вечерних улиц соул, блюз и вальсы –
в чьём камертоне смогут так они
случайно и красиво отзываться?
Мне столько тишины не взять с собой,
любви и жизни не раздать избыток!
Я знаю место в небе голубом,
где осенью моя душа забыта.
Кто будет знать, что он – всего лишь часть
и капелька из океана жизни;
и с набережных тихих подмечать
волн откровений радужные брызги?
Ведь я – не только я: в глазах его –
или её – таится тот же пламень…
Нет, без меня не будет ничего.
Я – бытия краеугольный камень.
* * *
Она во мне случайной гостьей
дарует небо и покой –
и чуда рассыпает горсти
осенней ветреной рукой.
То в зеркало зимы посмотрит,
то расшалится, как весна…
О жизнь, я на твоих подмостках
умру, любовь испив до дна!
За боль, за слёзы, за мученья,
за одиночество и бред
не прокляну – с благоговеньем
целую твой летящий свет.
Прекрасный лик твой меркнет всуе
порой: так грани бытия
под слоем варварских рисунков
шедевры гения таят.
* * *
Для поцелуев спозаранку
не хватит осени одной.
Нас снег разбудит – словно ангел
из чьих-то белокрылых снов.
И потечёт крахмальной мессой
меж серых обелисков дней,
потом застынет, будто нэцке
на полке в томиках теней…
Вот так опять зима случится
окном распахнутым в любовь,
дрожащей ямкой над ключицей
и неба жилкой голубой.
* * *
Мы в памяти ячейки помещаем
звук музыки и запахи дождя.
Нам осень улыбнётся на прощанье,
Хабаровск мой с любовью обходя.
Когда-нибудь мы выплывем из жизни
на острова голубоглазых дней.
Ты выплакала город до снежинки,
до бирюзовой ленточки своей.
Пусть так нельзя, пусть это очень странно:
огни и вальсы; плечи, смех, заря…
Дай, я тебя тихонько наиграю
на дудочке амурской ноября.
Мы нечто больше неба позабыли –
чем изнутри, любя, озарены.
И словно ангел сломанные крылья,
мы в прозу утра сбрасываем сны.
Ты расскажи, о чём поёт душа, мне
и наготы сияньем удиви.
Пусть нам зима, грустя, не подмешает
в дыханье слов дыханье нелюбви.
* * *
Я встретил Новый Год бомжом,
скитаясь средь толпы народа:
как будто бы в краю чужом –
на родине своей безродной.
Мелькала новь, гремел салют –
и Медный Всадник был усталым.
Бесснежно-тихое "люблю"
с губ ангела на пьедестале
слетело под ноги. Никто
не видел, не был им отмечен…
Я думал: лет так через сто
оденут все тот, подвенечный,
наряд из савана. Уйдут
в иные измеренья, дали,
забыв в космическом бреду,
дышали чем, о чём мечтали.
Другие будут пить, гулять…
Бушуй, натужное веселье! –
с хлопками пробок, чьим-то "****ь"
и взглядом тупо окоселым.
А я?.. Я разве не умру?
Чем я убогих этих лучше?
Духовный, напряжённый труд
даст мне бессмертья звонкий ключик?
А если нет – зачем тогда
порой в предчувствии глубоком
восторг, любовь и красота
мой мир взрывают синеоко?
И кажется: вся эта жизнь –
лишь репетиция, экзамен;
а ты не гость, не пассажир –
но знаешь к солнцу путь, сквозь замять!..
Взметнётся стук колёс: пока!
Снег – словно вечный, чистый разум.
И жизнь загадочно легка,
как неоконченная фраза.
* * *
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Я столько раз его встречал – и всё же
он выпал так по-новому, легко.
И хочется шепнуть от счастья: боже…
Мой первый снег. Коснусь его рукой –
и в сердце оживут немые годы,
когда читал по буквам, ставил "плюс"…
Слетел он вниз, весь белый и свободный,
письмом от неба: я… тебя… люблю.
* * *
Это город, в котором не слышно имён,
только скрипка и ветер.
Чудеса – это я, это ты, это он,
это крылья дождя на рассвете.
Это значит – любить, это значит – гореть!..
обнимая тоской побледневшую землю.
Это значит проснуться с душой в сентябре,
листопад отхлебнувшим как зелье.
И опять в чьих-то тонких как осень руках
этот мир – как волшебная флейта.