– Но ничего, сейчас медивы побегут, а мы дождёмся своих. И всё будет хорошо, – успокаивал себя капитан.
– А не задумывались ли вы офицеры, что уходя они могут зачистить анклавы вроде наших? – добавил ложку дёгтя Арон.
– На кой мы им нужны? Сержант? – усмехнулся Чак.
– Я так, предположил просто.
– Рот закрой и не предполагай такой фигни больше. Нам надо выжить. Сейчас кончиться обстрел пойдём на позиции, и ты, со своими радистами самоучками, будишь орать во всё горло о помощи. Теперь уже нет смысла скрывать свои шкуры, если медивы захотят нас смять они и так сомнут. Понял.
– Понял, не дурак.
Город в очередной раз перемешали с землёй, вновь вспыхнули пожары, застрочили пулемёты. Чак велел всем подняться на позиции, а сам начал пытаться выйти на связь хоть с кем-нибудь, но крики в рацию оставались без ответа. Мигала красная лампочка и вот-вот должен был сесть аккумулятор, как вдруг среди шипения прозвучал голос.
– Вы кто такие? Где вы?
Чак выхватил рацию из рук молодого солдата и тут же начал кричать в микрофон.
– Я лейтенант Зит, армия Муринии, мы находимся в магазине хозтоваров на проспекте Тали, дом 212, мы ждём помощи.
– Чак? Сукин сын, это ты что ли? – сквозь помехи прошипел голос.
– Да, я, с кем я говорю?
– С тем кто тебе морду начистил под Круппом! Твой командир, майор Март. Ты какого фига там делаешь дезертир херов? Я думал ты сдох, даже порадоваться успел.
Все недоумённо смотрели на Чака, Арон пытался скрыть улыбку, но не смог и пухлые губы обнажили золотые зубы.
– Я рад вас слышать, майор, я не дезертир. Мы в тылу врага, нас тут полсотни и среди нас есть очень ценные кадры. Вы сможете нас выручить?
– Ну ты и сука, нам топать до тебя несколько кварталов, которые кишат ублюдками. Держись короче. Придумаем, что-нибудь. От немногочисленных друзей привет тебе.
Чак улыбнулся, ведь понимал, что немногочисленные друзья, это ни кто иной как Орен, а тот то уж лоб расшибёт, а другу на выручку придёт.
– Любят вас в вашем подразделении, товарищ Зит, – усмехнулся Арон.
– А вот это уже не твоё дело, кабан, как ко мне в моём подразделении относятся, пусть хоть говном назовут меня, это сейчас не важно, важно только то, что они придут нам на помощь. А в моём батальоне парни опытные.
– Да не подумай, командир, я не для обиды, я так, ради шутки.
– Не обидчивый я. Иди на позиции.
Весь день гремел бой, далёкий и близкий. В сердцах маленького гарнизона, тлела надежда на спасение, за окнами, на шоссе, мелькали вражеские солдаты и техника, но Чак строго настрого запретил стрелять и вообще подавать какие бы то ни было признаки жизни. Не смотря на всю тяжесть ситуации, в которой он был, его мысли периодически переключались с реального мира, на мир фантазии, в который ему приятно было погружаться, забывая о той мерзости, что твориться кругом. В мечтах он представлял, как будет жить после войны, ему уже более не хотелось строить военную карьеру. Теперь Чак мечтал уехать на морской берег, поселиться в маленьком домике и жить в своё удовольствие, чтобы каждый день наслаждаться солёным морским воздухом, летним бризом и любоваться бесконечной синевой. О море у него с детства сложились сказочные представления, ведь сам он ни разу не ступал на его берег и судить мог только по рассказам других. И даже если бы ему кто-то сказал, что море это всего лишь большое солёное озеро, на котором бывают шторма и непогода, то в душе бы он послал куда подальше и остался бы в мире своих фантазий. Чак даже сам стал замечать, как сильно он изменился за последнее время и благодарил за это Китти. Вечером у него вновь состоялся с ней разговор. При свете луны, стоя у окна, и наблюдая, как медивские солдаты потихоньку отступают в организованных колоннах по шоссе, она подошла к нему. Вид у неё был, как у провинившегося ребёнка, глаза виновато смотрели вниз, а голос был тих и неровен, Китти подошла к Чаку, молча постояла с минуту рядом, после чего сказала.
– Ты, наверное, считаешь меня наглой и разбалованной девкой?
– Нет, с чего ты взяла? – сухо ответил Чак не отрывая взора от шоссе.
– Зачем ты в меня влюбляешься, Чак, это же глупо, нельзя так просто влюбиться в девушку, любовь это-же не так просто. Любовь это сильное чувство, нельзя так просто влюбиться в того, кто случайно тебя поцеловал.
– А ты знаешь, что такое любовь? Думаю твои детские фантазии о светлом чувстве и благородных принцах, что носят на руках принцесс, не более чем бред из сказок. Ты же сама ни разу не любила, так чего ты знаешь о любви? – с долей злого сарказма сказал Чак, не поворачиваясь к Китти.
– Может ты и прав, видимо я и вправду наивна и глупа, ведь такой ты меня представляешь. Штабная глупая девка, которая незаслуженно имеет то, что имеет…
– Я так не считаю.
– При первой нашей встрече считал, да и не в этом дело, Чак, не люблю я тебя просто, просто не люблю. Я бы могла попытаться попробовать использовать твои чувства в своих целях, но не могу. Неправильно это. Ты меня совершенно не знаешь, а ведь я люблю одного мужчину, значит, умею любить.
– Любовь только у тебя, как моя, безответная. Знает весь фронт про любовь твою.
– И что же ты знаешь. Чак Зит? – резко сорвалось с губ у Китти.
– Маунд Маут твой мужчина, принц из детской сказки, который хорош всем. Только вот выше любовницы тебе не подняться в его глазах.
– А это, Чак Зит уже не твоё собачье дело, не питайся слухами, как базарная баба, – раздражение в её голосе нарастало, и она уже чуть громче продолжила. – И вообще я пришла извиниться, что надавила на тебя, не нужно меня защищать и спасать, ты Чак Зит, хам и дурак.
– Так ты пока не извинилась, – усмешливо добавил Чак.
– И не буду, иди ты в задницу, Чак Зит.
Китти резко развернулась и быстрыми шагами удалилась в темноту комнаты, она была сильно разозлена и обижена. Ей казалось возмутительным озвучивать такие мерзкие слухи, которые, к её сожалению, были даже не правдой, а так, домыслами. Маунд испытывал к ней непонятные чувства, но любовь ли? Этого возможно не знал он сам. Зато Китти начинала понимать, что привязывается к нему и испытывает нечто большее, чем дружбу. В такой безжалостной конкуренции у Чака не было ни малейшего шанса, пехотный офицер с тёмным прошлым ШРОНовской службы за спиной, не имеющий за спиной ни собственности, ни денег, что он мог предложить Китти? Кроме своей влюблённости? Ничего. Да и какая девушка поверит в светлость чувств, на войне, где каждый солдат готов плести самые лестные комплементы, лишь бы залезть девушке в штаны. Ведь кругом лишь сослуживцы, да и смерть витает каждый день над головой, а тут молодая девушка с симпатичным лицом. Да и кто из солдат посмотрит на лицо, когда шанс может быть последним? Вот и Китти, окружённая большую часть своей жизни озабоченными от голодовки солдатами, вряд ли поверила бы даже в самые светлые чувства. Оставшись обиженной, она легла спать, а Чак смотреть в окно. Он знал, что шансов у него на взаимность в сто раз меньше, чем пережить войну, но обида и в его сердце закралось, ведь парень был уверен, что искренне чувствует привязанность к ней, несмотря на все тёмные полосы их встреч.
В сумраке ночи, к обделённому любовью офицеру, что стоял у окна, подошёл пилот. Ему тоже не спалось, да и чувствовал он себя скверно, болела рука, прострелянная сумасшедшим фавийцем, да и чувство гнетущей безысходности в четырёх бетонных стенах не давало ему покоя. Они болтали на разные темы, от превратностях лётного дела, до вкуса столичного пива и красоте котивских девушек. Чак пытался хоть с кем-то поделиться ураганом чувств и страхов в его душе, но почему то собеседник не хотел слушать душевные излияния пехотинца и не двузначно намекнул, что ему не стоит заморачиваться над разными глупостями, пока не кончиться война.
– А когда же она кончиться то? – тут же парировал Чак.
– Когда победим.
– Или когда проиграем.
– Мы дошли уже до Брелима, союзу гетерцев конец, осталось дело за малым и мир.
– А представь, что фавийцы, поняв, что просрали войну сдуют пыль со своих атомных бомб и шандарахнут ими по нам?
– Не шандарахнут, у Маута есть свои ракеты, тогда он пальнёт в ответ, и полмира ляжет в руины. Какой смысл? Я думаю, что Залес договориться с Маутом, после того как мы выбьем их из гетерской земли, глупо будет им воевать дальше.
– Твою бы уверенность, да в уши нашим правителям.
– Я не думаю, что там уж совсем ополоумевшие садисты сидят, что у нас, что у медивов.
– А я вот думаю, что мы просто уничтожим весь мир, рано или поздно, разбомбим каждый метр земли и превратим планету в пустыню. Глупые мы люди. Идиоты. Нас создали, что бы уничтожить всё, животных, растения, всё, мы как эпидемия какая-то для всего живого.
– Тот, кто нас создал, наделил нас разумом.
– Не всех.
– Так вот и распоряжайся своим разумом правильно. Не трать силы на разборки с девкой. Ты вроде, как командир, а споришь со штабной, как муж с женой. Ну не нужен ты ей, какой ей прок от тебя? Ты простая пехотная крыса, сегодня есть, завтра труп. Да и если не труп, то, что ты ей можешь дать кроме, как ты думаешь, большой и светлой любви? Ты никто по идеи. Да и где гарант, что ты любишь её? Здесь каждый её любит, потому, что она одна баба среди нас, ясен хрен, что она самая красивая, потому, что сравнить не с кем. Вот и тратишь ты свой разум на тупость, как озабоченный подросток лет пятнадцати.
– Что-то слишком жёстко. Не ожидал, – Чак завис в нелесном потоке в свой адрес, слова сказанные пилотом текли по его лицу.
– Ты хотел ответа на твои душевные страдания? Вот получай, я врать не буду, я ж тебе не друг и не брат, чтобы льстить тебе. Хотел правды? На, получи. Только без обид. Но ты правда страдаешь, как ребёнок.
Чак улыбнулся и похлопал лётчика по плечу и в душе согласился, что он просто идиот, который нашёл повод для переживаний не в самый подходящий момент. А по шоссе шла колона техники. Четыре медивских тяжёлых танка, их грозные и массивные тела были едва различимы, длинные стволы выступали далеко вперёд, следом шли около сотни солдат. Чаку стразу, почему-то стало тревожно и тревога усилилась, как только танки замерли, а потом с рыком закрутились на месте и обернулись к магазину длинными стволами. Пехота медивов растворилась в ночной тьме и спустя несколько минут в окрестных окнах замелькали головы. Стало совсем жутко и Чак велел всем вставать. Сонные, голодные и уставшие солдаты, словно слепые котята, ползали и мялись по углам, все поначалу подумали, что пришла помощь, но команда «к бою», отрезвила моментально.
Заспанный Лефор, медленно подошёл к Чаку и зевая спросил.
– В чём дело?
– Медивы, они занимают позиции вокруг нашего магазина, глянь, – Чак указал на еле различимые силуэты четырёх танков, что стояли у края шоссе и смотрели стволами в окна,– они чего то ждут. А в домах по нашим флангам занимает позиции пехота.
– Это плохо? – не совсем понимая обстоятельств, буркнул Лефор.
– Это совсем плохо, такое чувство. Что нас собираются штурмовать.
– Но зачем?
– А вы пойдите да спросите у них? – не выдержал Чак и на повышенных тонах рявкнул на капитана. – Почём я то знаю? Нужно проверить тыл.
Чак резко сорвался с места и побежал через тела заспанных солдат к окнам, что выходили во внутренний двор. Сюрприза не было, там тоже копошились солдаты, скорее всего фавийские. Ситуация быстра прояснилась, когда в окна ударил испепеляющий луч прожектора и залитое холодным светом помещение, наполнилось испуганными лицами.
– Доброй ночи муринцы. Простите, что потревожил ваш сон, – раздался громкий голос, смешанный с помехами. – К вам обращается старший майор Фавийской армии и я знаю, что вы там. Мне наплевать на вас, вы мне не нужны и неинтересны, кроме двоих сотрудников штаба армии, которые нашли у вас приют. Сразу перейду к требованиям, так как времени у нас крайне мало, если вы выдадите обоих штабных сотрудников, то мы мирно уйдём дальше. Не тронув остальных. Ваше испуганное стадо мне малоинтересно. Но если вы откажетесь выполнить мои не сложные требования, то мы в две секунды сметём вас из танков. И кстати, мы бы хотели, что бы вы выдали некого Арона, он не нужен нам живым, можете пристрелить его и сбросить нам его тело. Повторюсь, времени у нас мало и через пять минут я жду ответа, точнее двух живых штабников и одного мёртвого засранца. Молчание будет воспринято как отказ.
Среди гарнизона магазина повисла немая тишина, глаза солдат метались по сторонам в поисках Китти, Верна и Арона. Лефор обернулся к Чаку и в его глазах застыло решение проблемы. Зит сразу понял, что он хочет и был в ярости.
– Не знаю как ты, лейтенант, а я хочу жить, – дрожащим голосом вымолвил капитан.
– Я не позволю вам их выдать, – тут же ответил Чак.
Солдаты, испуганные и безвольные, потерявшие от страха всякое чувство собственного достоинства, словно зомби поползли к штабным, на Арона набросились несколько худых и бледных солдат, но тот стал отбиваться. Масса ополоумевших бойцов навалилась на разведчика и обезоружила его. Чак заорал на них.
– Я приказываю отпустить сержанта. Вы сбрендившие идиоты! Немедленно отставить! Мы не выдаём своих солдат, кто бы они не были, мы не отдадим этим ублюдкам никого, мы будим защищаться. Немедленно прекратить!
– Лейтенант Зит, – так же неуверенно сказал Лефор. – Ты, что хочешь вместо трёх, погубить всех. Это сволочь Арон виноват, он убил тех медивов, что были в патруле. Он всех нас загубил. А вы? Вы пришли в наше укрытие и если бы не вы, нас бы никто не тронул, – неуверенный голос Лефора окреп и из жажды спасения своей шкуры он перешёл на крик. – Кто вы такой лейтенант? Я тут старший в звании, я тут буду отдавать приказы, а не вы. Я приказываю схватить сотрудников штаба и сержанта Арона Грега и выдать их фавийцам ради сохранения личного состава.
– Как же вы это объясните командованию? Вы только, что распорядились пойти на условия врага. Вы сотрудничаете с фавийцами, вы изменник! – сорвалось с губ Чака и он был уже готов наброситься на капитана.
– Я тут командую, а не вы. Если вы помешаете исполнению моего приказа, я велю вас задержать и при возможности застрелить, если вы будите мешать моим приказам. Удите в сторону.
Солдаты схватили Китти и Верна, в их глазах был ужас, Лина начала плакать, пыталась вырваться, но людская масса сжала её и кто-то влепил ей пощёчину, магазин оглушил страшный вой и крик. Лётчик кинулся защищать девушку, но тут же нарвался на удары, мелькали злобные лица и звериный оскал. Кто-то ещё пытался заступиться за Арона, но и на них кинулись с кулаками. Лефор не мог контролировать ситуацию, нервничал и кричал на всех, его пухлое лицо покрылось капельками пота и блестело в лучах вражеских прожекторов. Капитан не сразу в таком шуме услышал, как Чак говорил:
– Именем верховного правителя Муринии и гарантом всех законов страны, пользуясь правом военного суда, я обвиняю вас капитан Лефор в измене. И привожу приговор.
Чак Зит вынул из-за пояса пистолет, взвёл курок и хладнокровно пустил пулю Лефору в голову. В маленьких, бычьих глазах капитана застыл предсмертный ужас, в следующее мгновение, всё лицо его залило потоком хлынувшей крови и тучное тело упало в полной тишине. Яростная толпа окаменела, а лейтенант молча направил пистолет на солдат, что обступили Китти с Верном.
– Повторяю ещё раз. Мы никого не выдаём, будь это штабной офицер или сержант разведчик. Вы муринские солдаты, а не стадо трусливых оборванцев, я пристрелил изменника Родины, который возомнил, что он вправе оспаривать приказы командиров фронтов и главнокомандующего. Я пристрелю любого из вас, не раздумывая, я пристрелил уже очень много людей, многие из которых не совершили и доли тех преступлений, которые совершаете вы. Так, что немедленно прекратить эту вакханалию. Взять в руки оружие и стоять до конца за ваших сослуживцев. Помрите лучше героями, или сдохните как шваль у стенки!
Комната сияла мёртвым светом прожектора, стояла тишина, средь обезумевшей толпы солдат возвышалась рослая и тощая фигура лейтенанта Зита с пистолетом в руке, он был твёрд как камень, глаза его пылали злобой и отвращением, по вискам струился пот. Его без проблем могли пристрелить и бросить из окна, но вооружённые парни стояли, как стадо испуганных баранов. Молчали все, лишь постанывали побитые защитники арестованных.
– Что вы стоите, идиоты желторотые, вас сейчас убивать будут, если не медивы так я! Бегом на позиции ленивые обезьяны, я теперь ваш командир не только на словах, но и по уставу. Всем кто ослушается пущу пулю в лоб. Бегом твари на рубеж!
Солдаты, как будто безвольные дети, почуяли силу, не физическую, а силу характера и дрогнули. Многие поняли, что в случае если они сдадут штабных медивам, то их без сомнения расстреляют как изменников, но и сдержать магазин, шансов было мало. Хаотичная масса бойцов расплылась по позициям, Чак видел, как Китти с Верном смотрели на него, этот взгляд стоил многого, они восхищались и благодарили того, кого хотели порой ненавидеть. Арон подбежал к Зиту и не успел он выдавить из своего рта и одного хвалебного слова, как тут же получил сильный удар ладонью по лицу.
– Из-за того, что ты идиот не пристрелил того сумасшедшего, нас вычислили и пришли убивать. Доволен? – рявкнул яростно Чак и влепил изрядно помятому разведчику ещё пару звонких оплеух, но тот лишь виновато молчал. – Бери, засранец, рацию и ори, чтоб нас накрыли огнём! Будим прорываться.
– Есть, командир!
Под командованием Зита, тело Лефора обвязали связками гранат и вывесив в окне белую тряпку сбросили труп капитана из окна. Фавицы стаей подбежали к мертвецу и в тот же миг, прозвучал взрыв, скосивший добрую их часть. Следом раздалась несвязная стрельба по врагу из окон магазина.
– А теперь, ложись! – крикнул Чак, и в стены дома ударила мощная лавина взрывов. Танки начали бить по магазину.
Его стены были довольно крепкими, но при каждом залпе защитников кидало по сторонам. В бешеном гуле, что оглушал и сводил с ума, Арон доложился, что связался с кем то и вызвал огонь по координатам магазина. Кругом кричали раненые и валялись обезображенные трупы. Чак собрал всех, кто был способен бежать и приказал.
– Прорываемся в руины института, навстречу наступающим нашим, бежим без оглядки, убиваем любого, кто встретится на пути, не останавливаемся на крики о помощи, не помогаем раненым. Бежим без оглядки.
Среди залитых страхом глаз и пыльных серых лиц, Чак искал тот самый зелёный взор и увидав его, успокоился. Китти, вся в пыли и ссадинах, с разбитой губой и растрёпанными волосами, испуганно прижималась к Верну, который был напуган не меньше, а может и больше девушки. Зит подступил уверенными шагами к ней и в этот момент окрестности накрыли реактивные снаряды, в окна врывались яркие языки пламени, жаром окутались пустующие комнаты второго этажа. Чак сжал руку Китти, взглянул в её глаза со всей нежностью и любовью, что смог и, пытаясь переорать творящийся вокруг ад, сказал:
– Берись за мой ремень, как тогда в Аппоре, держись крепче и не в коем случае не отпускай, а если меня ранят или пристрелят, то бросай меня не раздумывая ни секунды, бросай и беги, куда глаза глядят, спасайся. Там, на линии фронта, нас ждут солдаты моего батальона, они прорываются к нам и стараются изо всех сил. Как выйдите на них, кричите, что вы котивы. Китти, дорогая моя, прости меня за всё, прости, за всё зло, что причинил тебе, я правда влюбился в тебя и если я сегодня помру, то запомни меня хорошим человеком, а не палачом. Прости ещё раз. А теперь хватай ремень.
– Прощаю, Чак, за всё прощаю. Я обещаю, если мы выживем, то я никогда больше не буду тебе врагом. Кем угодно, но не врагом. Мне страшно. Чак, – еле слышно, сквозь шум доносился дрожащий женский голос, что-то рвануло за стеной и солдаты повалились как домино на пол.
Чак поднял Китти с пола, обтряхнул с неё пыль и, сжав хрупкие ладони в своих, посмотрел ей в глаза широко улыбаясь.
– Мы с тобой слишком часто встречаемся, для случайных людей, я верю, что встретимся вновь, а теперь закрой свои прекрасные губы и бегом за мной.
Дверь распахнулась и людская масса волной хлынула на улицу, под огонь пулемётов и стрельбу ружей, кругом царствовало пламя, горела земля, бетон и люди, рвались снаряды, солдат осыпало горячей землёй и градом осколков. Ряды бегущих редели моментально, но они, превозмогая всё, бежали навстречу спасению. Горячий осколок, отскочив от некого препятствия, словно оса ужалил Чака в лодыжку, но он лишь выругался и побежал дальше. И вот позади остался магазин, пробитый танковыми снарядами будто сыр, горевший ярким пламенем, и похоронивший в себе десяток котивских юнцов. По пятам бежали фавийцы, что видимо сильно хотели напоследок, уходя из города, взять побольше ценных пленных. Средь руин мелькали человеческие силуэты, сверкали вспышки выстрелов. Чак не увидел, как Арон, раненый в ногу истекающий кровью, без сил упал на мягкую траву. Он попытался подняться, но не мог, его товарищи бежали вперёд, не останавливаясь и вот уже среди кустов замелькали каски врага. В руках кабана был лишь автомат и на поясе болталась граната. Дрожащей рукой он взял в ладонь гранату. Ему не хотелось мучительно умирать под пытками и издевательствами врага, которого он считал расово неполноценным, прижал её к груди и выдернул чеку. Взрыв убил его моментально, разорвав тело на лоскуты.
Спустя некоторое время, преодолев больше километра сплошных руин и завалов, немногочисленные выжившие из гарнизона магазина, вышли к хлебзаводу, который стоял огромной серой коробкой средь выгоревшего частного сектора вокруг. Ноги еле слушались, дыхание перебивалось бешенным биением сердца, многие валились с ног от усталости и ран. Чак насчитал не более двух десятков живых, к его счастью среди них была Китти, которая громка дыша и вздрагивая, мёртвой хваткой сжимала правой рукой ремень.
– Мы, мы оторвались от них? – едва связывая от дикой отдышки слова, проговорила Китти, смотря на Зита.
– Не знаю, нужно бежать дальше, пока не вырвемся к своим.
Из окрестностей хлебзавода раздалась стрельба. Пули со свистом пронеслись над головами запыхавшихся солдат, раздались крики на знакомом столичном диалекте и следующие пули полетели уже на поражение. Те, кто не успел пригнуть голову к земле, мигом полегли с ранениями, вскрикнул Верн, схлопотавший пулю в плечо. Чак знал этот диалект общего языка, да и выстрелы своих автоматов, он без проблем отличал от медивских. Он не раздумывая содрал с раненого лётчика повязку из белой ткани. Что служила ему бинтом и взмахивая ей, будто белым флагом, двинулся на хлебзавод. Из тьмы выползли несколько тёмных силуэтов в кепках и с автоматами в руках. Они окружили Чака и спустя несколько мгновений радостно завопили, это была его рота. Он был спасён, спасена была и Китти.
***
Добровольческий корпус генерала Пфлюка медленно отступал из города. Несколько сотен тысяч, преданных императору, солдат сделали своё дело и отчаянным броском на вражеские позиции дали основной армии три драгоценных дня. Фавийские генералы успели воспользоваться этим и не дали захлопнуться гетерскому мешку. Мурзан потерпел стратегическое поражение.
Огромный, некогда великий и богатый город, столица и сердце гетерской земли, их символ и гордость превратилась в руины. Полгода ужасных и кровопролитных боёв, ежедневных бомбёжек и обстрелов с обеих сторон привели к разрушению четыре пятых всех строений, То, что строилось больше тысячи лет, сотнями поколений, разрушили за считанные месяцы, был утерян весь исторический фонд города, все памятники и достопримечательности города превратили лишь в груду кирпичей. Лишь в самом центре остались два выгоревших до основания высотных дома. Котивы специально оставили их, чтоб ориентироваться в руинах. Вскоре к уничтожению города присоединились и расчётливые фавийцы. Не имея никакого желания, жертвовать свои жизни ради камней и бетона, они сами начали взрывать самые приметные и высокие строения города, тем самым лишая вражеские самолёты ориентиров. Лишь гетерцы со слезами на глазах смотрели, как исчезает с лица планеты величественный город их предков.
Когда-то его населяли миллионы горожан, теперь же среди руин едва ли можно было встретить и пару тысяч. Практически половина брелимцев уехали на запад ещё в первые дни бомбёжек, когда муринская армия ещё не приблизилась и на полсотни километров. А как только гетерская армия потерпела позорное поражение под Севом, то на следующий же день на запад устремились нескончаемые вереницы машин и бесконечные колоны людей. Те-же, кто остался, к своему сожалению, почти все погибли, от ежедневных безжалостных бомбёжек, от городских боёв, голода и болезней. Хуже всех пришлось брелимским котивам, разъярённые жители города истребили почти всех опасных сограждан, массовые расстрелы проходили ежедневно и к моменту вхождения Маунда в пригородные районы, почти все котивы были безжалостно перебиты. Этот факт озлобил оккупантов и немногих, переживших все ужасы безумной мясорубки, подвергли репрессиям. Победителей, как известно, не судят, оттого и волна жестокости со стороны котивов ответом хлынула на медивов. Пленных фавийцев обычно отправляли в лагеря Хегера, а вот с гетерцами не церемонились, обычно их расстреливали, либо издевались. Стало очень популярно среди озлобленных и потерявших человечность котивов, проводить бои между пленными. Те, кто побеждали, могли жить ещё день, до следующего боя. Проигравшего убивали. Командиры муринцев, частенько поддерживали садистские наклонности своих подчинённых. Стальное войско Маута, понемногу начинало бродить изнутри и ожесточаться. Подействовать на солдат в условиях ежедневных боёв было сложно. Ведь как можно угрожать наказанием тому, кто может погибнуть в любой момент, от пули снайпера или упавшей бомбы?
Чака встретили тепло и радушно, искренняя радость сияла в глазах его солдат, многие из которых прошли с ним путь длиною в годы, он отвечал им взаимностью и крепко жал руки и обнимал. Но не видно было лишь Орена, а ведь он должен был первым встречать друга. В сумраке вырисовалась крепкая фигура майора Марта, его суровое круглое лицо переливалось на слабом свете пожаров и прожекторов. Он медленно подошёл к Чаку, сжал его слабую ладонь своей и взглянул в его глаза. Зит тут же всё понял. Орен мёртв, слова словно ком сжались в его горле и собрав их в кучу он произнёс.
– Как?
– Мина, Чак, он погиб моментально, даже не успев ничего понять.
– Где он?
– Лежит вместе со всеми, этой ночью мы потеряли не мало солдат, но Орена мне действительно жаль. Я знаю, что он был твоим другом.
– Единственным.
– Не сочти за грубость, но он был действительно хорошим командиром роты, смелым, ответственным и честным. Ты ему проигрывал во многом. Но судьба сложилась так как она сложилась, он мёртв ты жив, принимай командование ротой. Твоих штабных попутчиков мы доставим в штаб. И кстати, Брелим пал.
– Это хорошо, что Брелим пал. Мы отвоевали достаточно земли, что бы похоронить наших солдат.
– Иди, простись с другом, на поминки и скорбь у нас нет времени.
– Есть, товарищ майор.
Чак неуверенными шагами подошёл к сложенным в ряд трупам солдат, он даже не сразу узнал лицо своего друга, израненное и покрытое ожогами. Тело изнывало от боли и усталости, руки были все в ссадинах и ушибах. Не в силах стоять на ногах, он присел рядом с мёртвым товарищем и молча смотрел на него. Красивый молодой парень, честный, справедливый и близкий, теперь лежал бездыханным на изрытой войной гетерской земле, знал ли Орен, что сложит свою жизнь так рано? В такой дали от дома? На бессмысленной жестокой бойне за чужой город, вряд ли, но фортуна не улыбнулась ему в этот день.
Китти стояла чуть в стороне от него, её глаза сияли радостью, а тело изнывало от усталости, она пристально наблюдала за Чаком. А тот не видел ничего вокруг. Она впервые видела его таким, убитым горем и потерявшим контакт с окружающим его миром, ничего в этот момент не смогло бы порадовать разбитого лейтенанта, ведь единственный мостик, что соединял его с желанием жить и верой во что то лучшее исчез. Она молча подошла к нему, и не говоря ни слова взяла его за руку. Тот не поднял даже взору. Тогда Китти присела рядом и обняла Чака своими слабыми и сбитыми в кровь руками, ей казалось, что вот-вот и из его глаз пойдут слезы, но они потекли из её глаз.
– Ты чего плачешь? Китти, – сорвались тихие слова с его губ.
– Не знаю, наверное всё таки от радости, а может тебя жалко.
– Чего меня жалеть, я жив, Орену вот не повезло, он мёртв.
– Соболезную тебе, я так полагаю он был твоим другом?
– Лучшим другом, он был из тех, кто ради дружбы под пули броситься, он был тем, кого смело можно назвать другом, лучше бы я помер. Меня бы не так жалко было бы. Да же плакать бы ни кто не стал по мне.
– Я бы плакала.
– Ты бы плакала и по помершей псине, Китти.
– Прости меня, Чак, если где-то я не оправдала твоих ожиданий, но ты не такой плохой как сам желаешь казаться, ты хороший, ты действительно хороший парень, со своими минусами и плюсами. Я хочу верить, что рано или поздно, ты найдёшь смысл в своей жизни и будишь счастлив. Только не ломайся и не сдавайся, я не знала твоего друга, но почему-то думаю он бы хотел, что бы ты жил и стремился пережить эту войну и быть счастливым. Твоя рота тебя ценит, ты им нужен. В конце концов, переживи эту проклятую войну и найди родителей своего друга и расскажи им, каким был их сын. У тебя ещё много дел в этом мире, не нужно сдаваться.
Чак ничего не ответил ей, а лишь крепко обнял Китти, прижавшись к её щеке своей. Так и сидели они несколько минут, слушая дыхание друг друга, кругом шумели выстрелы и трещали пожары, было очень шумно, но Чак всё равно слышал её тихое, чуть вздрагивающее дыхание. Спустя мгновение кто-то похлопал Китти по плечу и та обернувшись увидела в ночном полумраке помятое лицо сержанта Верна. Он попытался изобразить на разбитых губах улыбку, но вышел нелепый оскал, после чего махнул рукой на стоящий неподалёку грузовичок, гудящий и дрожащий, словно дикий зверь.
– Нас ждут, пора ехать.
– Иди, Верн, я подойду через минуту.
Сержант кивнул головой и медленно заковылял в сторону грузовика. Китти взяла холодные ладони Чака в свои и, глядя ему в глаза, улыбалась, надеясь подбодрить его. И видимо у неё это получилось. Уголки губ Чака приподнялись и получилось, что-то отдалённо напоминающее улыбку.
– Как думаешь, Китти, это последняя наша встреча? – спросил он.
– Надеюсь, что нет, но хотелось бы увидеться вновь уже в мирное время, чтобы я смогла узнать тебя получше, а то как не встреча, всё какая-то дрянь происходит, то посадить меня хочешь.