Мне снился сон. В голове возникали бессвязные образы, расплывчатые картины. Девушка в платье из ветра, тихо танцующая босиком на тонком льду… Мужчина, восседающий на троне из огромного бриллианта, сделанного из слез, падающих с ресниц. Два похожих лица, но совершенно разных в то же время… И голоса, голоса, так много голосов, все они кричат, воюют, звон железа, завывание вьюги! Волосы, отражающие свет, поглощающие тьму, синие глаза, смотрящие из-под кровати… А потом я оказался в снегу, мне протягивал руку какой-то силуэт. Мне так хотелось прикоснуться к тем пальцам, но я ужасно боялся зыбучего снега…
Я проснулся. Стало жарко, меня качало. Я подошел к окну, машинально открыл его и только потом вспомнил, где нахожусь. Однако с улицы на меня подул морозный, но не смертельно холодный ветер, а потом все замерло, будто звуки накрыла прозрачным куполом безмолвная ночь. Мне сильно захотелось на воздух, так сильно, что я почти физически ощущал эту растущую в свободе потребность. Я быстро оделся в три слоя и вышел из комнаты.
В гостиной было тихо. Электронные часы, стоявшие на столике, показывали 2:36. Я открыл входную дверь, переступил порог и будто оказался в другом мире. Тишина. Морозец остудил мое разгоряченное лицо, снег скрипел под ногами. Вокруг белизной сияла бескрайняя равнина, уходящая к далекому горизонту, но никогда не догонявшая его. Я поднял глаза к небу и увидел звезды. Они сверкали в безоблачном, бесконечном черном небе, поглощающем любой свет, притягивающем взгляд. Они плясали под северную музыку ночной тишины холода, кружились в шелковом вальсе серебра. Никогда еще мне не было так спокойно. Я улегся на колючее покрывало снега и, свернувшись калачиком, уснул, освещаемый светом звезд, которых принес буран…
Я проснулся от стука в дверь, с трудом разлепил глаза. Комната ярко освещалась лучами зимнего полуденного солнца, зажигающими частички бескрайнего снега. Я чувствовал себя таким разбитым, словно не спал уж тысячу лет. За дверью кто-то ходил, гремя алюминием сковородок. Стук раздался вновь, на этот раз звучал он дольше и радостней, наигрывая какой-то ритм. Это немного разозлило меня, потому что щенячий восторг старика никак не вязался с моим недовольством сегодняшним утром. Я наскоро оделся, умылся и вышел на маленькую кухню. Полкомнаты занимала старинная печка, облепленная черной сажей. У стены стоял крошечный столик, на нем дымилась овсяная каша в сверкающих мисках. Никогда не любил овсянку. В детстве меня пичкали ею на убой, потому что «это полезно, я вырасту сильным, как отец». Да, но с силой воли-то у него было не так хорошо… Иначе он не бросил бы нас с мамой, когда мне было восемь. Короче, каша – это не мое любимое блюдо.
– Доброе утро, – сказал я напевающему что-то старику.
– Доброе, – ответил он, словно довольный кот, – Никогда не знал, что это за мелодия, но она трогает мое сердце… Я называю ее «Танец на паутинке».
– Занятно, – протянул я, ковыряя кашу.
– Ты видел северные звезды ночью?
– Нет, я спал как убитый. Мне только снились сны, но я их не помню.
Старик только улыбнулся. Слишком часто он улыбается, интересно, насколько у него накаченные щеки?
– Посмотри в окно: какая прекрасная погода! Как искрится снег и…
– Там нечего смотреть, – прервал его я.
– Ты хочешь узнать, что было дальше?
– А, Гесна. Ну что ж, скоротаем времечко. Когда я попаду на станцию?
– Скоро, не волнуйся. Зато пока ты не замерзнешь в снегу. Так вот, на чем я остановился?..
* * *
Буран до боли хотел занять трон, ему не терпелось стать царем. Он знал, что народ не знает своего будущего правителя, знал, что не во всем хорош; но Буран также знал, что это – его призвание, и худшего он не достоин. Царевич часто проводил время с отцом, однако же, эти встречи не были встречами родителя и сына: Мороз и Буран общались лишь как учитель и ученик.
И вот наступил день коронации старшего царевича. В замке собралось много людей, и все они были равны, всех сравнял Север. Огромный тронный зал со сводчатыми расписными потолками наполнил шум, цветные одежды, блестящие глаза. Звучало так много голосов, что все они сливались в единый хор, единую песнь живого дыхания. Между рядами улыбающихся взрослых змейкой ныряли шаловливые дети, кричали что-то на своем собственном, не понятном их родителям языке.
Как только на балкон вышел царь Севера, Мороз, кругом все стихло, и даже природа затаила дыхание. На голове у него была высокая корона из серебра снегов, золота солнца и хрусталя ветров. Следом за отцом из дальних комнат дворца выступил Буран, выше Мороза на голову, на лице у него читались решимость и терпимость.
– Этот молодой человек, – произнес царь Севера, и голос его эхом отдавался от каменных стен зала, а внизу стояли люди с поднятыми головами, внимая каждому его слову, – считает, что он достоин Севера и Вас. Он стоит здесь, моя кровь, но заслуживает ли он этой чести? Север молчит, я не слышу его ответа. Его уста заперты, а ключи – у Вас, его детей. Скажите, северяне, станет ли он царем или навеки покинет наш дом?
И бездна голосов раздалась ему в ответ: «Север принимает нового царя!» И, казалось, огни зажглись еще ярче, а небеса окрасились в цвета торжества. Но вдруг среди этих миллионов раздался отрывистый крик: «Север отрекается!» Мороз остолбенел.
– Кто произнес эти слова, выйди на свет и повтори отречение! И тогда мой сын навсегда будет изгнан с Севера, – Мороз склонил голову и покосился на Бурана. Тот стоял прямо, но бледнее обычного, крепко сжав красные губы, широко открыв потемневшие глаза.
В зале, словно спертый воздух, повисла тяжелая тишина. Холод наполнил весь дворец, схватил за горло звездную ночь, проник в сердца северян. Никто не вышел из толпы, никто не повторил своих слов.
– Повтори отречение! – вновь воскликнул царь. И снова тишина, – Что ж, тогда… Приветствуйте нового царя, приветствуй его, Север!
И зал вскричал радостью, заливаясь хохотом стройных звезд. Мороз снял корону, высоко поднял ее над головой, показывая всему миру, небесам, заснеженной земле. Он подошел к сыну, покорно склонившему голову и, надевая ее на Бурана, произнес слова, что в общем хоре голосов были слышны лишь новому царю: «Сам Север произнес отречение. Плохая примета, мой сын».
И всю ночь радовался и плясал народ, всю ночь по Северу гуляли песни, которые разносил ветер. Но ветер нес и плохую весть, которая не достигала человеческого слуха…
И новому царю было не до веселья. Буран вошел в комнату с камином, где обычно собирались царские дети по вечерам, с трудом контролируя свои чувства. Как только за ним закрылась дверь, Гесна кинулась к брату, вся в слезах.
– Я слышала, как свистел отречение ветер, как шептали отречение хлопья снега. Мне очень жаль, брат, я не хочу, чтобы ты покидал нас!..
В дальнем углу сидел Солнце, читая книгу. Услышав слова сестры, он опустил книгу на колени, уставился на брата и замер в изумлении, на лице его плясали огненные тени проснувшегося в камине пламени.
– Прошу тебя, Буран, обратись к народу, ты должен просить его об убежище! – продолжала царевна, обнимая брата. Но Буран оставался глух к ее мольбам, он стоял смирно, как мраморная статуя. Его каменное лицо было непроницаемо, губы превратились в тонкие красные ниточки, а глаза светились яростью.
– Склонитесь, – наконец выдавил он, слова его прозвучали глухо, а затем начали набирать силу, – перед новым царем Севера!
Гесна подняла на брата заплаканные глаза, слабая улыбка пробежала тенью по ее губам, но изумленная радость тут же превратилась в бледный ужас.
– Но… я слышала… значит, ты нарушил волю Севера!
– Склонись, сестра. – Буран зло сверкнул глазами. За окном выла вьюга, растягивая часы на миллионы лет, и легкое сияние сонной луны пыталось пробиться в окно комнаты, сражаясь с ярким теплым светом качающегося огня.
Гесна отступила на шаг, щеки ее блестели от слез. Глаза царевны были широко открыты, вспухли краснотою горя и изумления, и длинные черные ресницы слиплись друг с другом, будто собранные занавеси. Буран все еще смотрел на нее, зло сверкая глазами, но не произнося ни слова. Он ждал. Гесна расправила юбки платья и поклонилась брату, скрывая заплаканное лицо, исказившееся бледностью страха. Она трепетала, как снежинка на ветру, потерявшаяся в неведомых краях. К ней тихо подошел Солнце и взял за руку. Он испытующе взглянул в лицо нового царя и увидел в нем непреклонность, твердость, бушующее пламя. Солнце покорно склонил голову. Воздух в комнате превратился в стекло, через которое было сложно пробиться, вдох и выдох были всего лишь условностью.
– Вы свободны, – отрезал Буран, и словно что-то отпустило туго натянутую холодную пружину, снова можно было дышать. Пересекая комнату, Буран заглянул в потемневшее окно, осаждаемое отчаянной вьюгой.
«Сам Север произнес отречение», – вспомнил он слова отца. А вне стен дворца все так же плясал молитвенный танец ветер, вопрошая о своей судьбе. Буран открыл дальнюю дверь комнаты и вышел в длинный широкий коридор, направляясь в свои покои.
Солнце и Гесна все еще стояли посреди комнаты, остолбеневшие, не способные произнести ни слова. Гесна медленно перевела взгляд на младшего брата, и глаза ее взорвались такой злостью, что она не в силах была ее удержать. Царевна сорвалась с места, и, шелестя юбками, кинулась вон из комнаты. Она торопливо шла по темным коридорам, уставшим от буйства праздничной ночи, тихим и холодным, где, казалось, замерло само время. Наконец девушка добралась до огромного тронного зала, еще недавно сверкавшего золотыми огнями, покрытого серыми тенями ночи теперь. Как только царевна вошла в комнату, на троне у входа увидела своего отца, задумчиво склонившего голову, подпертую рукой, и глядящего куда-то вдаль. На лице его читалась тревога, своим дыханием подчинявшая волю. Мороз был здесь один.