Китти после сытного и хмельного ужина приняла ванну, такой роскоши она не чувствовала уже почти два года. Тёплая, мыльная вода грела её кожу, она то опускалась с головой под пену, то просто лежала с бокалом вина, покачивая ногами, над округлыми пенными облаками. Закутавшись в халат, она вышла из ванны и увидела, как задумчивый Маунд стоял на балконе, оперившись на кованые перила. Он смотрел в звёздное небо так, будто хотел, что-то разглядеть, не видимое простым людям. В простых брюках и объёмной шерстяной кофте, он был не похож на легендарного полководца, а казался простым человеком, рабочим, сотрудником фирмы или же бизнесменом, но не генералом, покорившим Берк и Гетерский союз.
– О чем задумался, Генерал Маут, – бесшумно войдя на балкон, сказала Китти.
– Ну как ванна? Или есть ещё идеи сбегать искупаться на озеро?
– Я уже много выпила, могу по дури и на озеро побежать.
– Не побежишь. Не отпущу.
Маунд крепкой рукой прижал хрупкую девушку за талию к себе и ткнул пальцем в звёздное небо.
– Давно не видел звёзд, всё как-то пасмурно в последние дни, а в городе так и вовсе небо не видать. А здесь, смотри, миллиарды звёзд.
– Небо, как небо и звезды, как звезды.
– Ничего ты не понимаешь, глупая девчонка, ты глянь, ведь вокруг каждой такой звезды могут крутиться десятки таких планет, как наша. И там тоже могут жить люди, такие как мы с тобой. А мы сидим тут и не знаем ничего о них.
– Так где же нам знать о них? Мы слишком заняты войнами, конфликтами и политикой, как муравьи копошимся в своём муравейнике и не хотим знать ничего и никого кроме себя. Зачем нам Маунд узнавать о новых людях в новых мирах, если мы и на своей-то планетке ужиться не можем? Мы изобретаем ракеты не для того, чтобы лететь к звёздам, а для того, чтобы отправлять на них взрывчатку врагам.
– Может ты и права в чём то. А может и нет.
– Если где-то там в пучине космоса живут люди, надеюсь, они умнее нас и живут в вечном мире, – добавила Китти.
– Если там есть люди, то сомневаюсь, что они живут в вечном мире. Такова людская природа, – ответил Маунд.
Китти уже слишком много выпила, чтобы чувствовать страх и смущение перед Маундом и неплохо парировала его высказывания, но генерал даже не старался, как-то успокаивать её, единственное, что он сказал:
– Китти, кончай разговоры о войне и мире, не для этого я сюда привёз тебя. Я хочу просто провести время в тишине и покое.
– Прости меня, Маунд, я дура, просто я выпила чуть больше вина, чем полагала.
Они вошли в дом и, расположившись у камина, беседовали о всевозможных пустяках, Маунд в основном слушал. Китти же без остановки болтала на разные темы, вспоминала детство, работу в штабе и разные смешные байки, алкоголь стёр звания и субординацию, оставив только мужчину и девушку.
– Маунд, я болтаю как заводная, а ты молчишь, – прервалась она. – Неужели тебе так интересно слушать весь бред, что я тебе рассказываю?
– Интересно.
– Я так мало знаю про тебя. Расскажи хоть что-нибудь.
– Зачем тебе знать обо мне. Я под венец тебя не зову. Да и сама понимаешь, что болтун из меня никудышный.
– Маунд, я знаю своё место. На большее и не претендую. Но ты для меня, как человек загадка. Сын лидера, опытный генерал, победитель многих сражений, умелый стратег. Вдовец, отец двоих сыновей. Вот и все, что я знаю о тебе. Ещё маленько о Мау ты рассказывал в Берке, но не более. Это о тебе знают все. А я? Не знаю даже, почему я тут с тобой сейчас сижу. Ты человек влиятельней, которого только сам Мурзан, ты можешь пальцем щёлкнуть и у тебя в постели будет самая красивая девушка Муринии со стройными ногами, упругой задницей и грудями как арбузы, но рядом сижу почему то я. Хромая девчонка с короткими ногами и довольно посредственной фигурой. Почему?
– Я в постель тебя пока не звал, – сказал он, и губы озарила слабая улыбка.
– А я пока и не соглашалась, – тут же парировала Китти.
– А согласишься, если предложу?
– А ты предложи.
– А если предложу, то ты перестанешь задавать глупые вопросы?
– А ты попробуй.
– А вдруг я тебя разочарую?
– У меня больше шансов тебя разочаровать.
Маунд сначала хотел, что-то сказать, но не сдержался и громко рассмеялся. Китти встала с мягкого кресла, и максимально грациозно подошла к нему, хотя алкоголь и хромота всю походку испортили ещё с первого шага. Встав напротив него она ловко спустила с себя халат и абсолютно обнажённая уселась к нему на колени.
– Ну не такая и посредственная у тебя фигура. Больше прибедняешься.
– Найди своим губам более важное применение, чем разговоры.
Они слились в поцелуе, взяв её на руки Маунд унёс свою странную работницу по направлению спальни. В камине трещали дрова, на столе остывал ужин, за окном сияли звезды.
Сквозь ещё закрытые веки, Китти почувствовала утренний свет, что пробиваясь сквозь лохматые ветви деревьев, вероломно наполнял спальню ярким золотистым свечением. За окном пели птицы, шумели деревья. Звуки были уже довольно непривычны её уху и вызывали некое раздражение. Открыв глаза в голову тут же ударила острая боль, что разливалась по лбу и колола в висках. Вчера видимо было выпито очень много. Под тёплыми одеялами она ощущала свою наготу, и недолго думая вспомнила многое из вчерашнего вечера. Больной мозг тут же начал месить глину из сотен мыслей и домыслов, ей было и стыдно и не очень, поступки её были легкомысленными, но вполне оправданными. К тому же всё произошедшее было не абы с кем, а Маундом Маутом. Приподняв голову над мягкой, пахнущей чистотой и шампунем от её волос, подушкой, она огляделась. Только сейчас можно было разглядеть окружающую её комнату. Было светло и тихо, на столике рядом стояли недопитые бокалы малинового вина, резаные фрукты, чуть заветренные и ломтики сыра. Китти придвинулась к краю, залпом выпила сначала один бокал, следом второй, после чего вновь уткнулась в подушку лицом и погрузилась в сон.
Встала Китти уже ближе к обеду. Собрав волосы в хвост, она накинула на себя заранее приготовленные Маундом вещи, что лежали на стуле и вышла в гостиную. В нос ударил приятный аромат жареного бекона с яйцами, такой знакомый и такой непривычный, будто она вновь оказалась на своей кухне, где всё под рукой и посуда и продукты. Ей казалась невообразимым это совпадение, как Маунд узнал о её любимом выходном блюде по утрам, ведь так не бывает, чтобы совпадали столь редкие вещи, тем более в таких обстоятельствах. Но чуть включив голову, всё тут же встало на свои места, ведь вчера было так много болтовни с её уст, что не исключено, а точнее, несомненно она об этом проболталась. Но, тем не менее, от этого становилось ещё приятней.
– Неужели кто-то проснулся? – обернувшись к ней, сказал Маунд, стоя за кухонной плитой. – Я думал так и не дождусь. Присаживайся, завтракать. А точнее уже обедать.
Китти молча улыбнулась ему в ответ, в голову не лезли никакие подходящие слова. Лишь извинения, сожаления и неловкость.
– Я раньше, когда моя жена была жива, любил по утрам готовить завтраки на всю семью. Такие моменты были редки, но всё же, будучи солдатом от рождения, я всегда просыпался с первыми лучами солнца, а порой и раньше, – неся в руках горячую сковородку с ароматным завтраком к столу, продолжал говорить Маунд. – Ты вчера проговорилась о том, что любила жарить по утрам яйца с беконом, вот я и решил напомнить тебе о том времени. Я повар конечно же не самый лучший, мои кулинарные способности сводятся лишь к простому: картофельные оладьи или на худой конец, полуфабрикаты могу пожарить, но с беконом и яйцами я справиться смог.
Маунд поставил на стол сковороду, там уже лежали ломти свежего хлеба, масло и стакан фруктового сока.
– Твоя жена наверно была хорошим человеком,– вдохнув аромат еды, молвила Китти, подняв взгляд на свежее лицо генерала.
– Она была замечательным человеком, благодаря ей я стал тем, кем стал. Она смогла стерпеть меня и это уже большой героизм.
– Неужели ты так невыносим?
– Скорее мой образ жизни. Я как мой отец, солдат не по профессии, а по рождению, то, что мне дорого всегда было со мной в казармах и в походах, но с ней я научился ценить уют, который она создавала своими руками, день за днём и год за годом. С ней я прожил лучшие годы своей жизни. Никакая победа не сделает меня вновь счастливым, каким я был с ней.
– Что с ней случилось?
– Опухоль мозга, она растаяла на глазах, я уехал в командировку, а по возращению она уже была присмерти, лицо потеряло тот румянец и ту жизнь, что сияла в ней все годы. Я ничего не смог сделать, кроме как быть рядом последние дни. Она угасла моментально, никто из врачей не смог ей помочь. Я похоронил её и остался с детьми. Вот и все.
– Соболезную.
– Уже прошло не мало лет с тех пор, можно уже и не соболезновать. У меня ушло не мало времени, чтобы смириться с этим, но я смирился. Ешь давай, а то остынет.
В неловком молчании Китти принялась за обед, все было также вкусно, как и в те годы, когда она завтракала тихим утром в своём доме. На душе растеклась лёгкость и уверенность тех дней и в мыслях возродились те интерьеры и слабый хрип телевизора, по которому шла какая-то программа утреннего эфира. Все было как тогда, но чувство, что скоро это кончиться, не покидало ни на секунду.
– Маунд, – вновь заговорила Китти. – Я хотела поговорить про вчерашнее…
– А тебе, что-то не понравилось?
– Мне-то всё понравилось.
– Ну вот и не ломай голову. Если все остались довольны, то и нечего переживать.
– Просто это было с моей стороны вульгарно и неправильно.
– Китти, глупая ты моя девчонка, мы живём во времена, когда на фронтах в день гибнут тысячи, рушатся города и границы. А ты о каком-то вечере сожалеешь. Неужели тебе больше не о чём сожалеть?
– Ты прав. Спасибо за завтрак, очень вкусно.
До вечера они были вместе, говорили, смеялись, гуляли по лесу, Китти собирала шишки и кидалась ими в Маунда, тот отвечал тем же. Сидели на лавочке у берега, плавали на лодке к островку, где развели костёр и пили вино. Они оба были счастливы, могли почувствовать себя в эти мгновения простыми людьми, без званий и погон, далёкими от всех обстоятельств и, не связанных какими бы-то ни было обязательствами. Ведь Китти знала, что никогда не станет для Маунда чем-то большим, нежели фронтовой любовницей и в этот момент она поняла, что этот статус её вполне устраивает и желать чего то большего ей не хотелось. Она просто была счастлива в этот миг, а о будущем и думать не хотелось, ведь не было в нём никакой уверенности. Оно могло и не наступить.
Маунд сел напротив костра и долго вглядывался в пляшущие языки пламени, которые с жадностью и треском поедали сыроватые ветки. Китти сидела рядом, закутавшись в тёплую куртку из колючего меха, и смотрела на особняк, отдалённый от них сотней метров гладкой воды. Никогда она ещё не видела природу столь красивой и дружелюбной. Каждая травинка, камень и дерево были к ним дружелюбны, и ни откуда не исходило опасности, ничего не напоминало те страшные дни, когда за каждой глыбой камня или куста могли прятаться враги с гранатой в руке, ничего не напоминало о том бессмысленном ужасе. Всё было идеально, так хотелось остаться здесь навсегда, прожить свою жизнь в этой пучине тишины под защитой колючих сосновых веток, есть по утрам яичницу с беконом и пить вино, на открытом балконе. Не сжиматься при громких звуках, не ожидать внезапной смерти: от пули, осколка или бомбы, а просто сидеть здесь и греть руки об танцующие огоньки пламени, дышать лесным воздухом и спать до обеда.
– Пора собираться, – так ожидаемо и неожиданно сказал Маунд. – Нам пора в часть.
– Я бы осталась здесь навечно.
– Со мной?
– С тобой бы я осталась на две вечности.
– Но у нас с тобой нет и одной.
Они сели в лодку, Маунд грёб вёслами, вода плескалась под каждым взмахом и расходилась кругами. Китти смотрела на него и думала.
«Нет, никогда он не будет человеком, тем человеком с которым бы можно было жить, которого можно было бы любить. Любить его можно, но не мне, я не та, ради которой переворачивают горы, не та, для которой пишут стихи и романы, мне никогда не сочинят песен. Но как же всё-таки с ним хорошо, как спокойно и приятно. Я бы осталась с тобой навечно, но к чему тебе я? Что я могу дать мужчине, кроме пустой болтовни и своего тела? Тело есть у каждого, а болтовня это не гордость, ведь может он хотел тишины, а я ему все уши промозолила своими бестолковыми рассказами. Нет, Китти, ты пустая дура, и пора начинать это понимать».
Лодка причалила к берегу, был чай, горячий и ароматный, сухой разговор напоследок, обещаний никто не давал, все знали свои роли и чётко их исполняли. Уже завтра Маунд будет снова непоколебимым генералом Муринии и будет вести свою армию к победе, а страну к процветанию, а она? А она будет вновь рядовым сотрудником штабного аппарата и затеряется в отчётах, писанине и будет украдкой слышать про себя грязные сплетни, надеяться на ещё одну встречу и на мир, чтобы он взял и наступил, без боёв, смертей и лишений, просто настал, как наступает утро.
Глава 17
Прошло три месяца с тех пор, как последний солдат корпуса Пфлюка покинул руины Брелима. Зима миновала и над изрытой землёй, вновь заиграла весна. Эта весна не принесла радости и облегчение медивским странам, потерпевшим самое сокрушительное поражение в своей истории. Весь Гетерский союз пал под пяту маутовской армии, страны такой теперь не стало. На её растерзанной земле появилось марионеточное государство Гетерия, которое едва занимало половину прежнего союза, весь восток отошёл к Муринии, а юг Вергии. Дарлия объявила о независимости и вступила в союз с Маутом, наспех создав свою армию, которая с гордостью вступила в войну на стороне котивов. По всей Гетерии, словно грибы после дождя, выросли лагеря для пленных и ЦВСНН, медивов, что проявляли хоть малейшее неповиновение, безжалостно пытали и казнили, целая волна прокатилась по оккупированным землям, тысячи были расстреляны, сотни тысяч попали в лагеря. Хегер, не питая к захваченным и долю сострадания, нашёл в них бесплатную, рабскую силу для восстановления руин городов и фабрик. На этих работах ежедневно гибли люди, но это нисколько не смущало муринскую власть, которая чувствовала себя без пяти минут победителями.
Почти сразу после падения Брелима, нашлись среди гетерцев коллаборационисты, которые без зазрения совести встали на путь сотрудничества с захватчиком. Кем-то двигала цель хоть как-то спасти свой народ, брошенный союзниками. Но многие просто спасали свои жизни, превратившись в ручных зверьков, которые за сохранение жизни и власти были готовы служить хоть кому.
А люди тем временем оставались жить, десятки миллионов медивов, те, кто не смог или не успел бежать на запад. Они остались налаживать свою жизнь под пятой новых правителей, которых не любили, но и большой теплоты к фавийцем они также не испытывали, считая их предателями, бросившими их на произвол новой, страшной судьбы. Участь миллионов беженцев также была незавидной, огромные лагеря, в которых царили эпидемии, голод и антисанитария, криминал и беспредел.
Парир, столица Фавийской империи, древняя столица, насчитывающая тысячу лет истории, была теперь почти прифронтовым городом. Там, за лесами и лугами, в ста восьмидесяти километрах на северо-восток, стояли полки муринских солдат, злых, вооружённых и опьянённых победами. Генерал Маут со своими воинами без особых усилий прошёл по западным землям союза, смяв жалкие остатки гетерской армии, и в жестоких приграничных сражениях смог вновь переломить ситуацию на свою сторону. У города Прерий, в одноимённой провинции Фавии, произошло грандиозное сражение между генералами Маутом и Пфлюком, два беспринципных воина и полководца вели тридцатидневную битву за стратегический плацдарм. Пфлюку удалось избежать окружения и спасти армию, но провинцию он потерял и отступил в сторону Парира, заняв в двухстах километрах, от столицы заранее подготовленную линию обороны, которую огромными усилиями и потерями удалось удержать. Вся Фавия обнажила мускулы и усилия, отдав на фронт лучших людей, провизию и ресурсы. Маут был остановлен, но какой ценой. По стране, словно волна, пронеслась масса акций, стачек и восстаний, которые подавлялись с жестокостью, а следом шли аресты, казни, пытки. Следом в деревни пришёл голод, народ в один момент обнищал, деньги заменили карточками, по которым получались товары первой необходимости и скудный паек. Ситуация была крайне тяжёлой и взрывоопасной. Изо всех стран медивской унии стали прибывать войска и добровольцы, Ашабашовский монарх, будучи связанный с Залесом кровным родством, не жалел, ни сил, ни средств, для поддержки брата. Только к началу лета удалось стабилизировать фронт, по линии городов Гровир – Травий – Арт – Горин.
***
По узкой, мощёной брусчаткой, улочке Парира, ехал кортеж из трёх бронированных автомобилей. На чёрных, полированных бортах отражались пейзажи старого города, невысоких каменных зданий в три, пять этажей, с украшенными фасадами, высокими, округлёнными к верху окнами. В салоне, расшитым мягкими кожами и бархатом, в полумраке тонированных стёкол, ехал Пихте Залис. Высокий мужчина семидесяти трёх лет, грузный, но не лишённый мужского обаяния, глубокие морщины вились по его лбу, с щёк спускалась мощная, густая борода, средней длины, аккуратно стриженая. В руке его дымилась толстая сигара, с элитной эмблемой императорского двора. Салон был, словно в тумане, и монарх с ленью втягивал терпкий дымок, смотря на город через бронированное стекло. Времена были неспокойные, империя впала в самый тяжёлый кризис со времён своего образования, в городе словно тараканы, кишили муринские агенты и диверсанты, что уже один раз пытались организовать на него покушение. В тот день он ехал с похорон убитого на фронте генерала Хуна, что являлся его племянником, и в момент проезда заводского общежития из окна прилетел реактивный снаряд, что в клочья разнёс один из автомобилей, где сидела охрана монарха. Император остался жив, диверсантов поймали и публично казнили, отрубив головы на дворцовой площади, но страх остался. Теперь он ездил по городу лишь в бронированных автомобилях и всегда было тайной, в какой из них был монарх, две остальные передвигались пустыми. Кроме диверсантов, хватало и разъярённых горожан, что разочаровались в монархе и пытались всеми способами выразить своё зло, нападая на полицейских, громя пункты выдачи карточек, избивая богатых и расклеивая антиимператорские листовки.
За окошком менялись пейзажи, старый город с его классической архитектурой сменился новым центром, где огромные дома в десятки этажей, упирались шпилями в небо, сверкая зеркальными фасадами. Дороги стали шире и под колёсами зашумел асфальт. Меж домов мелькнула зенитная батарея с длинноствольной пушкой и нарядом солдат у неё, смолящими сигареты, защитная сетка приятно укрывала их от палящего солнца. Хмурые люди шли по своим делам, на их лицах читалась нервозность и страх, каждый военный напоминал им о близком фронте и о приближающейся к их домам войне. На улицах стало много попрошаек, грязных, оборванных женщин со сворой спиногрызов, что на чуть уловимом гетерском диалекте просили монетку или кусок хлеба. Рядом часто сидели безногие, безрукие и изуродованные солдаты гетерской армии, просящие порой лишь выпивки или сигарету, и получая оное, тут же с жадностью выпивали алкоголь словно воду или выкуривали папиросу, смотря на давшего пустыми глазами, в которых отражалась безнадёжность их загубленных судеб.
Городские власти всячески боролись с попрошайками, стараясь не пускать в столицу беженцев с востока, но те всё равно просачивались и вносили в спокойную жизнь горожан страх и опасность.
Дошли до столичных жителей вместе с беженцами и страшные рассказы о войне, про которые молчало радио и телевиденье: о силе маутовской армии, о жестокости их и лагерях, об ужасах ковровых бомбардировок, что ровняли города со всеми оставшимися в них жителях. По городу словно вирус распространялись панические настроения о непобедимости восточных варваров, о программах Хегера по полному истреблению медивов, об геноциде и небывалом оружии врага. Отдельные рассказы были про муринцев, воинов непоколебимых, кровожадных и не страшащихся смерти, которые шли в атаку на пулемёты и безжалостно казнили и пытали пленных. Далеко не всё в этих рассказах было правдой, но всеобщее напряжение и страх приближающегося фронта, вселял в людей недоверие к власти и СМИ, люди больше верили беженцам, чем официальным новостям.
Вскоре начались суды над паникёрами, тех, кто распространяли панику сначала ловили и сажали в тюрьмы, вскоре их начали вешать.
Залес почувствовал, как по машине прилетел какой-то тяжёлый предмет, он отскочил от двери и с дребезгом разлетелся об асфальт, это была бутылка, кто-то кинул её из толпы прохожих. Монарх не обратил на неё внимания, такое было уже не впервой, порой прилетали вещи и по серьёзней. Народ был испуган и зол, боялись они котивов, а злились на собственную власть. Он затянулся сигарой, выдохнул дым кольцами и, достав из внутреннего кармана золотую фляжку, ловко откупорил одной рукой и закинув голову, сделал два больших глотка. Алкоголь давно стал его слабостью, элитный, что стоил невообразимых денег, ароматный и приятный, обжигающий горло и неизменно пьянящий. Теперь, когда дело всей его династии приблизилось вплотную к пропасти, как никогда он нуждался в этом расслабляющем напитке, страх краха западных династий казался ему крахом всего мира, ведь он так привык чувствовать мир в своих руках.
Проезжая по дворцовой площади, он обратил внимание на большой экран, по которому шёл получасовой выпуск новостей, возле которого по обыкновению собирались толпы людей, ждущих вестей с фронта. По телевизору ведущая, красивая блондинка, в строгом костюме, с вырезом, открывающим ложбинку грудей, ухоженная с пухлыми губами, читала текст, что шёл пред её глазами. Пихте не слышал слов, он и так знал, о чем она будет говорить, все тексты и выпуски нынче проходили строжайшую цензуру, и в таких обстоятельствах это было необходимо.
Пухлые губы спокойно доносили, до людских ушей, что на восточном фронте без перемен, враг остановлен, солдаты бодры и полны сил гнать маутовских выродков обратно в Муринию. Идёт передислокация, готовится наступление, в стратегических целях был сдан небольшой город Марле, не представляющий ценности, и не влияющий на положение дел. Потери за последний день были незначительными, враг же понёс ощутимые потери. Каждое слово было преподнесено спокойно и слово это проверили десятки цензоров. Дабы не сказать лишнего. Лишь Залес и немногие в столице, из высших эшелонов власти знали, Марле потерян в результате кровопролитных боёв. Фавийцы отважно бились за каждый дом этого немаленького города, в котором оставались тысячи жителей, но проиграли, оставив за несколько дней только убитыми более пятисот человек, сотни попали в плен. Этого знать Парирцам было ненужно и каждый солдат Фавии, дал клятвенное слово не доносить в письмах домой, даже доли происходящего на фронте. Те, кто проговаривались, попадали в тюрьмы, доходило и до казней.
Водитель, молодой ухоженный юноша, ловко управлялся с рулём, грациозно крутя его, будто касаясь тела девицы. Он был безмерно рад оказаться в тылу, вдали от страха и опасностей. Его отец наверняка был богатым предпринимателем или даже членом влиятельной семьи и наверняка отдал ни одну тысячу золотых, для спокойной службы сына. Парень больше походил на модель из столичных журналов мод, кожа гладкая и ухоженная, ногти подстрижены и обработаны, волосы аккуратно уложены, а сам он благоухал словно цветок в саду, чего нельзя было сказать о его сверстниках в окопах: грязных, голодных и усталых. Вечером он наверняка снимет с себя гладко выглаженный китель, сложит его на полочку, переоденется в модные шмотки и пойдёт в столичный клуб, танцевать с красивыми девчонками из богатых семей. Война, голод и дефицит никак не касалась молодёжи, чьи родители обладали солидными счетами в банках и могли похвастаться принадлежностью к высшему сословию. Мир был не для всех одинаковым, кто-то был от рождения на голову выше остальных.
Кортеж въехал в триумфальную арку, исполинских размеров сооружение у дворца. Её возвели сотню лет назад, по указанию деда Пихте, в честь великой победы Фавии в южной войне, по которой она получила несколько плодородных провинций, с которых теперь собирались обильные урожаи хлеба. Сама по себе арка не была чем-то непревзойдённым, высокое в пять этажей сооружение, из камня с золотистыми и бронзовыми орнаментами, напоминающими о героях войны и об императоре Ягорде. Залесы любили шик и гигантизм, это было у них в крови.
Беззвучно притормозив, автомобили встали у лестницы дворца императорской семьи, сооружения куда больше и красивее, чем арка. Это великолепное строение перестраивалось при каждом императоре и с каждым новым монархом становилось всё выше, краше и богаче. Этот дворец символизировал многовековое правление династии Залесов, был их сердцем и душой.
На лестнице Пихте встретил своего младшего брата, царя Ашабаша Грито Залиса. Они были очень похожи и внешне и сложением, оба рослые и тучные, как две бородатых горы. Грито смолил сигарету, смотря на очередную зенитную батарею, в императорском саду и думал свои думки, не обращая внимание на брата, пока тот не хлопнул его по плечу, они крепко обнялись.
– Давно я тебя не видел, младший, – еле уловимо шевеля губами под густой бородой, сказал Пихте.
– И я рад тебя видеть, старший, не виделись с тобой уже наверное год. Ты не изменился, такой же толстый и остался, – обнажив в улыбке белые зубы, сказал Грито в ответ.
– И это мне говорит тот, кто младше меня на целых десять лет. Я в твои годы ещё мог на охоте кабана загнать и удавить его руками.
– Оставь эти сказки для внуков, я помню тебя десять лет назад. Ты на охоте только пил и по банкам стрелял, кабанов в твоих угодьях к тому же и не водиться. Вот у меня в Ашабаше их вдоволь и я, кстати, ездил пару недель назад пострелять их.
– Если я захочу, то мне привезут любого кабана, уже зажаренного в апельсинах, так что ну твою охоту. Я лучше на рыбалку съездил бы, там тихо и спокойно, и не надо как пёс бегать по оврагам, да и здоровье у меня не то уже.
– Это да, я вот до сих пор не в состоянии выпить залпом пол литра «Дубовой» не закусывая, а ты можешь и пивом запить.
– Зависть, это неподходящее чувство для монарха, – гордо сказал Пихте и вынул из кармана очередную сигару.
– А мы разве не должны идти в тронный зал? – показав на золотые часы, что висели на руке, спросил Грито.
– А что уже все на месте? – не торопясь, прикуривая сигару, ответил он.
– Заседание было назначено на полдень. Уже час пятнадцать. Ты опоздал.
– Это они пришли слишком рано, а монарх никогда не опаздывает, запомни. Пусть погрызутся друг с другом немного, выпустят пар из своих котлов, а потом уж я приду, день сегодня уж больно чудесный, не мешало бы и подышать свежим воздухом. Для ясности ума.
– Все ждут доклада вашего нового советника Гваздаля, «Железного генерала». Ты не посвятил меня в его доклад, что-то серьёзное он скажет?
– Всё впереди брат, не нужно торопить слова и действия. Для всего есть определённые моменты и когда они настанут, то всё узнаешь.
– Брат, как мы это допустили?
– Что именно?
– Маут, этот ублюдок был взращён нами, мы спасли его в самом начале, не дав разгромить катаканцам его и его маленькую страну. Ведь тогда он был на волосок от виселицы, его бы сломили и болтался бы он в петле, не перекрой мы поставки оружия и метала в Катакан.
– Мы не могли позволить объединиться котивам в большое государство, нам нужны были мелкие грызущиеся, словно псины страны, которые не представляли бы нам угрозы.
– Но мы прозевали тот шанс, не увидели в этом заурядном революционере опасности, посчитали его ручной псиной, что будет лаять на поводке. А он заработал в Ульяне себе первый политический капитал и славу, он был для котивов Ульяна героем и спасителем, а мы не придали этому значения. А когда он объявился в Дарлии? Наши родственники вели войну против этих котивских выродков с полуострова, а что мы? Мы дали Мауту собрать в Дарлии армию и разбить наших союзников, наших сородичей медивов. А ведь мы, брат, ему тогда даже помогли! Ещё тогда стало ясно, что он хороший организатор и лидер, а мы вновь не придали этому значения!
– Лесо тогда ослушался наших указаний, ему запрещено было совать свой нос на север, его границы были строго очерчены. Эта война была для него уроком. Ты помнишь, сколько стоило нам усилий, чтобы замирить дарлийских котивов. Миллионы золотых, взятки подкупы и устранения некоторых лишних и мы смогли переманить сочным куском их элиту на свою сторону, прогнав Маута. Именно тогда я думал, что с этим ульянским выскочкой покончено. Он был унижен и бежал из страны, даже Ульян его не принял, а лишь некое Муринское княжество.
– И даже тогда мы были глупцами, не видя в нём истинного врага, мы были заняты делёжкой южных островов, сломили Бартейскую республику и, как псы, не могли определиться, чей капитал будет там хозяйничать. А в это время Маут со своим дружком Хегером, промывали мозги котивом, вбивая в голову великие идеи. Ведь эти проклятые восточные котивы, в своих княжествах и царствах, копошились как псы на помойке, кусаясь и воюя забавы ради сотни лет, не было у них ни страны, ни родины. А мы, гордые, грудь колесом, морда к небу, гуляли по своему западу, словно хозяева мира, не замечая как под нашим носом крепнет сила. Он так быстро объединил восточных котивов, что мы и моргнуть не успели, как Ульян и Вегирия с Швердией присягнули ему на верность. Как мы это упустили, как дали этому безродному выродку поднять свой нос? Почему мы не убили его ещё тогда? В Дарлии? Ну утонул бы его корабль, померли бы с ним десяток другой штатских, никто бы и не вспомнил сейчас про этого выродка, мы делали так и не раз. Мы семья, мы династия, мы должны любой ценой держать свою власть, смерть одного выродка не легла бы на нашу с тобой совесть больше, чем смерть Лесо.
– Лесо был наказан за свою глупость, неосмотрительность. Он был куратором восточного региона, он должен был приглядывать за котивским сбродом, мирить и сорить их. А он? А он погряз в развлечениях, женщинах, пьянках. Я простил его, когда он ввязался вопреки моему слову в Дарлийскую войну, но когда он просрал экспедицию в Муринию, тогда он умер для меня как родственник, будь он мне хоть родной брат, я бы его повесил.