В поисках советского золота. Генеральное сражение на золотом фронте Сталина

В то время советскому гражданину было трудно получить американскую визу: в России не было ни американского консульства, ни посольства. Но у Серебровского имелись влиятельные американские друзья. Он телеграфировал управляющим компании «Стандард ойл», которые знали его в качестве директора советской нефтедобывающей компании, и попросил помочь в получении визы в нашем посольстве в Париже. Когда он прибыл в Париж, управляющие «Стандард ойл» оказали ему всестороннюю помощь, а американский посол радушно принял его и поручил консульству без промедления выдать ему визу.

Итак, это был человек, что привлек меня к работе в Россию и ехал с моей семьей в поезде из Берлина в Москву. В то время мне показалось довольно странным, что мы мало виделись с Серебровским в первые дни; мы много времени провели вместе на Аляске, но в Москве я был забыт. Только когда прочел книгу Серебровского в 1936 году, причины «забывчивости» стали яснее.

Серебровский должен был немедленно доложить о результатах поездки Сталину. Он накопил массу информации об американской технологии горных работ, о том, как американцы строят фабрики и шахтерские поселки. Сталин сказал, что он доволен представленной технической информацией, и попросил Серебровского расширить ее по некоторым вопросам и опубликовать в виде книги, для своего рода контроля или плана создания золотодобывающей промышленности. Но он добавил, что не удовлетворен сведениями Серебровского об организации поставок, а также связях между горнодобывающим бизнесом, финансистами и банкирами. Очевидно, Серебровский не счел это важным, но Сталин сознавал значение данного аспекта для Советской России, как и для Америки.

Просмотрев карты, документы и материалы, которые Серебровский привез из Америки, Сталин сказал:

– Теперь мы знаем, как работает золотодобывающая промышленность в Америке и какие составляющие американских промышленных методов мы должны приспособить к нашим условиям.

Затем он дал указание Серебровскому как можно быстрее покинуть Москву, чтобы посетить все золотые рудники в Советском Союзе. Сталин сказал Серебровскому:

– Вы должны познакомиться не только с характером работы, но и с каждым работником отрасли. Выясните, в чем заключаются трудности этих людей, их слабые стороны, и там, на месте, помогите и направьте, поддержите их… Самое главное – не просто посетить шахты, осмотреться, поговорить с людьми и уехать. Дело не в этом. Вам нужно, будучи там, подробно, не жалея времени, поговорить с каждым руководителем, инженером, бухгалтером и рабочим, выяснить, как они живут и как трудятся. Вы должны сделать это таким образом, чтобы, когда уедете, каждый рабочий мог сказать, что Серебровский был здесь и дал нам такие-то конкретные инструкции и оказал помощь.

Это слова Сталина, переданные Серебровским. Для американца они звучат как отеческие наставления сыну или внушение учителя незрелому ученику. Как бы там ни было, Сталин отдал весьма важный приказ главному управляющему только что организованной корпорации, в которой предстояло работать сотням тысяч мужчин и женщин, рассеянных по территории не меньшей, чем площадь Соединенных Штатов. Прочитав это, я уже не был удивлен, что в первые годы пребывания в Советском Союзе не видел Серебровского месяцами!

Таковы некоторые факты, остававшиеся для меня неизвестными, когда я начал работу в советском тресте «Главзолото» весной 1928 года. Не думаю, что их знание чем-то помогло бы мне. Меня наняли, чтобы внедрить американские технологии в советской золотодобывающей промышленности, которая только создавалась, и наладить производство как можно быстрее. В то время для меня не имело бы большого значения, скажи мне кто-нибудь, что я занят на работе в отрасли промышленности, которая является детищем Сталина, да еще стала предметом ожесточенных споров среди коммунистических лидеров. На самом деле не думаю, что в то время имел какое-либо представление о том, сколь Сталин важная персона!

Глава 4
Сибирь становится нашим домом

Мы чувствовали себя намного увереннее, отправляясь из Москвы к месту первого настоящего назначения в России, потому что для меня наконец нашли англоязычного переводчика и он ехал вместе с нами. Никогда раньше я не полагался на переводчика, чтобы меня поняли, но теперь был очень рад его присутствию. Мы направлялись в Свердловск, столицу Уральского региона, где должны были пересесть на другой поезд и где, как меня заверили, нас встретит представитель с рудников.

Свердловск назван в честь известного большевистского лидера, который умер за несколько лет до этого; прежде город назывался Екатеринбург, в честь Екатерины Великой. В 1918 году там расстреляли царя Николая II и его семью. В 1928 году, когда мы впервые его увидели, это был довольно унылый российский провинциальный город, но уже заметны были признаки огромной строительной и промышленной активности, полностью изменившей его облик в последующие годы.

Мне сказали, что человек с Кочкарского рудника, который нас встретит, говорит по-английски, но, когда мы познакомились с ним у поезда, обнаружилось, что он ни слова не знает ни на английском, ни на одном другом знакомом мне языке. Это был венгерский коммунист, один из множества последователей венгерского коммунистического лидера Белы Куна, приехавших в Россию после поражения большевистского режима, на короткое время установленного в Венгрии после войны. Он показался мне довольно неприятным типом, и дело было не во внешности. Это впечатление усилилось, когда день проходил за днем, а он все твердил, приводя тот или иной довод, что выехать на рудники нет возможности. Однажды он сказал, что дороги непроезжие, потом сообщил, что мост разрушен.

В Свердловске нас поселили в гостинице, значительно менее приятной, чем в Москве, и такой же дорогой; но в этом случае мне приходилось платить за себя и семью. Поэтому я становился все более нетерпелив из-за долгой задержки и, наконец, сказал венгру, что, если мы не уедем в течение двадцати четырех часов, я возвращаюсь в Москву. Дела тут же уладились, и он сообщил, что мы можем отправляться в путь. Я оплатил огромный счет за двенадцать дней, что мы прожили в гостинице, радуясь, по крайней мере, возможности уехать.

Только два года спустя, в разговоре с помощником управляющего Кочкарского рудника, я случайно узнал, что венгр намеренно задерживал нас в Свердловске, чтобы самому развлечься ночной городской жизнью. Не было абсолютно никаких причин не выехать на рудник из Свердловска в тот же день, когда мы прибыли туда из Москвы. Этому человеку сказали привезти нас, когда мы сами того пожелаем, и выдали деньги на оплату гостиничного счета. Поручение ему дали прежде всего потому, что он притворился, будто говорит по-английски. Каждый день он телеграфировал на рудник, что мы делаем покупки и пока не хотим выезжать. А тем временем тратил деньги, выданные для оплаты наших счетов за гостиницу, на себя и хорошо провел время за наш счет.

В 1937 году, примерно в то время, когда я готовился навсегда уехать из России, советские газеты сообщили об аресте Белы Куна и многих его венгерских последователей-коммунистов. Если они все были такими, как тот человек, я удивлен, что этого не случилось с ними раньше. Но многие русские довольно простодушны, и иностранцы могли бы легко их обмануть, если бы только захотели.

В то время были в России и другие иностранцы, такие же хитроумные, как тот венгр. Они и помогли разрушить природное дружелюбие русских по отношению к зарубежным гражданам.

Этот досадный опыт помог по достоинству оценить радушный прием, оказанный нам, когда мы прибыли на рудник. Железнодорожный путь от Свердловска на юг проходит по живописной местности; весна в Западной Сибири так же желанна и красива, как на Аляске. Полевые цветы во множестве росли в степи, богато изукрашенным ковром расстилаясь по ровной земле.

Люди на руднике были дружелюбными и доброжелательными. Нас провели в огромный семнадцатикомнатный окруженный парком бревенчатый дом, который построили для управляющего французской горнодобывающей концессией до войны, где были все удобства, какие мы только могли пожелать. Нам сказали, что весь дом в нашем распоряжении, хотя у нас не было возможности обставить, отапливать, а значит, и использовать больше пяти комнат. Там была также большая застекленная солнечная веранда, выходящая в некогда обширный сад.

Природное гостеприимство русских в то время не было еще отравлено шпиономанией и организованными кампаниями, направленными на возбуждение подозрений против всех иностранцев. Мы едва успели осмотреться в нашем новом доме, как подъехали конные экипажи и нас отвезли в просторный дом управляющего рудником, который организовал для нас роскошный ужин в русском стиле, на который пригласил большинство инженеров с семьями для встречи с нами. Это было только началом целой серии званых обедов, которые продолжались более недели. Большинство этих замечательных людей не владели иностранными языками, и у наших переводчиков было много работы; моя жена нашла себе собственную переводчицу в Свердловске, которая также должна была помогать ей по хозяйству. Но кругом царило такое единодушие, что не так уж и требовалось знание языков.

Жизнь в Кочкаре летом 1928 года мало отличалась от той, которую мы вели на Аляске. Зато она здорово отличалась от того существования, которое вели в российской глубинке десятью годами позднее. Мои маленькие дочери подружились с русскими детьми и вскоре немного освоили русский язык; мы с женой начали учить русский в свободное время. У нас находилось много поводов говорить по-русски, поскольку мы были единственными иностранцами в Кочкаре и не встретили ни одного иностранца на протяжении еще полутора лет. Но люди были настолько дружелюбны, а жизнь – так приятна, что мы наслаждались ею.

Мне выделили экипаж, чтобы ездить на рудник и обратно домой; возница, который управлял экипажем, – высокое нескладное существо, щеголял в пальто, которое, вероятно, когда-то принадлежало кучеру какого-нибудь русского аристократа. Лошадь была еще более неуклюжей, чем возница, но тем не менее носила впечатляющую кличку Интеллигенция. В то время коммунисты подвергали критике класс интеллектуалов в России за предполагаемый саботаж большевистской системы. Мой возница, будучи убежденным сторонником коммунистов, назвал лошадь Интеллигенция, чтобы выместить на несчастном животном неприязнь ко всему просвещенному сословию. Он выкрикивал хриплым голосом «Интеллигенция» со всей возможной неприязнью; затем опускался кнут на спину этого символа предполагаемого класса-предателя.

Я принял как должное, что это странное существо – мужчина, и прошло некоторое время, прежде чем, к своему удивлению, обнаружил, что мой возница – женщина, причем молодая.

У руководящих работников в Кочкаре было даже больше прислуги, чем у того же класса в других странах. Это было необходимо из-за примитивных методов ведения домашнего хозяйства. Нашей первой домработницей была краснощекая крестьянская девушка, очень хорошенькая и добродушная. Однажды, вскоре после нашего приезда, она объявила моей жене, что выходит замуж. Жена проявила естественный интерес и спросила, давно ли та знает жениха.

– О, я его совсем не знаю, – ответила девушка. – Видела только один раз.

Жена удивилась и спросила, как это вышло. Девушка объяснила, что молодой шахтер встретил ее по пути на рынок, куда она ходила каждый день за продуктами для нас, и спросил, откуда она родом. В следующее воскресенье он отправился в ту деревню, разыскал ее отца и попросил разрешения жениться на его дочери. Все решилось без участия девушки.

– И тебе это нравится?! – воскликнула моя жена.

– О, все в порядке, – деловито ответила девушка. – Отец велел мне выйти за него, а парень, кажется, хороший.

Феминизм в Советской России не был развит среди простых людей, хотя с момента революции прошло одиннадцать лет. Должен сказать, брак действительно оказался довольно удачным.

В наш первый год в России жизнь текла медленно. Кочкарский рудник не работал по воскресеньям, все отдыхали, идея непрерывного производства нигде не прижилась. В окрестных степях можно было вдоволь поохотиться на уток – мое любимое занятие на Аляске. Я нашел среди русских знакомых несколько человек, которые не меньше меня любили охотиться, и мы составили дружную компанию. А когда погода была особенно хорошей, устраивали семейные пикники в лесу или на берегу реки.

Страна, люди и жизнь нас вполне устраивали. Мы не платили за квартиру, а еда была обильной и дешевой. Яйца стоили рубль за сотню, то есть полцента за штуку. Другие цены были сопоставимые. Крестьяне привозили свою продукцию на большой рынок и торговали с телег или раскладывали свои овощи, фрукты, мясо, яйца и сыр на земле и проводили день в общении, пока распродавали продукты.

Работа поглощала каждую частичку моей энергии. Серебровский направил меня в Кочкар, потому что это был первый советский золотодобывающий рудник, который должен был получить современное оборудование. Он планировал после того, как я восстановлю эти шахты, использовать их в качестве полигона для обучения в золотодобывающей промышленности. Когда я приехал, производство как раз запускалось. Некоторые из этих шахт разрабатывались в течение ста пятидесяти лет, и в одном месте еще сохранились следы от старинного устройства, где дробили золотую руду с помощью конной тяги. Раньше рудники разрабатывали три группы: русские, английские и французские компании. Теперь все они были подчинены центральному золотодобывающему тресту и оборудованы современной импортной техникой.

Однако во время революции и Гражданской войны все рудники были затоплены, большинство насосов Корниша – разрушены, паровая электростанция не работала. То, что осталось от мельницы для переработки золотосодержащей руды, сочли слишком изношенным и устаревшим, чтобы восстанавливать. Я обнаружил, что проходческие работы уже ведутся на некоторых шахтах, приходилось спускаться на глубину ста пятидесяти метров, прежде чем можно будет добывать руду. Имелось новое мощное насосное оборудование против обводнения на глубине более трехсот метров, и была заказана американская техника, рассчитанная на производительность до шестисот тонн ежедневно.

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, какая огромная работа предстоит. Никто из рабочих не имел опыта механизированной горной добычи, и даже инженеры постарше никогда не видели нового оборудования, разве что на рисунках в каталогах. Я видел, что придется обучать каждого рабочего бурению, креплению, взрывным работам, эксплуатации техники и особенно техническому обслуживанию оборудования. Я надел горняцкую одежду и пошел в шахту вместе со всеми и следовал этой практике на протяжении всего времени, пока работал в России.

У меня был забавный случай со старым русским шахтером вскоре после нашего прибытия в Кочкар и еще до того, как я узнал хоть слово по-русски. Однажды утром, проверяя шахту, я подошел к старику и увидел, что он неправильно использует бурильный молоток. Он держал его так, что механизм не мог работать на полную мощность. Я зашел ему за спину, обхватил его и положил руки поверх его рук на ручках бурильного молотка. Он удивленно обернулся и попытался высвободиться, но я, не ослабляя хватки, ободряюще кивнул, показывая, что собираюсь научить его для его же блага. Объяснить все равно ничего не мог.

Вскоре он, казалось, вроде бы понял принцип действия, и я его отпустил. Когда я продолжил путь, он бросил бурильный молоток и направился к цепной лестнице, ведущей из шахты. Я видел, что он возмущен, поэтому подошел к лестнице, схватил его за отвороты брюк и, не говоря ни слова, стащил вниз, поднял молоток и вложил ему в руки. Жестом я велел ему продолжать, что он и сделал.

Очевидно, кто-то заметил этот инцидент, и вскоре слухи о нем распространились среди шахтеров. Впоследствии я слышал о нем и на шахтах в отдаленных частях России, за тысячи миль от Кочкара. В конце концов, эта история была подхвачена автором учебника по горному делу и использована в качестве примера того, как инженерам следует спускаться в шахты и работать с шахтерами.

Однако люди в Берлине сказали мне правду, что по русской традиции инженеры и служащие хорошо одеваются и сидят у себя в кабинетах, подальше от грязных шахт. Однажды, вскоре после того, как я приехал в Кочкар, к нам на рудник прибыла на практику группа из двухсот студентов, в большинстве своем они только начали обучение в университете. Трест «Главзолото» в спешном порядке организовал специальные учебные заведения для подготовки пополнения горных инженеров, а несколько уже существовавших горных академий быстро расширялось, чтобы обеспечить растущую необходимость в техническом персонале.

Проходя по руднику, я увидел группу молодых коммунистов с блокнотами и карандашами, делающих зарисовки техники. Я собрал нескольких из них вокруг себя и предложил сразу же приступить к работе в шахте. Я сказал им, что, выполняя различные операции, они приобретут знания значительно быстрее, чем любым другим способом, и впоследствии смогут легче обучать рабочих.

Они возмутились и сказали мне, что учатся на инженеров, а не на рабочих. Я решил настоять на своем и распорядился, чтобы их не допускали на рудник, если они не будут следовать моим указаниям. Некоторые попытались протестовать; они требовали объяснений, с какой стати иностранец запрещает советским гражданам находиться на территории их собственности, и даже обратились в свои институты за помощью.

К счастью для моего престижа, власти поддержали меня и приказали студентам поступать так, как я предложил. Если молодые люди и уступили поначалу с большой неохотой, впоследствии они приняли мою точку зрения. Через несколько недель меня посетила делегация и поблагодарила от имени группы за то, что показал им, как извлечь максимум пользы при ограниченном времени пребывания в шахте.

Этот инцидент пролил свет на удивление Серебровского на Аляске, когда он встретил главного управляющего крупнейшим золотодобывающим рудником выходящим из туннеля в рабочей одежде и садящимся обедать вместе с шахтерами. Я видел, что русские, даже при советской системе, еще далеки от наших американских форм промышленной демократии. Все так и остается; хотя, должен сказать, власти пытаются разрушить кастовые границы между простыми рабочими и так называемыми специалистами.

Примерно в то же время произошел еще один эпизод, который ускорил мое изучение русского языка. Переводчица моей жены, молодая коммунистка из Свердловска, была очень амбициозна и не удовлетворялась тем, что давала указания кухарке о том, что нам приготовить. Она просила меня позволить ей переводить технические материалы в конторе. Однажды, когда мой переводчик куда-то уехал, я позволил девушке мне помочь.

Среди наших самых ценных механизмов тогда был американский бурозаправочный станок. К сожалению, однако, оригинальные штампы были утрачены, а заменители местного производства оказались неудовлетворительными, поэтому я написал телеграмму в Москву: «Sent me some American wet dollies an dies» – «Пришлите американских штампов и матриц» – и передал девушке, чтобы она перевела ее на русский язык.

Примерно через час мой кабинет неожиданно наполнился толпой встревоженных мужчин, включая телеграфиста, нескольких инженеров и управляющих персоналом шахт. Они сдерживали усмешки, по всей видимости не желая ранить мои чувства, и наконец один из них решился сказать, что я отправил в Москву очень странную телеграмму.

Я ответил, что в телеграмме не было ничего особенного, просто заказал необходимые детали для бурозаправочного станка. В глазах всех присутствующих появился радостный огонек, и телеграфист выбежал из комнаты. Моя амбициозная переводчица, как оказалось, превратила мою телеграмму в следующее русское послание: «Куколка американца обмочилась и умерла».

Я уже упоминал, как пытался в Москве получить сметы затрат для Кочкарского рудника, и молодой немецкий экономист, работающий на золотопромышленный трест, объяснял, что при советской системе нет никакой необходимости обращать внимание на затраты, потому что низкие затраты на одном руднике компенсируют высокие затраты на другом. Теория этого молодого человека, похоже, преобладала среди коммунистов в то время, но, разумеется, для меня была неприемлема. Я очень хорошо знал, что невозможно контролировать группу шахт, не обращая самого пристального внимания на издержки производства, затраты на рабочую силу и тому подобное, и не видел никакой разницы, находится рудник в России или на Аляске.

Как только познакомился с шахтами в Кочкаре, я стал копаться в цифрах выработки на одного человека и подобной информации и не без труда обнаружил, что производительность на человека в день составляет менее одной десятой части выработки американского рабочего на аляскинских шахтах. Даже с учетом неопытности и недостаточной подготовки российских шахтеров несоответствие было слишком велико и показывало, что сами методы производства имели серьезные недостатки.

Обдумав этот вопрос, я пришел к определенным выводам. Затем попросил коммуниста – управляющего рудника собрать русский административный персонал, включая инженеров, и представил им свои выкладки.

– Как я понимаю, проблема в том, что все ваши люди на повременной оплате, – сказал я. – По этой причине они вырабатывают только необходимый минимум. Им нужен стимул, чтобы они работали усерднее. Предлагаю ввести сдельную оплату или премии, а также предусмотреть возможность подрядной работы.

Мои предложения были встречены испуганным молчанием, и управляющий немедленно сменил тему. Один дружески настроенный инженер позже посоветовал мне больше не упоминать об этом предложении, потому что они расходятся с коммунистическими идеями и могут навлечь на меня неприятности.

Именно с такими проблемами сталкивались инженеры в Советской России в 1928 году. Коммунисты полностью контролировали ситуацию, как делают это до сих пор, но в то время они были еще более связаны своими фантастическими идеями, вроде той, о которой я упомянул. С годами они неохотно отказывались от своих фетишей, когда становилось ясно, что в них нет никакого смысла.

Сейчас, оглядываясь назад, трудно поверить, какие грандиозные изменения произошли в советской промышленности с тех пор, как я начал работу в России в 1928 году. Когда-то коммунисты не признавали сдельную работу, подряды и калькуляцию стоимости, а в последние годы все это стало неотъемлемой характеристикой их промышленной системы.