Вернее, это был не гром, а я от неожиданности уронил с колена пустое блюдечко. Оно мазнуло по шторке и разбилось на полу вдребезги.
Блямс!
Звук бьющегося фарфора заставил обоих взрослых подпрыгнуть на кровати как ошпаренных.
– Кто там? – спросила тётя Люба и отодвинулась от обмякшего отца, насколько ей позволяли скрученные назад руки.
Как в замедленной съёмке я вылез из-за шторы. Я демаскировался, прятки потеряли смысл. С кровати на меня смотрели два лица. Туповато-пьяное – папино и испуганно-усталое – тёти Любино.
– Я всего-то торт залез сюда поесть! – пояснил я, хотя меня никто не спрашивал.
По-моему, папа даже не въехал, откуда я взялся. На автопилоте он мутно моргнул и сурово погрозил мне пальцем.
– Витал-лий! Закрой дверь с той стороны! В-видишь, Любовь Петровна не одета? Видишь, мы разговариваем?
– Вижу, – грустно сказал я. – Разговариваете. Папа, ты же носишь в кошельке вашу с мамой свадебную фотографию! И ты хотел нас бросить? Из-за тёти Любы? Насовсем?
– Да что ты! – неуверенно промямлил папа и мгновенно притворился спящим.
Я поплёлся к выходу, чувствуя, что сейчас разревусь. Но меня остановили.
– Не уходи, Виталий Ильич! – опомнилась тётя Люба. – На окошке сидел, на нас глядел, ха-ха-ха? Я и не знала! Молодец, настоящий разведчик! Будь умничкой, Виталик, развяжи меня? Ты ж единственный трезвый мужик во всём доме остался! Развяжи старуху.
– Никакая вы не старуха, – сказал я. – Вы красивая, я бы сам на вас женился. И папа вон тоже хотел…
***
Косясь на притихшего папу, я обогнул кровать, и тётя Люба поспешно подставила мне раскалённую голую спину со связанными руками. На её красивой спине нервно подёргивались возбуждённые мышцы и трепетали сочные складки жировой ткани, похожие на непропечённые беляши. От Любови Петровны пахло черносмородиновым ликёром, дождём и крепко просоленным телом. Я распутал ей затёкшие руки. Узел дяди Стаса на пухлых запястьях был несложным, просто сама она его вряд ли достала бы.
Получив свободу, Любовь Петровна как юная девочка вспорхнула с опостылевшей кровати и стала приводить себя в порядок. Зато папа ткнулся носом в покрывало и отключился по-настоящему. Водка его догнала.
– Он правда хотел от нас уйти? – спросил я, кивая на папу.
Тётя Люба поддёрнула сырые лимонадные колготки, расправила юбку и укладывала необъятную грудь в атласный балконет. Словно два переспелых арбуза сорта «рафинад» водрузили на плоские чашечки рыночных весов.
– Было, Виталик, – честно сказала она мне, как взрослому. – Хотел Илья из семьи уйти, да я запретила. Мне чужого не надо. Твой папка парень неплохой, ты на него не обижайся. Получше некоторых. А меня зря шлюхой величают, сам же с окна сегодня видел? Я лежу, а они как мухи липнут! Идут и идут, трое мужиков за вечер! Заманали! У всех шифер полетел, что ли? Один – в Италию звал, другой – чуть не изнасиловал, третий – твой папаша – Евтушенко читал и в любви клялся… Эх, должно быть, сладкая я девка! – невесело рассмеялась она.
– А эти… «интим-фетиш-порно-сессии» у вас с папой тоже были? – напрямик спросил я, не знаю зачем.
– Ха-ха-ха! Ну и Виталик-дознаватель! – кокетливо удивилась тётя Люба. – Запомни на будущее, Виталий Ильич: дамам таких вопросов не задают!
Причесав волнистые волосы маминой щёткой, Любовь Петровна наконец-то уместила свои мега-макро-груди в корсет, как им надлежало, и дружески подмигнула мне.
– Мамке своей о сегодняшнем не болтай, Виталик? Лады? Расслабился твой папа. Это будет наш общий секрет! А я тебе куплю… чего ты хочешь?
***
– Что тут происходит? – вдруг донеслось от дверей.
На пороге спальни стояли мама и дядя Боря, за ними толпились остальные гости – тётя Надя, дядя Гена, тётя Вера, дядя Стас… Все с любопытством пялились на нас с развязанной Любовью Петровной и на отрубившегося в кровати храпящего папу.
– Что происходит? – повторила моя мама.
Она тоже была сильно закосевшая. У неё был день рождения. И на ней было дорогое золотистое платье, с утра подаренное папой.
Я вздохнул, мы с тётей Любой присели у окна и стали собирать осколки блюдечка.
– Ничего, мамочка, всё нормально, – сказал я. – Просто заманали вы…