Дериват

– Все в порядке, – не менее взволнованный вспыхнувшим неравнодушием девушки Крео поспешил успокоить мечущегося от тревоги зверька. – Мне думается, кто-то из учеников моей школы был заказан богатеем, раскошелившимся на элитных ассасинов с огненными шлемами. Навряд ли это касается меня. Тем более…

– Я не сказала тебе, – еще более нервно вздохнула Ханаомэ Кид, – но моего помощника, Джуллиана Рефа, жестоко убили в забегаловке одной из пустынь Разлом-Сити, когда тот возвращался с отдыха вместе с девушкой.

– Кто это сделал? Зачем?

– Джуллиан должен был передать мне анализ первичных геологоразведочных данных, которые в кустарных условиях писались патрульными гексокоптерами в концентрационных зонах. Этот заучка Клем попросил меня об этом. Сказал, что ему необходимо в общих чертах хотя бы представлять характер материнской породы, на изучение которой мы направляемся… но Джуллиан убит, его облачное хранилище пусто, а мозг взболтан, словно перемешанный винегрет, – Ханаомэ Кид проронила тонкую нить слезы, разделившую щеку девушки сверкающей дорожкой и каким-то чудным образом подсветившую персиковый пушок, окаймляющий ее скулу, – а его девушка… нет, в такое зверство просто нельзя поверить, – Ханаомэ сдержала взрывной всхлип, – была удушена с утробным ребенком под сердцем. Эти паскуды убили беременную девочку.

– Мне очень жаль, правда, – Спри, пораженный недопустимо зверским описанием, не шелохнувшись смотрел на подавленное лицо девушки: буси-до испытывал сочувствие, скорее, не к молодой паре убитых, а к предрасположенности соседки на столь сверхчеловеческое переживание за брошенные в небытие души – словно она, мать-природа, чувствовала, как каждую травинку ее почвы вырывает невежественный к любому живому организму бездушный рок. – Объясни, с чего ты взяла, что нападение на меня связано с убийством Джуллиана?

– «Огненный шлем» – так ты сказал, – строгость к проявлению эмоциональной слабости вновь возобладала над Ханаомэ Кид. – Спрятавшийся за стеллажом официант говорил, что всех присутствующих растерзал великан в демонических доспехах и в алом шлеме.

– Послушай, я за себя смогу постоять, – теперь он смотрел аккурат в ее глаза. – А вот ты обязательно окружи себя дополнительной охраной. Кто бы что ни пытался предпринять, мы, все равно, завтра уже будем в воздухе на пути к месту.

– Хорошо, но ты тогда не лезь в разговоры с представителями Медианного комитета – они тоже нам постоянно палки в колеса вставляют.

– Ты про Жана Ба Нео? – бесхитростно задал вопрос Крео, хоть и знал давно ответ, так как данная политическая фигура зачастую обрастала противоречивыми диффамациями, доводить до следствия которые не решалась ни одна силовая структура.

– И про него в том числе, – девушка сильнее прежнего вжалась в спинку кресла и продолжила следить за ходом мюзикла, какие бы устрашающие выводы ни произрастали из их с Крео откровений. – Значит, умение управлять мечом спасло тебя?

Крео выдержал визуальную паузу, в ней внутренний взор явил буси-до Матнуса Онеро:

– Да, я лично расправился с этим огненным шлемом.

Своими завораживающими полетами танцевальной мысли балет буквально уносил в головокружительных экстаз, аккомпанируя истории, к которой едва ли возможно было оставаться равнодушным. За день до своего побега из Ниспадающего Этша во избежание преследования Эомор тайно обвенчался с лучом его жизни, Жэ’ Тьуд. Однако недолго он пребывал в изгнании – мерцающие искусственными молниями софиты в дуэте с графической инсталляцией ночного ливня освещали нулевой план сцены: до следующего взмаха занавесом он служил непохожим на обычные храмы местом, куда так называемая «паства» приходила на безызвестную духовную службу. Эомор вернулся в речной город, узнав о разгневанном женихе Жэ’ Тьуд, Мисерабле, определенного ей родителями и готового проучить девушку за непозволительную свободу чувств.

Внимательно изучая каждого из персонажей, Крео впадал в панику от обилия образов вроде бы солидного возраста, но оставшихся в могильнике не расцветшего осознания любви, когда же освежающий аромат взаимных чувств Эомора и Жэ’ Тьуд невидимой аэрозолю оседал на уязвимые струны зрительской эмпатии, точно бальзам на душу. Кто все эти проходимцы? Кто все эти неудачники, не имеющие никакого морального права на навязывание своих выхолощенных представлений о мнимом уюте? Когда-то ведь они сами обрекли себя на бесплодную глухоту. Кто такие эти отцы и матери семейств Рам-Пи и Фис-Ба, вошедшие в брак по расчету? Кто такая эта богобоязненная кормилица, учащая Жэ’Тьуд следованию прогорклых примет угодных лишь всевышнему, чтобы диктовать воле влюбленных? Но смелый мальчишка и не менее отважная девочка остались верны себе, даже в самый последний миг их короткой жизни.

Все эти насыщенные карикатурностью образы, вся эта лежащая на поверхности проблематика в признании взрослым поколением священности невинных чувств их детей, да и будоражащая зрительные центры мозга визионерская ловкость не могли не быть реализованы средствами искусства раннее. Почему театральная знать или писатели с кинорежиссерами не пришли к столь очевидному идеалу драмы о том, как беспечное общество испепеляет шанс двух неиспорченных предрассудками молодых людей жить друг другом? Для Крео эта творческая близорукость, сопутствующая искусству на протяжении долгих веков, была непростительным упущением.

Встретившись с Мисераблем, Эомор подумал, что дикая львица, которую подлец, покусившийся на принадлежащую только Эомору любовь, выгуливал по храму, растерзала его возлюбленную: пропитанный багровыми пятнами платок, подаренный Эомором Жэ’Тьуд в их первую ночь, лежал в лапах озверевшего животного, которое своей хищной расчетливостью к тому же возымело наглость использовать хозяина как приманку. Одолев обоих, Эомор, не найдя в себе сил жить дальше без любимой – судьба несправедливо отняла ее у него, – вонзил в себя острие выхваченного у одной из статуй клинка. Апофеоз, доселе недосягаемый ни одним видением художественной выразительности, обрел еще более возвышенный передел. Волна незримой, но слышимой энергии песни подняла дыбом волоски на загривках очевидцев, проникнутых драмой.

Теперь он хочет просто проснуться,

Чтобы доказать, это – только мечта,

– Обязательно все должно кончаться так трагично? – загипнотизированная зрелищем Ханаомэ Кид обратилась за надеждой к Крео.

Спри лишь молча посмотрел на Бэю, сдерживая свою поганую, им дико ненавистную убежденность в тщетности погони человека за счастьем.

Руки Эомора ослабли, кисти разжали рукоять вошедшего в живот кинжала – юноша был мертв.

Потому что она – ангел, наверняка

Но это пока еще неизвестно,

– Крео, если ты не покинешь дом поэтов через пятнадцать минут, то не успеешь в новодэвонскую национальную библиотеку, чтобы подтвердить мои расчеты об Отправном Лесе, – слышимый только Спри Аполло мог пересказать наперед, чем закончится мюзикл-балет, но не стал это делать из-за процессируемой жалости к чистоте эмоций своего оператора. – Лететь от Мэго до Нового Дэ’Вона при оптимальном воздушном эшелонировании приблизительно двадцать семь минут.

На сцене появляется Жэ’ Тьуд, потерявшая дар речи от увиденного бездыханного тела любимого. Выходит, она спаслась от немилости Мисерабле, безуспешно пустившего на ее поимки скверного зверя. Юное создание, подаренное этому миру красотой природы, не нарушая данный любимыми друг другу завет, схватила проклятый клинок и нанесла удар точно в сердце.

Потому что Бог дал, бог взял,

Автомобильная авария стоит у него перед глазами,

Крео и Бэа образно провожали в последний путь намучившиеся в этом гнусном мире сердца: им суждено было воссоединиться на отрезке куда более длительного, но, возможно, менее ожесточенного, и, наверняка, даже приятного путешествия. Как только Жэ’Тьуд намертво упала подле Эомора, Крео и Бэа, забывшие про их беды в реальной жизни, обменялись улыбками: они как будто выражали утаиваемое обоими понимание.

– Так, значит, ты все-таки хочешь лететь в это место концентрационной зоны? – сказала девушка чуть дрожащим голосом. – Невзирая на риск непоправимых последствий?

– Да, была одна причина, по которой я собирался туда со всеми вами, – опустил голову Крео, а потом вновь поднял ее и посмотрел на Ханаомэ Кид. – Теперь их, кажется, две.

Держит его привязанным к его мечте,

И только она может освободить его.

***

Лат-скайстер, весь в грязи и пыльных разводах, выбрался из-под покрова ночи и тут же лишился ее маскирующей сени: машина остановилась у кромки пробуждающегося заревом пирса.

Упершись руками в заградительные перила причала, мужчина в деловом костюме провожал привычную ему среду; его единственный живой глаз был залит горечью. Он нехотя, с угрюмым безмолвием, встречал жизнерадостное утро, уже приоткрывшее на горизонте крошечную часть небесного века.

Шарниры доводчика подняли дверь-крыло мускул кара, роскошного даже под толстым слоем грязи. Из машины вылез дородный мужчина во вздутом бушлате; верхняя одежда прикрывала фибробласты литой брони. Жилы его накачанной шеи вибрировали от пляски каротид, а следы от снятого шлема обрамляли затылок кровоподтеками.

Прилетевший солдат приближался к мужчине, пока тот созерцал грезимый край мира. Казалось, пирс был естественным продолжением гранитной окаменелости утеса, который, словно марсианский пограничник, провожал монументальную флотилию крейсеров в долгое и, возможно, безвозвратное плавание – их долгом было найти спасительные для человечества зоны обитания.

– Меч с тобой? – мужчина с одним человеческим глазом не отрывался от игры морских приливов под пирсом.

– Мы нашли Ё О Нэ Ми последним, – боец прислонился к перилам. – Он успел вскрыть себе вены – совсем не по кодексу бусидо. При этом, меча нигде не было.

– Да что ты знаешь о кодексе бусидо? – гнев от невыполненного поручения аукнулся удушьем ограждения, в которое впились руки мужчины в пиджаке. – Не найденный тобой тати стоил мне бдительности, когда находился в руках Сиккэна давным-давно в Пяти Лепестках. Эта шваль посмела оскорбить честь главы яумо Дальнего Восхода.

– Но Ё О Нэ Ми теперь мертв, Б’Дод. Ни один шаман не воскресит его собачье тело. Наши люди продолжат поиски тати – даю слово, мы найдем его.

– Никаких имен, забыл что ли? – мужчина повернул укоризненное лицо к ассасину, демонстрируя оптический нейропротез, заменивший ему плоть: изувеченная Сиккэном Ё О Нэ Ми в одну из дождливых ночей она с тех пор напоминала Б’Доду о непростительном фиаско.

– Прошу прощения, Тринадцатый.

– К вашему сожалению, руководство – без моего уведомления – стало свидетелем живости мистера Спри: тот несколько часов назад явился в центральный дом поэтов на праздный прием. Как объясните этот провал?

– Неизвестный сигнал стал блокировать связь. Мы думали, что силы полицейского контроля узнали о нас, поэтому, разбежавшись по всему периметру здания, мы по отдельности убивали каждого подвернувшегося ученика этой гребанной школы. Мы торопились, поэтому, не дождавшись возращения Четвертого, тут же скрылись, как почуяли приближающийся вой сирен. Откуда нам было знать, что этот недовоин окажется проворнее мистера Гордо? Простите… то есть Четвертого.

Крео Спри неспешно проходил книжные стеллажи, пока не наткнулся на нужный. Плитку зала национальной библиотеки Нового Дэ’Вона озарял лунный свет, под которым романтики зачитывались поэзией, бессмертно живущей отдельно от канувших в лету личностей, за чьим авторством она были сочинена.

– Что из себя представляет этот человек? – задал вопрос своему подчиненному мистер Ди, Тринадцатый. – Кто он?

– Крео Спри, – боец потер зудящий от шлема затылок. – На основе инфопотока из облака, наши коры составили перечень догадок: согласно этим данным, Спри можно приписать немалую долю успешных авантюр, из которых он вырвался с солидным кушем. Ну, разумеется, помимо официальной работы в «Дэн и Роботы»

– Значит, перед нами обычный вор? – бесхитростно заметил бывший головорез яумо, поплатившийся собственной кровью за членство в клане.

– Не совсем.

Аккуратно вытаскивая дряблый фолиант, застрявший промеж книги с пирамидой на корешке и объемным произведением прозаика Вейда, Крео боялся, как бы забытый на полках библиотеки обелиск знаний не рассыпался ссохшейся стружкой прямо у него в руках. Золотым теснением на обложке было выгравировано что-то на одном из покинувших языков: он, кажется, назывался латынью.

– Не совсем обычный вор, я бы сказал, – сделал легкое замечание ассасин. – Все его предполагаемые вылазки относились к концентрационной зоне, на территории которой собственность хоть и оберегается буквой закона в кодексе о делимитации, но физически не охраняется никем. Более того, у нас есть веские доводы полагать, что его партнер по расхищению забытых гробниц это – сам Бэжамин Дэн. Уж больно хорошо они дружат. Дадите добро на то, чтобы убрать обоих, как мы поступили с Рефом и его подружкой?

– Вы в своем уме, Седьмой? Это Ваше безрассудное линчевание стоило нам прикрытия. Мало того, что выгруженная из мозга мальчишки информация гроша ломанного не стоила, так пресса теперь еще отважнее стала писать о тайной гвардии, находящейся на страже Медианного комитета. Никто не должен о нас знать, это понятно? – рявкнул далеко не молодой ветеран многочисленных войн.

Оба уставились на полусонное солнце, еще совсем лениво зевающее неокрепшими лучами.

– Сегодня вечером рабочая группа, возглавляемая чиновницей Ханаомэ Кид из комиссии по трансконтинентальной нейробезопасности, вылетает с мыса Рыбная Голова в сторону обозначенной области, – Тринадцатый передал ассасину с позывным «Седьмой» свернутую распечатку. – Руководство приказало сесть им на хвост и постоянно выходить на связь для получения дальнейших распоряжений. Раз не удалось задержать их на нашей земле, надеюсь, у вас, вшивых дворняг, получится это сделать в пораженной зоне.

– Я слышал, что у девки хорошая крыша, корнями уходящая в отцовский статус.

– Вы считаете это преградой для Медианного комитета, Седьмой? – внушительность взгляда мужчины отражалась особо строго в глазах. Но эта решительность убийцы не могла состязаться с одержимостью Крео, который, держа в трясущихся от волнения руках книгу под мрачными сводами библиотеки Нового Дэ’Вона, ликовал от того, что наконец напал на след, скрытый песками времени от историков: он принадлежал легендарному Фрэнсису Голту, прокладывавшему путь к таинственному месту – Отправному Лесу.

Глава 4. Король пустынной саванны

Неизвестный космонавт, пронзив экзосферу термостойкой оболочкой шлема, стремительно летел к поверхности планеты. Люди, загадывающие желание при виде несущегося сквозь мезосферу метеора, могли бы принять прыгуна за судьбоносный болид.

«Автоматическая система торможения движков экзоскелета активизирована» – раздавалось во внутренних динамиках костюма.

На пограничных участках между мезосферой и стратосферой издевательская неуловимость космонавта наконец встретила отпор со стороны оболочки планеты – из-за трения об раскаленный газ прохождение пути увенчалось воспламенением обивки. Словно зажжённые свечи на торте, пламя горячих потоков атмосферы окутало скафандр космонавта, соскабливая с него обмазку из фенолформальдегидных смол. Но абляционная оболочки была неподвластна разъяренной стихии хаотично мечущихся газообразных молекул, напротив – инопланетянин будто подчинил себе всю артиллерию устремившихся за ним огненных смерчей и теперь, как сатана, нес за собой потоки бурлящей магмы.

Но вот, совершенно неожиданно, как ясность взгляда глаз, показавшихся из-под поднятых век малыша, перед космонавтом предстала сплошная белоснежная манна, бесформенность которой, казалось, была в сердцевине замысла создателя: тот, наверняка, оценивающе изучал кульман во время рисования небесного покрова; вымачивая в воде пучковые волоски кисточки, он все гадал, как же правильнее подобраться к миру. Изобилие облачной пены не знало границ. Может быть, поэтому и ретировались демонические силы пылающих огнем гарпий, что ниспадали следом за человеком: сломленные натиском визуального контакта с божественными силами, куда более могущественными и справедливыми, они отступили. Или это все-таки физические законы классической механики? Если это не так, не значит ли, что на Землю только что под видом жертвы, преследуемой демоническим пламенем, спустился сам лукавый в человеческом обличие? А, может быть…

Тем временем пышные облака гостеприимно провожали пожаловавшего в их царство инопланетянина, он все так же летел вниз и не успевал замечать легкую воздушную нежность.

Облака рассеялись – полет близился к своей кульминации. Не имеющая конца и края водная гладь; солнце, подарившее этим морским величиям слепящий серебром жемчуг; мутная пелена забытого времени.

***

Что-то влажное било в веки, бранчливо стуча сквозь кожную складку и возвещая о подъеме. Крео едва ли мог привести в движение хотя бы один кожно-мышечный слой, ведь при каждой попытке неугомонные капли изнуряли веко и не давали ему двигаться. Или же наоборот? Капли влаги заботливо оседали на глазах, нежно говоря их хозяину о наступлении нового дня, как мать, ласково поглаживая взъерошенную ото сна шевелюру ребенка, будит свое чадо и желает ему только самых славных достижений. Мать, которой никогда не было у Крео Спри. Мать, непреходящее бескорыстие которой было отдано брошенному мальчику золотым сердцем молодой воспитательницы приюта благородного Гомера. Участливая последовательница школы общечеловеческой идентичности – «свобода равенство и братство» был их девизом, закрепленным одной из деклараций Великой Памяти Мира, – вкладывала в безродного мальчишку все нереализованные ею мечты. Когда он уже в совершеннолетнем возрасте покидал приют, все свои надежды на идеальный мир она оставила именно с ним. За стальными вратами неродного дома – холодная реальность, с присущей ей судейской прагматичностью она выжидала новоприбывшую жертву.

Буси-до поднялся на ноги. Голова все еще кружилась после падения, от чего нависший над ним гигантский купол естественных природных отложений, казалось, ходил ходуном. Вытирая лицо от усталости утреннего пробуждения, которое могло случиться вовсе и не утром, и даже не днем, Крео шатаясь плелся к настенному одеялу вдали, оно излучало цвет лайма: неизвестный источник подчеркивал чудесное одеяние текстуры.

Выбравшись из-под минеральных ребер пещерного купола, нависшего шестью метрами в высоту над областью, где пришел в себя мужчина, Крео открылся освежающий сразу все органы чувств неправдоподобный, завораживающий вид: в увиденном сочетание сразу несколько воплощений природного лика могло со сказочной плавностью в переходах достигать своего идеала выразительности.

Моховидная чешуя стен развесила в утробе пещеры свои смягчающие глаз туриста ковры с вытканными пушистой стежкой низкорослыми растениями. Визуально сглаживающие текстуру курчавые ворсинки меняли свой окрас, будто с грациозной естественностью в сосуде переливалась жидкость: подсвеченная солнцем сводная конструкция из естественных минералов пускала вальс спелой зеленой гаммы по произраставшей из нее пушистой щетине. Грушевый оттенок близ вершины перевоплощался в шафрановый, насыщаясь ниспадающей в лоно пещеры приглушенностью света; неосвещенные же участки сплошного мха сохраняли желто-зеленое постоянство флоры.

Крео прикрыл глаза. Подняв лицо кверху, он как будто умывался под фонтаном умиротворяющего цветового блаженства; веки мужчины просвечивались теплотой оранжево-персиковых лучей. Оросивший с ног до головы прохладный дождик, подгоняемый откуда не возьмись заплутавшим ветерком, заманил мужчину к самому подъему, над которым невидимая лейка сверху нежно обливала душевую этой магматической породы. Спри наслаждался свежестью небесного ручейка. Но затем буси-до открыл глаза.

Словно удав-абома проникает в нору грызуна, прозрачная пленка радужной каустики опускалась по жерлу спящего вулкана: ее почти неразличимые капельки, захватив пучки света, так и норовили коснуться минерального пола, но этому не суждено было сбыться. Своими идеально плавными переходами спектра радуга заслонила моховидную оранжерею пещеры: в немой отчужденности эти две утонченные палитры живого мира слились воедино. С наитончайшей грациозностью хамелеона пещера меняла окрас, стоило Крео скорректировать угол обзора.

За спиной полусонного мужчины потягивало гарью: отголоски искр, прорвавших изоляцию спасательной капсулы, эхом разрастались по подземелью. Крео обернулся и увидел челнок, разбитый о сталактиты уровнем ниже: в муках летаргии реактивные двигатели маленького транспорта доживали свои последние обороты. Утешающий водосток, чудом пробившийся из-под минералов к судну, ослаблял его предсмертные муки.

Крео перевел взгляд в сторону места, где только что лежал без сознания: незакрепленные в пряжках язычки защитных ремней болтались на поваленном катапультном кресле. Видимо, проскользив по горлу пещеры на спасательном челноке – при этом чудесным образом не оставив разрыхляющего шлейфа на мхе, – бортовой компьютер включил автоматическую систему защиты пилота и катапультировал Крео на кресле повышенной безопасности.

Отошедший от легкой контузии Спри поплелся к вырезанной в минеральном теле вулкана дорожке, кривыми зигзагами она уходила ввысь горловины на поверхность, где семафор солнечных огней проливал навигационные лучи дезориентированному спелеологу.

Состав лестницы был идентичен характеристикам расплавленных горных пород, из которых и была стихией вулкана слеплена пещера. Очевидно, кто-то давно искусственно изваял из охлажденной лавы ступенчатую структуру. Сейчас от ее прежней ухоженности мало что осталось: разошедшиеся швы обнажили поры, через которые прорывался Бог весть какой вид растения. Потрескавшиеся ступени символизировали канувшую в лету эпоху, когда нога человек еще ступала по этой лестнице.

Крео Спри ступил одной ногой на первую ступень дорожки. Снова по роговице глаз, обессиленных внезапным пробуждением, чиркнули отблески солнца на вулканическом стекле стен. Отдающий свежестью горной реки мох зашелестел, словно миниатюрные жалюзи кондиционера, а влажные крупинки семицветной радуги застыли гипнотизирующим ловцом снов. На несколько секунд Крео застыл, как вкопанный, затем обернулся в сторону упавшей капсулы и потом вновь устремил свой взор ввысь. Метафорический вектор перехода от высшей сефироты к низшей, процесс распространения избыточной божественности из ее истока по руслу светлой реки, что протекает по всем сферам мироздания и несет в своих потоках мировую душу – в конце эта неисчерпаемая энергия впадает в окружающую людей материю, до неузнаваемости изувеченную ими. Эманация в лучезарно ясном, исполненном в каноничной многоярусности обличие.

«Довольно отвлечений, пора выбираться» – взял себя в руки Крео и продолжил подъем по внутренней стороне искривлённых позвоночных дисков мирно дремлющего титана.

Наверху дул ветерок, едва ощутимые отголоски которого легко колыхали зеленое изобилие пещеры. Крео поднял голову: в небе не нашлось ни одного пернатого спутника – сомнения в пригодности острова к обитанию усилились.

– Аполло, ты меня слышишь? – Спри в который раз пытался связаться через ушную гарнитуру с омнифреймом, оставляя без внимания остальных членов экспедиции. От наручного мультимедийного браслета осталась лишь разбитая фотопластинка с обрубком металлического ремешка. – Да что такое-то? Аполло, прием.

Но мужчина лишь слышал шелест листвы окружающих его деревьев: ни робкого щебетания птиц, ни косвенных намеков на присутствие человеческой цивилизации, ни ответа от собственного искусственного друга-омнифрейма – как будто настал день, когда весь мир в мгновение остановился.

Лихо свистнув над живописным кратером, Крео дался диву, с какой филигранностью он умудрился пикировать по длиннющему тесному жерлу, не посмев зацепить и ворсинки моховидно-посадочной полосы – что не скажешь о несчастных сталагмитах, не по своей вине вставших на пути несущегося тасманского дьявола в стальной обивке: разбитые в дребезги минералы укрывали корпус рухнувшей спасательной капсулы; висящие же сталактиты, пиками охраняющие застывшие капли обсидиана, с язвительной насмешкой поглядывали на незавидную участь своих горных собратьев.

– Отличный выстрел, – съехидничал над собственным трудом мастер. Авария в воздухе настигла экипаж грузового корабля «Новые Фронтиры» настолько внезапно, что пришлось действовать на опережение. Из-за обеспокоенности за жизни сотоварищей и еще одного мотива Крео, спасая положение – буквально, не позволив судну потерять высоту, – совершенно позабыл о собственной шкуре и отстыковал одну из спасательных капсул с собой внутри. Буси-до не дал самолету с экипажем уйти восвояси. Однако из-за вынужденной спешки самозваный спаситель забыл противорадиационную маску. – В общем, защитной оболочки для головы у меня нет. Если ты меня слышишь, Аполло, то можешь быть уверен, что все коту под хвост, если тут сильный фон… я как-то не рассчитал маневр. Дозиметр также остался на Новых Фронтирах. Мне уже кажется, тут серьезно бьет ионизирующее излучение. Ни одной живой птицы, блин.

Из внутреннего кармана вздутой самозатвердевающим гелем армейской куртки Крео достал старый спутниковый навигатор с треснувшим экраном. Ворот одежды, словно наэлектризованный загривок кошки, был поднят и чуть оттопырен от шеи Спри, ее напряженные жилы свидетельствовали о фанатичной концентрации на экране геолокационного прибора.

– Единственный возможный способ связаться со мной, пока я не откинул коньки, это найти какой-нибудь сохранившийся шлюз где-то на шесть целых две десятых – шесть целых три десятых гигагерц, – Спри оглянул бесшумную долину еще раз. – Не знаю, чтобы кто-то когда-либо использовал данную частоту, но древний никчемный кусок пластика у меня в руках теперь ловит только этот диапазон. Если получишь сигнал или это сообщение от меня, малыш, то сразу найди способ выйти на связь. В навигаторе есть сотовая связь… хотя ты и так этим, наверняка, сейчас занят, зная твою неуемную натуру. Ну все, закругляюсь, а то уже начинаю сам с собой разговаривать – так и крыша потечь может.

Спустившись в сторону проявившейся на склоне тропы, Крео оценивал при помощи навигатора все возможные пути в сторону восточного побережья острова, скрытого, как жемчужина раковиной, в обезображенной части земного лица.

Звук мягкого пневматического движения нанометровых зубцов на толстой, но гибкой внешней подошве смешался со вздохами давления, накачивающего амортизационную прослойку-балансир: эта многослойная система из подошв элегантно обвивалась резиновой мембраной, обхватывающей все пласты – круглым наконечником она заканчивалась на заднике. Потоптавшись на месте, Спри почувствовал нарастающую мертвенность сцепления: данная подошва не оставляла шансов скальным туфлям с их зубцами, так как без проблем впивалась невидимой армией острых щетинок в вертикальный участок и позволяла скалолазу ползти по поверхности с непринужденностью младенца.

Туго обтягивающий комбинезон, скрытый за баллистической тканью куртки, срастался со ступнями, по совместительству выполняя и роль обуви, а также укрепляя пятку умными пластинками подошв. Прорезиненный костюм экранирующего класса был усыпан вольфрамовой стружкой для защиты от тяжелых гамма-излучений и нейтронных частиц. Но это громоздкое обмундирование уже не имело никакого смысла: голова ведь была открыта. Крео оставалось лишь идти вперед и надеяться на маловероятную ошибочность предположений об эквивалентной дозе, возможно, накрывшей остров ионизирующим куполом.

Миновав чреду лесных местностей и обойдя пару ухабистых хребтов досконально все изучая вокруг, Крео через несколько часов вышел к открытым просторам прибрежной части породистого островка: зримую область усеивали аккуратные гряды двухэтажных компактных домиков.

Постройки, словно ряды загорающих на пляже людей, располагались почти что у кромки берега. Проходя тесные улочки и минуя ее белые уютного вида дома, Спри вышел к небольшому перекрестку и увидел непонятного предназначения сооружение слева – в идентичном окрасе своих стен оно растворилось среди монотонности прочих безлюдных построек города. Вершины боковых прямоугольных пристроек как будто служили подлокотниками для расположившегося между ними подобия креста, с царственной важностью восседающего на крыше: по какой-то причине горизонтальный брусок непонятной фигуры располагался чуть выше середины вертикального. Подбирая множество гипотез относительно символичности этого архитектурного декора – если это вообще был архитектурный декор, а не что-нибудь абстрактно сакральное, – Крео так и не преуспел в подборе ключа-гипотезы, точная асимметрия резцов которого наложилась бы на заковыристые штифты тайны. В конце концов мужчина пошел дальше, к береговой линии.

Всестороннее изучение опустевшего места не привело к какой-либо интриге. Продолжительная – вплоть до моря – непрерывность узких улиц, их непоколебимое равнодушие, с которым употреблялись оттенки белого на жилых или иного рода домах. Проявившаяся лишь на первой линии россыпь статных мини-асьенд, хоть и пискляво, но все же могла заявить о тяге города к материально-пространственной динамики. Однако ни одна градостроительная инициатива теперь не имела смысла, потому что некому было ее воплощать: жители безвозвратно покинули населенный пункт – неизвестно, когда, неизвестно, почему.

Крео Спри стоял точно на разделительной полосе автодороги, тип ее асфальтной разметки явно не предусматривал трафик высотных эшелонов под скайстеры. Потерянный во времени пришелец посмотрел сначала в одну сторону дороги, а затем в другую: оба участка полотна простирались вдаль – зубцы умной подошвы были первыми за многие века гостями, что вступили на битумную чешую впавшего в спячку Ёрмунганда.

Спри обернулся к городу, уставившись на проулок, из которого секундами раннее вышел. Только сейчас он заметил разросшиеся по крышному плато города кривые лианы. Трупы их змеевидных отростков уродливо покачивались от ветра, что скорбящей аурой неприкаянного призрака прогуливался по покинутым живыми душами переулкам, тавернам, гостиницам и прочим опустевшим местам. Когда-то ровно обстригаемые тисы неподобающе их аристократической родословной обрюзгли и из стройных изящных пилястр раздались в опухшие всклокоченные ежи. Плющ нагло пробирался под ставни жилищ, словно наглец, закравшийся грязной лапой под юбку невинной девицы, и, разбив окна, уже раскидывал свое ползучее потомство в забытых людской ухоженностью помещениях. Дороги потрескались, и из них также прорывалась Бог весть какая растительность, способная в свете редкого солнца наконец-то увидеть свою сущность.