Эфир

Глава 3

Шла очередная смена. Я, как обычно, «лежал работал» в новостной. Магнитофон тихо бухтел, телевизор показывал какое-то чудовищное ночное шоу. Полудрема начинала плавно переходить в глубокий сон, когда я вдруг явственно услышал, что в окно кто-то скребется. Это на пятнадцатом-то этаже. Я сел на диван, опустил ноги на пол и стал прислушиваться.

Звук повторился. Чтоб меня! В темноте телевизор слепил глаза, толком ничего видно не было. Я поднялся и решительно пошел к окну. Вообще-то я хоть и не верю во всякую сверхъестественную фигню, но не сказать, что чувствую себя спокойно, когда ночую один в незнакомом месте. Да даже и в знакомом. В общем, когда меня что-то беспокоит, я иду туда, откуда беспокоит, вижу, что там ничего нет и расслабляюсь. Точно так же я поступил и в этот раз.

Я уже почти подошел к окну и уже начал различать силуэт дома напротив, как вдруг снаружи подул ветер и что-то тонкое и черное с шорохом проползло по стеклу. Я остановился как вкопанный и через секунду обнаружил, что у меня даже пальцы ног поджаты от страха. Ветер подул снова, и нечто черное и тонкое с таким же шорохом проползло обратно.

Вот же… Провод! Какой-то идиотский провод, болтающийся снаружи. Неужели Мария спокойно спит под такое звуковое сопровождение?

– Завтра залезу наверх к передатчикам и закреплю этот долбаный провод.

Но в ту ночь не судьба была мне спокойно уснуть. Чуть позже ветер усилился, и к однообразному звуку из-за окна прибавился ужасный металлический грохот из коридора. Я сразу догадался, что это долбит железная дверь, ведущая на крышу, и оказался прав. Попытался закрыть её – не помогло. Дверь закрывалась неплотно, и вместо одного оглушительного удара в пять минут я стал слышать удары потише каждые тридцать секунд.

Полагаю, со стороны я выглядел смешно, когда стоял в коридоре на корячках и канцелярским ножом разрезал чью-то стиральную резинку, а потом запихивал куски от неё под железную дверь. Из одежды на мне были только трусы и футболка, а на ногах – плюшевые тапочки. К тому же, поскольку дело уже близилось к утру, я начинал засыпать прямо там, на месте, не меняя позы. Несколько раз приходил в себя от того, что утыкался лбом в твердый пол или начинал заваливаться вбок. И, могу поклясться, что мне успевали присниться какие-то яркие и тревожные сны.

Результат, правда, того стоил: тишины я добился.

«Наконец-то, твою мать,» – подумал я и, уже закрывая глаза и отрубаясь, направился к дивану. Несколько шагов, поворачиваю к новостной, иду дальше по коридору. Поворачиваю опять и опять иду дальше. Так, секунду, дверь должна была быть сразу за первым поворотом… Наверное, спросонья пошел не в ту сторону. Поворачиваю и иду назад. Поворот, еще поворот, еще поворот. Здесь должна была быть железная дверь, с которой я только что возился. Но её нет. Только сплошная стена, покрашенная желтой краской, и впереди еще поворот. В ногах почувствовалась слабость, я похолодел. Я дошел до поворота, за ним – все тот же желтый коридор с теми же тусклыми светильниками в подвесном потолке, и оканчивается он таким же поворотом. Я ускорил шаг: поворот – опять коридор, опять нет дверей. Повернул назад – то же самое. Снова повернул назад – то же самое. Я начал паниковать и перешел на бег, но это не помогло.

Да что за херня! – ругнулся я вслух и всерьез испугался того, что услышал. Я натурально фонил: как если бы принес в студию радио, начал говорить что-то в эфир и тут же повторно услышал себя из колонок. Только вот для этого надо было находиться в студии и говорить в микрофон, а я стоял посреди пустого коридора.

В голове стучала единственная мысль: «Сплю. Сплю. Я просто сплю и ничего больше. Такого не бывает. Просто сплю».

Я сел на корточки, обхватил голову руками и зажмурился.

«Шахта лифта квадратная. Коридор идет строго вокруг шахты. Значит, в нем четыре поворота. Ровно четыре. Я пробежал поворотов двенадцать в одну и в другую сторону и не увидел выхода ни в студию, ни на лестницу, ни в новостную, ни на крышу. Сплю. Я просто сплю».

– Просто сплю, – прошептал я и тут же, повторно услышав фоном свой голос, зажмурился крепче.

Я повторял это «просто сплю» как мантру, хотя физически чувствовал, как у меня шевелятся волосы на голове. Раньше я думал, что это только образное выражение, оказалось, что нет. Так же, как и выражение «прошиб холодный пот». А прошиб он меня, когда я услышал у самого моего уха угрожающий шепот:

– Верни все как было! Что ж ты делаешь?

Я вскрикнул, дернулся и открыл глаза.

Надо мной стоял Степа и, улыбаясь, дружески пинал ногой в бок.

– Ты чё тут делаешь? Перебрал что ли? До новостной не дотянул?

Я сидел на корточках, забившись за диван, который стоял напротив выхода из лифтов. Это был просто сон. Господи, какое облегчение.

– Ну ты совсем охренел, конечно, – говорил Степа, заходя в студию. – А если бы это не я был? Настучали бы на тебя, как пить дать, настучали.

Я поднялся и на ватных ногах пошел в новостную одеваться и собирать свой диван.

Ну и ночка, – думал я, – приснится же такая херня. Вроде и выпил-то чуть-чуть совсем, бутылки четыре пива всего…

Глава 4

При свете дня ночные кошмары кажутся бесконечно абсурдными. Ну да, конечно, я перебрал. Видно, во мне накопилось столько бухла, что эти несчастные четыре бутылки добили промаринованный алкоголем организм. В результате, последнее нормальное воспоминание – как я засыпаю в неприличной позе у выхода на крышу. Дальше отвратительный, прилипчивый полусон-полубред, от которого получилось очнуться только к утру. И где-то в промежутке автопилот довел меня до дивана, хоть и не до того, до которого надо было. Ну и с посадкой он тоже плохо справился, честно говоря.

Я твердо решил завязать с алкоголем хотя бы на недельку. А то так и до «белочки» недалеко. Последнее, что я сделал в то утро – взял скотч, вылез на крышу, отыскал паскудный провод, с которого всё началось, и как следует примотал его к какой-то арматурине, торчавшей из стены.

Ну а потом я занимался самыми обычными делами. Немного отоспался на парах в институте, побеседовал с девочками в читальном зале, сходил в тренажерный зал, дома поиграл на компе. События последней ночи на фоне этой бытовухи как-то совсем забылись.

Только ближе к вечеру где-то на краешке сознания появилось едва заметное тревожное ощущение. К моменту, когда я опять остался один на радио, оно оформилось в четко различимое плохое предчувствие.

Вдобавок погода портилась, назревал дождь и, если верить прогнозу, гроза. Для ночного диджея гроза – это всегда геморрой. Для ночного диджея после такой ночки, как у меня, – геморрой в острой стадии.

И, как будто всего этого было мало, к моей обычной обязанности выпускать рекламу, добавилась обязанность отдельно выпускать промо ролики нового супер-мега-хита. Принадлежал он группе «Гламурные королевы» и, судя по 8 секундам припева, содержащимся в промо-ролике, был ну просто отчаянным дерьмом.

«Дари мне золото, мальчик,

Уа-а, Уа-а!

Дари брильянты, мальчик,

Уа-а, уа-а!

Может, дам…

Поцеловать себе пальчик

Уа-а, уа-а…»

Я сбрасывал эту молекулярно опасную мозгоразжижающую бомбу в эфир и начинал понимать, как устроен мир. Берете любой кусок чего угодно, ежедневно, по восемь раз в день, в течение двух-трех недель громко орете на всех углах, что это не то, что всем показалось, а супер мега-хит. После этого, с еще большей частотой, это «что угодно» должно сыпаться на несчастных людишек отовсюду: выпадать из окон домов, рикошетить от прилавков магазинов, вылетать из-под колес автомобилей, брызгать из утюгов вместе с паром, проступать на ручках дверей и витринах магазинов, шлепаться прямо с неба вместо осадков. И тогда, рано или поздно, случится оно, великое медиа-чудо: постепенно люди обнаружат, что им нужен этот мега-хит. Нужен больше, чем зарплата и даже больше, чем пельмени с майонезом. И они возжелают его! И будут требовать его, еще и еще. И, конечно, получат еще. А рейтинги метателей мега-хитов в людишек будут расти, реклама стоить дороже, бабло потечет рекой! И все будут счастливы!

Как я так быстро всех раскусил? Эфир радио «Мечта» наполовину состоял из отборных супер-мега-хитов. И у каждого была такая вот биография – нетрудно выявить закономерность.

Стоило мне закончить мучать радиослушателей рекламой и, в надежде отоспаться как следует, уйти в новостную, разобрать там диван, раздеться и улечься поудобнее, погода окончательно испортилась. За окнами почернело, огни города пропали за стеной дождя. Подул неправдоподобно сильный ветер, какой бывает только на крышах высоток. Стало казаться, что здание раскачивается. Тут же прямо из стеклопакетов начала хлестать вода.

Ночка будет, что надо… Для начала понадобятся ведро и тряпка, которые хранятся в сортире, иначе таким темпом через десять минут воды в помещении будет по щиколотку. Не одеваясь, а только надев тапочки, я подошел к двери, ведущей в коридор, взялся за ручку, опустил её и застыл. Открывать дверь я не спешил. Внезапно я понял: всё, что произошло прошлой ночью, никакой не сон, и вот прямо сейчас может повториться снова.

– Да что со мной? Взрослый мужик же…

Сделав несколько глубоких вдохов, я толкнул дверь и вышел в коридор. Всё нормально, всё как обычно, туалет на месте. Что за ерунду я тут себе вообще придумал? Беру, что мне нужно, преспокойно возвращаюсь в новостную и начинаю собирать тряпкой воду, натекшую из щелей в окнах. Это помогает ненадолго отвлечься.

А потом сверкнула молния, и еще через несколько секунд на крышу обрушился гром. Если бы я сидел дома в уютной квартирке, накрывшись пледом и потягивая чаек, всё это показалось бы небольшой метеорологической отрыжкой. Но тогда, я как будто плыл в дырявой лодке посреди грозового океана. До самого горизонта – бушующие молнии и громы. Валуны туч перекатываются за бортом, грохоча и сталкиваясь. Величественное и страшное зрелище.

И даже это было бы терпимо, но магнитофон, успешно бухтящий ночной эфир, внезапно затрещал и захрипел так, что начало зубы сводить. Кошмар любого ночника: ветер треплет антенны и передатчики, и сигнал пропадает. Кошмар, потому что надо отключать московское вещание, которое потонуло в море непогоды, и переключаться на собственное. А это значит, никакого сна. Вручную запускаешь песни, следишь, чтоб не было тишины в эфире, и караулишь, пока вернется московское вещание. И это вместо безмятежного, чудесного сна. Что может быть хуже?

Уже не мешкая, я отправился в студию, но, сделав только несколько шагов по коридору, услышал совершенно ужасающий скрежет снаружи с крыши. Наверное, Титаник издавал такой звук, когда сталкивался с айсбергом.

Это был тот самый случай, когда я шел смотреть туда, откуда страшно, чтоб убедиться, что там ничего особенного нет.

Интересно, как все сложилось бы, не пойди я туда. Но я пошел, и решительным жестом открыл дверь. Тут же в лицо хлестанул дождь, а через миг, когда я открыл глаза, увидел посреди крыши черный силуэт, появляющийся в свете молний. Ногами он уперся в мачту одной из антенн, а руками тянул на себя саму антенну. Антенна, а вместе с ней и толстенная металлическая мачта с диким скрежетом медленно, но верно сгибались.

Я закричал. Нет, завизжал. Нечто среднее между «А-а-а!» и «Ы-ы-ы!» Даже не знал, что так умею, как будто кто-то другой визжал через мой рот. Вернее, визжала, потому что визг был девчачий.

Не знаю, что меня добило, то ли в целом безумие ситуации, то ли то, что на крыше непонятно как, оказался кто-то кроме меня, то ли то, что я не взялся бы с уверенностью сказать, что это человек. Это был именно силуэт. Молнии не освещали лица, одежды, обуви, ничего – только черный силуэт. Он поглощал свет или что-то вроде того. По нему постоянно шла какая-то рябь, похожая на волны, контуры его постоянно плыли. Будто отражение поднялось из воды.

Мой визг привлек внимание этого… не знаю, кого. В общем, я потерял контроль. Полностью. От ужаса я не мог пошевелиться и только верещал как первокурсница, наткнувшаяся посреди темной аллеи на извращенца-онаниста.

А он, этот черный силуэт, повернул голову ко мне, отцепился от антенны, ловко и пружинисто спрыгнул на крышу. И потом – я никогда этого не забуду – неестественно быстро пошел на меня. Дождь проходил сквозь него, шаги не поднимали брызг в образовавшейся под ногами луже. Обвинительным жестом он нацелил в меня указательный палец и, несмотря на то, что рта у него не было, оглушительно громко и невероятно злобно заорал:

– Дам поцеловать себя в пальчик?! Да вы совсем ох..?!

Крик потонул в раскате грома. Голос, которым он это сказал, точнее проорал, я тоже никогда не забуду, но с трудом смогу его описать. Он был мужской, это точно, звучал так, как будто исходил из динамика, который вот-вот заискрится от перегрузки, потому что громкость выкручена на полную.

Совладать с собой я не смог. Может, надо было сразу броситься наутек, или достать нательный крестик и начать читать «Отче наш», не знаю. Как бы то ни было, вместо этого я стал неуклюже пятиться назад, тут же зацепился ногой за порог и упал.

Следующее, что я помню, как кто-то теребит меня за плечо и спрашивает:

– Петя-а? Ты живой? Что случилось? Пе-еть?

Глава 5

Голос принадлежал Свете, еще одному диджею. Как обычно, она, заткнув носик, зашла в подъезд, поднялась на лифте на наш верхний этаж, открыла своим ключом дверь и направилась в студию. Всё было как обычно, но краем глаза она заметила у выхода на крышу какую-то черно-розовую кучу. При ближайшем рассмотрении кучей оказался я.

В черной футболке и в трусах, мокрых, будем надеяться, от дождя, я, пузом кверху, лежал на полу. Один тапочек на ноге, второй – отлетел в сторону. Глаза закрыты, дыхание слабое.

Света ойкнула и поспешила на помощь. Сначала она решила, что нас ограбили. Но потом, увидев новостную и крышу, залитую водой, антенну, погнутую штормовым ветром, и мою ногу, зацепившуюся за порожек, она решила, что меня снесло ветром или я испугался грома и неудачно упал, или еще что. В общем, я оступился, упал, ударился затылком о кафель и всю ночь пролежал без сознания. И всё это, только лишь пытаясь закрыть дверь.

Глава 6

А ведь я имел виды на Свету. Хотя, точнее будет сказать, робкие надежды: уж очень она была хороша, не чета мне. Сначала меня это не останавливало, конечно, но теперь, когда в её глазах я превратился в расслабившегося на полу ушлепка в трусах и плюшевых тапочках, шансов стало плачевно мало.

И почему меня заботило именно это? Не чертовщина прошлых ночей, а облом со Светой? За последние двое суток я дважды отключался. Хотя и по разным причинам. Воспоминания у меня такие, будто я в романе Стивена Кинга побывал. То ли это мне все привиделось: первый раз – по пьяни, второй – от удара затылком об пол, то ли тут какая-то хренова сумеречная зона.

Для того, чтобы разобраться в себе, а заодно проверить, не слишком ли сильно помял мозги, я отправился в травмпункт. Там у меня было достаточно времени для раздумий, пока я полтора часа сидел в очереди. Света, это, конечно, хорошо, и все остальные, кто мог бы заглянуть ко мне в гости – тоже. Стабильная зарплата, хоть и небольшая – неплохо. Но еще пару таких ночей, и все эти удивительные блага мне будут уже не нужны.

Я пытался как-то отвлечься. Разглядывал медсестер и врачей, курсирующих по коридору. Удивительно, как медработники умеют передвигаться по своим учреждениям и не смотреть на пациентов, которые как саранча облепливают всё, что только можно. Казалось бы, просто механически взгляд должен падать на кого-то из них, но нет. Видимо, годы практики дают о себе знать. Стоит на секунду потерять бдительность, и к тебе уже подходят «только спросить», клянчат справочку или что-то подобное.

Одним словом, врачей можно понять. Пациенты постоянно жалуются, чего-то требуют, скандалят в очередях, шумят, всё это надо терпеть, и зарплата при этом… А пациенты в травмпунктах, это, наверное, вообще сущий ад. Вдобавок к перечисленному, у них еще и может быть лампочка во рту. Или еще, что похуже и где похуже. Хотя за всё время, что я торчал в очереди, таких не было. Очередь, собственно, образовалась, потому что все ждали врача, и состояла она из меня, хромающего парня, деда на костылях и маленького бойкого мужичка со сломанным пальцем.

Мужичок о чем-то говорили то с дедом, то с парнем и, в результате, плавно начал рассказывать, как служил в Афгане.

– А один раз снайпера загнали на башню какую-то. Как там она у них называется… не помню. И никак выбить не можем его оттуда, падлу. Подохнуть-то никому не охота, лезть на него. Он и так наших положил человек пять. Ну мы танк подогнали и как… – мужик шепотом матюгнулся и залился радужным детским смехом.

– И вот представьте, – продолжал он, – башню разнесло, и он вниз упал! И живой остался! Кстати, это баба оказалась. Мы её, суку, потом за ноги к танку привязали, а за руки к БТРу! И пополам её…!

Мужик опять шепотом поматерился и захохотал.

– Боже ты мой, – думал я, – на каком круге ада такое могло происходить?

Внезапно мне стало стыдно. Вот где действительно страшно, так это в такой мясорубке. И то ничего – мужик ведь как-то её пережил. Видно, конечно, что даром ему это не прошло, но все же… Вот он, живой и относительно здоровый. Я, между прочим, все школьные годы мечтал о героической службе в каком-нибудь супер-спецназе. Мечтал до тех пор, пока не столкнулся с суровой реальностью и военкоматом, но это, как говорится, другая история.

Теперь мне немного неприятно смотреть военные парады по телевизору: они мне напоминают, кем я хотел стать, и заставляют осознавать, каким ничтожным, лишенным героизма потребителем порнухи стал. Только посмотрите: серьезно собрался бросить работу из-за того, что мне там по ночам страшно.

Пятиминутку самокопания прервал доктор, решивший-таки заскочить на приём. Веселый мужик пошел первым. Минут через пятнадцать он вышел из кабинета врача, похвастался забинтованным пальцем и навсегда удалился из моей жизни.

Как водится, я к врачу попал последним. Тот выслушал мою историю – упал, ударился затылком, потерял сознание – спросил, тошнит ли меня, кружится ли голова, есть ли провалы в памяти. На все вопросы я ответил «нет». В последний момент я решил, что, если сейчас расскажу все подробности, придется сходить к другому доктору. Может, даже в сопровождении двух санитаров.

Дырки в голове не нашли – и то хорошо. На два вопроса травматолога из трех – два честных ответа «нет». Это неплохой показатель, так ведь? Можно считать, что я практически здоров.

Последнее я и сказал директору радио, позвонившему вечером уточнить, не сдох ли я, часом, по пути в больницу. На вопрос, выйду ли через два дня в следующую смену, я ответил, что посмотрю, как будет самочувствие, и завтра утром сообщу. Решительное «в жопу такую работу» переставало быть таким уж решительным.

Всё этот мужик из очереди, совсем меня из колеи выбил. А еще… Наташа.

На следующий день я, неважно зачем, заскочил в институт и встретил её у буфета. Пары уже закончились, но она успела купить себе кофеек с шоколадкой и устроиться за столиком у окна. Так, чтобы было видно всех, кто входит и выходит. Наташа явно кого-то ждала.

Я кивнул ей и уже собирался идти дальше по своим делам, но услышал неправдоподобное: «Петя-ааа, а можно тебя на секунду?». Шикарная фигура, шикарные ноги, шикарные черные волосы, шикарные черные глаза, шикарное всё. Меня можно было хоть на секунду, хоть на целые сутки.

Наташа славилась своей любовью к приключениям и тягой к разнообразию. Кроме того, она, в некотором роде, могла предсказывать будущее. Будущее офисного планктона или консультанта салона сотовой связи – точно. К таким она моментально теряла интерес. Шансы были у безбашенных хулиганов, байкеров, всяческих экстрималов, музыкантов и, как я скоро узнал, у диджеев с радио.

– Я слышала, ты на радио работаешь?

– Ну да, есть такое дело.

– А что ты там делаешь? Ты диджей?

– Я не просто диджей. Я ночной диджей.

Бонд. Джеймс Бонд…

Наташа облокотилась на стол, и меня начало засасывать в её декольте. Декольте, достойное Нобелевской премии, Оскара, возможно, даже Букера.

– Никогда не была на радио, – завила Наташа.

Глава 7

Утром следующего дня мне позвонила сменщица Мария. Я хотел позвонить ей сам и ненавязчиво уточнить, не забыла ли она, случаем, рассказать что-нибудь важное о работе на радио, но был занят важными делами: мечтал и предвкушал. Две совершенные округлости, украшенные несколькими родинками, лишили меня покоя и здравого смысла. Я забыл обо всём, о чем только можно было забыть. Теперь я уже и не помышлял уволиться с радио, только потому что это какой-то хренов бермудский треугольник, где обитает этот… не знаю кто. Привидение? Или полтергейст? Или это одно и то же? Хотя, какая разница? Всё это мне привиделось, когда я ударился затылком об пол. При-ви-де-лось!

– Алло? Привет, Мария.

– Здравствуй, Петя, – голос Марии был тихий и вкрадчивый, поэтому я сразу понял, что она в бешенстве. – А скажи мне, дружок, ты что, привязал к чему-то провод на крыше?

– Ну да, скотчем примотал… Он по окну стучал, спать мешал.

– Ага. Ну про изобретение с ластиком и железной дверью и так всё понятно, так что не спрашиваю даже.

– Что? – я не понимал, почему, собственно, со мной разговаривают таким тоном и почему кому-то может быть не всё равно, где и что я привязал на крыше пятнадцатиэтажного дома, куда даже голуби не прилетают, чтоб не захандрить.

Выругавшись так, как не должна ругаться ни одна беременная женщина, ни при каких обстоятельствах, Мария потребовала, чтоб я сегодня же сделал всё, как было, и пригрозила расчленёнкой.

Так что вечером я отправился на радио и полез на крышу делать всё, как было. Там меня ждал сюрприз: провод со свисающими с него обрывками скотча уже весело болтался на ветру и стучал по окну. Я крепко задумался и отправился в студию, ждать, пока явится Мария. Сегодня её вторая смена, завтра уже моя. И это будет фееричная смена. Смена, которая откроет череду таким сменам, которых еще не видели эти стены, диваны, столы, пульты, подоконники, ну и где еще мы там с Наташей окажемся. Это будет смена, не омраченная ничем. Поэтому я должен всё выяснить и как следует подготовиться.

Теперь уж точно стало ясно, что всё это запредельное дерьмо – не от избытка алкоголя в крови или травмы головы: появилось второе действующее лицо, которое сможет это подтвердить, надо только заставить его говорить.

Разговор предстоит не из простых. Если неправильно подобрать слова, все меня тут же станут считать придурком, и очень скоро с этой работы я слечу, ведь адекватность, на самом деле, была главным и чуть ли не единственным требованием при трудоустройстве. Ну а если я всё сделаю правильно… что тогда? В глубине души я надеялся, что Мария расскажет, что-то такое, что, с одной стороны, подтвердит мою историю, а с другой – даст ей какое-то рациональное объяснение. И я понятия не имел, что это может быть.

Наконец, она заявилась, как обычно, за четыре минуты до рекламы, которую должна была выпустить. Мы поздоровались, и Мария, переваливаясь, как утка, пошла прямиком в студию.

Я устроился на стульчик рядом со студией и, притворившись, что копаюсь в телефоне, стал за ней подсматривать через стеклянную перегородку. При этом не забыл включить на мобильнике нашу радиостанцию, чтоб еще и подслушивать, как она работает.

Тяжело дыша, Мария обошла стол, загроможденный аппаратурой, не глядя бросила сумку в сторону подоконника и села за пульт. Осмотрелась, убедившись, что гора непонятной электроники, как и положено, переливается всеми цветами радуги, поморщилась. Не из-за того, что мешал живот или где-то что-то опять кольнуло, а из-за того, что играла песня «Сердечко-сладкоежка». Мария торопливым движением выудила из кармана плеер, вставила в уши черные капельки и нажала кнопку «Плей». Отвращение на её лице сменилось буддийским спокойствием. Понятия не имею, как, но она, вообще не слушая эфир, умудрилась выпустить рекламу и вернуться на московское вещание на сто процентов идеально. Это значит, что она должна была наизусть помнить весь репертуар радиостанции. Вплоть до того, что знать, на какой секунде, в какой песне начинается и заканчивается вокальная партия. Это было сомнительно, потому что Мария старалась эти самые песни вообще не слушать. Но, как ни крути, результат был на лицо.

Когда с рекламой было покончено, она вышла ко мне и спросила:

– Чего пришел?

Я сразу стушевался и начал торопливо мямлить:

– Ну, мы как-то толком не поговорили… Хотел, чтоб ты… может… ну… рассказала что-нибудь еще… как тут что… ну, в смысле, по ночам, когда уйдут все. И про провод этот… он, кстати, уже… просто я не понимаю, зачем, ну, в смысле, кому какая вообще разница…

– Та-ак, – протянула Мария и села на стул напротив. Она смотрела сквозь меня и будто говорила сама с собой, – ну то, что ты в новостной не будешь сидеть, как тебе сказали, – это сразу понятно было…

Я молчал. Если тебе надо что-то выяснить, это самый лучший способ участия в беседе. Кивать можно, охать можно, руками разводить не возбраняется, глаза закатывать допустимо, но фразы длиннее, чем «ну да», произносить нельзя.

И Мария продолжала:

– На крышу вот совсем не надо было выходить. Особенно, в грозу. Я тебе про это не говорила? Ну… все не упомнишь… Хотя это мой косяк… Неудобно вышло.

Неожиданно Мария посмотрела на меня с сочувствием и спросила: «Чё, напугал он тебя, да?»

Тут меня прорвало. Я рассказал всё в мельчайших подробностях. Если этот разговор дойдет до руководства, прощай работа, прощай стабильная зарплата и, самое главное, прощайте, Наташи, Светы, Ирины и все остальные.

Но, похоже, Мария не то, что не засомневалась в моей адекватности, она даже не удивилась ни одну моему слову. Она мучительно соображала, что делать дальше – массировала виски, хмурилась, сопела и вздыхала.

– Вот скажи, Петь, – начала она, наконец, – ты в домовых веришь?

– Ну, да, – сказал я, хотя вообще-то всю жизнь относился ко всей этой запечной мистике со здоровым юмором.

– Понимаешь, это… ну, домовой такой. Он тут давно очень живет.

– То есть ты его видела? Он настоящий? Охренеть можно… А че не сказала? А если б он меня..? Ты видела, что он с антенной сделал вообще?

– Да тихо ты! Не ори! Ничего бы он тебе не сделал. Пугать только и может! Людей не трогает, не ссы.

– Да он мне башку чуть не отвернул! Охренеть… домовой… И что делать? Надо рассказать всем! Нет, надо батюшку вызвать, осветить тут всё! Или нет, наоборот, колдуна! Или…

– Так-так-так! Стопэ! – Мария подняла раскрытую ладонь, – не надо никому ничего говорить, и вызывать тоже никого не надо. Успокойся. Всё будет нормально. Я тут знаешь, сколько проработала? И ничего – жива здорова! А я девушка, вообще-то, а ты мужик. Так что не ссы, говорю!

Мария больно ударила меня в плечо. Дружеский жест.

– Слушай сюда! – Скомандовала она, – С домовыми знаешь, что самое главное? Главное, чтоб всё было, как им нравится. То есть, по-старому. Не надо ничего менять, ясно? Провода не надо никакие трогать, например! Тогда их не видно и не слышно! Будешь ходить себе, работать спокойно и всё!

Я хотел спросить, откуда такая осведомленность в оккультных вопросах, но Мария меня прервала:

– Сейчас всё нормально, даже голову не забивай. Выходи завтра спокойно на смену, выпускай рекламу, бухни чутка и ложись спать в новостной. Главное, ничего не трогай больше.

Потом Мария довольно бесцеремонно выпроводила меня с радио, не дав даже вызвать такси. Сказала, что она устала, ей надо расстегнуть ширинку и прилечь, а я мешаю.

По пути к остановке я думал, что всё не так уж и плохо. Проблема вроде как решена, и для этого даже ничего не пришлось делать. Путь к сердцу Наташи, а также вглубь её декольте открыт.

Еще вспомнилось, как я ночевал как-то у друга в деревне. Жил он там в какой-то древней развалюхе, оставшейся от бабки. И перед тем, как мы легли спать, он мне с удовольствием рассказывал, что решил как-то днем вздремнуть часок-другой, и во сне кто-то попытался его придушить. Он проснулся в холодном поту от того, что не хватает воздуха, вскочил с постели, но рядом никого не увидел. Повторилась такая история несколько раз. Он, не будь дурак, пожаловался какой-то старухе-соседке, а она сказала, что это пошаливает домовой и надо его задобрить. Посоветовала разбросать по углам мелочь и конфеты, что мой друг и сделал. И помогло ведь. Больше его никто не душил. Да и я переночевал у него спокойно, впрочем, ни одному его слову не поверив. Сейчас бы я эту историю, наверное, по-другому воспринял.

Я уже сел в автобус и был на полпути домой, когда в кармане завибрировал мобильник. Звонила Мария.

– Да, вот еще что забыла, в грозу на крышу не вздумай больше выходить.

– Почему? Домовой рассердится?

– Нет, Петя, – вздохнула Мария, – потому что молнией так ёбнет, что только подошвы останутся.