– Иди сюда, глупыха, дай погрею, – Песий Холод как преданная собака забрался ко мне на руки и заглянул прямо в сердце черными бездонными глазами. – Спи.
И я уснула.
Когда я очнулась, полулежа на поваленном стволе, солнце стояло уже высоко. До верхушки холма было рукой подать. Моих новых знакомых рядом не было. Перепачканная в чернике белая коробочка лета стояла на земле рядом со мной. Из интереса я забралась на верхушку холма и осмотрелась вокруг. Я увидела холмы вокруг, смереки, низину и речку глазами стрекозы, облетев все кругом; я услышала шум леса и плесканье воды как если бы была одуванчиком, растущим на обрыве; я почуяла запах хвои, сонный аромат травы, кислый дух человеческих домов, как если бы была волком. Теперь я знала это место, а оно знало меня. Ну что же, я скатилась с горки, провела еще один разорительный рейд в черничных зарослях, нашла источник с рыжей, будто ржавой водой и даже немножко из него попила. Затем скрутила лето на единичку, отмылась дома в душе, выбросила безнадежно убитое платье и уснула, сидя в кресле.
Никуда не спеша, я потратила пару дней на минимальном лете, приводя в порядок прическу и маникюр. Я читала пятый том А. П. Чехова из полного собрания сочинений в 15 томах и жевала розовые помидоры, посыпанные крупной морской солью. Собравшись с мыслями и чувствами, ветрами в теле и солнцем в животе, я выкрутила лето на девятку…
И оказалась там, где так хотела. Душная Барселона проявилась из ниоткуда, и Саграда Фамилия, величественная, колоссальная, страстная, нависла надо мной. Она была настолько невероятна, и над ней было такое синее небо, что я ахнула.
– Гауди говорил, что нигде в природе нет прямых линий, – указывая на собор, обратился ко мне какой-то мужчина.
– Святая правда, – согласилась я, мимолетно осознавая, что полностью поняла его речь, – но, по словам Гауди, разве не свет создает рельеф?
– Идем, покажу тебе фасад Рождества, – улыбнулся незнакомец и, ухватив меня за руку, потащил за собой.
Я его рассмотрела. Среднего возраста, спортивная фигура, аккуратно подстриженная борода, черные волосы, едва тронутые сединой, белоснежная улыбка. Нет даже намека на обручальное кольцо. Словом, из той категории мужчин, к которым я гипотетически готова прыгнуть в койку. Чисто для демонстрации намерений, даже если меня из койки выгонят.
Или даже если не выгонят.
– Посмотри, какая поэзия, – мой попутчик лучезарно улыбнулся всем сердцем и сделал широкий жест рукой. Кружевной, укоризный, изящный и массивный одновременно, собор пугал и привлекал одновременно. На миг все исчезло, и я убедилась в правоте своей давней догадки: стены собора дышали. Он был живым, сонным, древним драконом, мудрым ящером, бесформенным абсолютом, в котором люди продели массу отверстий, дверей, окошечек; потолки с тысячей пор-окон вдыхали прозрачный воздух и выдыхали цветной. Ящер спал; за последние сто тридцать лет он привык к тому, что его постоянно достраивают.
– Что мне делать? – спросила я.
– Жить, – ответила Дева Мария с портала Надежды.
И я обернулась к новому знакомому. Мы стоптали сотню туфель, гуляя по Барселоне. Мы съели тонны мороженого, сожгли город дотла и станцевали танго на его пепелище. Мы заблудились в игрушечном парке Гуэль и двое суток прятались в искусственном гроте. А в Готическом квартале я долго обороняла свою честь бронзовым канделябром. Мой визави морщился:
– Милая, если ты будешь честной, то будешь невыносимо скучной. Не надо так, – и, не выдержав напряжения, он расстегнул пару верхних пуговиц своей рубашки. Это решило все дело.
Впрочем, были и свои сложности. Я – жаворонок.
– Нет, еще полчасика, – прячась от яркого солнца, он натягивал покрывало на голову. – Я кубинец, у нас не принято вставать в такую рань.
– Свинья! – грязно ругалась я, переворачивая початую ночью бутылку рома.
Я сбегала от него на другой конец города, босая, со спутанными волосами и, громко ругаясь, требовала у прохожих помощи и расческу – потому что мой мужчина, монстр и чудовище, совершенно меня не ценит. Меня!
Конечно, мы мирились спустя пять минут, а затем снова ссорились, били посуду в лавках, кричали и безумно махали руками, но спустя минуту страстно целовались. Он опять рассказывал, как на его родине сперва строили коммунизм, а затем разочаровались и вернулись к половой жизни. Лето несло нас двоих на своих волнах, следуя сердцу. Незнакомцы по всему миру, глядя на нас, смахивали слезы радости и тихо завидовали счастью.
– Считается, что у Будды все пальцы ног были одинаковой длины, – поясняла я возле отпечатка ступни бхагавана. – А еще во всей Вселенной есть всего пять подлинных отпечатков ступни! Это тайцы так думают.
– Невероятно, – широко улыбался он и скользил длинными пальцами мне под юбку.
– Что такое любовь? – спросила я его, когда мы гуляли по джунглям.
– Это ежедневный выбор, – не задумываясь, почти механически ответил он. Где-то жутким голосом заорала птица. Это было неромантично.
– Смотри, они светятся! – я так восторженно пищала, любуясь светящимися водорослями на Мальдивах, что распугала несколько влюбленных парочек вокруг. Он же бросил безразличный взгляд на переливающиеся волны, в которых жили тысячи и тысячи звезд.
– Это всего лишь водоросли или кто там светится, – равнодушно отметил он и лизнул мне ухо.
– Боже, как красиво! Гляди – это ведь Голубая Дыра! – я так верещала, что чуть не выпала из кабины вертолета.
– Ничего особого, – и он оставил мне засос на шее. – Не вывались гляди, тут глубоко и я за тобой не полезу.
– Прокати меня! – закричала я, запрыгнув на качели в Эквадоре.
– Конечно, золото мое, – сверкнул улыбкой он, и перед моими глазами замелькала зелень, горы, ущелье, вулкан, и вода внутри меня перестала быть опорой, и воздух просочился через каждую пору тела, когда вдруг я поняла, что это – качели на краю Земли. Дальше только конец света. И я увидела его, свой личный конец света, спускаясь с винтовой лестницы в итальянской траттории. Мой мужчина держал за руку молодую девушку, почти ребенка. Он сидел ко мне спиной и не мог меня видеть.
Я замерла, я умерла в этот момент, и птицы улетели навсегда из моего сердца.
Он погладил ее коленку, и я хотела убить его, ее, людей со стеклянными глазами за соседним столиком, толстую официантку и кота с коротким хвостом и человеческими глазами. Я закричала, но воздух вокруг меня оставался неподвижным, вязким, густым и горячим, одинаково бездушным снаружи и внутри легких.
Любовь – это ежедневный выбор. И не всегда в твою пользу.
Глотая слезы, я выкрутила лето на двойку.
Пять дней я не выходила из комнаты, ревела в унисон жутким ливням за окном, завывала в такт ветрам и урагану. Я заливалась слезами и ненавистным ромом в отеле в Гаване, пять дней слушая записи одной певицы-лесбиянки и исповедуясь подушке. Уже к третьему дню подушка вполне разделила мое несчастье и плакала, как ребенок. Наш душещипательный вой чуть не довел до нервного срыва хозяина, и почтенный дон Перейро, проливая слезы, умолял меня из-за двери покинуть его гостеприимный отель: у сеньориты с первого этажа случился понос на нервной почве, все жильцы погрузились в депрессию, а на пластиковых наличниках из-за сырости, которую я развела, уже появилась черная плесень. Хозяин рыдал, извинялся, умолял и клялся, что станет вегетарианцем. Я всхлипывала и шмыргала носом, сидя на кровати с пустой бутылкой рома в руках, когда ко мне вдруг вернулось здравомыслие.