Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход

– Я вручил тебе эту вещь за бесстрашие, а ты боишься заглянуть внутрь? – шутливо упрекнул он меня.

Не теряя больше времени, я аккуратно поднял крышку. На дне шкатулки лежал кинжал весьма необычной формы. Тонкая рукоять из слоновой кости была покрыта позолотой, а ее навершие украшал сапфир в изящном серебряном обрамлении. Еще более тонкий клинок имел три грани, которые сужались к острию – самой опасной части этого оружия. Такой кинжал мог без труда проникнуть в сочленения доспехов и даже между кольцами кольчуги. Прежде мне не доводилось видеть столь легкого, удобного, а главное – смертоносного оружия, словно специально изготовленного для наемных убийц и заговорщиков. Это был роскошный подарок, слишком роскошный для обычного воина, за которого меня здесь все принимали.

– Благодарю вас, Ваше Величество, – преклонив колено, произнес я. – Для меня будет большой честью носить его.

– Ты оказал неоценимую услугу всему нашему походу, и даже этой драгоценной вещицы будет недостаточно, чтобы я мог сполна выразить свою благодарность.

Владислав взглянул на Хуньяди, тот кивнул головой и обратился ко мне:

– Ты отличился во многих боях, Константин. Если бы вся моя армия сплошь состояла из таких бойцов, мы бы уже давно пировали в Адрианополе. Его Величество, как ты уже успел убедиться, по достоинству оценил твои заслуги и в знак своего высочайшего доверия предлагает тебе вступить в ряды его личной гвардии.

Я был несколько удивлен подобным предложением и не знал, что ответить, ведь моя собственная цель никак не вписывалась в планы польского короля.

– А как же мои люди? – аккуратно спросил я.

– О них не беспокойся, – махнул рукой воевода. – Я прослежу, чтобы им дали достойного командира, и вдвое увеличу их жалованье.

Несколько секунд я колебался, но все-таки осмелился задать этот вопрос.

– Ваше Величество, – выпалил я, – вы оказали мне высокую честь, и я готов служить вам до последнего вздоха, однако, оказав ее мне, вы отказываете в этом моим людям, каждый из которых сделал для нашей победы ничуть не меньше, а быть может, и больше моего. Если вы не сочтете это за дерзость, я прошу оказать моим подчиненным такую же милость, какую вы только что соблаговолили оказать мне.

Хуньяди откашлялся, собираясь уже что-то сказать, однако Владислав резко обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

– А ты действительно смелее тех, кто до сих пор окружал меня. Это говорит о том, что я не ошибся в своем выборе.

Владислав перевел взгляд на Хуньяди, но тот стоял неподвижно, предоставляя молодому повелителю решать самому.

– Хорошо, я подумаю над этим, – наконец промолвил король. – Но обещать пока ничего не могу. Дело в том, что королевская гвардия редко принимает участие в сражениях, а Яношу нужны люди в бою, а не в тылу.

– Мне будет довольно и того, чтобы эти люди обеспечивали вашу безопасность, – вставил слово Хуньяди. – Впрочем, мне пора возвращаться к своим делам. С вашего позволения.

Он откланялся и вместе со мной покинул палатку короля.

– Ну вот видишь, – усмехнулся Хуньяди, когда мы отошли на достаточное расстояние. – Я же говорил, что король благоволит тебе.

– Думаю, что тут не обошлось без твоей помощи, – ответил я, встряхивая изукрашенную самоцветам шкатулку – подарок Владислава.

– Прибереги этот кинжал, он тебе еще пригодится, – посоветовал Хуньяди. – Дворец в Буде – место хоть и живописное, но не менее опасное, чем любое поле боя.

– Ты хочешь, чтобы я сопровождал короля до самой столицы? – удивился я, стараясь скрыть свое разочарование, ибо уже давно мечтал о возвращении домой.

Воевода заметил мое недовольство, однако постарался не обращать на него никакого внимания.

– Да, я хочу, чтобы ты теперь всегда был подле короля, – отчеканил Хуньяди. – Стань моими глазами и ушами в его окружении. Владислав сейчас находится в крайне щекотливом положении, и, даже вернувшись в столицу, я не смогу ручаться за его безопасность.

Воевода оглядел огромный христианский лагерь, расположенный на самом краю ущелья, в котором еще вчера шло ожесточенное сражение. Сотни костров рассеивали сгустившуюся синеву, а до наших ушей долетали слова и песни на множестве языков и диалектов.

– На войне все гораздо проще, – продолжил говорить Хуньяди. – Здесь ты хорошо знаешь своего противника, но при дворе все иначе, там нет ни друзей, ни врагов, есть лишь интересы, за которыми непременно стоят зависть, подлость, предательство и жажда власти. Я не смогу защитить короля в этом змеином логове, поэтому мне нужно, чтобы ты был рядом с ним.

– Но почему именно я?

– Потому что ты такой же породы, как все эти вельможи при дворе. Только ты куда честнее и благороднее их.

Я бросил на воеводу недоуменный взгляд, но Хуньяди лишь рассмеялся.

– Ты уже было решил, что провести старика проще простого! – воскликнул он, хитро поглядывая на меня. – Я умею разбираться в людях, Константин, иначе лежать мне сейчас на дне канавы с перерезанным горлом. По тебе сразу видно, что ты вылеплен из другого теста, нежели большинство моих рыцарей, и прибился к нашей армии не из-за славы или золота. Ты ищешь чего-то иного…

Янош почесал затылок.

– Может быть, смерти? Это многое объясняет. Тогда зачем тянуть? Вон скала, забирайся на нее и прыгай вниз, бьюсь об заклад, нам и хоронить будет нечего в таком случае.

Я промолчал, но Хуньяди не спускал с меня своих пытливых глаз, и его голос вдруг сделался серьезнее.

– Каждый человек привык ставить себя в центр мироздания. Но оглянись вокруг! За нашей спиной шагает двадцать тысяч судеб, и вряд ли среди них найдется хотя бы одна по-настоящему счастливая. Большинство историй, которые расскажут о себе простые солдаты, вполне могут лечь в основу какого-нибудь романа или песни, но кого это интересует? С того момента, когда они встали под мои знамена, их прошлое осталось позади, и меня мало волнует, кем они были и что делали раньше. Их задача сейчас – исполнять мои приказы, большего я от них не требую.

– Людьми всегда двигали желания, – пожал плечами я. – Тебе этого не изменить.

– Вот только этими, – воевода показал в сторону лагеря, – движут желания пограбить да понасильничать. Если дать им волю, они устроят такой погром, что местные жители рано или поздно сами призовут султана вернуться на эти земли. Недавно отряд таких молодчиков под покровом ночи совершил налет на деревню, мерзавцы вырезали чуть ли не половину ее жителей, а после этого загнали оставшихся крестьян в местную церквушку и подожгли. Благо вмешались солдаты Бранковича и перевешали негодяев, но этот случай надолго останется в памяти людей.

Я был наслышан об этой истории, но в памяти моей имелись и другие примеры.

– На Балканах о жестокости западных рыцарей знают не понаслышке уже очень давно, – сказал я. – Вражда между церквями ведет к вражде между людьми, и здесь могут проявляться самые отвратительные черты человеческой натуры. Страшно даже представить, что творили люди, подобные этим, две с половиной сотни лет назад в Константинополе…

– Что было, то было, – нетерпеливо перебил Хуньяди. – События, о которых ты говоришь, лишь еще раз показали всему миру коварство венецианцев⁵⁰, но сейчас совсем другое время. Захватив Константинополь, турки двинутся на мои земли, а затем к их ногам падет и вся остальная Европа. Это осознают в Риме, в Венеции, в Париже, но никто не захочет ничего делать, пока их владения находятся в относительной безопасности. Мне же остается полагаться только на себя, свое войско и молиться, чтобы мои переменчивые союзники однажды не вонзили нож в спину!

Я сочувствовал словам воеводы, ибо хорошо понимал боль, которая терзает его сердце – боль за свой народ и страну. Она понятна каждому.

– Я поступлю на службу к Владиславу, – как-то само собой сорвалось с моих уст. – Обещаю тебе.

– Вот и прекрасно, – кивнул головой Янош Хуньяди и, не говоря больше ни слова, направился в свой шатер.

С этого дня у меня началась совсем другая жизнь…

* * *

15 января 1444 года

С момента битвы в Драгоманском ущелье турки больше не тревожили нас, и вскоре армия без труда достигла безопасных границ Сербии. Однако не успели мы вступить на дружественную территорию, как с востока пришла ужасная весть.

Османский полководец Турахан-бей захватил и разграбил Софию. Соборный храм был снова превращен в мечеть, а многих священнослужителей, что так радостно приветствовали короля Владислава, турки прилюдно обезглавили, и головы их отправили султану в Адрианополь. Рассказывали и о других зверствах турецкой армии, от которых даже у видавших виды ветеранов кровь стыла в жилах.

Когда эта весть облетела всю армию, многие изъявили готовность вернуться и отомстить османским захватчикам, но погода продолжала ухудшаться день за днем, а дороги превратились в непроходимые болота. В такой ситуации Янош Хуньяди не решился продолжить войну и приказал двигаться дальше.

Война окончена, и уже ничто не помешает всем солдатам вернуться домой.

Всем, но только не мне…

Глава 15

Халиль-паша

Старые счеты

Повелитель вернулся в столицу в крайне скверном расположении духа. Все придворные застыли в страхе, гадая, против кого на этот раз обратится гнев султана.

Месяц назад крестоносцы практически вплотную подошли к стенам Эдирне, и Мурад решил ободрить свои войска личным присутствием на поле боя. В результате длительных и кровопролитных боев османам удалось остановить продвижение союзников, однако последующие сражения показали, насколько бессильны мусульмане против закованных в сталь западных рыцарей.

Решив окончательно уничтожить христиан, султан бросился в погоню за отступающей армией Владислава, однако это обернулось катастрофой для его собственного войска. К началу января стало очевидно, что силы обеих сторон полностью истощились. Мурад повернул на столицу, а Касым и Турахан отправились вслед за крестоносцами, намереваясь дать бой в узких ущельях возле горы Куновице. Весть о результатах этого сражения настигла падишаха, едва он переступил порог своего дворца, и вручил ее государю не кто иной, как великий визирь Халиль.

– О твоем брате что-нибудь известно? – хмуро спросил Мурад, прочитав донесение.

– Нет, – печально промолвил визирь, еще не успевший оправиться от потрясения. – Касым пишет, что Махмуд самолично вызвался прикрывать отход его войска, но силы были слишком неравны…

– Как Касым мог допустить такое! – вскипел султан. – Он совсем лишился рассудка, если решил, что может спасаться бегством, используя моего родственника в качестве прикрытия! За столь позорное поражение он заплатит своей жизнью!

– Возможно, в этом поражении вина лежит не только на Касыме, – попытался вставить слово Халиль.

– Объясни, – потребовал султан.

– Судя по письму, Турахан-бей так и не явился на место сражения. Вероятно, именно это стало главной причиной разгрома наших войск.

Султан сжал кулаки и процедил:

– О промахах Турахана мне хорошо известно, но что бы там ни было, нужно тщательно во всем разобраться! Я не желаю больше слушать оправданий!

– Как прикажете, повелитель, – склонил голову Халиль.

– Где Мехмед? – уже мягче спросил султан.

– Играет в саду. Позвать его?

– Нет, не нужно, пойдем посмотрим, чем он там занимается.

* * *

Яблоко лежало на вытянутой руке чернокожего раба. Бедолага зажмурился от страха и боялся даже шелохнуться. Первые две стрелы, которые пустил юный принц, прошли мимо цели, но это только раззадорило Мехмеда.

– Не дергайся! – крикнул он слуге. – Иначе прикажу тебя выпороть!

Тетива натянулась в третий раз, и стрела пролетела всего в двух дюймах от заветного плода. Терпение Мехмеда начинало подходить к концу, покачав головой, принц потянулся за новой стрелой. Как раз в эту секунду на веранде появился его отец.

– Рад видеть тебя, сын мой! – окликнул принца султан.

Мехмед вздрогнул, но через секунду улыбка озарила его лицо.

– Отец! – крикнул он, бросая на землю свой лук и устремляясь в объятия родителя. Мурад обнял сына, а затем, немного отстранив от себя, произнес:

– В походе я получал твои письма. Должен сказать, они написаны прекрасным языком и пронизаны зрелостью суждений. Учителя недаром гордятся тобой, и я рад, что ты проявляешь такое усердие на ниве познания.

– Я желаю лишь во всем походить на тебя, отец, – с почтением ответил принц. – Когда-нибудь я использую свои знания против врагов нашей империи!

Султан задумчиво посмотрел на сына, и Халиль едва ли мог догадываться, какие чувства сейчас терзают душу повелителя османов.

– Твои успехи действительно впечатляют, – проговорил Мурад, вперив взор в наследника. – Однако не забывай, что я говорил тебе: обогащая свою голову знаниями, обогащай и свое сердце кротостью, ибо только так обретается истинная мудрость.

Мехмед кивнул, слегка раздосадованный укором своего отца.

– Чем ты занимался в мое отсутствие? – поинтересовался султан, заглядывая за спину принца. – Вижу, нашел себе новое развлечение.

Мехмед оглянулся назад, туда, где все еще стоял дрожавший от страха раб, и произнес:

– Заганос говорит мне, что истинный владыка должен сам уметь постоять за себя. Мечом я уже владею неплохо, а сегодня решил попрактиковаться в стрельбе из лука.

– Стреляя в живых людей? – приподняв брови, спросил Мурад.

– Нет, в яблоко, – указал принц. – Этого человека я всего лишь попросил подержать мою мишень.

– А почему бы не воспользоваться подставкой?

– Так гораздо интересней, – развел руками Мехмед. – К тому же это всего лишь раб, во дворце найдется целая сотня таких.

Мурад немного помолчал, поглаживая свою густую бороду, а затем произнес:

– Ты должен усвоить еще один важный урок, Мехмед. Жалкая жизнь раба, конечно, не стоит ничего. Будучи слабым и беспомощным, он не посмеет ослушаться тебя, и ты волен поступать с ним так, как захочешь. Но слабость других совсем не означает, что силен ты сам. Ведь твои настоящие враги никогда не будут стоять на коленях и ждать, когда ты нанесешь свой удар.

Мехмед с самым покорным видом выслушал поучение султана и так же кротко ответил:

– Я запомню, отец.

– А теперь оставь этого раба, обещаю, я найду тебе достойного учителя.

Мехмед согласно кивнул, но прежде чем султан успел произнести еще хоть слово, поднял с земли лук, достал стрелу и, практически не целясь, выстрелил в плод, который до сих пор лежал на дрожащей руке раба. Яблоко разлетелось на две половины, а слуга облегченно вздохнул, потирая онемевшую от усталости руку.

Мурад и Халиль застыли в изумлении. Мехмед первым нарушил воцарившуюся паузу:

– Я помню каждый твой урок, отец. В том числе и самый первый, в котором ты учил меня никогда не останавливаться на полпути и доводить любое дело до конца.

Лицо Мурада несколько просветлело.

– Вижу, ты его усвоил, – кивнул султан, а затем обратился к своему визирю. – Пришли ко мне Омара, он хороший боец, пусть занимается с Мехмедом.

Халиль кивнул.

– Я пошлю за ним. Но не пора ли нам вернуться к государственным делам? – промолвил визирь. – Накопилось множество нерешенных вопросов…

– Все подождет до вечера, – перебил султан. – Сейчас я бы хотел побыть с сыном. Но ты можешь идти, возможно, появятся какие-нибудь новости о Махмуде.

Визирь поклонился, но, собираясь покинуть двор, услышал за спиной голос Мехмеда:

– Мне жаль твоего брата, Халиль, надеюсь, что он жив.

Халиль обернулся. Юный принц пытался изобразить печаль, но проницательный политик быстро разглядел притворство.

– Благодарю, – произнес визирь и быстрым шагом покинул дворцовый сад.

* * *

Все эти дни Халиль пытался узнать что-либо о судьбе своего пропавшего брата. Из писем последнего великий визирь знал, что Касым и Турахан уже очень давно враждуют между собой, и, вероятно, это стало одной из причин столь неудачной зимней кампании.

Если только Махмуд останется жив, он сумеет пролить свет на все, что пытаются скрыть полководцы. Но с каждым днем надежды на это таяли.

Тем временем Касым возвращался со своим войском в столицу, торопясь заручиться поддержкой великого визиря, чтобы гнев султана обошел его стороной. Турахан же, наоборот, молчал, и о местонахождении его армии можно было только догадываться.

Оба соперника действовали в свойственной им манере. Но теперь речь шла не о войне, а о политике, и Халилю предстояло сделать нелегкий выбор.

С одной стороны – Турахан-бей, бесстрашный и неукротимый командир, положивший свою жизнь ради величия империи. Он великолепен на поле боя, но слишком прост для тех игр, которые ведутся при дворе султана.

С другой – Касым-паша, полная противоположность Турахану. Он молод, дерзок и хитер. Благодаря своим талантам и поддержке великого визиря он сумел войти в совет и сместить Шехабеддина с должности бейлербея Румелии. Но на верность этого человека рассчитывать глупо, слишком умен и слишком честолюбив был этот сановник.

И вот судьбы столь непохожих друг на друга полководцев были целиком в руках визиря. Он мог запросто отправить их на плаху, но это не принесло бы ему никакой пользы. Нужно было поддержать одного и уничтожить другого. Колебания Халиля продолжались недолго, и вскоре он уже знал, как можно использовать сложившуюся ситуацию с максимальной выгодой для себя.

* * *

Несколько дней спустя в столицу прибыл гонец. Он тут же предстал перед султаном и, распластавшись перед троном, сообщил радостную весть:

– Великий государь, София вновь пала к вашим ногам! Турахан-бей направляет вам ключи от города и голову неверного, который осмелился вступить в сговор с крестоносцами.

Один из янычар продемонстрировал все перечисленные дары. Мурад остановил взгляд на отрубленной голове и спросил:

– Кем был этот несчастный?

– Епископ местного храма. Когда мы взяли стены города, он со своими сторонниками пытался спрятаться в соборе, однако это его не спасло.

– Вы учинили резню в храме? – с недовольным видом поинтересовался Халиль.

– Тем, кто добровольно сложил оружие, мы сохранили жизнь, – быстро ответил гонец. – Но большинство неверных не пожелали сдаваться, и нам пришлось…

– Довольно об этом! – резко оборвал султан. – Эти люди сами выбрали свою судьбу. Не желая умирать, как воины, на стенах своего города, они трусливо попрятались в церквях и прикрылись именем своего бога, дабы избежать заслуженной кары за содеянное. Это станет уроком и предупреждением для всех, кто посмеет противиться нашей воле!

Халиль долго собирался с духом, чувствуя на себе пристальные взгляды придворных. Он не желал подвергать сомнению слова султана, но его молчание многие воспримут как слабость.

– Повелитель! – обратился он к государю. – Долгие годы нам удавалось поддерживать мир между христианами и мусульманами внутри наших границ. Уважение, с которым мы всегда относились к другим религиям и культурам, сделало Османское государство могучим и процветающим. Не следует ли нам и впредь проявлять терпимость к иноверцам? Ведь пророк учил нас созиданию.

– Терпимость можно проявлять лишь к тем, кто готов ее воспринять, Халиль! – резко ответил Мурад. – Тех, кто не чтит законов нашей страны, ждет кара, и для меня не важно, мусульманин он или христианин.

Паши молчаливо наблюдали за разговором султана и его первого визиря. Среди вельмож стоял и Мехмед, который с интересом рассматривал отрубленную голову в руках янычара. После многих дней путешествия по дорогам империи страшный трофей потерял всякое сходство с тем, чем был ранее. Кожа высохла, приобрела землянистый цвет и висела лохмотьями, глаза давно выклевали вороны, а в некогда густой серой бороде, слипшейся от крови, копошились десятки желтых личинок.

Султан снова повернулся к гонцу:

– Завтра с рассветом ты отправишься обратно к Турахан-бею. Передай ему, что я принял дары и желаю увидеть его в столице как можно скорее. В Софии пусть оставит гарнизон, я не хочу, чтобы город вновь потонул в пучине мятежа.

– Как прикажете, повелитель, – почтительно склонившись, промолвил гонец.

Отпустив посланника и прочих вельмож, султан и визирь остались наедине.

– Турахан не теряет времени даром, – одобрительно произнес Мурад. – София чрезвычайно важна для нас, и теперь крестоносцам придется начинать все сначала. Что ты думаешь по этому поводу?

– София, безусловно, важна, – ответил Халиль, подергивая край бороды. – Но Владиславу уже удалось однажды вырвать ее из наших рук. Стоит ли напоминать, что именно Турахан фактически сдал город неприятелю.

Султан кивнул.

– Да, его ошибки обошлись нам очень дорого. Однако Турахан верно служил мне долгие годы, поэтому я хочу, чтобы решение о его судьбе вынес ты.

Халиль опешил от удивления.

– Я? – прошептал он. – Но, повелитель, как отнесутся к этому при дворе?

– Неважно. Ты обладаешь всей необходимой властью, и никто не посмеет чинить тебе препятствий. Помни, что после моего отречения все дела империи лягут на твои плечи. А судить по справедливости и карать за проступки – прямая обязанность любого государя.

Халиль молчаливо склонил голову.

«Судить» и «карать» – вот два слова, которые определяют сущность любой власти. Возможность безнаказанно осуждать и отправлять на смерть во все времена прельщала многих, но великий визирь, ступив на этот путь, никогда не давал пелене собственного тщеславия затмить свое истинное назначение на столь высоком посту. В этом ему всегда помогали советы отца, который, как никто другой, знал цену власти и остерегал сына от чрезмерного увлечения ею. Однако чем ближе Халиль подступал к ослепительно яркому диску абсолютного могущества, тем тише в его голове звучали слова его родителя…

– О чем ты задумался, Халиль? – спросил султан. – Ты хочешь что-то сказать мне?

Визирь пришел в себя и промолвил:

– В скором времени в столицу прибудет Касым-паша. Что прикажете делать?

– Сразу направь его ко мне, – сказал Мурад. – Послушаем, что он нам расскажет.

* * *

Долго ждать не пришлось. Вечером следующего дня бейлербей Румелии явился в столицу в авангарде своего войска. Для жителей Эдирне возвращение Касыма-паши прошло незаметно, столь же холодный прием был оказан ему и при дворе падишаха.

Настроение полководца нисколько не улучшилось при виде ухмыляющегося Шехабеддина, который, явно предвкушая расправу над своим давним соперником, вызвал его к султану.

Мурад восседал на троне во всем своем грозном величии, подле него, как обычно, стоял верный Халиль-паша. С немой мольбой взглянув на визиря, Касым преклонил колени перед государем.

– Ты подвел меня, Касым, – грозно произнес султан. – Совсем недавно я даровал тебе пост бейлербея в надежде, что ты сумеешь защитить Румелию от армии неверных. Теперь я понимаю, что этот выбор, возможно, был слишком поспешным.

Османский военачальник стоял, глядя в пол и боясь шелохнуться, дабы не навлечь на себя еще больший гнев повелителя.

– Отчего ты молчишь? – голос Мурада немного смягчился. – Тебе нечего нам сказать?

Касым собрался с духом и еще раз взглянул на визиря. Если его письма возымели влияние, Халиль безусловно постарается помочь ему, а если нет… Переживать об этом осталось совсем недолго.

Рассказ полководца о битве в ущелье был кратким, но обстоятельным. Вся вина за поражение лежит на Турахане, это ясно, он не привел подмогу, как это было уговорено, более того, вполне вероятно, он вступил в сговор с христианами.

– Ты говоришь об измене? – перебил султан. – Чем ты можешь подкрепить свои слова?

– Прямых доказательств у меня нет, – пожал плечами Касым. – Но нам удалось захватить в плен одного сербского сановника, который утверждает, что Турахан намеренно вступил в сговор с христианами и пообещал им замедлить продвижение своей армии к ущелью, если те в свою очередь обязуются вывести свои войска из Софии и других болгарских крепостей.

– Это вполне объясняет успех Турахана в Софии, – шепнул Халиль на ухо султану.

– Правдивость этих слов под большим вопросом, – ответил Мурад визирю, а затем обратился к Касыму. – Однако ты ничего не рассказал нам о Махмуде? Как получилось, что ты стоишь здесь целый и невредимый, а о его судьбе нам до сих пор ничего не известно?

Касым ждал этого вопроса и успел подготовить ответ.

– Махмуд-бей всегда отличался благородством и отвагой, – искоса поглядывая на визиря, начал свою речь полководец. – Он рвался в бой, желая покрыть свое имя славой, и я не смог удержать его…

– Должен был! – вскипел султан, ударяя кулаком о ручку трона. – Я предупреждал тебя!

– Моя вина, – опустив голову, промолвил Касым. – Он кинулся в битву, хотя я умолял его остаться в резерве. Но можно ли речами остановить горячее сердце?

Султан посмотрел на Халиля, как бы спрашивая у него совета. Однако Халиль застыл, подобно каменному изваянию, и не произнес ни слова. Тогда султан снова повернул голову к стоявшему на коленях полководцу:

– Я выслушал тебя и в скором времени приму решение относительно твоей судьбы, – сказал Мурад. – До тех пор ты отстраняешься от должности бейлербея. Ступай и не покидай столицу без моего позволения.

Касым откланялся и поспешно вышел. Оказавшись в коридоре, полководец вздохнул с облегчением. Пусть он лишился свой должности, но голова по-прежнему была на своем месте. А главное – визирь в этом споре, похоже, принял его сторону. Окрыленный надеждой, полководец гордо прошествовал мимо Шехабеддина, который с удивлением взирал на странную улыбку своего недруга.

Тем временем Мурад отдавал последние указания Халилю:

– Сделаешь все так, как я тебе сказал, и если Турахан действительно изменник, то очень скоро мы узнаем об этом.

– Да, повелитель. Но где гарантия, что он сознается?

– Если виновен, то сознается. Вот увидишь, Халиль.

* * *

Пожилого военачальника втолкнули в зал совета. Немного растерянный из-за обстоятельств, которые привели его сюда, он внимательно оглядел длинное помещение, освещенное десятком масляных ламп, и медленно двинулся к человеку, сидящему в другом конце комнаты.

– Приветствую, Турахан, – сказал великий визирь. – Рад видеть тебя в добром здравии.

– Мое почтение, Халиль, – как можно спокойнее ответил полководец. – Что за представление ты устроил? Не успел я приехать, как меня тут же схватили и чуть ли не силой приволокли сюда. Кто позволил так со мной обращаться?

– Тише, бей. Никто не желал сделать тебе ничего дурного. Это я попросил привести тебя сюда.

– Неужели нельзя было найти другой способ? – Турахан насупился и оправил свой халат. – Признаться, я рассчитывал, что государь захочет поговорить со мной лично.

– Государь не сможет принять тебя.

– Но почему? У меня есть к нему срочное дело.

– Не будем спешить. – Халиль дружелюбно взмахнул ладонью. – Можешь вначале изложить все мне.

Турахан нахмурился.

– Видимо, Касым успел раньше меня… – задумчиво проговорил он. – Что он рассказал султану?

– Это не важно. Меня интересует твоя версия событий.

– Но нельзя ли дождаться повелителя? Я хотел, чтобы он сам…

– Ты не доверяешь мне, Турахан? – повысив голос, спросил Халиль. – Думаешь, я посмею что-либо утаивать от него?

Здраво оценив сложившуюся ситуацию, полководец в подробностях рассказал о сражении в ущелье и о том, что произошло после него. Визирь внимал каждому слову, а дослушав до конца, произнес:

– Итак, ты хочешь сказать, что твои войска не поспели к месту сражения, так как были остановлены королем Владиславом?

– Да. С ним было около десяти сотен всадников и вдвое больше пехоты, потребовалось время, чтобы сломить его сопротивление.

– В своих донесениях ты писал, что Владислав погиб…

– Весьма вероятно, – нервно перебив визиря, произнес Турахан. – Мои люди видели, как его останки растоптали лошади.

– Значит, твои люди выдали желаемое за действительное! – резко произнес Халиль. – Владислав жив! Он покинул Болгарию и теперь находится в Сербии в полной безопасности, которую ему старательно обеспечивает Георгий Бранкович.

Турахан пытался что-то сказать, но визирь не дал ему произнести ни слова.

– У меня есть большие сомнения, что ты говоришь правду, – продолжил Халиль. – Многие видели Владислава, который сражался в ущелье против войск Касыма-паши. Молодой король слишком увлекся боем, и его чуть было не взяли в плен. Если бы в тот момент твои войска оказались там, война была бы уже выиграна! Как видишь, твой промах стоил империи очень дорого.

Турахан воспользовался небольшой паузой в речи Халиля:

– Свои ошибки я не отрицаю. Но не забывай, что это мои войска привели мятежных болгар к повиновению. Я с минимальными потерями вернул Софию и заставил местных князей принести присягу верности нашему султану. У меня достаточно сил, чтобы к середине весны восстановить контроль над всей Болгарией!

– И ты думаешь, этого будет достаточно, чтобы искупить свою измену?

– Измену? – Турахан вытаращил глаза на визиря.

– До государя дошли слухи о твоем сговоре с сербским правителем.

– Это наглая ложь! – едва не захлебнувшись от гнева, воскликнул Турахан. – Кто посмел выдвинуть против меня такое обвинение?

– Какая разница? – спокойно ответил Халиль. – Разве факты не говорят против тебя? Если бы не твое роковое опоздание, крестоносцы наверняка были разбиты, а вместе с ними и мечты христиан вернуть себе Балканы!

– Но я сломил сопротивление крестоносцев в Болгарии…

– Болгария – это перезревший плод, который сам падает в руки, – отмахнулся от его слов визирь. – Без поддержки христианских правителей она не в состоянии противостоять нашим войскам, и ты об этом знаешь.

– Халиль! – взмолился полководец. – Подумай сам, зачем мне это? Ты совершаешь крупную ошибку, если султан узнает…

– Повелитель знает обо всем, что здесь происходит, и я лишь исполняю его волю.

Халиль махнул рукой, и двое янычар, стоящие у дверей, направились к полководцу. Отчетливо понимая, что ему грозит, Турахан воззвал к милосердию визиря:

– Постой! Я хочу сам поговорить с султаном, он поверит мне, вот увидишь.

Но Халиль остался глух к мольбам полководца, и его ответ был столь же холоден:

– Слишком поздно. За ошибки надо платить, и здесь я ничем не могу тебе помочь.

Турахан с отчаянием посмотрел на визиря, но, понимая, что просить дальше бессмысленно, позволил янычарам делать свое дело.

Когда полководца увели, Халиль встал и долго бродил по комнате, заложив руки за спину. Пока события разворачивались по задуманному им плану и султан, кажется, вновь стал благоволить ему, но какие-то сомнения все еще продолжали грызть его душу.

Халиль вышел в коридор, где безмолвно застыл верный Ибрагим. После покушения визирь больше не рисковал бродить по темным закоулкам дворца без охраны.

На Ибрагима можно было положиться. Он отправил на тот свет многих недругов визиря и всегда ревностно оберегал его покой. Причина такой глубокой преданности уходила в далекое прошлое, когда Ибрагим еще ребенком слонялся по улицам Эдирне в поисках пропитания. Подгоняемый голодом и нуждой, он забрался в поместье Халиля, чтобы поживиться плодами из его сада. Мальчишку поймали и уже привязывали для наказания фалакой⁵¹, но казаскер⁵² повелел отменить экзекуцию. Он видел, что Ибрагим вовсе не боится ни палачей, ни палки, вместо этого он как завороженный смотрел на уставленный яствами стол – о таком изобилии мальчик даже не подозревал. Он накормил и отмыл своего юного гостя, а затем оставил подле себя. Затравленный, словно звереныш, испытавший на себе людское презрение и ненависть, Ибрагим не мог предложить этому миру ничего, кроме злобы. Визирь умело использовал это качество, взрастив преданного и хладнокровного убийцу.