Зелье для Ее Величества. Заговор

Солдаты мигом бросились исполнять приказ. Будь у них возможность, они бы всю поляну забаррикадировали. Но она была большой, а времени было мало. Хорошим подспорьем оказалось наличие топора у запасливого Прокопа. Ещё двое солдат были отряжены на сбор дров для костра, оставшиеся двое занимались готовкой ужина. Иван, как и положено командиру, размышлял.

Уже ближе снова раздался вой. Ему ответил другой. Староста всё больше дрожал и крестился, бормоча молитвы. Иван был раздосадован – кабы не все эти ведьмы да болтовня Прокопа, всё было бы нормально – ну волки и волки. Но он видел, что солдаты, наслушавшись мужиковых бредней, были бледноваты и с опаской поглядывали в лес, временами крестясь.

И это при свете дня. А что будет ночью? Что нарисует солдатам их воображение, какие древние страхи в них пробудятся? Так и до паники недалеко. И тут у него мелькнула идея – зелье. Оно ведь повышает агрессивность. Знать бы дозировку. Иван подумал, что если выпить совсем чуть, то до состояния звериного неистовства можно и не дойти, а вот храбрости прибавит.

Посмотрел внимательно на мужика, кое-что прикинул в голове.

– Эй, хлопцы, – окликнул он кашеваров, – а ну-ка привяжите нашего дружка воон к той берёзке, – указал он на дерево.

Солдаты споро начали выполнять приказание. Иван тем временем достал из седельной сумки кружку, зачерпнул из ручья воды. Постоял у бочонка, раздумывая над дозировкой, макнул платок и выжал несколько капель в кружку. Подошёл к уже привязанному трясущемуся Прокопу:

– На-ка вот, братец, выпей.

– Это что? – испугано вытаращил глаза тот.

– Знахарка дала. Выпьешь – и оборотни тебя не увидят и не унюхают. Даром, что ли, она по лесу, не боясь, ходит.

Мужичок, недолго думая, выпил всю кружку, поднесённую к его губам.

Через несколько секунд глаза Прокопа стали наливаться кровью, а зрачки расширились, практически закрыв всю радужную оболочку. Он впился взглядом в Розинцева и стал ёрзать, пытаясь порвать верёвку, которой был привязан.

– Ты куда это собрался, Прокоп? – невинным тоном спросил Иван.

В ответ раздалось глухое рычание, мужик весь ощерился. Из уголков рта потянулись две нитки слюны. Он начал извиваться и выпутываться.

– А ну, ребятки, вяжи его быстрее ещё чем есть! – с тревогой крикнул Иван. Ещё не хватало с мужиком драку устраивать.

Солдаты принесли несколько ремней и туго притянули Прокопа. Видя, что освободиться не получится, тот проревел в сторону Розинцева:

– Всё одно загрызу, гадина! Ужо сколько вам, барам, кровь нашу пить! Таперича наш черёд настанет, таперича я тебя на части рвать буду, – ревел и бился мужик.

«Вот тебе и небольшой бунт», – подумалось опешившему Ивану.

– Заткните ему чем-нибудь рот!

Бледные солдаты суетливо выполнили приказ.

Иван думал. Несколько капель оказалось много. Вся злоба человека выплеснулась наружу, да ещё увеличила его силу. А у солдат – кто знает, тоже поди не рады муштре да зуботычинам офицеров. Вопрос стоял ребром –вероятность или паники и быть растерзанными волчьей стаей, либо быть растерзанным своими же солдатами. А ещё Ивану вспомнилась байка о пропавших разбойниках, напавших на карету лекаря, которые, мол, превратились в волков. Это в Санкт-Петербурге, в кабинете можно смело ухмыляться людским бредням, а когда вокруг темнеющий с каждой минутой лес, в котором воют волки, насмешливость тает, как свет уходящего за горизонт солнца.

Иван принял решение. Построил солдат.

– Ну что, ребята, боязно?

– Есть маленько, ваше благородие, – ответил за всех Панкрат, которого почитали за старшего.

– Видели, что с мужичком от настоя сделалось?

– Видели, ваше благородие, как не видеть.

– На самом деле оно для храбрости. Просто я ему побольше налил, а то сами видели, как оробел проводник наш. Потому вот что – давайте фляги, капну вам самую малость, коли кого ночью страх возьмёт – пригубите.

Солдаты помялись-попереглядывались. Ответил за всех также Панкрат:

– Не серчай, ваше благородие, токмо мы души христианские, невместно нам зелье колдовское пить. Бог даст, отобьёмся, коли нападут. Ну а коли не осилим – на то воля Божия.

Иван воспрял. Всё-таки русский солдат – это русский солдат. Да и вообще русский человек – это русский человек, в мирской жизни ничего особенного, и мелочится где, и на рожон не полезет, ну а коли припрёт неправда или ворог какой – так откуда что берётся.

– Верю в вас, соколики. Теперь слушай диспозицию. Позади нас стая не пройдёт, там хорошо всё завалили. Слева от завала натыкаем в землю заточенных кольев в несколько рядов, больше не успеем. Остальной периметр завалим хворостом и ветками и подпалим. А там уж как Бог даст.

Повеселевшие от такой диспозиции солдаты с утроенной быстротой принялись сооружать оборонительные сооружения. Иван тоже повеселел – какие к чёрту оборотни, обычная стая волков. Куда зверю с человеком, организованным и вооружённым, тягаться.

К сумеркам всё было готово. Большие и маленькие колья, воткнутые в землю под наклоном, смотрели в сторону леса, полыхающий костёр длиною в десяток шагов закрывал собой остальное пространство.

Когда совсем стемнело, лес наполнился жутким волчьим завыванием. Кони заволновались, рвались с привязи. Вой стал совсем близким. Люди напряглись, наставив в темноту ружья.

В стороне, где были колья и куда доставал свет костра, Иван увидел несколько пар мерцающих глаз. Позади, где был устроен завал, послышалось шуршание – волки пытались пройти сквозь ограждение, растаскивая ветки.

– Вы трое, – указал Розинцев на солдат, – быстро к завалу и сквозь него залпом на шорохи.

Вскоре строенный залп был многократно разнесён по лесу эхом. Раздалось скуление. Волчьи глаза за кольями исчезли, но вскоре появились вновь.

Ивана это крайне разозлило. Ну неужто им не понятно, что здесь собралась грозная сила?! Кем они себя вообще возомнили? Хозяевами леса?! Да в их жалкий лес пришёл хозяин всей Земли – человек! Покоривший моря, континенты, горы и пустыни и это жалкое отродье смеет иметь на человека какие-то виды?!

Иван бросил пистолет, выхватил шпагу и кинжал и с глухим рыком кинулся через колья на горящие в ночи волчьи глаза. Сзади он слышал ничего не значащие людские голоса:

– Куды?! Куды, ваше благородие?!

Но он уже с рёвом ворвался в ночь, взведённый, как пружина, и жаждущий крови. Волки растворились в темноте. Но сзади что-то рычащее ударило его в спину и сбило с ног. Иван в ярости развернулся на ощеренную клыками пасть и, бросив оружие, вцепился руками в волчью шею, ощерясь и рыча в ответ, впился зубами в его горло.

Где-то далеко он слышал стрельбу, крики, рычание и визг. Вскоре мир закружился, хлестанул струёй крови и перестал существовать.

***

Очнулся Иван от холода, его буквально трясло. Рывком сел, стащил с головы плащ, осмотрелся. Уже светало, пятеро солдат сидели у огня, пятеро спали около ещё тлеющих углей, оставшихся от заградительного костра. Двое из них во сне стонали.

Осмотрел себя. Мундир был изодран и весь залит кровью. Руки ужасно болели, а весь рот был забит волчьей шерстью. Отхаркнув, сплюнул.

Обернувшиеся на звук солдаты с криком повскакивали. Двое закрестились, а остальные навели на него ружья.

– Вы чего, ребятки? – прогудел Розинцев не своим голосом.

Раздался выстрел. Пуля прожужжала в каком-то вершке от головы. Иван вскочил, пробасил:

– Да вы ополоумели, что ли?! Вы в кого, мать вашу, палите?!

Панкрат протянул руку поперёк направленных на Ивана ружей, вторую останавливающим жестом вытянул в сторону Розинцева:

– Не подходи! Не подходи, ваше благородие, Христом Богом прошу!

– Да что стряслось-то?! – никак не мог взять в толк Иван.

– Да как же ж? Сначала ты, ваше благородие, кинулся на волков, ну, мы, как и положено, бросились за тобой, тама и сцепились с ними, глядим – ты лежишь, Иван с Фёдором подхватили тебя, да за колья и мы за ними отступили, штыками отбиваясь. Пантелеймона вон с Игнатом шибко порвали – одному ногу, другому руку, остальных кого как.

– А дальше-то что?

– Ну как что, смотрим на тебя, ваше благородие, – а ты в крови весь и кровь горлом плюёшь. Подергался, подёргался и затих. Кончился, стало быть, и лицо белым сделалось. Ну мы, как и положено, перекрестились за твой упокой и плащом, стало быть, накрыли. Так что помер ты, ваше благородие.

– Да как же я помер-то? Кровь-то не моя была! Я волку горло перегрыз, вот его кровь на меня и попала, да чуть не захлебнулся ею, а потом сознание потерял!

Солдаты переглянулись, не сговариваясь, сделали пару шагов назад и подняли ружья.

– Сейчас-то что не так?

– А то, ваше благородие, что, видать, кровь оборотня в тебя попала, вот от этого ты и ожил! Не подходи!

Иван почувствовал, что его и без всякого «не подходи» могут пристрелить. Солдаты многое пережили за ночь и были крайне взволнованы. А тут ещё покойник оживает. Надо было менять тактику.

– Будете стрелять – пули напрасно истратите. Али неведомо вам, что оборотня только серебряной пулей убить можно?! Простые пули нечистая сила отводит, видали же!

Солдаты начали переглядываться.

– И не бойсь, до ночи никого не трону. А к ночи уже в Санкт-Петербурге будем.

На солдат подействовало. Ружья опустили.

Розинцев пошёл к ручью умыться да прополоскать рот. Он не совсем понимал, что произошло. Ужасно хотелось есть, а думать на голодный желудок – неблагодарное дело.

– Налейте мне вашего варева, – бросил он мужикам и пошёл к своему коню, достать из седельной сумки тарелку с ложкой. Кони, почуяв волчий запах, шарахнулись, стали рваться с привязи и ржать, выпучивая глаза.

Успокоившиеся было солдаты повскакивали. Оборотень – он и есть оборотень. Иван досадливо сжал кулаки. Небрежно-примирительно махнув солдатам рукой, мол, всё нормально, с оборотнями постоянно такое случается, пошёл к костру. Остановился, что-то вспоминая. Вспомнил:

– А Прокоп, проводник наш, где?

Солдаты снова переглянулись:

– Так это, убили его, ваше благородие.

– Как?!

Пожали плечами:

– Мы это, как его, забыли совсем про него, а поутру глядь, а он тово, стоит привязанный и не шевелится. Подошли к нему с опаской, а он в крови весь и не дышит.

Иван пошёл к дереву, к которому приказал привязать несчастного мужика. Рубаха Прокопа была бурой от крови, и наспех сделанный солдатами кляп тоже обильно ею пропитался. Покривившись, Розинцев разорвал ему рубаху. В груди старосты, как раз напротив сердца, виднелась рана от штыка. «Скорее всего, кто-то из солдат», – подумал Иван.

Пошёл к костру. Взял чью-то миску, положил черпак с горкой каши. Перед тем как начать завтракать, распорядился:

– Прокопа отвязать, прикрутить к его лошади. Выйдем на тракт – кому-нибудь передадим, чтобы похоронили или домой отвезли. Раненых, кто не сможет держаться в седле, тоже привяжем.

Перед тем как выступить, пошёл осмотреть поле боя. На земле и на кустарнике было много пятен крови, но ни одного убитого волка он не нашёл.

– Оборотни – они и есть оборотни, – услышал он за спиной голос Панкрата. – Ожили и ушли.

На том и отправились в путь. Ивану пришлось идти пешком – кони так его к себе и не подпускали, несмотря на то что он прополоскал свой изодранный камзол в ручье. Дороги он не знал, поэтому просто шёл на север, благо определять стороны света он умел. К обеду вышли на большую дорогу. Проезжие на них пугливо оборачивались и крестились.

Иван послал одного из солдат вперёд, чтобы на ближайшем постоялом дворе ему приготовили кадушку с горячей водой, какое-нибудь мыло и приличествующую его положению одежду.

В вечерний Санкт-Петербург он въехал уже сидя на коне, в более-менее приличном камзоле, отданном хозяину таверны в уплату за проживание каким-то проигравшимся офицером.

***

Шешковский молча выслушал доклад, внимательно смотря на Розинцева, временами отводя глаза, прикидывая что-то в уме. После доклада в свойственной ему манере побарабанил пальцами по столу, пожевал губами.

– Значит, не рискнул арестовать ведьму?

– Нет, ваше высокоблагородие.

– Я вот тут что подумал. Ведьма эта, для того чтобы лекарь не выдал их, подсунула ему долгодействующий яд, который спустя время и остановил ему сердце. И рассусоливать тут с ними нечего. Я вслед за тобой отправил за ведьмой двадцать молодцов с приказом без живой не возвращаться. К утру должны вернуться, они, в отличие от тебя, лесами не шастают. Получится или нет у нас повязать с поличным баронессу, ещё вопрос, но показания ведьмы против неё у нас уже будут.

«Это если удастся её взять», – подумал Иван, но промолчал.

– Ну, а то, что зелье добыл, – хвалю. Молодец! Мы эту отраву предъявим государыне как доказательство слов ведьмы против баронессы Бартинской. Покажем нашей матушке императрице, какую гадину она у себя на груди пригрела!

Иван кивнул и щёлкнул каблуками.

– Садись, добрый молодец, садись, – махнул рукой Шешковский, – а то, я смотрю, что-то сильно бледен ты, – и потянул за шнурок.

Из-за штор высунулась голова секретаря.

– Принеси-ка нам с господином Розинцевым закусить чем, голубчик.

Голова исчезла.

– Ну а мы тут тоже времени даром не теряли, – похрустев пальцами, продолжил шеф. – Думаю, одного, как его там, вампира точно определили.

Иван поднял брови.

– Да, да, господин Розинцев. Установили за сановитыми дворянками догляд и обнаружили за одной слежку. Причём следящий чуть не в открытую ходит и совершенно не обеспокоен своей конфиденциальностью – не озирается даже, поганец.

– Это от того, что они не знают, что мы о них знаем.

Шешковский утвердительно кивнул:

– И, стало быть, мы знаем, где он проживает. Я думаю, тянуть далее некуда, надо брать татя да примерно его выспросить. А там и ведьму привезут. Славная соберётся компания, – азартно потёр руки шеф.

– Виноват, ваше высокоблагородие, – Иван встал, – может у графа Панина ещё раз отпросить Опричникова с его людьми?

– Будет нам Опричников. Намекнул я графу на некое важное дело, коли не оплошают его люди – придётся немного поделиться лаврами, – тут он досадливо поморщился, – за одним и государыне донесу, мол и мне бы такую команду заиметь, не дело же каждый раз у Панина просить. А если их не окажется в нужный момент?

– Полностью с Вами согласен, – поддакнул Иван.

– Ну а коли оплошают, так вся вина за последствия на графе будет, мы, мол, заговор раскрыли, а они простого дела исполнить не смогли!

В умении выстроить интригу шефу было сложно отказать.

– Хорошо бы навстречу отряду гонца выслать, чтобы знать, сколько им ещё ехать, и чтобы к приезду всё уже было готово, – поделился своей мыслью Иван.

– Хорошая мысль, голубчик, хорошая, – и снова потянул за верёвку.

Чтобы не тратить время на разъезды, было принято решение ночевать в конторе.

К утру гонец не вернулся. Солнце поднималось всё выше, а гонца всё не было. Шешковский нервно ходил из угла в угол и костерил посыльного на чём свет стоит, выдавая в его адрес различные неприятные обещания.

В полдень секретарь сообщил о прибытии гонца.

– Немедля сюда его! – громовым голосом рявкнул Шешковский.

Не дав черноусому молодцу открыть рта, накинулся на него:

– Тебя где, паскудника, носило?! В тавернах бражничал?! По девкам таскался?! – гремел шеф.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, – отчеканил тот.

– А где тогда тебя, мерзавца, черти носили?!

– Отряда на всём пути не встренул. Доехал до самого Донца. Там сказывали, что драгуны выехали в лес поутру и назад не возвращались.

– Как так? – сразу уменьшил напор Шешковский.

– Деревенские сказывают, что вскоре, как те в лес зашли – оттуда пришёл густой туман, верный, как они говорят признак, что нечисть с того свету выползает.

– Тьфу ты леший! И этот туда же! – побагровело начальство – А сам что же?!

– Крест нательный потерял где-то. А без него не осмелился к нечисти сунуться – глядя в одну точку отчеканил посыльный.

– Выкрутился шельма! – Шешковский с перекошенным злобой лицом приблизился к солдату:

– Что ещё сказать можешь?!

– На обратном пути спрашивал во всех постоялых дворах, отвечали одно – в ту сторону проходили, обратно нет.

Шеф в полном недоумении посмотрел на Ивана, тот нахмурился, предчувствуя неладное.

– Пшёл вон! – отпустил Шешковский посыльного.

Когда тот вышел, сказал:

– Татя выслеженного будем вязать незамедлительно! И смотри у меня там, чтобы без осечек, – шеф грозно потряс кулаком перед лицом Розинцева.

Иван отправился в расположение Опричникова, дабы детально разработать с ним операцию по захвату охотника.

***

Начальник Тайной экспедиции испытывал некоторую нервозность. Далеко за полночь к нему прискакал гонец от Розинцева с докладом об их плане поимки охотника. Шешковский намеренно не лез собственноручно в это дело, дабы не смотреться неприглядно в глазах подчинённых в случае неудачи. А неудачу он прямо-таки чувствовал. Что-то тут было не так, не как всегда. И всё это было звеньями одной цепи, непонятно откуда вьющейся и куда уходящей. Зелье, ведьма, лекарь, баронесса, охотники. Какой-то бред! Этого просто не должно было быть!

Поэтому на поимку он тоже не поехал, чтобы если уж оконфузятся, то будут перед его начальствующей особой виноватые. Ну а ему предстоит всё это как-то преподнести государыне. И страху чтобы нагнать и себя первым оберегателем трона и спокойствия государства выставить. Но тут совершенно не кстати под утро прибыл Панин. Поморщившись при докладе секретаря о его прибытии, велел просить высокого гостя.

Раскланялись, сели.

– Государыня обижается на тебя, Степан Иванович, – укорил его Панин.

– Отчего так? – удивился тот.

– Так уж весь Петербург судачит о том, как тобой посланные солдаты с оборотнями и ведьмами в лесу дрались, – хохотнул он, – а ты молчишь как ни в чём не бывало.

Шешковский досадливо махнул рукой:

– Чего только не намелет народишко-то.

– Не скажи, Степан Иванович, не скажи. Тех солдат доподлинно спросили. Сама государыня, – и он многозначительно поднял палец вверх, – так и есть, говорят, ведьма превратила разбойников в волков и на них наслала. А когда они с ними бились – летала вокруг на метле!

– Тьфу ты, бестолочи! – выругался Шешковский, хотя уже прикидывал, как эту историю подать в выгодном и нужном свете.

– А ещё солдаты говорят, – Панин понизил голос, – будто бы оборотни, – тут он перекрестился, – перегрызли твоему, как его там, Розинцеву горло. Божатся все, что бездыханного и в крови положили на землю, а он потом встал как ни в чём не бывало.

Шешковский нахмурился. Об этом Розинцев ему не рассказывал.

– И говаривают, – продолжал размеренно граф, внимательно следя за реакцией собеседника, – что один из солдат в упор ему в голову выстрелил, а тот даже ухом не повёл.

– Да ладно тебе, Никита Иванович! Ты-то хоть в эту чушь не веришь поди?

Тот неопределённо изогнул брови:

– Как сказать, не бывает дыма без огня-то. Так что не тяни, коли словят наши соколики татя сегодня, то и о Розинцеве своём не премини рассказать. Ну а коли не поймают, – развёл руками, – вместе будем выкручиваться. Втянул ты меня, Степан Иванович, в тёмную историю, ох и втянул!

– Не бойся, Никита Иванович, где наша не пропадала!

– Ну да, ну да, – вздохнул тот. – Ты только это, сокола своего во дворец не вези, государыня после зелья того дюже мнительная стала. Да и дворцовые курицы, сам знаешь, так и норовят в обморок упасть.

Шешковский хмыкнул:

– Ладно, будет у меня в услужении личный вурдалак! – и трижды поплевал через плечо.

За окнами, во внутреннем дворе раздался какой-то шум, послышались крики, потом кто-то отчаянно закричал «Пали, робятыыы!», несколько раз ударили ружья, и тут все эти звуки перекрыл ужасающий вой, от которого, казалось, затряслись стёкла в рамах. Собеседники враз побелели и закрестились. Вой стих. Шешковский осторожно, чуть не на цыпочках подошёл к окну и отдёрнул штору.

В рассветных сумерках было видно, что на земле, побросав ружья, лежат, закрыв ладошками уши, несколько солдат. А посередине этой сцены с опущенным дымящимся пистолетом стоял и смотрел куда-то в сумерки Розинцев.