– То ты меня убить пытаешься, – улыбаясь, сказал Чак.
– Пообещай мне, что ты будешь осторожным и разумным, не будешь лесть на рожон и постараешься пережить эту войну.
– Ради ещё одной встречи с тобой, я готов жить. Если вдруг представиться такая возможность, разрешишь мне встретиться с тобой вновь?
– Конечно же, Чак. Только найди меня для начала, на этом бесконечном фронте.
– Я тебя найду.
– Я буду ждать. А теперь мне пора бежать.
– Беги, Китти. Спасибо тебе.
– И тебе спасибо, Чак.
Китти поднялась на ноги, махнула на прощание Чаку рукой и удалилась сквозь ночной полумрак к тарахтящему грузовику.
И в душе его, что-то поменялось в тот момент, ему уже не хотелось поскорее распрощаться со своей никчёмной жизнью, ему хотелось жить, жить ради следующей встречи, любить, хоть и не быть любимым в ответ. Он наклонился к Орену, и тихо сказал.
– Прости меня, друг, ты столько сделал для меня, ты отдал ради меня всё, даже свою драгоценную жизнь, я не заслуживал этого, но я постараюсь не подвести тебя, я постараюсь жить как настоящий человек, а ни как его подобие. Я хотел бы пустить себе пулю в висок, но это было бы предательством, учитывая какую цену ты заплатил за то, чтобы я сейчас жил. Я не подведу тебя, я найду твоих родителей, если не погибну, конечно же, и расскажу им, какой ты был хороший человек. Прости меня друг за всё, и спасибо тебе. Я никогда тебя не забуду, покойся с миром и пусть мир, в который ты попадёшь, будет не таким мерзким, в каком остался я. Прощай.
Чак поцеловал его в лоб и на мгновение сжал его холодную ладонь. После чего резко встал и пошёл к своей роте, которая ждала своего командира.
Глава 16
Мурзан неуверенно шагал по центральной площади Брелима, под ногами хлюпала грязь и бренчали гильзы. Кругом стоял мерзкий смрад, запахи гнили и гари били в нос, и он непроизвольно съёживался, когда дул ветер с братских могил, где уже не первый день хоронили тысячи трупов гетерских солдат. Без почестей и обрядов, а просто сваливали в огромные ямы горы мертвецов, собранных с улиц мёртвого города. Осенний ветер развивал его строгое, военное пальто, веяло прохладой. Но солнце всё же пригревало своими яркими лучами, заставляя, то и дело, распахивать форму, чтобы не вспотеть, на холодном ветру. Кругом кружились репортёры государственных СМИ, пронырливые до красивых кадров, они чуть ли не лёжа, среди мерзкой грязи, фотографировали руины Брелима. Каждый хотел заполучить кадр лидера нации на фоне поверженной столицы врага, но крепкие ребята из охраны, то и дело, грубо отталкивали репортёров, порой обещая сломать им пару другую костей. Но охотников за красивыми фотографиями было не испугать, даже редкими выстрелами в глухих руинах города.
Рядом с Маутом шёл его верный друг и соратник, Селим Хегер, ему было противно находиться в этой дурно пахнущей жиже. Его дорогие кожаные туфли, стали вдвое тяжелей от налипшей на них грязи, сшитые на заказ брюки, по колено посерели и промокли, в обуви неприятно хлюпало. Ему было абсолютно всё равно до этого города, до его символического значения, в этой столь затянувшейся войне. Селим хотел лишь скорее вернуться в штаб, выпить стакан крепкого, и переодевшись в сухое, молча сидеть или даже дремать. Ведь перелёт из столицы был очень утомительным, к тому же, руины Брелима не вселяли в него никаких эмоций, кроме скуки.
Мурзан же напротив, был в приподнятом настроении, он наконец-то видел Брелим поверженным, а медивские элиты униженными и опозоренными. Чуть в стороне шли Маунд, Тарма и ещё порядка десяти высших чинов армии и государства.
– Товарищ Хегер, – обратился Мурзан к другу, – неужели вас не радует этот пейзаж?
– Зловонная помойка. – сухо ответил тот.
– Не помойка, а наш триумф, наша победа. Мы воздвигли знамя нашей нации над руинами столицы тех, кто посмел вторгнуться в наши земли. Мы переломили им хребет и заставили бежать, как крыс с тонущего корабля. А, ты, говоришь помойка.
– Мы так хорошо побомбили этот клоповник, что не осталось ни одного высокого здания, куда было бы можно воздвигнуть наше знамя.
– Нам этот город и ни к чему, я не планирую его восстанавливать, пусть будет напоминанием гетерским медивам, о нашей мощи, пусть видят и помнят, как они разбудили зверя и поплатились за это.
Хегер промолчал. Мурзан махнул на него рукой и велел приступить к съёмкам победной речи. Журналисты с придыханием слушали гордые и величественные слова о великом предназначении котивской нации. Маут умел говорить, не хуже чем править. Каждое слово его било прямо в цель и заставляло рукоплескать ему. Миллионы людей пристально уставились в телевизоры и вслушивались в радиоприёмники. Шёл прямой эфир. Лидер стоял на фоне грандиозной разрухи в чистом, выглаженном мундире и проникал в умы и мозги своих подданных. Всё закончилось бурными аплодисментами присутствующих, Мурзан добавил.
– Мы сделали это вместе. Все мы. Спасибо вам всем!
После чего трансляцию прекратили и все засобирались по своим дальнейшим делам. Мурзан сел со своим сыном в личный автомобиль и устремились проч.
Маунд с отцом ехали по кривым улочкам Брелима в сторону штаба фронта, что расположился в пригородном городке туристического плана, почти не пострадавшим от боёв. Мимо мелькали унылые пейзажи разрушенного города, они не навеивали на Мурзана никаких эмоций кроме скуки, он был привычен к таким пейзажам, они окружали его всю его жизнь, начиная с самых юных лет. Он родился, когда Ульян оккупировали катаканские солдаты, пошёл в школу, началось восстание и война, в одиннадцать лет похоронил отца, в пятнадцать первый раз был привлечён к ответственности за антикатаканскую деятельность, в семнадцать был призван рекрутом в Ульянсую армию, при катаканском ставленнике. После первого года службы в одной из стычек с ульянскими партизанами перешёл на их сторону, убив своего ротного и двух солдат своей роты. Уже тогда его отличало хладнокровие и усердие. Мурзан мастерски продумывал все ходы и шёл к цели, не смотря на неудачи. В партизанском отряде он быстро взял верх над соратниками и отличился великой храбростью и жестокостью, хотя вернее сказать жёсткостью. Он не убивал безвинных целенаправленно, но нередко брал в плен родственников врагов и применял самые изощрённые пытки к предателям и врагам. Однажды ему пришлось навести порядок, в погрязшей в пьянках и распутстве роте партизан, его соединения, к тому времени под его командованием находилось без малого десяток тысяч солдат, каждый второй из роты был расстрелян прилюдно. Мурзан стрелял лично, каждый раз когда у него кончались патроны в обойме пистолета, он спокойно патрон за патроном снабжал следующую, после чего продолжал стрелять трусам и алкоголикам в головы, под испуганным взором сотен соратников. В тот день он сказал своим бойцам: – «Как я могу отдавать вам приказ идти в атаку, если сам сижу в окопе? Так же я не могу отдавать вам приказ стрелять предателей и смотреть на это со стороны. Я сам первый пойду на врага и своими руками пристрелю каждую сволочь, что своими действиями подрывает нашу армию». Тогда ему едва было за двадцать, в его голове не было другой идеи, как отомстить за смерть отца и вернуть стране независимость. В двадцать два он стал лидером свободного Ульяна и начал создавать сильное централизованное государство с сильной армией и экономикой. Его главной чертой была жёсткость в принятии решений, он не умел льстить и интриговать, он всегда был прям, как стержень из стали, ему это мешало, тогда Маут был лишь молодым и крайне амбициозным правителем маленькой страны, населённой котивами. Могущественным медивским империям он был неинтересен, они то поддерживали Ульян, то Катакан, не желая иметь на востоке сильного соседа.
В двадцать пять Маут женился и у него родился сын Маунд. На следующий день северную границу страны перешла стотысячная армия Катакана, щедро вооружённая медивским оружием. И вновь Ульян погрузился в пучину войны и страданий, катаканцы дошли до столицы всего за месяц, оставив после себя выжженную землю и тысячи трупов. Но Мурзан не сдался, в отчаянном недельном сражении за столицу, катаканцы были наголову разбиты. На улочках города навечно остались десятки тысяч катаканцев, многие попали в плен, как оказалось, Маут загнал их в ловушку и пожертвовав многими своими согражданами, всё-таки смог победить заклятого врага, а далее началось изгнание оккупантов на север. И вновь его окружали руины и огни пожаров, привычные и родные. Во время боёв за город погибла его мать и чудом спаслись жена с маленьким Маундом. Мурзан мстил, по стране прошла волна репрессий, казнены были тысячи предателей и трусов, пособников и просто опасных элементов из числа Ульянцев. Уже тогда он начал думать о силе идеи, которую он смог бы взять на вооружение, слово, которым он смог бы разить своих врагов в стране и за её пределами. И вот в возрасте двадцати семи лет, во время очередной войны с Катаканом, жизнь свела его с солдатом по имени Селим Хегер. Человек этот лишь спустя десятилетия стал таинственным и мрачным советником великого лидера, тогда же он был просто бойцом ульянской армии, родом из далёкого муринского княжества, что за тысячу километров от тёплой ульянской земли. Он посадил в голове Маута зерно идеи, которое выросло в идеологию, но перед этим были войны с Катаканом, его уничтожение и Дарлия. Лишь на пятом десятке Маут придумал объединить многомиллионное котивское население востока в централизованное государство со своими сателлитами.
Мурзана сложно было назвать идейным человеком, ни в молодости, ни сейчас. Идеология для него была в первую очередь инструментом либо оружием, как атомная бомба, но с более действенным и сложным механизмом. Возможно он даже не верил во все идеалы, что доносил до людей, но эффект этого оружия был для него более желательным, нежели сам инструмент. Но один факт было невозможно отрицать, Хегер со своими идеями и советами кардинально изменил мировоззрение простого ульянского парня, превратив его в великую и пугающую личность.
Мурзан достал с нагрудного кармана золотистый портсигар, повертел его в руках, после чего вынул папиросу и закурил. Маунд сморщился и тут же открыл окно, он терпеть не мог табачного дыма.
– Прости, сын, я забыл твою нелюбовь к сигаретам, – не вынимая папиросу изо рта, сказал он.
– Да кури, отец, сколько тебе влезет, я привык к курильщикам, в армии они повсюду.
– Видишь ли, Маунд, солдату нет смысла беречь свой организм от вреда никотина, его последствия стукнут через года, а жизнь солдата крайне коротка, порой даже очень. Оттого мы и поставляем в войска тонны этой дряни, чтобы у идущего в бой, всегда в кармане была пачка табака. Ведь он всегда может покурить, это маленькое счастье всегда рядом и никогда ни один командир тебя не осудит за дурную привычку. Всем надо выпускать пар, не алкоголем же его выпускать? Не девок насиловать, а так, по мелочи, курнул и перевёл дух. Вот и вся философия.
– Мы не варвары какие-нибудь, чтобы как в старину брать город и девок насиловать, да пьянствовать на трупах побеждённых. Времена уже не те, и слава богу.
– Времена-то может уже и не те, но люди, Маунд, всегда те же и не будь в нашей армии годами выстроенной дисциплины, судов и казней, за отступление от устава, то мы бы с тобой смотрели сейчас, как наши солдаты грабят и насилуют, режут и выпивают, предаваясь разврату и пьянству. Только это спасает нашу армию от варварства, поставь на моё место какого-нибудь оболтуса: всё, конец, всё рухнет. Я не хвастаюсь, я лишь констатирую факты, всё в нашей стране держится на чёткой дисциплине, которой подчиняюсь и я и ты. Не будь её, всему придёт конец. Пока наши люди жертвуют собой ради стабильной работы государственной машины, Муриния будет существовать, как только пропадёт дисциплина, нас сломят и разотрут в прах.
– Мог ли ты мечтать, отец, что мы придём в Брелим победителями?
– Я мечтал об этом много лет, сын. С тех самых пор, как меня во дворце союза, от которого ныне осталась лишь воронка, прилюдно опустили и унизили, как проклятые лизоблюды и бюрократы Дарлии, погнавшись за сытной жизнью, предали свою страну. Они отдались Лесо Залесу, склонили пред ним колени и признали его своим правителем. Я, как поруганная баба, бежал из страны, ты помнишь, это было не так давно, всего десять лет назад. Спасибо Хегеру, что дал нашей идеи новый старт в Муринии, но я их не простил. Они плюнули мне в душу, а я стёр их город с лица планеты, все дарлийские предатели уже лежат в могилах, я всех запомнил и хранил списки этих подонков все года, пополняя его новыми фамилиями. Я не совсем мечтатель, я скорее целеустремлённый. Мне не дали дойти до Брелима десять лет назад, но я всё равно пришёл, с армией большей и собираюсь идти дальше.
Маут крепко затянулся, после чего выпустил облако едкого дыма, и смяв окурок, швырнул его из окна машины, что мчалась по окраине города, смрад сгоревшего Брелима, сменялся свежими нотками осенних полей. Он проводил взором какой-то разрушенный бункер-крепость, втянул свежего воздуха и прокашлявшись продолжил.
– Сын, разреши задать тебе личный вопрос.
– Говори.
– Может это и не моё дело. Не любитель знаешь ли я лесть в личную жизнь людей, даже не смотря на то, что ты мой сын. Но всё же не могу удержаться от любопытства, что за девушка трётся возле тебя последнее время, я видел её с тобой в Берке и здесь в Гетерском союзе. Знаешь ли, слухи ходят всякие, а это неправильно.
– Что говорят?
– Мол у генерала Маута любовница завелась, жена фронтовая, карьеристка, что за счёт любовника путь наверх себе пробивает. А девушка странная и непонятная. Про неё слухи ещё более мерзкие ходят. Неправильно это, ты непростой офицер, сын, а Маут.
– Отец, ты наверняка уже полное досье на неё имеешь, какой смысл мне про неё тебе рассказывать? Неужели ребята Партера не накопали на неё информации по самое пятое колено?
– Накопали. Вот поэтому и интересуюсь, есть у неё тёмные пятна в репутации.
– Есть, не спорю, даже знаю о каких её тёмных пятнах ты собираешься говорить. Даже не удивишь. Тюрьма? Штрафной отряд? – тут же выпалил Маунд, смотря в лицо отцу, на котором смешались чувства озабоченности и любопытства.
– Да, ты прав. Но согласись это довольно серьёзные пятна в репутации каждого законопослушного гражданина, тем более бывшего работника штаба и офицера.
– Отец, не прими в обиду, но наша система иногда даёт сбои, это как раз тот сбой. Девчонка просто наивна по своей природе и не всегда понимает насколько серьёзно, всё происходящее вокруг неё. А наши вершители судеб, на местах, не вникают в человеческую природу и пологая, что все безмолвные винтики, рубят с плеча, не вникая в особенности каждого гражданина. Который сам по себе не то, что бы не опасен для государства, а является его патриотом и готов жизнь положить за него. Девчонка просто решила не быть как многие, а сначала попыталась разобраться, но бдительные соседи сдали её и некий полоумный командир из Хегерской горохраны вломился в её дом. А наши суды? Кто там о чём-либо задумывается? Да никто! Есть шаблон в виде двух кодексов, гражданского и военного, а там всё написано, того посадить, того казнить. Вот и все дела.
– Я смотрю, она тебе уже славно напела, про свою тяжёлую судьбу, – поучительно буркнул Маут.
– Да ничего подобного, я сам, как и ты накопал на неё все эти данные, она вообще не говорит о своём прошлом.
– Наверно есть, что умолчать.
– Да, отец, многие бы хотели умолчать такие события в своей жизни, как издевательства в лагере, мясорубку в Ирке и Аппоре. Не каждый мужик хотел бы рассказывать о том, как на его глазах почти всех сослуживцев перемололи в фарш, или о том, как тебя толпой избивали в лагере, только за то, что ты хотел быть справедлив и служил своей стране. Когда мы разворачивали свои войска, отец, я видел лишь карты и статистики наших стратегов и экспертов. А эта девчонка с оружием в руках, вместе с горсткой добровольцев и штрафников сдерживали орду медивов под Ирком, я лишь потом узнал, что там было. А мы, отец, просто бросили горстку людей, своих граждан, на смерть.
– Видать эта твоя Китти Лина хорошая девочка, раз ты так защищаешь её, ты ведь мог сказать, что это не моё дело и я бы отстал от тебя. Но видимо она того стоит, – улыбнувшись краем губ, сказал Маунд.
– Я сам не понимаю, хорошая она или плохая, лучше жены мне всё равно не найти. Замены ей не существует.
– А ты не ищи ей замену, ищи кого-нибудь другого. Мне никогда не понять каково это терять свою любовь, но скажу лишь то, что не нужно пытаться заменить нечто хорошее в твоей жизни, можно найти, что-то новое хорошее. А твою Лину я вспомнил, я с ней как-то виделся в штабе. Она дежурила в штабе, а у меня, что-то с телефонном в тот день случилось, шипел и не слышно было никого, вот я и пошёл в дежурку. Нужно было позвонить одному бездарному генералу, что на границе, как оказалось потом, не мог разглядеть концентрацию медивской техники. Так вот она просто остолбенела при моём виде, стояла как столб, пока я вежливо не выпроводил её из комнаты. Я вспомнил, она, кстати, симпатичная девочка. Я это ещё тогда оценил.
– Думаю, мы с тобой решили этот вопрос и больше к нему не вернёмся, – строго сказал Маунд, не вслушиваясь в слова отца.
– Живи сын, так, как считаешь нужным. Я слишком дорожу тобой, у меня только ты и остался.
– Я надеюсь, что Мау, ещё жив.
– А я хотел бы верить что уже нет.
Китти стояла у окна своей фронтовой квартиры, правительственные дачи, что располагались в спокойном районе города, совсем не пострадали. Ещё месяц назад, она сидела за столом вместе с Чаком и смотрела как он, голодный и грязный солдат, уплетает объедки с генеральского стола, не зная, чего ждать от такого счастья. Ведь он и правда думал, что она желает с ним поквитаться. Потом был этот глупый, пьяный поцелуй, ползанье по тылам врага, бой за хозяйственный магазин, непонятные признания в любви Чака и чудесное спасение. Всё было скомкано в её мыслях, слишком уж сумбурно протекала жизнь последние годы. Она порой думала, что неплохо было бы всё запомнить и под старость лет написать какие-нибудь мемуары, которые пишут известные и влиятельные люди. Которые она к слову никогда не читала. Страх был пережит, самое страшное пока оставалось позади, в квартирке было тепло, постельное бельё менялось ежедневно, в холодильнике стояли не только консервы, но и колбасы, сыры и джемы, вода в графине была кристально чиста и её форма благоухала чистотой, как и тело, и волосы, собранные в аккуратный хвостик на затылке.
Она стояла у окна и смотрела на шумящий, от слабого, ветра хвойный лес. Надвигалась осень, порой пролетали жёлтые и красные листья. Небо было скрыто за низкими серыми тучами, что словно исполины плыли над землёй, скрывая слабые солнечные лучи. Было не холодно, но довольно мерзко, периодически дождь стучал по стёклам, своими монотонными каплями, навевая тоску и грусть, а иногда пролетали редкие снежинки.
Китти достала из кармана золотистую пачку сигарет, присела на подоконник и закурила. Дым обжёг её лёгкие и кашель вырвался на свободу. Но сигарету она не бросила и затянулась вновь, как и многие солдаты, девушка видела в них какую-то отдушину и успокоение. Хотя всё это было не более чем самовнушение, никакой табак не мог заставить забыть прошлое и понять настоящее. Не смотря на все невзгоды предыдущего месяца, ей с неимоверным теплом вспоминалось, как она, промокшая и уставшая, уснула на развалинах университета, а после проснулась под одеялом, которое для неё добыл Чак, странный парень. Он вызывал в её душе уж слишком противоречивые чувства: от страха, до сожаления. Как мог он в неё влюбиться и искренне ли были его слова, а может просто в суматохе войны у того окончательно съехала крыша, ведь он тоже прошёл через тяжёлый путь, не мудрено было и чокнуться от всего этого. А может, и вправду, в его чёрством, как кусок старого хлеба, сердце взыграли какие-то чувства, которые тот так и не смог выразить более мягко. Хотя какая мягкость может быть у человека, убившего уже столько людей, прожжённого солдата и никогда не любившего по-настоящему мужчины?
Сигарета была выкурена, а на душе оставалась непонятная тоска. Вроде бы сыта, да здорова, а всё равно, что-то кололо в глубине души, словно иголка. Тут Китти вспомнила про второго друга всех солдат, про алкоголь. Благо его в штабе было предостаточно, но как оказалось не в её квартире. Пошарив по шкафам, злобно ворча и гремя посудой и пустыми бутылями, она накопала какую-то продолговатую бутылку с серо-зелёным содержимым. Откупорив крышку, в нос тут же ударил нестерпимый запах алкоголя вперемешку с какими-то травами.
– Что за гадость? – буркнула Китти и принялась вслух читать этикетку. – Териссия, солдатская настойка, горькая. Состав, алкогольная основа, полынь, корень Тратии, экстракт Териссии, добавка К-23, К-76, заменитель сахара, усилитель вкуса и…. Редкая дрянь короче, – подытожила Китти и налила в стакан до половины.
Вкус оказался немногим лучше запаха, алкоголь резко обжёг горло и язык, оставляя после себя едкую горечь, с привкусом какой-то химии. Она сморщила лицо, выдохнула и тут же устремилась к холодильнику в поисках закуски. В этот момент под окнами прожужжал мотор, скрипнули тормоза. Только Китти успела прожевать кусок колбасы, как двери распахнулись, в комнате показалась рослая фигура Маунда, в тёмном дождевом плаще, поверх формы.
– Ты тут живая? – тут же с порога спросил он.
– Да, я тут, у холодильника.
– Проголодалась?
– Вроде того.
Китти подбежала к Маунду и крепко обняла его широкую спину, прильнув лицом к сырому, пахнущему гарью плащу. Его тяжёлые руки опустились к ней на плечи и несколько мгновений они стояли молча в обнимку, пока генерал не шмыгнул носом.
– Ты опять курила?
– А оправдания принимаются?
– Можешь даже не оправдываться, у меня нос эту гадость за километр чувствует. С ума сошла, что ли? Сначала отец меня в машине травил этим ядом, теперь ты дышишь на меня этим табаком. Будь я на месте отца, вывел бы весь табак, а курильщикам бы клеймо на лоб ставил!
– И мне бы поставил? – мило улыбаясь, спросила Китти, смотря на сморщенное от запаха лицо.
– Тебя бы пора проучить, за столь пагубную привычку. Знаешь, как я поступил, когда нашёл окурок у старшего сына в комнате?
– Как?
– Заставил его прошагать десять километров в горы, выкопать яму, глубиной в два метра и торжественно похоронить этот окурок! Он этот урок до сих пор помнит. Только вот, как я узнал потом, это отец курил в его комнате и промахнулся мимо форточки, когда выбрасывал окурок. Он мне это рассказал на следующий день, похорон окурка. Но урок есть урок, – договорил Маунд и улыбнулся. Китти тоже рассмеялась, после чего он поцеловал её и вновь сморщился. – Так ты ещё и пила? Капитан Лина, я требую объяснений!
– Совсем чуть-чуть!
– Что за гадость ты пила? Воняет хуже сигарет!
Китти кивнула в сторону стола, на котором стояла бутылка солдатской настойки и пустой стакан.
– Да это же редкая гадость! Китти, это солдатская настойка из полыни и химикатов, эту дрянь делают на спиртзаводе под Терпом, туда кладут всё, что угодно, кроме трав, там химии больше, чем в баке машины, да и алкоголь они используют самый скверный, что пахнет как дерьмо, от того и кладут туда всякую хрень. Чтоб заглушить этот тошнотворный вкус и запах! Ну ты даёшь! Ну ты даёшь.
– Солдаты пьют, Маунд, не жалуются.
– Солдаты выпьют любую гадость, лишь бы в голову било, а эту настойку делают специально для них, добавляя в алкоголь стимуляторы бодрости и разные энергетики. Чтобы бойцы были бодры и злы. А тебе злой быть ни к чему, ты не просто солдат, ты сотрудник моего штаба.
– И по совместительству твоя любовница, как говорят про меня за глаза, – обиженно добавила Китти.
– Какая тебе разница, что о тебе за глаза говорят? Пусть говорят.
– Так если я не любовница, то кто я тогда?
– Та, кто мне не безразлична. Для чего тебе эти титулы? Если тебе не нравиться те чувства, что я испытываю к тебе и не нравиться, как я их реализую, то для чего же тогда ты ждёшь меня? Китти? Я тебя в жёны не звал и не собирался, ты это хорошо знаешь.
– Да, прости, Маунд, просто говорят про меня всякие гадости в штабе, да и солдаты косо на меня смотрят.
– Глаза выкалю, языки оторву.
Китти вновь улыбнулась и прижалась к мокрому плащу, вдыхая ароматы сгоревшего города.
– Собирайся, нам надо прокатиться.
– Куда?
– По дороге расскажу.
Маунд отпустил Китти из своих объятий и помог девушке одеться, заботливо застегнув на её плаще сверкающие пуговицы. Выходя из квартиры, он прихватил бутылку Териссии и подойдя к машине окликнул водителя.
– Сержант!
Из машины выскочил молодой крепкий парень с круглым, бычьим лицом, наголо остриженный и с торчащими сломанными ушами. Он тут же встал смирно и громко ответил.
–Я! Товарищ генерал.
– Ты, ты. Оставляй машину, я поеду сам.
– Но…
– Без но, просто оставь машину и шагай проспись. У тебя сегодня выходной. Вид у тебя какой-то усталый.
– Я сегодня хорошо выспался, товарищ генерал!
– Я рад за тебя, но мне всё равно, у тебя выходной. Так, что оставляй машину и шагай на отдых. Вот тебе в подарок бутылка Териссии. – Маунд протянул парню зеленоватую бутылку и тот неуверенно принял её. – Пьёшь такое?
– Так точно, генерал.
– Так вот пойди в казарму и хорошенько выпей, только не буянь, а то по лицу твоему вижу, что ты можешь своей лапой кого-нибудь надвое сломать. Если хочешь, поделись с другом. Официально разрешаю тебе сегодня быть пьяным, но завтра я за тобой заеду и будь, как штык. Уяснил?
– Так точно товарищ генерал. Спасибо вам большое товарищ генерал. Завтра буду как штык, товарищ генерал, – как заведённый говорил сержант.
– Вот и молодец.
Военный внедорожник нёсся по разбитой дороге, то и дело поднимая облака грязных брызг в многочисленных осенних лужах. Путь пролегал по нагорной части города, остальной Брелим был, как на ладони, весь серый и унылый, глазу не за что было зацепиться, сплошные руины. Китти молча смотрела на это печальное зрелище и думала. В голове её варились разные мысли, но к общему смыслу так и не приходили, вроде бы война плохо, но с другой стороны это необходимо, ведь медивские страны не соглашаются на любые условия перемирия. Да и не согласятся никогда. Так и продеться воевать до полной победы. Маунд же уверенно крутил руль и переключал передачи, мастерски переходя с одной на другую, машина, то и дело, подскакивала на кочках либо падала в ямы.
– Маунд, а куда мы едем? – не сдержав любопытства, молвила Китти не сводя взора с уходящих вдаль руин.
– Сюрприз, – уверенно ответил генерал.
– Я хотела бы верить, что сюрприз приятный.
– Я тоже надеюсь, что он тебе понравиться.
Позади остался Брелим, машина колесила по просёлочным дорогам, эти места уже покинула война. Лишь воронки и разрушения напоминали о многомесячной битве. Вскоре за окнами замельтешил лес, многолетние деревья, тёмно-зелёные и гордые, сосны, ели и пихты. Даже в салоне стал чувствоваться приятный хвойный аромат и свежесть. Вскоре на их пути встал красно-белый шлагбаум и часовой солдат возле деревянного домика, наспех сколоченного из ещё свежих досок, красивых и смолянистых. Маунд вышел из машины и часовой тут же выпрямился, будто струна, приложил к виску руку и незамедлительно зачитал долгий, заученный доклад. Маунд пожал ему руку и что-то объяснил, Китти всматривалась в движение его губ, но тщетно, ничего было не разобрать, мгновение, и он снова оказался за рулём. Шлагбаум взмыл верх, машина помчалась дальше.
Лес расступился спустя пару минут и взору предстал небольшой особняк, утопающий среди высоких деревьев, яблонь и груш, вперемешку с елями. Стены дома были выложены из бревна, по которым росли густые виноградники, местных безягодных сортов. Двор был ухожен, трава стрижена и все дорожки прометены. Чуть в стороне, гладким зеркалом отливалось идеально круглое озеро с маленьким островком посередине, на котором стояло некое строение, похожее на беседку и пару деревьев. Пейзаж был до необычного красив и спокоен, было так тихо, что слышалось, как бьётся сердце и где-то в жилах пульсирует кровь. Маунд остановил машину у самых ворот, которые были немного немало кованым произведением искусства, с многочисленными фигурами животных и растений. Китти вышла на улицу и полной грудью вдохнула пьянящий, лесной воздух, в тот момент ей даже показалось, что у него есть вкус, сладковато мятный.
– Это мой тебе подарок. Здесь ты сможешь на день забыть о войне и грязи и пожить в абсолютной тишине на свежем воздухе. Если захочешь, можешь прожить тут и неделю, но я могу только до завтрашнего вечера, – обняв за плечи Китти, мягко сказал Маунд.
– Красивый дом. Как ты его отыскал?
– Разведка ещё давно наткнулась на него, здесь жил какой-то знаменитый писатель гетерский, которого я знать не знаю. Он бросил этот особняк, как приблизился фронт. Бросил со всем своим добром, надеясь вскоре вернуться в него. Я приказал дом реквизировать и опечатать, пару раз я сюда приезжал один, дабы отдохнуть и перевести дух. Вокруг охрана из роты солдат, нас не потревожат ни враги, ни свои, командование на один день я передал своему заместителю. Так что мы можем просто отдохнуть.
– Я бы с удовольствием пожарила мяса не углях. Мы сможем найти мясо?
– Я, надеюсь, ты шутишь?
– Тогда нам нужно будет мясо, желательно баранина, но можно и любое другое, вино и горячий чай. Я приготовлю отличное мясо на углях, если, конечно же вспомню рецепт. Мы поедим, выпьем вина и пойдём купаться. – Мечтательно болтала Китти, осматривая красоту владений некого писателя. Порхал снег.
– Купаться? Ты в своём уме? Солдатская настойка видать крепко ударила тебе в голову. На дворе дождь со снегом идёт. В особняке есть большая ванна, там можно искупаться в тёплой воде со всеми удобствами, а в этом озере ты ничего кроме воспаления лёгких не найдёшь.
– Ну ванна так ванна. Но мясо я всё-таки приготовлю. Я знаю один рецепт, ему меня научила мама, там нужно мясо замариновать в вине, белом, обязательно специи и лук, так же нужны ягоды….
– Китти, – перебил её Маунд.
– Да?
– Помолчи, пожалуйста и пошли в дом. Я распоряжусь и тебе привезут всё, что нужно.
– Хорошо. Спасибо тебе Маунд.
Будто по заказу к вечеру небо прояснилось и ненадолго появилось солнце, яркое, но холодное, его лучи лениво отражались от сырой земли и не согревали ни мир, ни душу. По двору за особняком разлились сладковатые ароматы жареного на углях мяса, Китти кружилась над блюдом, но как ни старалась вышло плохо, Маунд терпел, девушка сама созналась в провале затеи и выбросила мясо на улицу, надеясь покормить хоть менее привередливых зверей леса. Но расстройство длилось не долго, самый влиятельный генерал страны без проблем раздобыл самые деликатесные блюда, вино и крепкий алкоголь. Они пили и ели, разговаривая о всякой чепухе, будто были старыми друзьями и встретились в каком-то столичном кафе. Здесь, вдалеке от фронта и разрушений, ничего не напоминало о том ужасе, что творился в каких-то десятках, сотнях километрах. Здесь было тепло и сыто, там люди умирали с голода и замерзали насмерть, лишённые крова и пропитания.