполированные участки, борозды и штриховку, становится ясно, что на заре ледникового периода этот ледник был на три-четыре тысячи футов выше и по меньшей мере на милю глубже.

Стоя здесь, перед лицом столь свежих и красноречивых фактов, любой наблюдатель, не говоря уже о геологе, легко поймет, какую роль движение ледника играет в формировании ландшафта и рельефа суши, а также осознает, что процесс сотворения мира еще не завершен. Вокруг нас утро творения: давно зачатые горы лишь теперь рождаются; мы видим каналы, которым суждено стать реками, и котловины, вместилища будущих озер; моренные отложения измельчаются и разносятся по долине, на булыжниках и гравии вырастет лес, более мелкозернистая почва станет домом для трав и цветов, а самые мелкие частицы грунта ручьи уносят в море, где они будут веками храниться во мраке, накапливаясь крупица за крупицей, цементируясь и кристаллизуясь, чтобы создать горы, долины и равнины других предопределенных ландшафтов, за которыми последует бесконечная череда новых прекрасных творений.

Мы бы с радостью разбили лагерь посреди этой огромной древней фабрики ландшафта, чтобы изучить ее устройство, но, увы, у нас с собой не было провизии, и капитан «Кассиара» настойчиво подавал сигналы свистком, требуя, чтобы мы незамедлительно вернулись. Поэтому мы не спеша отправились обратно через расселины и вниз по голубым скалам, сорвали несколько цветов с прогретого солнцем местечка у кромки льда, перешли вброд моренные ручьи и поднялись на борт, радуясь столь благословенному дню и чувствуя в душе, что побывали в одном из храмов Божиих, где мы видели и слышали, как Господь творит и проповедует, как человек.

На обратном пути, когда наш пароход степенно плыл по фьорду, а затем вдоль побережья материка, острова и горы возникали перед нашим взором в обратном порядке. Облака, которые и в хорошую погоду нередко прячут вершины гор, теперь парили высоко над ними, и их прозрачные тени были едва заметны на белоснежных фирновых бассейнах. В дикой природе так много нового и интересного, что если вы не занимаетесь какими-то специфическими исследованиями, то не имеет особого значения, куда ехать или как часто вы посещаете одно и то же место. Где бы вы ни оказались в данный момент, это место покажется вам самым прекрасным на земле, и вы поймете, что тот, кто не чувствует себя счастливым здесь, не сможет обрести счастье ни в этом мире, ни в каком-либо другом. Пока было светло, я делал заметки и наброски, стараясь запечатлеть этот чудесный регион в памяти. Увидев горы во второй раз, я осознал, что изначально недооценил их высоту. Некоторые были не ниже семи или восьми тысяч футов. Ледники тоже показались мне более крупными и многочисленными. Я насчитал почти сто больших и маленьких ледников между точкой в десяти или пятнадцати милях к северу от мыса Фэншоу и устьем реки Стикин. Однако мы больше не высаживались на берег, пока не прошли через Врангель Нэрроуз и не бросили якорь на ночь в маленькой укромной бухте. Это было на закате, и я с радостью воспользовался возможностью добраться до берега на каноэ и узнать что-то новое. Всего один шаг отделял морские водоросли от наземной растительности почти тропической пышности. Пробравшись сквозь заросли из кустов ольхи, черники и кривых стеблей колючего женьшеня, я зашел в лес и гулял там в полумраке, не делая ничего особенного, только измерил несколько деревьев, наслаждался пением птиц и наблюдал за животными в сумрачных аллеях.

А в это время планировалась еще одна поездка, короткая и недорогая. Мы могли бы добраться до Форта Врангеля тем же вечером вместо того, чтобы стоять на якоре здесь, но тогда владельцы «Кассиара» получили бы только по десять долларов с пассажира за проезд, при том, что они понесли значительные расходы при подготовке парохода к большому путешествию и хорошо к нам относились. Нет, учитывая обстоятельства, вернуться на остров Врангеля так скоро было бы подлостью.

Поэтому было решено оплатить компании «Кассиар» еще один день аренды судна, посетив старую заброшенную деревню стикинов в четырнадцати милях к югу от острова Врангеля.

«Мы хорошо проведем время», – сказал мне один из самых влиятельных членов нашей группы полуизвиняющимся тоном, будто подозревая, что я разочарован тем, что не попал в Чилкат. «Скорее всего, мы найдем каменные топоры и другие артефакты. Нас поведет вождь Кадачан, а другие присутствующие на борту индейцы будут копать, к тому же, там есть интересные старые дома и тотемные столбы*».

Однако на душе оставался неприятный осадок от того, что столь важному миссионерскому походу к самому влиятельному из аляскинских племен суждено было бесславно завершиться в заброшенной деревне. Впрочем, трансцендентности повсюду было предостаточно. Сам день был божественным, естественной религией веяло от новорожденных пейзажей, которые солнце крестило, омывая струями света, и от проповедей, которые мы слышали среди ледниковых валунов на берегу.

Старая деревня располагалась на холме длиной около двухсот и шириной не более пятидесяти ярдов, который полого спускался к воде. Спереди была полоса гравия и высокой травы, а позади – темный лес. Из этого чудесного места открывался изумительный вид на воду и острова. Мы прибыли во время отлива, и я заметил, что гранитные эрратические валуны* на пляже, оставленные здесь тающим льдом в конце ледникового периода, лежали параллельными рядами под прямым углом к береговой линии, в стороне от каноэ, принадлежавших деревне.

Большинство членов нашей группы прогуливались вдоль берега, потому что развалины деревни заросли высокой крапивой, бузиной и колючим рубусом. В сопровождении самых страстных искателей реликвий и двух индейцев я пробрался сквозь труднопроходимые заросли к обветшалым домам, которые простояли заброшенными шестьдесят или семьдесят лет. Некоторым из этих жилищ было не менее века, по словам нашего проводника, Кадачана, и руины служили наглядным подтверждением его слов. Несмотря на разрушительное воздействие влажного климата, многие бревна, из которых были построены дома, неплохо сохранились, особенно вытесанные из желтого кипариса, или кедра, как его здесь называют. Размеры руин и высочайшее мастерство исполнения домов явно свидетельствовали о том, что эти постройки принадлежали индейцам. К примеру, площадь первого жилища, в которое мы зашли, составляла около сорока квадратных футов^[12], стены были сделаны из досок шириной два фута и толщиной шесть дюймов. Коньковый брус из желтого кипариса имел длину сорок футов и диаметр два фута, он был так идеально оцилиндрован, будто его обработали на токарном станке, и, пролежав столько лет среди влажных сорняков, оставался идеально прочным. Хотя брус почти полностью зарос чешуйчатыми лишайниками, следы каменного струга* все еще просматривались. На развалинах некоторых домов до сих пор стояли столбы, которые прежде поддерживали коньковый брус. Я заметил, что все они были украшены резными фигурами в натуральную величину: мужчин, женщин, детей, рыб, птиц и различных животных, таких как бобр, волк или медведь. Доски для стен были явно выточены из цельного бревна, что требует осторожности и мастерства. Геометрическая выверенность строений восхищала. Имея те же инструменты, в лучшем случае один из тысячи опытных белых плотников сумел бы проделать такую же хорошую работу. По сравнению с этими домами самые лучшие жилища цивилизованных обитателей лесной глуши выглядят хлипкими и сделанными кое-как. Законченность формы, отделки и гармоничность пропорций этих деревянных построек свидетельствовала о природной созидательной силе мастерства их создателей, подобной той, которая направляет дятла, выдалбливающего идеально круглые отверстия, и пчелу, строящую соты.

Старый вождь и тотемный столб, остров Врангеля

Самое сильное впечатление производили резные тотемные столбы. Самый простой из них представлял собой врытый в землю гладкий ствол высотой пятнадцать-двадцать футов и диаметром около восемнадцати дюймов, увенчанный резным изображением какого-то животного или птицы, например, медведя, морской свиньи, орла или ворона в натуральную величину или крупнее. Это родовые тотемы семей, занимавших дома, перед которыми они стоят. На других были вырезаны фигуры мужчин или женщин в натуральную величину или больше, как правило, в сидячем положении. Мне объяснили, что они изображают умерших, чей прах хранится в закрытой полости внутри столба. Самые крупные тотемные столбы достигали тридцати-сорока футов в высоту и были от основания до вершины украшены поставленными друг на друга резными фигурами людей и животных с гротескно увеличенными и сложенными конечностями. Одни из самых внушительных тотемов были воздвигнуты в память о знаменательном историческом событии. Однако чувствовалось, что основным мотивом их создания было желание продемонстрировать гордость за свой клан. Все фигуры были довольно топорными, а некоторые откровенно гротескными, но ничто в них не свидетельствовало о слабости или малодушии, напротив, каждая черта выражала грубую силу и решительность. Сочетание детской смелости творческого замысла и его брутального исполнения было поистине восхитительным.

Цветные лишайники и мхи придавали тотемам древний вид, а более крупная растительность, которой поросли самые гнилые столбы, делала их весьма живописными. Вот, например, медведь высотой пять-шесть футов, отдыхающий, удобно сложив лапы, на покрытом лишайниками столбе, из его ушей растут пучки травы, а за спиной – кусты рубуса. А там, поодаль, на столбе повыше балансирует старый вождь, задумчиво осматривая окрестности, из его потрепанной погодой шляпы, словно щегольское перо, торчит пучок веток, а пушистый мох покрывает большие губы. Но какими бы аляповатыми и гротескными ни казались эти фигуры в сочетании с украшениями, добавленными природой, они не выглядели комично. Напротив, это серьезное по замыслу и оригинально исполненное произведение искусства.

Подобные памятники создают и другие племена тлинкитов. Возведение тотемного столба – грандиозное событие, которое предварительно обсуждают в течение пары лет, а затем отмечают, устраивая пир для множества гостей, танцы и раздачу подарков. Особенно крупные мероприятия порой обходятся более чем в тысячу долларов. Гостям раздают от одного до двухсот одеял, за каждое из которых платят по три доллара их предприимчивому изготовителю. Подарки и пир обычно стоят вдвое дороже, так что лишь очень состоятельные семьи могут себе их позволить. Один старый индеец показал мне деревянную фигуру, которую он вырезал в деревне на острове Врангеля, и сказал, что получил в качестве платы за нее сорок одеял, ружье, каноэ и другие вещи общей стоимостью около ста семидесяти долларов. Мистер Свон, от которого я многое узнал о племенах Британской Колумбии и Аляски, упоминал тотемный столб стоимостью две с половиной тысячи долларов. Тотемные столбы всегда основательно врыты в землю и очень устойчивы, символизируя несгибаемость тех, кто их возвел.

Пока я делал карандашные наброски, из северной части деревни стал доноситься стук топора, за которым последовал глухой удар, будто упало дерево. Оказалось, что, раскопав старый очаг в первом доме, который мы посетили, и не обнаружив там ничего интересного, миссионер, возомнивший себя археологом, подозвал матросов к одному из самых интересных тотемных столбов и велел им его срубить, отпилить главную фигуру (женщину с шириной плеч три фута и три дюйма) и доставить ее на борт парохода, чтобы затем увезти реликвию на восток и пополнить коллекцию какого-нибудь музея. Это кощунство навлекло бы на нас серьезные неприятности и дорого бы нам обошлось, если бы тотем не принадлежал клану Кадачана, представитель которого был прихожанином недавно основанной на острове Врангеля пресвитерианской церкви. Кадачан очень серьезно посмотрел в глаза проповедника и задал ему меткий вопрос: «А тебе бы понравилось, если бы индеец пришел на кладбище, сломал и унес с собой памятник, принадлежащий твоей семье?»