Стань моей звездой

Интересно, удастся вообще послушать, что они играют? А то те, кто раньше косил под растаманов, выдавал не регги, а какой-то особенно паршивый шансон. Если и эти ребята из таких – их даже на съемках отборочных можно не увидеть. Хотя, они яркие. На них хоть зрители поржать могут.

– Пацаны, покурить не найдется? – добродушно спрашивает Валерон, останавливаясь напротив парня с дредами. Тот зыркает на него снисходительно.

– Это ты из-за одной паршивой сигареты со своего конца очереди к нам перся? Да еще не один, а с подругой?

– Ну почему сразу из-за паршивой? – Валерон тут же делает заискивающую моську. – Может, я заранее вижу, что лучше, чем у вас, тут ни у кого покурить не найдется…

– Слышь, медведь, вали отсюда, – парень в полосатой рубахе одним резким движением оказывается на пятках, – мы тут со вчера ночевали не для того, чтобы всякие деревенщины к нам примазаться пытались. Хрен тебе, а не наше место в очереди, понял?

Вот тут и мое время приходит. Я высовываюсь из-за широкой Валерийской спины, делаю огромные обаятельные глазки – я умею, и выдаю.

– А как ночевали? Как туристы, в палатках?

– А еще-то как, епт? Ночью дождь, между прочим, хреначил.

“Полосатый” косится на меня как на блаженную – ну и пусть косится. Самое главное – я выиграла. И имею полное право с разбега заскочить на широкую Валеркину спину и сжать бока коленями.

– Н-но, поехали!

– Да тьфу на тебя, Гайка, – ворчит наш с Евкой любимый громила, но свое поражение принимает героически. Подкидывает меня повыше и тащит обратно. Вдоль всей этой длинной, охреневшей от такого спектакля очереди-шеренги.

– Интересно, если они тут ночевали, почему все еще не зарегались? – озадачиваюсь я, когда Валерка дотаскивает меня до нашего места, которое бдительно охраняет Евка.

– А я почем знаю? – Валерман скидывает меня со спины и начинает растирать поясницу. – А ты чего такая тяжелая-то? Вес набрала, что ли?

Ну и что ему отвечать на такие хамские намеки?

Только средний палец под нос и сунуть.

Ответ же на мой вопрос мы тоже получаем довольно скоро. Когда на огромной парковке у концерт-холла в сопровождении двух черных машин с мигалками появляется розовый мерседес.

– Это еще кто? – Евка аж на цыпочках приподнимается, чтобы разглядеть, кто из того мерседеса выйдет.

– Какая-то папочкина дочка, – мрачно резюмирует Валерыч. И оказывается абсолютно прав.

Из мерседеса выходит длинноногая копия куклы барби в розовом пиджачке и короткой розовой юбочке. Делает “щелк” наманикюренными пальчиками – и её тут же окружают четыре амбала шкафоподобного вида.

И вот эта вот процессия прямым ходом шагает в сторону очереди. Пискнувшего что-то про “мы все тут ждем” парня, что успел встать за нами, один из амбалов грубо пихает в грудь.

“Дива” же даже не оглядывается на него. Так и шагает со сладкой полуулыбочкой на лице. В один только момент снисходительно спускает с носа белые очочки и окатывает толпу вокруг себя презрительным взглядом.

И тут я её узнаю. Хотя в лицо никогда не знала.

Но именно эта фифа чаще всего мелькала на селфи великолепной жизни Демьяна Разина. И я нарочно не стала искать её имя, потому что это означало бы, что я уже стала личным сталкером Разина. А он этого меньше всего заслуживал.

Вот значит, на кого он променял меня?

Хотя, конечно, понятно, что вряд ли с этой “дивой” он “просто дружил”, как это было со мной. Он же взрослый уже мальчик, у него потребности. Все вроде понятно.

Но мерзотный привкус на языке снова портит мне настроение.

Глава 2

– Главное – хотя бы сегодня зарегаться, – оптимистичный настрой Валермана портится от часа к часу. Та розовая фифа кстати – вошла в толпу словно нож в масло, и где-то через полчаса вышла сияющая белоснежной улыбкой, как у акулы.

И ежу было ясно, что её прослушали без очереди.

Этому же ежу было так же очевидно, что вот уж её-то точно пропустят на конкурсную часть шоу.

Барби встретили дружным осуждающим воем и освистаньем, но “дива” не повела и бровкой. Зато её амбалы синхронно замахнулись в разные стороны – и коридор, их пропускающий, расширился вдвое.

Время шло. Очередь двигалась медленно, но точно быстрее, чем шли прослушивания. Два раза за час из концерт-холла выходили бледные и растерянные группы и одиночки. Кто-то шел бодро, помахивая снятыми галстуками и блестящими кепками. Кто-то плелся настолько раздавленный и никакой – что к нему не подскакивала даже толпа гипертревожников с их вечной кучей вопросов.

Мы решили сидеть на пятой точке ровно и никого лишний раз ни о чем не спрашивать.

Важно – лишь наше выступление. На нем надо сосредоточиться. Даже если оно случится через неделю.

Еще пару раз приезжали машины “папиных дочек и сыночков”.

Их всегда провожали свистом и взглядами сдержанной ненависти. Половине местных ребят ради покупки приличной аппаратуры и инструментов пришлось брать кредиты на себя или на родню. Вторая половина – пахала как скаженная на трех работах, несколько лет подряд.

А эти – просто родились с золотой ложкой во рту. И этого оказалось достаточно, чтобы плевать на весь остальной мир с высокой колокольни.

Ведь это только в сказках принц может подружиться с нищим. Я это знаю как никто.

Демьян Разин рос в одном доме со мной, ходил в одну музыкалку, и даже в одну школу. Было ли странно, что мы дружили?

А если учесть, что даже балконы наших квартир были напротив друг друга? Настолько близко, что мы лазали друг к другу, вопреки воплям обеспокоенных мамочек. Ну и что, что четвертый этаж? Тут же всего делов, полшага шагнуть с одной плиты на другую.

И да, конечно, когда его папаша, который пять лет подносил режиссеру кофе и следил за его расписанием, внезапно получил назначение уже на режиссерскую роль – я радовалась за семью лучшего друга, который гордо именовал меня младшей сестрой.

И радовалась, когда фильм, снятый дядей Степаном, внезапно выстрелил в кинопрокате. Мы с мамой трижды на него ходили. Даже не только потому что надо поддержать соседей – а просто потому что правда понравилось.

Вот только именно тот момент и стал переломным.

Сначала нашу семью перестали звать в гости на все праздники, которые раньше мы праздновали только вместе.

Потом дядя Степан перестал здороваться с моим отцом и всегда снисходительно поглядывал на папин опель, стоящий рядом с его мерседесом.

Мы с Демом смотрели на это с удивлением. Клялись друг другу, что так никогда не будем себя вести. Ведь у нас все общее – музыка, мечты, даже песни мы писали вместе…

Казалось, так и будет.

Даже когда погибла мать Дема. И он сбегал из их квартиры и ночевал у меня на надувном матрасе, потому что ему повсюду мерещилась тень матери, а отец – просто беспробудно пил две недели после её похорон.

Даже потом, когда они вкатили за бесценок свою квартиру, соседнюю с нашей, Демон все еще пытался держать данное им слово.

Приезжал в наш гараж со своих пафосных Патриков.

Пел со мной наши песни.

Корректировал мои сольные партии и слушал критику своих.

И давал клятвы, которые не собирался исполнять.

У меня было всего одно выступление.

Дем не был постоянным членом нашей группы, и когда Евка, тогда еще вторая гитара, принесла нам весть о том, что нас приглашают поиграть в рокерском баре, “даже за деньги”, только прям сегодня – конечно, мы не стали ждать Демона. Тем более, что трубку он не брал, и в мессенджерах целый день не отвечал.

Мне говорили – я пела тем вечером как никогда. Мне говорили, что гитарное соло вышло реально эффектным, гораздо круче, чем на репетициях.

Я же с того вечера запомнила совсем другое.

Кучу пропущенных от Демона, которые я обнаружила уже потом, когда сидела в гримерке. Как вышла со служебного крыльца, чтоб ему перезвонить в тишине, подальше от восторженного гвалта ребят, переполненных эйфорией.

Высокую тень, которую я заметила только краем глаза, пока слушала гудки в трубке. А дальше – только рваные отрывки.

Сильные руки на моих плечах…

Жаркое дыхание над ухом…

Пронзительную боль в горле…

Блестящий кривой нож… Сначала такой чистый… Потом в моей крови…

Лежащий прямо у моего лица…

Ужасно-твердый асфальт под лопатками…

И ноги в ядовито-зеленых закапанных кровью кроссовках, стремительно удаляющиеся во тьму…

– Эй, Гай, ты чего?

Евка осторожно трогает меня за локоть и я вздрагиваю, выныривая из воспоминаний. Во рту – железистый вкус – я растеребила пирсинг до крови. А пальцы – просто прилипли к длинному шраму на шее. Одному из трех.

Врачи говорили – мне повезло.

Но врачи-то существуют в своих координатах – жизнь сохранила, значит, повезло.

А то, что петь больше никогда не смогу, – это мелочь. Придурь девчонки, не понимающей ценность жизни в своих жилах.

– Ты бледная как смерть, – озабоченно продолжает Евка, и я поневоле улыбаюсь. Евка – она же шило нашей группы. Реально младшая сестренка, которая всегда теребит тебя и лупит глаза с вопросом: “А ты почему плачешь?”

– Извини, накатило, – говорю сипло и прокашливаюсь, прочищая горло, – насмотрелась на этих “золотых деточек”, вспомнила про Разина…

– Гаечка, – у Евки складывается такое лицо, будто она прям сейчас разревется, и подруга обнимает меня со всем своим теплом, – не надо это вспоминать. Все у нас сейчас хорошо. И ты у нас – самая лучшая, самая любимая.

– Говоришь прям как мой психотерапевт, – ворчу, но подружку не отталкиваю. Если бы не она с Валерманом – я бы, наверно, хорошо не кончила. Повесилась бы где-нибудь за гаражами или из окна вышла…

Но точно не стояла бы сейчас здесь, в ожидании регистрации на кастинг на супер-крутое музыкальное телешоу.

– Так, отставить сопли, – рявкает Валерыч над нашими головами, – наша очередь подошла. Быстро в здание, пока никакие ушлепки вперед нас не пролезли.

И он прав. Когда ты оказываешься близко к зданию – становишься свидетелем чуть ли не голодных игр. Те, кто стоят позади тебя – на все готовы, лишь бы попасть внутрь концерт-холла быстрее тебя.

Но у нас есть Валерман со здоровыми кулаками, а мы с Евкой – истинные дочки улиц глубокого подмосковья. Умеем и пинаться, и шипеть, и бить локтем прицельно в печень. Так что шакалы уже готовые к броску в сторону стеклянных дверей, отшатываются назад стоит только нам оглянуться.

То-то же, паразиты. Сидеть. Ждите своей очереди!