Девушка по соседству

Глава пятая

Я так никогда и не узнал, какая кошка пробежала между Рут и моей матерью, но что-то такое случилось, когда мне было лет восемь-девять.

Прежде, задолго до того, как появились Мег и Сьюзан, я частенько ночевал у них, с Донни, Вилли и Вуфером на двойном комплекте двухъярусной кровати в их спальне. У Вилли была привычка запрыгивать на свою кровать, и за эти годы он переломал несколько коек. Вилли всегда на что-нибудь бросался. Рут рассказывала, что, когда ему было два или три года, он вдрабадан разнес свою детскую кроватку. Все кухонные стулья шатались из-за его прыжков. Но кровати в спальне были покрепче. Они пока держались.

Но с тех пор, как что-то произошло между Рут и моей мамой, мне разрешали ночевать у Чандлеров не слишком часто.

Я помню эти ранние ночи, когда мы были еще совсем детьми. Мы заливались смехом в темноте, шептались, похихикивали, плевали с верхних ярусов на тех, кто лежал внизу, а потом приходила Рут, орала на нас – и мы засыпали.

Из всех ночей мне больше всего нравились ночи во время карнавала. Через открытое окно, выходившее на игровую площадку, слышны были музыка парового органа, крики, визг и скрежет оборудования аттракционов.

Небо становилось красно-оранжевым, таким, словно где-то бушевал лесной пожар, оно было расцвечено яркими красными и синими лампочками, а за деревьями, скрытый от нас, крутился «Осьминог».

Мы знали, что там происходило, – ведь мы только что вернулись оттуда, и руки еще были липкими от сахарной ваты. Словно бы некое таинство: лежать и вслушиваться во все это, через час-два-три после отбоя, молча, завидуя взрослым и подросткам, представляя себе страх и восторг на больших аттракционах, куда нас, малышню, еще не пускали и откуда неслись все эти крики испуганного восторга. И так до тех пор, пока огни не начинали гаснуть, а крики не сменялись смехом людей, возвращавшихся к своим машинам, припаркованным вдоль нашего квартала.

Я поклялся, что, когда подрасту, буду уходить с аттракционов последним.

* * *

А пока я стоял один у киоска с закусками, доедая свой третий хот-дог за вечер и размышляя, чем бы мне, черт дери, заняться.

Я прокатился на всех аттракционах, каких хотел. Проиграл деньги в каждой игре, которые только предлагал карнавал, в том числе и на «Колесе фортуны», и все, что у меня сейчас было, – махонький керамический пудель, которого мама сунула мне в карман, чтобы было что показать.

Я съел засахаренное яблоко, мороженое и ломтик пиццы.

Я таскался с Кенни и Малькольмом, пока Малькольму не осточертел «Пикирующий бомбардировщик», а потом с Тони и Лу Марино, а также с Линдой и Бетти Мартин, пока они не ушли домой. Было весело, но я остался один. Было десять часов.

Значит, оставалось еще два.

До этого я заметил Вуфера. Но Донни и Вилли-младший так и не появились. Ни Рут, ни Мег, ни Сьюзан. Что было странно, потому что Рут всегда была заядлым любителем карнавалов. Я раздумывал, не перейти ли мне улицу и не посмотреть ли, в чем там дело, но тем самым я бы признал, что заскучал, а к этому я еще не был готов.

Я решил немного подождать.

Через десять минут появилась Мег.

Я попытал счастья на номере 7 и на «красном», подумал, хочу ли я еще одно засахаренное яблоко, и тут вдруг увидел, как она медленно идет сквозь толпу, в джинсах и ярко-зеленой блузке – и внезапно вся моя робость исчезла. То, что я перестал робеть, меня удивило. Может быть, я уже был готов к чему угодно. Я дождался своего проигрыша на «красном» и подошел к ней.

И вдруг появилось ощущение, что я чему-то помешал.

Она смотрела на «чертово колесо» как зачарованная, отбрасывая на затылок локон своих длинных рыжих волос. Я заметил, как что-то блеснуло в ее руке.

А вертелось оно с приличной скоростью. Наверху девчонки визжали вовсю.

– Привет, Мег, – сказал я.

Она подняла на меня взгляд, улыбнулась и сказала:

– Привет, Дэвид. – И опять повернулась к колесу. Было очевидно, что она ни разу на нем не каталась. Это читалось по ее взгляду. Я удивился. Что же за жизнь у нее была?

– Классно, а? Оно крутится быстрее, чем почти все остальные.

Она снова посмотрела на меня и взволнованно спросила:

– Правда?

– Быстрее, чем колесо в «Плейлэнде», это уж точно. И быстрее, чем на «Острове Бертама».

– Красота!

Тут не поспоришь. У колеса было гладкое скольжение, что мне всегда нравилось, простота цели и дизайна, которых не хватало страшным аттракционам, типа «американских горок». Я не произнес этого вслух, но мне колесо всегда казалось изящным и романтичным.

– Хочешь попробовать?

Я услышал в собственном голосе чрезмерную заинтересованность и готов был провалиться сквозь землю. Что я делаю? Она, может, на три года старше меня. Я псих, точно.

Я попытался отыграть назад.

Может быть, я ее смутил.

– В смысле, я бы поехал с тобой, если ты хочешь. Если боишься. Я не против.

Она рассмеялась. А у меня возникло такое чувство, словно лезвие ножа убрали от горла.

– Пошли, – сказала она, взяла меня за руку и повела к колесу.

Ничего не соображая, я купил билеты, и мы, войдя в кабинку, сели. Все, что я помню, – это тепло ее ладони и прохладу ночного воздуха, и ее пальцы, тонкие и сильные. Это да еще горящие щеки напомнили мне, что я, всего лишь двенадцатилетний мальчишка, на «чертовом колесе» с почти взрослой женщиной.

И потом возникла та же старая проблема: о чем говорить, пока они загружали остальные кабинки, а мы поднимались наверх? Я решил молчать. Ее это, похоже, устраивало. Ей явно было хорошо. Она сидела, расслабленная и довольная, поглядывая вниз на людей и на весь карнавал, раскинувшийся вокруг нее с вереницей огней и доходящий до самых деревьев у наших домов. Она раскачивала кабинку взад-вперед и мурлыкала какую-то незнакомую мне мелодию. Потом колесо закрутилось, и она засмеялась, а я подумал, что это самые радостные, самые прекрасные звуки из всех слышанных мною, и гордился тем, что пригласил ее, сделал ее счастливой и что она смеялась этим своим заливистым смехом.

Как я уже сказал, колесо вертелось быстро, и на самом верху царила тишина, все шумы остались далеко внизу и были словно запечатаны там, а ты мог погрузиться в них и снова вынырнуть, и шум сразу отступал, и наверху ты словно бы парил в невесомости, овеваемый прохладным ветерком, и хотелось схватиться за перекладину – от страха улететь в черное небо.

Я посмотрел на ее руки, обхватившие перекладину, и тогда заметил кольцо. В лунном свете оно казалось тонким и бледным. И слегка посверкивало.

Я сделал вид, что наслаждаюсь открывшейся внизу панорамой, но наслаждался я ее улыбкой, восторгом в ее глазах и тем, как ветер трепал блузку на ее груди.

Потом наш вагончик достиг вершины, колесо завертелось быстрее, стремительное скольжение было прекрасным и исполненным грации, а я все смотрел на нее, на ее милое лицо, сначала в окружении звезд, а потом на темном фоне школьного здания и бледно-коричневых палаток «Киванис»; ее волосы забрасывало ветром то на затылок, то на лицо, на пылающие щеки, когда мы снова поехали наверх; и я внезапно почувствовал: те два или три года, когда она жила, а я еще нет, были ужасной, непереносимой иронией судьбы, почти проклятьем, и подумал, что это нечестно. Нечестно, что я могу подарить ей лишь поездку на колесе. Как же это несправедливо!

Потом это чувство прошло. Еще один круг завершился, и мы вновь были в самой верхней точке, и оставалось лишь удовольствие смотреть на нее и видеть, какой счастливой и какой живой, настоящей она была.

Ко мне вернулся дар речи:

– Тебе понравилось?

– Боже, да я просто в восторге. Ты меня балуешь, Дэвид.

– Поверить не могу, что ты никогда не каталась на «чертовом колесе».

– Мои родители… Я знаю, что они подумывали о том, чтобы куда-нибудь нас повезти. В парк «Палисейдз» или что-то в этом роде. Но все как-то не складывалось.

– Я слышал… обо всем. Мне очень жаль.

Вот я это и произнес.

Она кивнула.

– Понимаешь, хуже всего скучать по ним. И знать, что они уже никогда не вернутся. Просто знать это. Иногда забываешься, и кажется, будто они в отпуске, и думаешь: ну позвонили хотя бы. Скучаешь по ним. И даже забываешь, что их по-настоящему нет. Забываешь, что последние шесть месяцев вообще были. Ну разве не странно? А потом опомнишься… и сознаешь, что все по-настоящему. Они мне часто снятся. И в моих снах они живые. И все мы счастливы.

Я видел, что на глаза у нее наворачиваются слезы. Потом она улыбнулась и тряхнула головой.

– Лучше не касаться этой темы, – сказала она.

Мы висели на нижней стороне колеса, но еще двигались. Перед нами оставалось всего пять или шесть кабинок. Уже видны были люди, ожидающие своей очереди прокатиться. Заглянув через поручень, я снова увидел колечко Мег. Она перехватила мой взгляд.

– Это обручальное кольцо моей мамы, – сказала она. – Рут не нравится, что я его часто ношу. Но моя мама одобрила бы. Я его не потеряю. Никогда и ни за что.

– Красивое. Даже очень.

Она улыбнулась:

– Лучше, чем мои шрамы?

Я покраснел, но все было в порядке. Она просто подшучивала надо мной.

– Гораздо лучше.

Колесо снова продвинулось вниз. Перед нами оставалось только две кабинки. Время словно перестало существовать, но все равно колесо ехало вниз слишком быстро. Как же я не хотел, чтобы все кончилось!

– И как тебе нравится? – спросил я. – Там, у Чандлеров?

Она пожала плечами:

– Нормально. Но не как дома. Не так, как раньше было. Рут иногда… немного странная. Но вроде хорошая. – Она умолкла и добавила: – А Вуфер слегка чокнутый.

– Это еще мягко сказано.

Мы рассмеялись. Хотя слова Мег насчет Рут меня озадачили. Я припомнил сдержанность и некоторый холодок в ее голосе в тот первый день у речки.

– Посмотрим, – сказал она. – Наверное, нужно время, чтобы привыкнуть, вот и все.

Мы доехали до самого низа, до посадочной платформы. Один из «карни» поднял перекладину и придержал кабинку ногой. Я едва его заметил. Мы вышли.

– Я скажу тебе о том, что мне не нравится, – сказала она.

Мег произнесла это почти шепотом, словно боялась, что кто-то ее услышит и передаст кому-то другому, – а мы с ней как будто были союзниками, ровней или заговорщиками.

Мне это страшно понравилось. Я придвинулся ближе к ней.

– Что? – спросил я.

– Подвал, – сказала она. – Убежище это. Оно мне очень не нравится.

Глава шестая

Я знал, о чем она говорила.

Вилли Чандлер-старший, пока жил здесь, был мастером на все руки.

Умельцем – и чуток параноиком.

И, как я думаю, когда Хрущев заявил Штатам в ООН: «Мы вас похороним!», Вилли-старший буркнул что-то типа «хрен похоронишь» и устроил в своем подвале бомбоубежище.

Это была комната внутри комнаты, восемь на десять футов и шесть в высоту, обустроенная строго по правительственному техническому регламенту. Спускаешься по ступенькам из кухни, проходишь мимо банок с краской, стоящих под лестницей, проходишь сток, потом стиральную машину с сушилкой, сворачиваешь за угол, затем через тяжеленную металлическую дверь с засовами – в своей прежней жизни это была дверь промышленного холодильника для хранения мяса – и оказываешься в бетонной камере, темной и затхлой, где всегда градусов на десять холоднее, чем снаружи.

Не было там ни электрических розеток, ни патронов для лампочек.

Вилли приколотил перекладины к кухонному полу и укрепил их толстенными деревянными балками. Единственное окно, выходившее наружу, он заложил мешками с песком и закрепил изнутри полудюймовой металлической решеткой. Он притащил в убежище все необходимое: огнетушитель, радиоприемник на батарейках, топор, ломик, переносную лампу, аптечку первой помощи и бутыли с водой. Ящики с консервами были составлены рядом с печкой, работавшей на консервированном топливе «Стерно». Стояли они на прочном самодельном столе из крепкого дерева. Здесь были и будильник, и насос для накачивания матрасов, свернутых в углу.

Все это он купил и построил на зарплату молочника.

Наличествовали даже кайло и лопата – чтобы можно было откопаться после взрыва.

Единственное, что Билли не установил из списка правительственных рекомендаций, так это биотуалет.

Они ведь стоили чертовски дорого. И он свалил раньше, чем у него дошли до этого руки.

* * *

Мы играли там иногда, но все же не часто.

Это место пугало нас.

Казалось, что он выстроил здесь камеру – не убежище, чтобы не впустить кого-то снаружи, но темную яму, чтобы держать кого-то внутри.

Располагаясь посередине, убежище каким-то образом накладывало отпечаток на весь подвал. Бывало, сидишь в подвале, потягивая колу и болтая с Рут, пока она стирала белье, – и видишь этот зловещий бункер, его просевшие стены, вечно влажные, в потеках и трещинах. Словно сама стена старела и умирала.

Но иногда мы бегали туда, чтобы попугать друг друга.

Для этого он годился. Пугать друг друга. Для этого, и ни для чего больше.

И мы бегали туда совсем не часто.

Глава седьмая

– Я скажу вам, чего не хватает этому чертову карнавалу. Доброго старого хучи-ку!

Был вечер вторника, второй вечер карнавала, и Рут смотрела телевизор, наблюдая, как шайенна^[7] Боди сотый раз назначают помощником шерифа и как дешевый и трусливый мэр городка цепляет значок помощника к кожаной рубашке индейца. Шайен выглядел гордым и решительным.

Рут – с пивом в одной руке и сигаретой в другой – с усталым видом сидела в большом кресле у камина, вытянув длинные ноги. Она была босой.

Вуфер, сидя на полу, посмотрел на нее:

– А что такое хучи-ку?

– Хучи-ку. Хучи-кучи^[8]. Танцующие девочки. Этого не хватает, и еще цирка уродов. Когда я была маленькой, как ты, было и то и другое. А один раз я видела человека с тремя руками.

Вилли-младший посмотрел на нее:

– Не может быть.

Но было видно, что он просто-таки лопается от любопытства.

– Не спорь с матерью. Видела. Я видела человека с тремя руками. Одна была просто маленькой сосиской и росла вот отсюда.

Она подняла руку и ткнула пальцем в гладко выбритую подмышку.

– Две другие – обычные. Как у вас всех. А еще там была двухголовая корова. Ясное дело, дохлая.

Мы кружком сидели у телевизора: Вуфер на ковре возле Рут, я, Вилли и Донни на диване, а Эдди присел на корточки у самого телевизора, так что Вуферу приходилось изворачиваться, чтобы увидеть хоть что-нибудь из-за его спины.

В такие моменты можно было не опасаться Эдди. У них дома телевизора не было, и здесь он просто прилипал к экрану. А если кто и мог с ним управиться, так это Рут.

– А еще? – спросил Вилли-младший. – Что еще ты видела?

Он провел ладонью по своей белобрысой коротко подстриженной голове. Он всегда так делал. Может, это ему нравилось, но я не мог понять, что за удовольствие поглаживать набриолиненный грязный чубчик.

– В основном всякие уродцы в бутылках. Мертворожденные младенцы. Вы же знаете, что это такое? В формальдегиде. Маленькие сморщенные твари – козлята, кошки. Всякое разное. Это было очень давно. Я всего и не помню. Но был там мужчина весом пять, а то и шесть сотен фунтов. Потребовались бы усилия трех человек, чтобы его на ноги поставить. Жирнее твари я в жизни не видела и видеть не хочу.

Мы засмеялись, представив, как трое мужчин пытаются его приподнять.

Мы все знали, что Рут следит за своим весом.

– Да, скажу я вам, в мое время карнавалы были что надо!

Она вздохнула.

Выражение ее лица делалось спокойным и мечтательным, когда она вспоминала прошлое. Давно ушедшее прошлое. Нет, не до времен Вилли, а до самого ее детства. В такие вот мгновения мне нравилось смотреть на нее. Думаю, всем нам нравилось. Все морщины словно смягчались, и она становилась почти прекрасной.

– Ну что, готовы? – спросил Вуфер. Сегодняшний вечер был для него событием. Еще бы, пойти на карнавал в такой поздний час.

– Еще нет. Допивайте колу и дайте мне прикончить мое пиво.

Она сделала глубокую затяжку, задержала дым в легких и потом резко его выдохнула.

Единственным человеком, который курил так же жадно, как Рут, был отец Эдди. Она наклонила баночку с пивом и отхлебнула из нее.

– Расскажи еще про хучи-ку, – сказал Вилли. Сидя рядом со мной, он наклонился вперед и сидел сгорбившись.

По мере того как Вилли взрослел, его сутулость становилась все более заметной. Рут говорила, что если он продолжит расти и сутулиться в том же темпе, то станет горбуном. Ростом в шесть футов.

– Да, – сказал Вуфер. – На что оно было похоже? Я так и не понял.

Рут рассмеялась.

– Танцующие девушки, я же тебе сказала. Вы что, вообще ничего не знаете? Ну полуголыми танцевали. Некоторые из них.

Она подтянула выцветшее платье до середины бедер, подержала мгновение, потрясла им в нашу сторону и снова опустила.

– Юбки вот до сих пор, – сказала она. – Махонькие лифчики. И всё. Ну иногда рубин в пупке или еще что-то. И небольшие темно-красные круги, нарисованные здесь и здесь.

Она указала на соски и медленно обвела их пальцем. И посмотрела на нас:

– Ну и что вы скажете об этом?

Я почувствовал, что краснею.

Вуфер захохотал.

Вилли и Донни пристально смотрели на нее.

Эдди же не отрывался от телевизора.

Рут рассмеялась:

– Думаю, старые добрые «Киванис» не станут спонсировать такое, а? О нет, только не эти святоши. О черт, а ведь они бы хотели! Они бы еще как хотели! Но у них у всех жены. Проклятые лицемеры.

Она всегда гневно распространялась о «Киванис», или «Ротари»^[9], или о чем угодно в том же роде.

Любые активисты для нее были что ком поперек горла.

Мы к этому уже привыкли.

Она допила пиво и погасила сигарету.

И встала с кресла.

– Допивайте, мальчики, – сказала она. – Пошли. Выметаемся отсюда. Мег? Мег Лафлин!

Рут прошла на кухню и выбросила пустую банку в мусорное ведро.

Внизу в холле открылась дверь, и вышла Мег, сначала как-то опасливо – и я решил, что из-за крика Рут. Потом ее взгляд остановился на мне, и она улыбнулась.

Так вот как они расселились. Мег и Сьюзан в бывшей комнате Рут. Логично, она была меньшей из двух. Но это значило, что сама Рут спит либо на раскладном диване, либо с Донни, Вуфером и Вилли-младшим. Да, интересно, что бы мои родители сказали на этот счет.

– Я иду с мальчиками за мороженым в «Мистере Софти» на ярмарке, Мегги. А ты позаботься о сестре и держись подальше от холодильника. Не хочу, чтобы ты у нас растолстела.

– Да, мэм.

Рут повернулась ко мне:

– Дэвид, – сказала она, – а знаешь, что тебе следует сделать? Пойди-ка поздоровайся с Сьюзан. Ты с ней так и не познакомился. Это некрасиво.

– Конечно.

Мег пошла через холл, я за ней следом.

Их дверь располагалась почти напротив ванной, слева, а комната мальчиков – прямо. Из-за двери слышалась негромкая музыка. Томми Эдвардс пел по радио It’s All In the Game. Мег открыла дверь, и мы вошли в комнату.

* * *

Когда тебе двенадцать, малышня – это малышня, и ничего больше. Ее просто не замечаешь, вот так-то. Они как жуки, или птички, или белки, или чья-то кошка, вышедшая прогуляться, – в общем, часть пейзажа. Если, конечно, это не кто-то типа Вуфера – его попробуй не заметить.

Сьюзан, однако, я заметил с первого мгновения.

Я знал, что девочке на кровати, которая смотрела на меня поверх номера «Screen Stories», девять лет, – Мег мне говорила об этом, – но на вид она казалась гораздо младше. Хорошо, что она лежала под одеялом, так что мне не были видны гипсовые шины на ее ногах. Она и так выглядела очень хрупкой, не говоря уж о ее переломанных костях. Но я не мог не видеть ее запястья и длинные тонкие пальцы, сжимавшие журнал.

Я невольно подумал: «Так вот что авария делает с человеком». За исключением ярко-зеленых глаз, это была почти полная противоположность Мег. Та казалась воплощением здоровья, силы и жизнелюбия, а эта – бледной тенью. Кожа девочки была белоснежной и в свете настольной лампы словно просвечивала насквозь.

Донни говорил, что она до сих пор каждый день пьет таблетки, и жаропонижающее, и антибиотики, но выздоровление все не наступало, и ходить ей до сих пор было больно.

Мне вспомнилась сказка Ганса Христиана Андерсена о маленькой русалочке, чьи ноги тоже причиняли ей боль. На иллюстрации в моей книжке она даже была немного похожа на Сьюзан. Такие же длинные светлые шелковистые волосы, такие же тонкие черты лица, такое же печальное выражение ранимости. Словно Сьюзан тоже выбросило на берег.

– Ты Дэвид? – сказала она.

Я кивнул и поздоровался.

Зеленые глаза пытливо смотрели на меня. Глаза эти были умными. И добрыми. И выглядела она сейчас и младше, и старше своих девяти лет.

– Мег говорит, что ты милый, – сказала она.

Я улыбнулся.

Она задержала на мне взгляд, улыбнулась в ответ и вернулась к своему журналу. По радио Алан Фрид гонял Little Star группы «Элегантс».

Мег наблюдала за всем этим, стоя у двери. И я не знал, что сказать.

Я спустился в холл. Похоже, меня заждались.

Я почувствовал на себе взгляд Рут и опустил глаза.

– Ну вот, – сказала она. – Теперь вы знакомы.