Константин Петрович Победоносцев: великий инквизитор или рыцарь православной монархии?

10. Последние годы

Восшествие на императорский престол Александра III усилило роль К.П. Победоносцева в политической жизни России, хотя он остался в прежних своих должностях. В течение целой четверти века, с 1881 по 1905 год, Константин Петрович являлся самым влиятельным сановником империи. Влияние К.П. Победоносцева на политику российской государственной власти было влиянием не властителя, которому повинуются под страхом наказания или добиваясь наград, но идеолога, завораживающего логикой своих суждений. Публицист М. Ростовцев, откликаясь на его смерть, писал в газете «Пензенские губернские ведомости»: «В русской „гражданской“ истории мы знаем две таких крупных типичных фигуры: Сперанский и Победоносцев, кстати, оба из духовного звания. Не по родству или свойству, без заимствования и унижения пред сильными мира эти два человека выдвинулись на роль первостепенных государственных деятелей. Говоря о последнем, можно сказать, что его деятельность в течение 25 лет – история России за этот период. Победоносцева считали злым гением России, но его логике, точно загипнотизированные, подчинялись все те, которые от него нисколько не зависели».

Самодержцам, сначала Александру III, а затем – первую половину своего царствования – Николаю II, требовался в качестве помощника – «серого кардинала» в первую очередь государственный деятель – идеолог. К.П. Победоносцев подходил на эту роль во многих отношениях лучше других из сановного окружения императоров.

Интересно мнение о герое нашего повествования Л.Д. Троцкого: «Восьмидесятые годы стояли под знаком обер-прокурора Святейшего синода Победоносцева, классика самодержавной власти и всеобщей неподвижности. Либералы считали его чистым типом бюрократа, не знающего жизни. Но это было не так. Победоносцев оценивал противоречия, кроющиеся в недрах народной жизни, куда трезвее и серьёзнее, чем либералы. Он понимал, что если ослабить гайки, то напором снизу сорвёт социальную крышку целиком и тогда развеется прахом всё то, что не только Победоносцев, но и либералы считали устоями культуры и морали. Победоносцев по-своему видел глубже либералов. Не его вина, если исторический процесс оказался могущественнее той византийской системы, которую с такой энергией защищал вдохновитель Александра III и Николая II».

Одной из своих главных задач обер-прокурор Святейшего синода считал развитие народного образования. «Чтобы спасти и поднять народ, – писал он, – необходимо дать ему школу, которая просвещала бы и воспитывала бы его в истинном духе, в простоте мысли, не отрывая его от той среды, где совершается жизнь его и деятельность». В письме к Александру III (1883 год) он приводит доводы о том, что таким учебным заведением должна быть церковно-приходская школа. «Для блага народного, – полагал Константин Петрович, – необходимо, чтобы повсюду, поблизости от него и именно около приходской церкви, была первоначальная школа грамотности, в неразрывной связи с учением закона Божия и церковного пения, облагораживающего всякую простую душу. Православный русский человек мечтает о том времени, когда вся Россия по приходам покроется сетью таких школ, когда каждый приход будет считать такую школу своею и заботиться об ней посредством приходского попечительства и повсюду образуются при церквах хоры церковного пения. Ныне все разумные люди сознают, что именно такая школа, а не иная должна быть в России главным и всеобщим средством для начального народного обучения».

Церковно-приходская школа – это в полном смысле слова излюбленное детище К.П. Победоносцева, на неё он возлагал все свои надежды на обновление России и потому все свои силы отдавал развитию сети таких школ. Проклиная российское чиновничество, презирая высших сановников, он верил в русский народ и считал, что со временем народ, пройдя повсеместно эти центры просвещения, обретёт твёрдую Веру и осознанную церковность.

Устроению этих школ он уделял наибольшее внимание и считал это самым важным делом, которое необходимо для народа. Поэтому наряду с заботой о сельском священнике как главном руководителе церковно-приходской школы, он на первый план выдвигал заботу и о народном учителе, рисуя себе его в идеале по типу Рачинского¹¹. Народный учитель в его представлении должен после законоучителя быть главным проводником в народную массу церковных идеалов, религиозно-нравственных начал и исторических национальных традиций. «Школе, – писал обер-прокурор, – прямое место при церкви и в тесной связи с церковью. Она должна быть проникнута церковностью в лучшем, духовном смысле этого слова». По его мнению, «народная школа должна быть не только школой арифметики и грамматики, но прежде всего школой добрых нравов и христианской жизни».

Император Александр III будучи глубоко верующим человеком, старался для православной церкви сделать всё, что считал нужным и полезным. По ходатайствам обер-прокурора в распоряжение духовного ведомства выделялись большие средства для развития именно церковно-приходских школ и церковного просвещения народа. Благодаря этому если в 1881 году в России существовало 4440 церковных школ для народа, то в 1903 году число их достигло 44 421.

Не ограничиваясь делами церковными, К.П. Победоносцев существенно влиял на деятельность министерств – народного просвещения, юстиции, внутренних дел. Выезжая в губернии, он нередко собирал там для координации их деятельности местных светских и духовных деятелей. При этом режим работы, установленный для себя обер-прокурором, был на пределе его сил и возможностей. У него не было секретаря, часто весь день, с утра лишь позавтракав, без перерыва проводил в работе. Доходило до того, что во время совещаний он падал в обморок от усталости.

С осени 1885-го и в течение 1886 года К.П. Победоносцев преподавал семнадцатилетнему великому князю Николаю Александровичу, ставшему после восшествия на трон его отца цесаревичем (наследником престола), юриспруденцию. Константин Петрович был в своё время очень сильно привязан к сыну Александра II, безвременно ушедшему из жизни цесаревичу Николаю Александровичу, видел в нём признаки выдающегося государственного деятеля – надежду России на лучшее будущее. Повторение полного имени его любимого ученика в сыне наследника престола Александра Александровича (будущего императора Александра III) непроизвольно внушало ему надежду на повторение и достоинств личности.

В 1877 году, побывав в комнате девятилетнего великого князя, К.П. Победоносцев с удовлетворением писал Александру Александровичу, пребывавшему в то время на Русско-турецкой войне: «Я в первый раз смотрел в подробностях, в ожидании детей, помещение Николая Александровича. Очень хорошо и совсем просто… Слава Богу! Все здоровы, все об Вас думают, все Вас ждут, Все о вас молятся. У Николая Александровича на спальном столике лежит славянская тетрадка – молитвы о победе над врагами, которые принёс Янышев. Дай-то Боже ему вырастать в силу и в разум и любить всей душою Россию, которая уже наверное его любит. Храни его Боже и Вас и весь дом Ваш!»

Учебная программа, по которой занимался будущий император Николай II, была весьма насыщенной: она предполагала изучение им всех основных юридических наук. Об этом свидетельствует короткий отчёт о занятиях с Николаем Александровичем, поданный К.П. Победоносцевым императору 27 февраля 1886 года. В нём Константин Петрович писал: «Занятия мои с его Императорским Высочеством Великим князем цесаревичем начались 11 октября 1885 года и продолжаются в течение 2 часов каждую неделю. Для первого курса избран мною круг общих понятий сведений, относящихся к так называемой энциклопедии законоведения, с применением к особливому положению слушателя. Так пройдены и разъяснены по возможности общие понятия о праве и отличительных его свойствах и признаках, о законе и его значении, о системе и разделении прав и властей в государстве с кратким обозрением общей истории законодательств и кодификаций. Затем пройдена в главных явлениях история русского законодательства с наглядным указанием на главнейшие его памятники, до издания свода законов. После того происходило последовательно обстоятельное обозрение всех томов и частей законов, дабы ознакомить великого князя со всеми главными предметами русского законодательства в современном его содержании и составе. По временам мы останавливались, возвращаясь к прежде пройденным предметам, дабы удостовериться, какое об них понятие осталось в уме у цесаревича. В течение следующего года предполагается ещё пройти с его высочеством учение о лицах с их правами и обязанностями и о разных родах имуществ, а затем перейти к предметам государственного права, конечно, к изложению учреждений государственных».

Смерть императора Александра III, случившуюся 20 октября 1894 года, Константин Петрович воспринял как трагедию для себя и для России. «Скорби нашей и плачу о возлюбленном государе нет меры и пределов» – такими словами он начал своё письмо наследнику императорского престола цесаревичу Николаю Александровичу. Для него смерть Александра III была двойным горем: он потерял не только отца, но и прежнюю беззаботность. На следующий день ему предстояло взойти на трон. Казалось бы, его наставник должен был в данной ситуации искать слова утешения. Однако К.П. Победоносцев и в столь трагический день остался верен себе. «Но в эту страшную минуту надобно думать о России и о Вашем Императорском Величестве, – наставлял он цесаревича. – Вся Россия жаждет видеть невесту Вашу православною. Она сама жаждет этого; этого желал в Бозе почивший родитель Ваш. Вы этого желали всей душой. В его болезненном состоянии трудно было приступить к нему с решением этого великого дела, и оно не успело состояться до кончины его. Теперь какое было бы счастье, какое утешение для народа, если можно было бы приступить к нему немедленно – пускай посреди горя, но на самом пороге нового царствования.

Завтрашний день – день восшествия на престол, считается днём не траурным. Что препятствует завтра же совершить священнодействие? Оно не требует ни оповещения, ни присутствия многочисленных официальных свидетелей, может совершиться просто и тихо; вся семья собрана теперь в Ливадии. Приготовлений никаких не нужно.

Но в тот же день последовал бы от имени Вашего манифест о сём, который поднял бы дух во всей России и для Вашего Величества был бы великим актом вступления, так сказать, в народную душу. В манифесте можно было бы всё это объяснить прекрасно».

Молодой император сделал всё, как советовал К.П. Победоносцев. 21 октября был издан высочайший манифест «О восприятии Её Великогерцогским Высочеством, Принцессою Алисою Гессенскою Православной веры». Николай II сообщал в нём: «Сегодня совершилось Священное Миропомазание над Наречённою Невестою Нашею. Прияв имя Александры, она стала Дщерию Православной Нашей Церкви, к великому утешению Нашему и всей России».

У самого же обер-прокурора семейная жизнь протекала в любви и согласии. Екатерина Александровна Победоносцева заведовала Свято-Владимирской женской церковно-учительской школой, открытой в 1889 году в память 900-летия крещения Руси с целью подготовки учительниц для церковно-приходских школ Петербургской епархии. Школа эта пользовалась большой известностью и многие родители из разных слоёв общества стремились отдать в неё своих дочерей. Но установленные правила приёма разрешали принимать только девочек из простого народа.

В письме к князю А.В. Шаховскому от 21 августа 1901 года К.П. Победоносцев, отказывая в приёме в школу дочери его бывшего камердинера, объяснял ему, кто и как поступает в это учебное заведение: «По уставу Владимирской школы принимаются туда исключительно крестьянки из деревни, притом лучшие ученицы церковно-приходских школ; приём бывает раз в два года, о чём оповещается Училищным советам всех губерний и оттуда присылаемые подвергаются строгому экзамену, так что извергаемых бывает очень много. Приводят до двухсот и более девочек, а принимаются только двадцать пять. Это для жены моей поистине страдная пора».

Единственным поводом для огорчения и даже предметом страдания для четы Победоносцевых было отсутствие детей. В письме к Анне Федоровне Аксаковой (в девичестве Тютчевой) 20 сентября 1868 года Константин Петрович делился своей печалью: «Оба мы друг другом довольны и, несмотря на внешние невзгоды, довольны были бы своей участью совсем, когда бы Бог дал нам детей – это у нас больное место». Спустя месяц он сделал такое же признание в письме к её сестре Екатерине Федоровне Тютчевой: «Дома в нас и около нас всё, слава Богу, тихо и мирно, и я доволен, насколько позволяет быть довольным общая наша рана, то есть отсутствие детей в нашем доме, но на то воля Божия!»

9 июня 1897 года в дом Софьи Васильевны Ланской (двоюродной сестры супруги обер-прокурора) была подброшена новорождённая девочка. Впоследствии она была принята в семью Победоносцевых, крестили её и, назвав Марфинькой, официально удочерили.

Константин Петрович был в восторге от приёмной дочери, и этот восторг скрашивал последние годы его жизни. 5 декабря 1899 года он писал князю Александру Валентиновичу Шаховскому о своей радости: «Марфинька продолжает утешать нас и удивляет быстротой своего развития», а 21 августа 1901 года сообщал ему: «Марфинька паки хорошеет и умнеет и по дням, и по часам, и нас утешает».

Привязанность Победоносцевых к приёмной дочери была настолько сильной, что они не мыслили свою жизнь без неё и впадали в панику, если она заболевала. 19 марта 1900 года Константин Петрович жаловался А.В. Шаховскому: «У нас в эти два дня сильная тревога. Заболела тяжко наша милая Марфинька – вчера целую ночь не спали. Сегодня, слава Богу, лучше. Авось, Бог даст, оправится. Страшно подумать, если Богу угодно будет взять от нас это утешение».

И Бог оказывал милость благочестивой семье. Их дочь росла и хорошела. 2 марта 1905 года Константин Петрович сообщал князю Шаховскому: «Марфинька же наша стала такая прелестная и умная девочка, что все на неё любуются. Я же ныне, когда вижу детей, готов плакать при мысли, что с ними будет в мире сем прелюбодейском и грешном. Но на всё воля Господня и милость Господня».

После революции, в 1920-е годы, Марфе удалось эмигрировать из Советской России. Она осталась незамужней и умерла во Франции в 1964 году.

Екатерина Александровна вспоминала, что по праздникам муж заказывал массу игрушек, которые лакей разносил по квартирам бедных, а по воскресеньям после церковной службы много денег раздавал нищим.

Среди соседских детей, часто посещавших Победоносцевых в конце 90-х годов XIX – в первые годы ХХ века, была Лиза Пиленко, впоследствии ставшая известной как мать Мария (Скобцова). В своих воспоминаниях об этих посещениях она писала: «Победоносцев страстно любил детей. Насколько я могла судить, он любил вообще всяческих детей – знатных и незнатных, любых национальностей, мальчиков и девочек, – вне всяких отношений к их родителям. А дети, всегда чувствительные к настоящей любви, платили ему настоящим обожанием. В детстве своём я не помню человека другого, который так внимательно и искренне умел бы заинтересоваться моими детскими интересами. Другие люди из любезности к родителям или оттого, что в данное мгновение я говорила что-нибудь забавное, слушали меня и улыбались. А Победоносцев всерьёз заинтересовался тем, что меня интересовало, и казался поэтому единственно равным из всех взрослых людей. Любила я его очень и считала своим самым настоящим ДРУГОМ.

Дружба эта протекала так. Мне, наверное, было лет пять, когда он впервые увидел меня у бабушки. Я сделала книксен (присела), появившись в гостиной, прочла с чувством какие-то стихи и расположилась около бабушки на диване, чтобы по заведённому порядку молчать и слушать, что говорят взрослые. Но молчать не пришлось, потому что Победоносцев начал меня расспрашивать. Сначала я стеснялась немного, но очень скоро почувствовала, что он всерьёз интересуется моим миром, и разговор стал совсем непринуждённым. Уехав, он прислал мне куклу, книжки английские с картинками и приглашение бабушке приехать со мной поскорее в гости. Мы поехали.

Огромный старообразный швейцар Корней открывал дверцу. Синодальный дом, где жил Победоносцев, был огромный, бесчисленное количество зал совершенно сбивало меня с толку. Я помню маленькую комнату, всю заставленную иконами и сияющую лампадами. Жена Победоносцева, Екатерина Александровна, по сравнению с мужем ещё очень молодая женщина, „принадлежала к миру взрослых“, а потому меня мало интересовала. Гораздо позже я заметила, что она очень величественна и красива, – я заинтересовалась ею, уже узнав, что будто бы с неё Толстой писал свою Анну Каренину. Волосы у неё были великолепные, заложенные низко тяжёлыми жгутами, а на плечах она носила бархатную, такую особенную красную тальму (или уже не так всё это называется?). Была у них приёмная дочь – Марфинька, она была моложе меня года на три. И несмотря на то, что в победоносцевском доме был ребёнок, никто не думал, что меня привозят в гости к Марфиньке, – я ездила к моему ДРУГУ Константину Петровичу.

Бабушка бывало сидит с Екатериной Александровной и пьёт чай, а мы с Константином Петровичем пьём чай отдельно. Помню, как он повёл меня однажды в свой деловой кабинет. Там было много народу. Огромная и толстая монашенка, архиерей, важные чиновники и генералы. Не помню, какие вопросы они мне задавали и что я отвечала, но всё время у меня было сознание, что я с моим ДРУГОМ и все это понимают, и это вполне естественно, что уже немолодой Победоносцев мой ДРУГ.

Рядом с кабинетом была ещё какая-то ОСОБЕННАЯ КОМНАТА. В ней все стены были завешаны детскими портретами, а в углу стоял настоящий волшебный шкаф. Оттуда извлекались куклы, книги с великолепными картинками, различные игрушки… Помню, однажды я была у Константина Петровича на Пасху. Он извлёк из шкафа яйцо лукутинской работы и похристосовался со мною. Внутри яйца было написано: „Его Высокопревосходительству Константину Петровичу Победоносцеву от петербургских старообрядцев“. Это яйцо я потом очень долго хранила.

Однажды Константин Петрович приехал к бабушке в обычном своём засаленном сюртуке, галстуке бантиком, криво повязанном, и произнёс: „Я был сейчас, любезнейшая Елизавета Александровна, во дворце у Марии Фёдоровны¹²…“ – и потом он начал длинный разговор о том, какие люди раньше были (Елена Павловна!..) и какие теперь пошли… Я была страшно удивлена. Цари были у меня чем-то совершенно сказочным. Я была уверена, например, что царская карета обязательно должна ездить по коврам и по аналогии со спускаемыми с берега в море лодками, которые я часто видела. Я думала, что ковры перед царской каретой так же заносятся, как козлы, по которым подвигается лодка… А тут вдруг засаленный сюртук и кривой галстук Константина Петровича.

Когда я приезжала в Петербург, бабушка в тот же день писала Победоносцеву: „Любезнейший Константин Петрович. Приехала Лизанька!“ А на следующее утро он появлялся с книгами и игрушками, улыбался ласково, расспрашивал о моём, рассказывал о себе.

Научившись писать, я стала аккуратно поздравлять его на Пасху и на Рождество. Потом переписка стала более частой. К сожалению, у меня сейчас не сохранились его письма. Но вот каково приблизительно их содержание. На половинке почтового листа, сложенного вдвое, каждая последующая строчка начинается дальше от края бумаги, чем предыдущая. Обращение всегда „Милая Лизанька!“. Первые письма, когда мне было лет шесть – девять, заключали только сообщение, что бабушка здорова, скучает обо мне, подарила Марфиньке огромную куклу и т.д. Потом письма становятся серьёзнее и нравоучительнее.

Я помню, что в минуты всяческих детских неприятностей и огорчений я садилась писать Константину Петровичу и что мои письма к нему были самым искренним изложением моей детской философии.

И вот, несмотря на то, что семья моя была ему совершенно чужой, Константин Петрович быстро и аккуратно отвечал на мои письма, действительно ощущая меня не как „бутуза и клопа“, а как человека, с которым у него есть определённые отношения. Помню, как наши знакомые удивлялись всегда: зачем нужна Победоносцеву эта переписка с маленькой девочкой? У меня на это был точный ответ: „Потому что мы друзья!“

Так шло дело до 1904 года. Мне исполнилось тогда двенадцать лет. Кончалась японская война. Начиналась революция.

Я слушала приезжающих из Ялты ораторов, сама подвергалась ежедневному распропагандированию и чувствовала, что всё трещит, всё, кроме моей личной дружбы с Константином Петровичем.

Долой царя? Я на это легко соглашалась. Республика? Власть народа? – тоже всё выходило гладко и ловко. Российская социал-демократическая партия? Партия социалистов-революционеров? В этом я, конечно, разбиралась с трудом. В общих чертах вся эта суетливо-восторженная и героическая революция была очень приемлема, так же, как и социализм, не вызывая никаких возражений. А борьба, риск, опасность, конспирация, подвиг, геройство – просто даже привлекали. На пути ко всему этому стояло только одно, НО ОГРОМНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ – Константин Петрович Победоносцев. Увлечение революцией казалось мне каким-то ЛИЧНЫМ предательством Победоносцева, хотя, между прочим, ни о какой политике мы с ним не говорили никогда.

Помню сатирические журналы того времени. На красном фоне революционного пожара зелёные уши „нетопыря“. Это меня просто оскорбляло. Я любила старческое лицо Победоносцева с умными и ласковыми глазами в очках, со складками сухой и морщинистой кожи под подбородком. Но изображать его в виде „нетопыря“ с зелёными ушами – это была в моих представлениях явная клевета.

Я решила выяснить все свои сомнения у самого Победоносцева. Помню, с каким волнением я шла к нему!

Тот же ласковый взгляд, тот же засаленный сюртук, тот же интерес к моим интересам. Мне казалось, что одно мгновение – и вопрос будет решён в пользу Константина Петровича.

– Константин Петрович, мне надо поговорить с Вами серьёзно, наедине.

Он не удивился, повёл меня в свой кабинет, запер дверь.

– В чём дело?

Как объяснить ему, в чём дело? Надо одним словом всё сказать и в одном слове получить ответ на всё. Я сидела против него в глубоком кресле. Он пристально и ласково смотрел на меня в свои большие очки.

– Константин Петрович, что есть истина?

Вопрос был пилатовский. Но в нём действительно всё сказано и в одном слове хотелось так же получить ответ. Победоносцев понял, сколько вопросов покрыто им, понял всё, что делается у меня в душе. Он усмехнулся и ответил ровным голосом:

– Милый мой друг Лизанька! Истина в ЛЮБВИ, конечно. Но многие думают, что истина в любви к дальнему. Любовь к дальнему – не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, настоящего ближнего(!), находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела – не дела вовсе. А настоящие дела – ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, а в самопожертвовании, в скромности».

Лиза была разочарована таким ответом. Его мудрость она поймёт четверть века спустя, и после этого всю себя отдаст служению Богу и людям. Когда Лиза уезжала из Петербурга, Константин Петрович писал ей письма. Она долго потом помнила одну строчку из них: «Слыхал я, что ты хорошо учишься, но, друг мой, не это главное, а главное – сохранить душу высокую и чистую, способную понять всё прекрасное».

Лиза Пиленко выполнила завет своего мудрого друга: многое утратила в жизни и в конце концов и саму жизнь, но душу – «высокую и чистую» – сохранила. Она стала известной поэтессой и жила во Франции. Дважды была замужем, в 1932 году приняла монашеский постриг, получив имя Мария. Когда во Францию пришли фашисты, мать Мария (Скобцова¹³) участвовала в Сопротивлении, дом её стал убежищем для евреев и военнопленных, мать Мария и священник Димитрий Клепинин также выдавали евреям фиктивные свидетельства о крещении, которые иногда помогали. Была арестована и помещена в концлагерь Равенсбрюк. За неделю до освобождения лагеря Красной армией добровольно надела робу с номером приговорённой к смерти молодой женщины и 31 марта 1945 года приняла мученическую смерть в газовой камере. Посмертно награждена орденом Отечественной войны и канонизирована как преподобномученица Константинопольским патриархатом.

Волна революционного террора, захлестнувшая Россию в начале ХХ века, не обошла (да, наверное, и не могла обойти) обер-прокурора Святейшего синода. 21 июня 1893 года К.П. Победоносцев пережил покушение учащегося Псковской духовной семинарии В. Гиацинтова. На следствии Гиацинтов заявил, что является сторонником конституционного образа правления, а целью его приезда в Петербург было покушение на жизнь императора Александра III. Впоследствии он осознал, что «доступ к государю почти невозможен», и поменял свои планы: вознамерился «лишить жизни» обер-прокурора Победоносцева, поскольку, как ему было известно, именно он «воспротивился желанию государя при восшествии на престол даровать конституцию». Как показал Гиацинтов, он не убил обер-прокурора только потому, что не рассчитал расстояния и, замахнувшись ножом, не достал К.П. Победоносцева, успевшего отступить и скрыться за дверью.

Екатерина Александровна, жена К.П. Победоносцева, так вспоминает об этом: «Когда мы проводили лето в Царском Селе, Константин Петрович раз сходил с лестницы и встретился в передней, где в ту минуту никого из прислуги не было, с незнакомым семинаристом, который сразу агрессивным тоном стал в чём-то упрекать Константина Петровича, говорил, что он очень им недоволен и уже поднял на него руку, но в это самое время подоспевший Корней схватил сзади семинариста, и у него из рук выпал большой нож».

8 марта 1901 года произошло покушение, организованное социалистами-революционерами. В воспоминаниях сенатора А.А. Половцова осталось свидетельство об этом покушении: «Накануне вечером стреляли в Победоносцева. Он вернулся домой и сел заниматься в своём кабинете, расположенном в нижнем этаже обер-прокурорского дома. Когда он встал с кресла, чтобы пройти в соседнюю комнату, то с улицы последовали три выстрела, но ни одна из трёх пуль его не тронула. Стрелявший статистик Самарской губернской земской управы Н.К. Лаговской был тотчас арестован. Он заявил, что на него пал жребий убить Победоносцева, несколько дней сряду он его караулил и, прозевав его приезд, стрелял в окно».

Сам Константин Петрович, описывая покушение, сообщает, что в своих показаниях тот прямо объяснял, что хотел истребить его «как главного виновника всяких притеснений, мешающих прогрессу и свободе». При этом К.П. Победоносцев особо подчёркивал, что на первом месте в указании его вины стрелявший в него революционер поставил распространение в народе суеверия и невежества посредством церковно-приходских школ. «Из этого уже видно, – заключал обер-прокурор, – в каком невежестве и в какой дикости ума и сердца растет и развивается эта масса недоучек или пролетариев науки, воспитанная на статьях либеральных газет, на нелепых прокламациях, на подпольных памфлетах, на слухах и сплетнях, из уст в уста передающихся… И мне ставится в вину дело, – возмущался он, – которое я считаю в нынешнее время самым важным и нужным для России делом, ибо в народе вся сила государства, и уберечь народ от невежества, от дикости нравов, от разврата, от гибельной заразы нелепых возмутительных учений – можно уберечь только посредством церкви и школы, связанной с церковью».

Неудача Лаговского не обескуражила эсеров, и следующее покушение на обер-прокурора готовилось более обстоятельно. С осени 1901 года, когда начала действовать Боевая организация, ЦК эсеров в качестве основной задачи определил убийства министра внутренних дел Д.С. Сипягина и К.П. Победоносцева. Главным организатором покушения на К.П. Победоносцева стал знаменитый Г.А. Гершуни, стоявший у самых истоков создания Боевой организации партии.

Гершуни вспоминал: «Как известно, одновременно с Сипягиным второго апреля должен был быть убит Победоносцев. Ровно в час Сипягин приезжал в Мариинский дворец, а Победоносцев выезжал из Синода. К первому должен был направиться молодой адъютант от Сергея, ко второму – старец генерал флигель-адъютант. Благодаря одной из совершенно нелепых случайностей, так часто рушащих самые сложные конспиративные планы, с „флигель-адъютантом“ не встретились. Откладывать предприятие нельзя было, так как второго было последнее собрание комитета министров, и он ушёл от верной смерти. И в то время, как весь Петербург ликовал по поводу удачного акта Степана Балмашева (убийства Сипягина. – Д.П.), организация испытывала муки нелепого провала – победоносцевской неудачи».

Об ещё одном покушении 1905 года мы узнаём из письма самого К.П. Победоносцева петербургскому генерал-губернатору, товарищу министра внутренних дел Дмитрию Фёдоровичу Трепову: «Когда мы приехали… в Петербург и вышли из вагона, на платформе, куда мы вышли, не было никакой толкучки, наш вагон – вагон самый крайний, и публика из других вагонов выходила впереди нас и вслед за нами. При выходе поджидал человек дикого вида, подходивший решительным шагом в упор и смотревший пристально в упор в глаза жене моей, с коей я шёл рядом: жена до сих пор видит перед собой лицо его. Человек этот держал руку в кармане. Тут, очевидно, был его револьвер. К счастью, сопровождавший нас Т. Батюшков имел присутствие духа, мгновенно ухватить его за обе руки и предупредить выстрел, иначе он поразил бы меня наповал. В руке его находился револьвер, и жена моя ясно видела, что он уже брался за него». Батюшков, по словам Победоносцева, сумел задержать нападавшего и сдать его подоспевшим полицейским.

Революция 1905 года и Манифест 17 октября стали крушением основ, защите которых обер-прокурор посвятил свою жизнь. Объявленный манифестом созыв законодательной Государственной думы означал упразднение абсолютной монархии. На следующий день после его публикации улицы заполнились ликующими толпами под красными знамёнами, полиция не вмешивалась.

Предчувствовалось уже воплощение стихотворного пророчества, написанного чуть меньше ста лет до этого шестнадцатилетним Михаилом Лермонтовым:

«Настанет год, России чёрный год,

Когда царей корона упадёт;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жён

Низвергнутый не защитит закон…»

Полувековые усилия, направленные на отстаивание принципов самодержавия, оказались бесплодными. Многочисленные попытки покушений на К.П. Победоносцева потерпели фиаско, но истинное поражение обер-прокурора произошло в сфере идеологии.