Я видел в вышине на светлых облаках
Семь грозных ангелов, стоявших перед Богом
В одеждах пламенных и с трубами в руках.
Потом еще один предстал в величье строгом,
Держа кадильницу на золотых цепях;
Горстями полными с улыбкой вдохновенной
На жертвенный алтарь бросал он фимиам,
И благовонный дым молитвою смиренной,
Молитвой праведных вознесся к небесам.
Тогда кадильницу с горящими углями
Десницей гневною на землю он поверг, —
И в тучах молнии блеснули, день померк,
И преисподняя откликнулась громами.

Семь ангелов, полны угрозой величавой,
Взмахнули крыльями, и Первый затрубил, —
И пал на землю град, огонь и дождь кровавый
И третью часть лесов дотла испепелил.
Под звук второй трубы расплавленная глыба
Была низринута в морскую глубину:
Вскипела треть пучин, и в них задохлась рыба,
И кровь, густая кровь окрасила волну.
И Третий затрубил, и с грохотом скатилась
На царственный Ефрат огромная звезда,
И в горькую полынь внезапно превратилась
В колодцах и ключах студеная вода.
Четвертый затрубил, – и в воздухе погасла
Треть солнечных лучей и треть небесных тел;
Как над потухшими светильнями без масла,
Над ними едкий дым клубился и чернел.
Откинув голову, с огнем в орлином взоре,
Блестящий херувим над миром пролетел
И страшным голосом воскликнул: «Горе, горе!..»

И Пятый затрубил, и слышал я над бездной,
Как шум от колесниц, несущихся на бой;
То в небе саранча, гремя броней железной
И крыльями треща, надвинулась грозой.
Вождем ее полков был мрачный Абадонна;
Дома, сады, поля и даже гладь морей, —
Она покрыла все, и жалом скорпиона
Высасывала кровь и мозг живых людей.
И затрубил Шестой, и без числа, без меры
Когорты всадников слетаются толпой
В одеждах из огня, из пурпура и серы
На скачущих конях со львиной головой;
Как в кузнице меха, их бедра раздувались,
Клубился белый дым из пышущих ноздрей,
Где смерч их пролетал, – там молча расстилались
Кладбища с грудами обугленных костей.
Седьмой вознес трубу: он ждал, на меч склоненный,
Он в солнце был одет и в радуге стоял;
И две его ноги – две огненных колонны,
Одной – моря, другой он земли попирал.
И книгу развернув, предстал он в грозной силе.
Как шум от многих вод, как рев степного льва,
Звучали ангела могучие слова,
И тысячи громов в ответ проговорили.
Тогда мне голос был: «Я – Альфа и Омега,
Начало и конец, я в мир гряду! аминь».
Гряди, о Господи! Как воск, как хлопья снега,
Растает пред Тобой гранит немых твердынь.
Как женщина в родах, Природа среди пыток
В последний час полна смертельною тоской,
И небо свернуто в один огромный свиток,
И звезды падают, как осенью избыток
Плодов, роняемых оливою густой.

1886

Песнь баядер

Он лежит под навесом пурпурного ложа
В бледно-розовом свете вечерних огней;
Молодого чела золотистая кожа
Оттеняется мраком глубоких очей.
Смотрит Будда, как девы проносятся в пляске
И вино из кувшинов серебряных льют;
Вызывающий взор – полон огненной ласки;
Ударяя в тимпан, баядеры поют.
И зовут они к радостям неги беспечной
Тех, кто молод, прекрасен, могуч и богат.
Но, как звон погребальный, как стон бесконечный,
Переливы тимпанов для Будды звучат:

«Все стремится к разрушенью —
Все миры и все века,
Словно близится к паденью
Необъятная река.
Все живое смерть погубит,
Все, что мило, – смерть возьмет.
Кто любил тебя – разлюбит,
Радость призраком мелькнет.
Нет спасенья? Слава, счастье,
И любовь, и красота —
Исчезают, как в ненастье
Яркой радуги цвета.
Дух безумно к небу рвется,
Плоть прикована к земле:
Как пчела – в сосуде, бьется
Человек в глубокой мгле!»

Перед ложем царя баядеры плясали;
Но для Будды звучал тот же грустный напев
В этих гимнах, что жизнь и любовь прославляли,
В тихой музыке струн, в нежном голосе дев:

«В цвете жизни, в блеске счастья
Вкруг тебя – толпы друзей.
Сколько мнимого участья,
Сколько ласковых речей!
Но дохнет лишь старость злая,
Розы юности губя,
И друзья, как волчья стая,
К новой жертве убегая,
Отшатнутся от тебя.
Ты, отверженный богами,
Будешь нищ и одинок,
Как покинутый стадами
Солнцем выжженный поток.
Словно дерево в пустыне,
Опаленное грозой,
В поздней, старческой кручине
Ты поникнешь головой.
И погрязнешь ты в заботе,
В тине мелочных обид,
Словно дряхлый слон в болоте,
Всеми брошен и забыт.
Что нам делать? Страсти, горе
Губят тысячи людей,
Как пожар – траву степей,
И печаль растет, как море!
Что нам делать? Меркнет ум,
И толпимся мы без цели —
Так испуганных газелей
Гонит огненный самум!»

Баядеры поют про надежды и счастье,
Но напрасны тимпаны и лютни гремят;
Как рыдающий ветер в ночное ненастье,
Песни, полные жизни, для Будды звучат:

«Близок страшный день возмездья:
Задрожит земля и твердь,
И потушит все созвездья
Торжествующая смерть.
Мир исчезнет, как зарница
В полуночных небесах;
Все, что есть, нам только снится,
Вся природа – дым и прах!
Наши радости – мгновенны,
Как обманчивые сны,
Как в пучине брызги пены,
Как над морем блеск луны.
Все желания, как сети,
Как свеча для мотыльков:
Мы кидаемся, как дети,
За виденьем лживых снов.
Страсти, нега, наслажденья —
Никому и никогда
Не приносят утоленья,
Как соленая вода...
Что нам делать? Где спаситель?
Как защитника найти?
Бодизатва-Утешитель!
Пробил час, – пора идти!
В этот пламень необъятный
Мук, желаний и страстей
Ты, как ливень благодатный,
Слезы жалости пролей!..»
..……………………….

1886

Дон Кихот

Шлем – надтреснутое блюдо,
Щит – картонный, панцирь жалкий...
В стременах висят, качаясь,
Ноги тощие, как палки.

Но зато как много детской
Доброты в улыбке нежной,
И в лице худом и бледном —
Сколько веры безмятежной.

Для него хромая кляча —
Конь могучий Росинанта,
Эти мельничные крылья —
Руки мощного гиганта.

Видит он в таверне грязной
Роскошь царского чертога,
Слышит в дудке свинопаса
Звук серебряного рога.

Санхо Панца едет рядом;
Гордый вид его серьезен:
Как прилично копьеносцу,
Он величествен и грозен.

В красной юбке, в пятнах дегтя,
Там, над кучами навоза, —
Эта царственная дама —
Дульцинея де Тобозо...

Страстно, с юношеским жаром,
Он толпе крестьян голодных,
Вместо хлеба, рассыпает
Перлы мыслей благородных:

«Люди добрые, ликуйте, —
Наступает праздник вечный:
Мир не солнцем озарится,
А любовью бесконечной...

Будут все равны; друг друга
Перестанут ненавидеть;
Ни алькады, ни бароны
Не посмеют вас обидеть.

Пойте, братья, гимн победный!
Этот меч несет свободу,
Справедливость и возмездье
Угнетенному народу!»

Из приходской школы дети
Выбегают, бросив книжки,
И хохочут, и кидают
Грязью в рыцаря мальчишки.

Аплодируя, как зритель,
Жирный лавочник смеется;
На крыльце своем трактирщик
Весь от хохота трясется.

И почтенный патер смотрит,
Изумлением объятый,
И громит безумье века
Он латинскою цитатой.

Из окна глядит цирюльник,
Он прервал свою работу,
И с восторгом машет бритвой,
И кричит он Дон Кихоту:

«Благороднейший из смертных,
Я желаю вам успеха!..»
И не в силах кончить слова,
Задыхается от смеха.

Все довольны, все смеются
С гордым видом превосходства.
И никто в нем не заметит
Красоты и благородства.

Он не чувствует, не видит
Ни насмешек, ни презренья:
Кроткий лик его – так светел,
Очи – полны вдохновенья.

Смейтесь, люди, но быть может,
Вы когда-нибудь поймете,
Что возвышенно и свято
В этом жалком Дон Кихоте:

Святы в нем – любовь и вера,
Этой верою согреты
Все великие безумцы,
Все пророки и поэты!

1887

Жертва

У ясных волн священной Брамапутры
Проводит дни в молитве и посте
Божественный подвижник Усинара.
Однажды царь небес, могучий Индра
Отшельника задумал испытать.
Тогда в голубку Агни превратился,
И соколом за ней помчался Индра.
Но на груди подвижника святого,
Увидев в нем защиту от врага,
Дрожащая голубка приютилась;
Он бережно покрыл ее рукой
И ласково промолвил ей: «Не бойся!»
Но в тот же миг на каменный уступ —
Угрюм и мрачен – сокол опустился
И злобно крикнул: «По какому праву,
Могучий Усинара, ты дерзнул
Отнять мою законную добычу?» —
«Во имя милосердья и любви
Тому, кто слаб, я должен дать защиту» —
«Что значит милосердье и любовь?
В моем гнезде голодные птенцы
И день и ночь кричат: отец, дай пищи!
Лишив меня последнего куска,
Старик, ты предал их голодной смерти!» —
«Я дам тебе волшебные дворцы
И грудами каменьев драгоценных,
И золотом осыплю я тебя, —
Но, – видит Бог, – я выдать не могу
Гонимую, беспомощную жертву...»
Он говорил и старческой рукой
Любовно гладил белую голубку.
«Нет, Усинара, – грозно молвил сокол, —
К чему мне золото, к чему дворцы:
Я не отдам за них моей добычи.
Смерть – побежденным, сильным – торжество, —
Таков закон природы беспощадный.
Я голоден, не мучь меня, старик...
Мне надо теплого живого мяса!
Я требую, чтоб ты мне возвратил
Кусок, моей добыче равный весом.
И если ты не хочешь, чтоб погибла
Иная жертва – мяса для меня
Из собственной груди ты должен вырвать».
Но ласково морщинистой рукой
Отшельник гладил белую голубку,
Потом взглянул на сокола, и жалость
Ко всем живым, ко всем, кого томит
Нужда и голод, жалость кротким светом
Зажглась в его божественных очах,
Задумчивых и бесконечно добрых.
Он тихо молвил соколу: «Ты прав».
И острый нож он в грудь себе вонзил,
И вырезал кусок живого мяса,
И бросил соколу взамен добычи.
Но тот сказал: «Мы смерим на весах,
Чтоб был кусок голубке равен весом».
И повелел отшельник, и пред ним
Явился рой духов его служебных.
Тяжелые огромные весы
Они к скале гранитной прицепили,
И на одну из чашек голубь сел,
И на другую бросил Усинара
Кусок кровавый собственного тела.
Но чаша с голубем не поднялась.
Еще кусок он вырезал и бросил,
Потом еще, еще... и кровь струилась,
И не было на нем живого места:
Срывал он тело с бедер, с плеч, с груди
И все кидал, кидал на эту чашу,
Что неподвижно в воздухе висела.
Вся плоть его – зияющая рана,
Под ней в крови кой-где белеет кость,
А между тем в очах глубоко ясных —
Все та же необъятная любовь.
Он подошел к весам и покачнулся,
И навзничь грохнулся, но среди мук
Он упрекал себя за эту слабость,
Он говорил: «Позор, позор тебе,
О жалкое, бессмысленное тело!..
Иль мало я учил тебя страдать,
Томил постом, сушил полдневным зноем...
Вперед, скорей, – конец твой недалек:
Еще одно последнее усилье!..»
Из лужи крови бодро он поднялся,
Приблизился к весам и в них вошел,
И чаша опустилась до земли,
И радостно к лазуревому небу
Спасенная голубка вознеслась.
Вздохнул он и промолвил: «Как я счастлив!..»
И бледное прекрасное чело
Безоблачным блаженством просияло.

1886

Аллах и Демон
(мусульманское предание)

...В начале не было ни солнца, ни планет,
И над вселенною от края и до края,
Как вечная заря, могучий ровный свет
Без тени, без лучей горел, не угасая.
Как пыль разбитых волн, как смерч, как ураган
Над миллионами теснились миллионы
Бесплотных ангелов, и в светлый океан
Их огнекрылые сливались легионы.
Как в бурю грозный гул взволнованных лесов,
Гремело: «Свят, свят, свят!» – со всех концов вселенной,
И бездны вторили той песне вдохновенной.
Но вдруг над сонмами сияющих духов
Промчалась весть о том, что в недрах ночи темной
Задумал Бог создать какой-то мир огромный,
Каких-то маленьких, страдающих людей, —
Страдающих... увы, как мрачно, как сурово,
Каким предчувствием неведомых скорбей
На небе в первый раз звучало это слово!..
С поникшей головой, с покорностью в очах,
Полны томительным отчаяньем и страхом,
Безмолвно ангелы стояли пред Аллахом.
Когда же издали в испуганных рядах
Благоговейное промчалось: «Аллилуйя!»
Так стыдно в этот миг, так больно стало мне,
Что на Всевышнего восстал я, негодуя,
И ропот мой пред ним раздался в тишине;
Я видел в будущем обиды и страданья
Всех этих трепетных, беспомощных людей,
Я понял их печаль, я слышал их рыданья, —
И пламя жалости зажглось в груди моей.
Любовь великая мне сердце наполняла,
Любовь меня звала, – и я покорно шел,
На Всемогущего я рать мою повел
За мир, за бедный мир, и битва запылала...
И дрогнул в небесах сияющий престол —
Я говорил себе: отдам я жизнь мою,
Но жалкий мир людей создать я не позволю
И человечество пред Богом отстою!
О пусть я ныне пал, низверженный громами,
Пускай тройная цепь гнетет меня к земле
И грудь изрезана глубокими рубцами,
И выжжено клеймо проклятья на челе, —
Еще мой гордый дух в борьбе не утомился,
Еще горит во мне великая любовь,
И будущность – за мной, и я воскресну вновь, —
Я пал, но не сражен, я пал, но не смирился!
Не я ли пробудил могучий гнев в сердцах,
Не я ли в них зажег мятежный дух свободы?
Под знаменем моим сбираются народы:
Я цепи их разбил, – и мир в моих руках!
Придите же ко мне, страдающие братья, —
И я утешу вас, и на груди моей
Найдете вы приют от Божьего проклятья:
Придите все ко мне, – я заключу в объятья
Моих измученных, обиженных детей!
Восстаньте, племена, как волны пред грозою,
Как тучи темные, наполним мы весь мир,
Необозримою, бесчисленной толпою
Покроем небеса и омрачим эфир.
Так много будет нас, что крики, вопли, стоны
Все гимны ангелов на небе заглушат, —
И язвы грешников им воздух отравят,
И в черной копоти померкнут их короны.
Дождемся, наконец, мы радостного дня:
И задрожит Аллах, и разобьет скрижали,
Поймет, что за любовь, за правду мы восстали,
И он простит людей, и он простит меня.
Как будут там, в раю, блаженны наши слезы,
Там братья-ангелы придут нас обнимать
И кровь из наших ран с любовью вытирать
Краями светлых риз, и пурпурные розы
С блестящих облаков на грешников кидать.
Как утренняя тень, исчезнет наше горе,
И небо, и земля тогда сольются вновь
В одну великую безгрешную любовь,
Как в необъятное сияющее море...

1886

Сакья-Муни

По горам, среди ущелий темных,
Где ревел осенний ураган,
Шла в лесу толпа бродяг бездомных
К водам Ганга из далеких стран.
Под лохмотьями худое тело
От дождя и ветра посинело.
Уж они не видели два дня
Ни приютной кровли, ни огня.
Меж дерев во мраке непогоды
Что-то там мелькнуло на пути;
Это храм – они вошли под своды,
Чтобы в нем убежище найти.
Перед ними на высоком троне —
Сакья-Муни, каменный гигант.
У него в порфировой короне —
Исполинский чудный бриллиант.
Говорит один из нищих: «Братья,
Ночь темна, никто не видит нас,
Много хлеба, серебра и платья
Нам дадут за дорогой алмаз.
Он не нужен Будде: светят краше
У него, царя небесных сил,
Груды бриллиантовых светил
В ясном небе, как в лазурной чаше...»
Подан знак, и вот уж по земле
Воры тихо крадутся во мгле.
Но когда дотронуться к святыне
Трепетной рукой они хотят, —
Вихрь, огонь и громовой раскат,
Повторенный откликом в пустыне,
Далеко откинул их назад.
И от страха все окаменело, —
Лишь один – спокойно величав —
Из толпы вперед выходит смело,
Говорит он богу: «Ты не прав!
Или нам жрецы твои солгали,
Что ты кроток, милостив и благ,
Что ты любишь утолять печали
И, как солнце, побеждаешь мрак?
Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень,
Нам, в пыли простертым пред тобой, —
Но, как ты, с бессмертною душой!
Что за подвиг сыпать гром и пламень
Над бессильной, жалкою толпой,
О, стыдись, стыдись, владыка неба,
Ты воспрянул – грозен и могуч, —
Чтоб отнять у нищих корку хлеба!
Царь царей, сверкай из темных туч,
Грянь в безумца огненной стрелою, —
Я стою, как равный, пред тобою
И, высоко голову подняв,
Говорю пред небом и землею,
Самодержец мира, ты не прав!»
Он умолк, и чудо совершилось:
Чтобы снять алмаз они могли,
Изваянье Будды преклонилось
Головой венчанной до земли,
На коленях, кроткий и смиренный,
Пред толпою нищих царь вселенной,
Бог, великий бог лежал в пыли!

1885

Эскизы

Легенда из Т. Тассо

Стальными латами одет,
Близ древних стен Иерусалима,
Как мощный лев, неустрашимо
Сражался доблестный Танкред.
Пред ним трепещут сарацины;
И поражая мусульман,
Мечом он гонит их дружины,
Как волны гонит ураган.
Уже рубцами вся покрыта
С крестом тяжелая броня,
И окровавлены копыта
Его могучего коня...
Как вдруг воитель незнакомый,
Наперевес копье подняв,
Отважным замыслом влекомый,
Вперед кидается стремглав.
С мольбой о помощи трикраты
Танкред Спасителя призвал
И сарацина шлем косматый
Железной палицей сорвал;
И что ж? рассыпалась кудрями,
Как златоструйными волнами,
Густая девичья коса,
Пред ослепленными очами
Открылась дивная краса,
Румянец отрочески нежный
И мрамор шеи белоснежной.
Клоринда, враг его жестокий,
Клоринду в ней он узнает,
Чье имя громко на Востоке, —
Неверных гордость и оплот.
Тяжелый меч, разить готовый,
Невольно рыцарь опустил.
И пред красавицей суровой
Благоговейно отступил.
Помочь Танкреду в бой кровавый
Из строя рыцарских дружин
Летит, исполнен жаждой славы,
Гьюскар, отважный палладин;
И над прелестной головою
С челом нежней эдемских роз
Он святотатственной рукою
Секиру тяжкую занес.
Но от смертельного удара
Танкред Клоринду защитил, —
Оружье пылкого Гьюскара
Он, негодуя, раздробил.
Коснулось шеи лебединой
Оно слегка, – и кровь на ней,
Как драгоценные рубины,
Зарделась в золоте кудрей.

Он поднял мрачное забрало —
И благородно, и светло
Любовью чистою дышало
Его открытое чело.
…………………………….
Скажи, Клоринда, что с тобою,
Зачем ты медлишь оттолкнуть
Гяура с гордою враждою?
Ужель под медною бронею
Трепещет любящая грудь?
Но вот, потупив взор лазурный,
Молчанье строгое храня,
Ты понеслась, как вихорь бурный,
Пришпорив быстрого коня.
В лучах полуденных сверкает,
Как из огня, доспех на ней,
И ветер ласково играет
С волнами вьющихся кудрей.

Не меч, не пролитая кровь, —
Ту битву грозную решила
Лишь красоты благая сила,
Миротворящая любовь.

Ноябрь 1882

Детям

Не под кровом золоченым
Величавого дворца,
Не для счастья и довольства,
Не для царского венца —
Ты в приюте позабытом
Вифлиемских пастухов
Родился – и наг, и беден, —
Царь бесчисленных миров.
Осторожно, как святыню,
В руки Мать его взяла,
Любовалась красотою
Безмятежного чела.
Ручки слабые Младенец
В грозно сумрачный простор
С беспредельною любовью
С лона Матери простер.
Все, что борется, страдает,
Все, что дышит и живет,
Он зовет в свои объятья,
К счастью вечному зовет.
И природа встрепенулась,
Услыхав Его призыв,
И помчался ураганом
Бурной радости порыв.
Синева ночного неба
Стала глубже и темней,
И бесчисленные звезды
Засверкали ярче в ней;
Все цветы и все былинки
По долинам и лесам
Пробудились, воскурили
Благовонный фимиам.
Слаще музыка дубравы,
Что затронул ветерок,
И звучнее водопадом
Низвергается поток,
И роскошней покрывалом
Лег серебряный туман,
Вечный гимн запел стройнее
Безграничный океан.
Ликовала вся природа,
Величава и светла,
И к ногам Христа-Младенца
Все дары свои несла.
Близ пещеры три высоких,
Гордых дерева росли,
И, ветвями обнимаясь,
Вход заветный стерегли.
Ель зеленая, олива,
Пальма с пышною листвой —
Там стояли неразлучной
И могучею семьей.
И они, как вся природа,
Все земные существа,
Принести свой дар хотели
В знак святого торжества.
Пальма молвила, склоняя
Долу с гордой высоты,
Словно царскую корону,
Изумрудные листы:
«Коль злобой гонимый
Жестоких врагов,
В безбрежной равнине
Зыбучих песков,
Ты, Господи, будешь
Приюта искать,
Бездомным скитальцем
В пустынях блуждать,
Тебе я открою
Зеленый шатер,
Тебе я раскину
Цветочный ковер.
Приди Ты на отдых
Под мирную сень:
Там сумрак отрадный,
Там свежая тень».
Отягченная плодами,
Гордой радости полна,
Преклонилася олива,
И промолвила она:
«Коль, Господи, будешь
Ты злыми людьми
Покинут без пищи —
Мой дар Ты прими.
Я ветви радушно
Тебе протяну
И плод золотистый
На землю стряхну.
Я буду лелеять
И влагой питать,
И соком янтарным
Его наливать».
Между тем в унынье тихом,
Боязлива и скромна,
Ель зеленая стояла;
Опечалилась она.
Тщетно думала, искала —
Ничего, чтоб принести
В дар Младенцу-Иисусу
Не могла она найти;
Иглы острые, сухие,
Что отталкивают взор,
Ей судьбой несправедливой
Предназначены в убор.
Стало грустно бедной ели;
Как у ивы над водой,
Ветви горестно поникли,
И прозрачною смолой
Слезы капают обильно
От стыда и тайных мук,
Между тем как всё ликует,
Улыбается вокруг.
Эти слезы увидала
С неба звездочка одна,
Тихим шепотом подругам
Что-то молвила она,
Вдруг посыпались – о чудо! —
Звезды огненным дождем,
Елку темную покрыли,
Всю усеяли кругом,
И она затрепетала,
Ветви гордо подняла,
Миру в первый раз явилась,
Ослепительно светла.

С той поры, доныне, дети,
Есть обычай у людей
Убирать роскошно елку
В звезды яркие свечей.
Каждый год она сияет
В день великий торжества
И огнями возвещает
Светлый праздник Рождества.

Декабрь 1882

Из Горация
(II книга, XVIII ода)

Не блестит мой скромный дом
Золотыми потолками,
Нет слоновой кости в нем,
И над стройными столбами,
Что готовит богачам
Житель Африки далекой, —
Плиты мраморные там
Не покоятся высоко.
Мне в наследство не дадут
Твой чертог, о царь Азийский;
Мне рабыни не прядут
Нежный пурпур лаконийский.
Песен дар – вот мой удел,
А сокровище мне – лира;
С ней бедняк пленить сумел
Самодержцев полумира.
Здесь, в тиши сабинских нив,
Всем, что нужно, я владею,
И спокоен, и счастлив,
Больших благ просить не смею.
День за днем, за часом час
И за годом год уходит,
А безумец, суетясь,
Беспокойно жизнь проводит.
Неминуемый конец
Позабыв, прилежно строя
Пышный мраморный дворец, —
Он не ведает покоя.
Предприимчивости полн,
Побеждает он пучину,
Воздвигает против волн
Величавую плотину.
Он, корыстью ослеплен,
Не щадит межи соседней,
И жестоко хитит он
Бедняка кусок последний:
И, постигнутый бедой,
Унижением гонимый,
Тот бежит с детьми, с женой,
Покидает кров родимый.
А меж тем для всех людей
Нет вернейшего жилища,
Чем подземный мир теней,
Чем немая сень кладбища.
Где же цель людских трудов,
И на что мы тратим силы?
Властелинов и рабов
Не равно ли ждут могилы?
Даже мудрый Прометей
Обмануть не мог Харона;
Даже Тантала детей
Укрощает власть Плутона.
Смерть навек освободит
Угнетенного страдальца,
Успокоит, приютит
Утомленного скитальца.