6. Роковая инъекция западной цивилизации
Веками плетясь в хвосте у Запада – по общественному устройству, по технологиям, военной организации, – Россия к концу девятнадцатого столетия окончательно стала тонуть в социальных противоречиях. Поэтому в лице своей «передовой» интеллигенции и пассионариев-разночинцев она стала лихорадочно искать выход из своего безнадежного положения. Выход виделся только в насильственном свержении самодержавия и установлении республиканского строя по западному образцу, при котором, как представлялось, политическая свобода обязательно должна оживить экономику страны и вывести страну из нищеты и бесправия. Это вселяло надежды и духовно поднимало на подвиги. Безусловно, это было верно и правильно, но только на бумаге, «теоретически». Это сработало в европейской истории, но Россия – не Запад, никогда им не была и не станет. Революционеры не учли многовековую историю крепостного рабства своего народа, на 95% крестьянского, почти неграмотного, отвыкшего от личных свобод. Те, кто взялся вести свой народ к «счастью», а это были представители «культурных», привилегированных классов, – никогда глубоко его не знали и не понимали, являясь, по сути, как отмечено выше, иным этносом, с иным воспитанием и с чужой культурой в душе.
Народ, хотя и отсталый и неграмотный, но он прекрасно чувствовал – где «правда», а где новая «барская» затея, от которой можно ожидать только новых бед. Народные массы владели куда более надежным компасом на своем пути. Они придерживались не только православных ценностей, но и подсознательного понимания природного мира, которого были лишены их учителя-теоретики. Крестьянская жизнь с природой, непрерывное ее наблюдение и практическое познание дает людям истинную мудрость, которую не почерпнуть из книг. Когда к крестьянству пожаловали «народники» из подпольного движения «Земля и воля», жалостливые интеллигенты с брошюрками и учениями, народ их с возмущением отверг. Крестьяне даже задерживали их и выдавали властям. Хотя и очень доброжелательные, те были глубоко чужды своему народу, они оставались для него по-прежнему «барами».
Однако определенная группа радикальных революционеров стала осознавать тщетность попыток реформировать Россию по лекалам старых европейских буржуазных революций. Ведь и народ в России другой, и конечный результат, который можно было наблюдать тогда на Западе, на заре капитализма, сильно разочаровывал, если не отталкивал. По их убеждению, России требовалось что-то другое, и срочно.
Но на русской почве собственных идей, способных увлечь возбужденных революционеров, не нашлось. В салонной полемике славянофилов с отечественными западниками не хватало жизненности, убедительности. Социальная мысль патриотов-славянофилов справедливо отвернулась от Запада, критикуя его рационализм и культ наживы, ведущий к духовному оскудению. Поэтому славянофилы призывали Россию к сплочению вокруг своего монарха и отеческой религии, находя идеал в патриархальном укладе крестьянской жизни, полагая в этом особый путь для России. Однако это было похоже на нечто давно уже пройденное, «лежалое в сундуке», в то время как с Запада веяло заманчивой свободой, новизной атеизма и материального прогресса. Нет, возбужденным революционерам «доморощенное» было не интересно, они смотрели вновь только на Запад – оттуда они ждали вдохновения и руководящий идеи для преобразования своей несчастной страны. Как двести лет назад царь Петр вытащил Россию из трясины отсталости, повернув к Западу, так и теперь казалось, что опередивший всех на планете просвещенный Запад снова поможет – одной только передовой своей мыслью.
Действительно, на Западе появилось тогда «нечто», даже не одна идея, а полностью проработанная теория, и как раз по нраву и темпераменту нетерпеливых революционеров. Теория не только призывала к всеобщему счастью всех народов, но и «научно» объясняла, как этого практически добиться. Заминка в ее победоносном шествии по планете была только в том, что ее начисто отвергли на самой ее родине, на Западе, как умозрительную и не осуществимую, к тому же очень для всех вредную. Она была похожа на религиозную ересь, отпочковавшуюся от ствола цивилизованной культуры и пустившуюся расти уродливо вкривь, успешно привлекая к себе несбыточными грезами одних только политических фриков, людей обездоленных или недалеких. К несчастью, в России их было тогда множество. «Ересь» называлось марксизмом. «Научно» и доходчиво объясняя причины бедности и горя трудовых людей, теория призывала строить рай на Земле. Тогда человек навсегда изживет свои биологические дефекты, доставшиеся ему от природы, станет добросердечным, бескорыстным и мирным. К этому и раньше призывала религия, но ничего не добилась, поэтому она навсегда отменялась новой теорией. От заплутавших в жизни людей требовалось немногого, но очень решительного: свергнуть всех эксплуататоров – монархов, капиталистов – и стать навсегда братьями, которым блага потекут «по потребностям», а труд вежливо попросят каждого вносить «по способностям». Просто, заманчиво и беспроигрышно, и было очень жаль, что человечество догадалось об этом так поздно.
Для русских революционеров эта «теория» была похожа на дар с небес, хотя «небеса» и были отменены «передовым» атеизмом. В пассионарных революционных кругах это было воспринято за истину Запада в последней инстанции, веками шедшего впереди России. Поэтому казалось невозможным, даже преступным, сомневаться, но надо было скорее, как при царе Петре, беспрекословно, с верой и надеждой вновь устремиться по западному пути к прекрасному будущему.
Однако, как ни странно, сам Запад отказался идти за счастьем по этому пути, хотя минуло уже полвека, как он нашел его. На просвещенном и политически «многоукладном» Западе марксистская теория оставалось лишь одной из любопытных, но чисто умозрительных учений, не имеющих ни малейших подтверждений на практике, несмотря на позу глубокой «научности». Однако впоследствии Запад все-таки учел из этого кое-что, и в результате ему удалось устроить у себя «социализма» много больше, чем революционерам в их стране «победившего социализма». Но только и всего. Во всем же прочем, как это выяснилось через много десятков лет, от марксизма оказалось пользы для России не больше, чем у камня на шее.
Но в начале прошлого века в России все стало настолько запутанным и неразрешимым обычными средствами, что, казалось, помочь могло только какое-нибудь радикальное средство – пусть даже никем неиспытанное, тем даже лучше – «мы будем первыми, и все последуют за нами». Революционеров привлекало к марксистской теории и то, что она не только должна была непременно вывести Россию из тупика, но она позволит очень скоро и намного перегнать сам Запад. Причем сразу по всем статьям – и социально, и политически, и материально – когда настанет долгожданный «коммунизм». В умах и настроениях русских революционеров пульсировало: «Да, мы отстали от вас, западников, нам сейчас тяжело, и мы совсем другие, но мы самые первые, и скоро все изменится, и вы сами станете, как мы». Это возбуждало порыв, как перед особой почетной миссией, рождало готовность к подвигам ради блага всех народов мира.
Хождение России на Запад во второй раз можно сравнить с очарованным следованием за волшебными звуками сладкозвучной дудочки Нильса из сказки Андерсена. Семьдесят лет эта дудочка влекла и влекла все дальше – «через канавы к звездам», – сначала мечтателей революционеров, сумевших увлечь народ, затем недалеких вождей, стоявших у руля России. «Звезды» заманчиво мерцали, но удалялись и удалялись с каждым шагом или очередным падением. Когда опомнились от наваждения, Россия была уже на краю пропасти перед разрухой и новыми бедами, а кто только мог – «братские» республики, свои и союзные, – уже отбегали от нее, как от заразного больного.
В это второе хождение России на Запад ее влекло туда отнюдь не желание во всем подражать, стать полностью «как они», как было два века ранее. Наоборот, это был гордый протест против нравственной деградации Запада, выразившейся в имперском порабощении большей части мира и в «капиталистическом» угнетении собственных трудящихся. «Мы новый Мир построим. Кто был ничем, тот станет всем» – это слова из международного пролетарского гимна, Интернационала. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – девиз, ставший на семьдесят лет путеводной звездой России, принявшей благородную миссию освобождения мира от рабства капитализма. Однако через семьдесят тяжелых, иногда бедственных лет эти девиз и гимн привели Россию к полному фиаско, к провалу всех ожиданий и обманчивых идей, рожденных на Западе, что и можно было ожидать от «ереси» им же отвергнутой, зато непреодолимо привлекательной для всех обездоленных.
Марксистская «наука» была чисто западным наваждением: на русской почве никогда и ничего подобного самостоятельно зародиться не могло. Тут почти не было пролетариата, которого следовало срочно освобождать от рабства, в православном народе жило крепкое религиозное мироощущение, отвергавшее западный атеизм. Крестьянской толще России был совершенно чужд сугубый марксистский материализм, без единого упоминания о духовности. Но марксизм оказался подходящим «ломом», случайно и вовремя оказавшимся в решительных руках немногих уверовавших в него мечтателей и пассионариев.
Однако в революционном 1917 году не только социалисты-революционеры обратились к Западу за духовным спасением. С надеждой и мольбой о помощи глядели на Запад имущие и привилегированные круги России. Они же и стали основными разжигателями Февральской революции. Революционная «электризация» народных масс, неожиданная даже для левых революционеров, не могла произойти без подготовки – агитации, пропаганды и координации этими кругами. Заговорщиками, жаждавшими свергнуть царя, стали высшие аристократы, многие родственники императора, «великие князья». Основную же революционную работу с их благословления выполняли думские политики, такие как влиятельнейшие Гучков и Милюков. Оба были убежденными «англоманами», завсегдатаями собраний единомышленников в английском посольстве: английский посол Бьюкенен был деятельным разжигателем русской революции. Бьюкенена позже открыто обвиняли в подстрекательстве думских деятелей на острый конфликт с царским правительством, своими действиями фактически подготовивших революцию в России.
Высшие русские «англоманы», ставшие зачинщиками Февральской революции, имели образцом для подражания имперскую Британию. Они хотели быть такими же, как английская аристократия и промышленники в Британии, и вообще, чтобы все походило в отсталой России на ухоженную богатую Англию. То есть это было желание перемен типа «чтобы жить как на Западе». Можно отметить, что такие мотивы в любых восстаниях – то есть попросту зависть и желание благоденствия или «комфорта», но не первоочередное обретение силы государством, – всегда ведут к еще большему ослаблению страны и к неизбежному краху. Но только если раньше грубо и кроваво не вмешаются иные заинтересованные стороны. Что и случилось тогда в России меньше, чем через год.
После обеих революций 1917 года молодая советская республика в восторге от происходящих перемен и в ожидании прекрасного будущего устремилась по пути, начертанным западными теоретиками. Сам же надменный Запад с презрением отверг попытку второй «вестернизации» России. То, чему поклонялись большевики, было для Запада безрассудным и нецивилизованным. Поэтому и весь молодой советский народ представлялся ему тогда заблудшим, потерявшим веру и здравый смысл диковатым племенем. Племя было еще и опасным для Запада, поскольку заражало коммунистической «ересью» самых неустойчивых собственных граждан. Однако после поспешных и неудачных попыток интервенции во время в Гражданской войны Запад оставил Россию в покое – но только на пару десятилетий.
Советская Россия тогда отвергла нравственные и политические ценности Запада. Она «поклонялась» только великому марксизму, слегка подправленному для местных условий. Однако она прилагала все усилия, чтобы перенять западные технологии – единственное, что коммунистические власти считали достойным для заимствования. Все остальное было свое, передовое, самое прогрессивное на свете – политическая и социальная структура, коллективизм, как предтеча коммунизма, преданность коммунистической партии и патриотизм, при котором государственные интересы всегда выше личных.
Но «проклятый» капиталистический Запад задаром свои технологии не передавал, не давал он и кредитов «заблудшим». Заводы готов был продать только за хлеб, золото или художественные ценности. Все это приходилось искать и отнимать в своей полунищей стране. Золото – конфисковать у церквей, у недавних дворян и «буржуев»; картины – из царских и частных собраний, включая Эрмитаж; хлеб – насильно отнимать у крестьян, в том числе у страдавших и умиравших затем миллионами от голода. Для индустриализации отсталой страны нужен был еще труд. Выручил рабский, принудительный труд десятков миллионов репрессированных – «политических», деклассированных и «подозрительных».
В великой марксистской теории ничего подобного не было прописано. Сначала революционеров это не смущало, первых в мире преобразователей должны были выручить террор и репрессии, как во времена знаменитой предтечи – во французскую революцию. Но уже через несколько лет большевики поняли, что полюбившаяся им западная теория не работает, как они ожидали. Всемирный пролетариат не только не объединялся против «буржуев», а наоборот, даже враждовал между собой, коллективизм оборачивался бесхозяйственностью, колхозная земля не желала приносить урожаи при принудительном, полукрепостном труде. Но власть была уже в сильных руках, и выпускать ее не собирались, ни о каких выборах или волеизъявлении народа и речи быть не могло.
Марксистский лозунг «Смерть капиталу!» и обещание «Заводы – рабочим!», вскоре превратилось в эксплуатацию рабочих государством, причем, в эксплуатацию невиданную по масштабам и бесправию.
Лозунг и обещание «Земля крестьянам!» сменилось отъемом земли, скота и инвентаря, принудительным объединением в колхозы, репрессиями против зажиточных «элементов» – кулаков и «подкулачников».
Лозунг «Вся власть Советам!», т.е. демократически избранным органам, обернулся жесткой и беспрекословной диктатурой большевиков, единственной разрешенной в стране партии.
Провозглашенная «свобода совести» выродилась вскоре в изъятие церковных ценностей, закрытие храмов и в расстрелы священников. Религия мешала большевикам насадить в умах народа иное – культ идеальных коммунистических отношений, великого и счастливого коммунистического будущего.
«Кто не работает – тот не ест!». Не ели досыта или голодали даже те, кто тяжело трудился. Многочасовые очереди за самым необходимым стали нормой жизни советского народа. Продовольственные карточки, талоны и пустые полки в магазинах – примета всего 70-летнего периода «социализма» в России.
Лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» печатался в «шапке» каждой газеты, но пролетарии всех стран так и не объединились. Классовые интересы пролетариев оказались столь узки, что дальше мещанских интересов благополучия не распространялись.
«Победа коммунизма неизбежна!». Утопия, где «от каждого по способностям, каждому по потребностям», нигде и никогда не была построена, а через десять лет после назначенного для нее срока – 1980-го года – СССР вообще прекратил существование. Над московским Кремлем был спущен флаг с серпом и молотом и поднят триколор Февральской демократической революции. Россия вновь вернулась к капиталистическому строю, однако, к «дикому» его варианту.
Западная марксистская «ересь», в которую уверовали большевики, оказалась на самом деле пустышкой, обманкой, но которая влекла за собой зачарованную Россию все семьдесят лет. То была роковая «инъекция» вредной, никем не опробованной идеи западной цивилизации, вызвавшей длительную болезнь России. Ничего более полезного коммунисты от Запада не получили. Два века назад царь Петр перенял от Запада только то, что лежало на поверхности и нравилось – передовые технологии и бытовую культуру. Так и большевики купили и переняли с Запада только результаты их цивилизации – технологии, – оставив без внимания самое важное: источники и причины их прогресса. Самое ценное, что имелось на Западе, то, что рождало технологические новации – политический плюрализм и свобода личной инициативы, – были высокомерно и безграмотно отметены.
Если большинство случаев упадка, разложения или гибели этносов и цивилизаций происходило из-за агрессии внешних врагов, или из-за климатических изменений (например, после засухи, как майя, ацтеки), или ландшафтных катастроф (извержение вулкана: как минойцы), то советский народ неожиданно споткнулся вскоре после Великой Отечественной войны из-за дефекта его собственного идеологического фундамента. Идеологические «табу» на частную инициативу и предпринимательство, связанный с этим марксистский строгий запрет на «эксплуатацию человека человеком» жестоко и бездумно «оскопили» русский народ в отношении естественного развития. Это выбило из-под него необходимые стимулы свободного, раскрепощенного труда, и как следствие, вызвало не только неминуемое торможение промышленного и аграрного развития, но также падение общего социального здоровья и трудовой нравственности. Грустные шутки того времени: «Они делают вид, что платят нам, а мы делаем вид, что работаем», Вопрос: «Как расшифровывается ВКП(б)? – (т.е. Всесоюзная коммунистическая партия большевиков). Ответ: Второе Крепостное Право (большевиков)». Марксистскую мантру «Бытие определяет сознание» уточнили: «Битье определяет сознание».
При ускоренной индустриализации страны с 1920-х до начала 1950-х годов, промышленность страны опиралась на простейшие технические решения. Успехи первых пятилеток в восстановлении послереволюционной разрухи и затем в наращивании промышленного и военного потенциала были связаны в основном со строительством и запуском в работу базовых отраслей, находившихся в зачаточном состоянии в дореволюционной России. Это тяжелая промышленность, металлургия, энергетика, транспорт и т.п. Научные и технические основы этих отраслей были заложены еще до революции, и не требовали пока существенного развития. Более современные технологии, такие, как автомобилестроение, электротехника, химия приобретались за золото и хлеб у передовых стран Запада. Для полуголодной, разрушенной и ослабевшей страны это было более чем достаточно. Все были рады и этим первым успехам, готовы были мириться с жалким выбором и качеством товаров на прилавках и длинными очередями. Тем более, никто не видел зарубежных аналогов и не мог ничего сравнивать. Однако военная техника, благодаря природной смекалке народа, строгим требованиям военной «приемки» и жестокими наказаниями за брак получалась хотя и «без затей», но в основном крепкой, простой и надежной – что стало нормой до наших дней.
Народное хозяйство, где наибольшее значение уделялось «валу», т.е. количеству продукции для удовлетворения ненасытного спроса, всегда превышающего предложение при гнетущем страну тотальном «дефиците», могло успешно функционировать даже при административно-командной системе. «План», «вал», «трудовая дисциплина» – были общими законами государства, нарушение которых строго наказывалось, даже уголовно в первые десятилетия.
Это пока успешно «работало», страна восстановилась, победила в Отечественной войне и вновь восстановилась – на тех же марксистских принципах и стимулах к труду: «Все у нас общее», то есть государства, «Кто не работает, тот не ест» и «Выше знамя сплошной коллективизации». Принуждение к труду было законом. С 1930-х и до конца войны неоднократно опоздавших на работу судили и «сажали». Позже за «тунеядство», т.е. за «отлынивание от общественно полезной работы» судили и отправляли на работы в отдаленные районы страны. Пример – ссылка на работы за «тунеядство» знаменитого впоследствии поэта, Нобелевского лауреата Иосифа Бродского.
Вскоре после аврального послевоенного восстановления экономика перестала развиваться, и страна незаметно вошла в «застой». С 1970-х годов плановые пятилетки и семилетка развития страны уже ни разу не выполнялись, но это замалчивалось. Сельское хозяйство после революции всегда, мягко выражаясь, «хромало» и вызывало «головную боль» у руководства, стало считаться вообще «черной дырой», куда бесполезно утекала валюта, вырученная от продажи нефти. Назначение очередного партийного начальника на управление неизменно провальным сельским хозяйством считалось в верхах наказанием. Каждое лето с заводов и научно-исследовательских институтов, из школ и ВУЗов парткомы командировали по разнарядке «на помощь селу» сотни тысяч трудящихся. Осенью те же тысячи городских работников убирали гибнущий от бесхозяйственности урожай, затем перебирали и «затаривали» его в рабочее время или в выходные дни «за отгулы» в хранилища.
Ничего не помогало: подневольный труд ни в колхозах, ни в совхозах не порождал изобилия, даже отдаленно похожего на «западное». Продуктов питания не хватало, страна не могла достигнуть самодостаточности, достойной «сверхдержавы». С середины 1960-х годов приходилось уже импортировать пшеницу и прочие зерновые из США и Канады. Как злорадно удивлялись западные наблюдатели: «И такое происходит в стране, которая до революции кормила хлебом всю Европу!». Действительно, это было для всех неожиданно и поразительно. Пришлось даже элеваторы и погрузочную технику в Новороссийском порту срочно переделывать из традиционно экспортной системы отгрузки пшеницы в систему для приема пшеницы из-за рубежа. Коллапс командно-административной экономики, начался именно с сельского хозяйства. Земля готова было кормить людей только при заинтересованном и даже любовном к себе отношении, но не «по команде» и по принуждению. По замалчиваемой тогда статистике крошечные приусадебные участки колхозников давали урожай сопоставимый с продукцией всех неухоженных колхозных и совхозных полей.
«Плановая, социалистическая» экономика с ее трудоемкими расчетами, стремившаяся предугадать на годы вперед производство и потребности, способна была «с горем пополам» удовлетворять только базовые потребности страны. Дефицит ощущался практически всегда и по всем товарам и продуктами питания. В очередях в магазинах люди теряли по несколько часов ежедневно. Если в крупных городах, столицах республик, власти еще старались поддерживать видимость изобилия, то в поселках и деревнях на полках магазинов можно было увидеть только «дежурные» соль, водку, некоторые крупы, рыбные консервы, макароны и хлеб.
Тем не менее, вскоре после революции, при угрозе наступающего при общей разрухе голода, компартия согласилась на переход от «военного коммунизма» к мелкобуржуазному, хотя и контролируемому НЭПу (Новой Экономической Политике) – но только временно. Это высвободило корыстный инстинкт личного обогащения частных предпринимателей, остававшихся тогда еще в живых и на свободе, моментально дало эффект, и в считанные месяцы заполнило рынки и полки магазинов. Никого и ничему это не научило. Для партийных владык, как ранних, так и поздних авторов «развитого социализма», малейшее отступление от марксистко-ленинской догматики казалось преступлением. НЭП через несколько лет был отменен, и страну вскоре настигла не только нехватка «всего и вся», но и смерть от голода миллионов.
Естественная мотивация частного производителя – корыстный или тщеславный интерес в получении прибыли, ради чего он готов проявить организационные чудеса, – при советском социализме заменилась партийным понуканием. Партийные ячейки и парткомы, созданные во всех учреждениях и предприятиях (государственных, иных не было), ведомые десятками тысяч райкомовских инструкторов, теребили, требовали, угрожали потерей постов, исключением из партии, уголовным преследованием, зачислением за саботаж во «враги народа» с неминуемыми последствиями, что наводило на всех страх. Но страх – негодная замена предпринимательскому порыву и заинтересованному труду. Однако и этот страх, подстегивавший тружеников, раньше «работал», страна развивалась, но только на раннем, «примитивном» этапе развития промышленности и сельского хозяйства, когда главными были «план» и «вал», а полки в магазинах были пусты, и Красная армия остро нуждалась в вооружении.
Все в мире резко и навеки изменилось с середины 1950-х годов, с научно-технической революцией. Изменилось в мире, но не в социалистической стране. Не в мировой коммунистической системе, не при общем коллективизме зародилась и развилась научно-техническая революция. Лишь свободное предпринимательство, усиленное корыстным интересом или личным тщеславием или тягой человека к самореализации, могло породить лавину технических новаций, изменивших мир во всех областях – в экономике и технике, в быту, в культуре. СССР безнадежно отставал. Это проявлялось не только в быту советских людей, лишь понаслышке знавших о жизни за «железным занавесом», это сказалось и на авторитете страны. Всем в мире, даже друзьям и союзникам становилась очевидной неспособность коммунистической системы дать людям современные блага и свободы.
На Западе личные автомобили, комфортабельное «отдельное» жилье, заполненные продуктами супермаркеты становились нормой жизни, даже в странах, недавно разрушенных войной и «побежденных». У нас же люди ютились в коммунальных квартирах, за вожделенным личным автомобилем, стоившим более пятилетней годовой средней зарплаты, стояли в очереди по десятку лет. Полки магазинов даже в крупных городах были полупусты, все продавалось только с длинными очередями или «по блату». Немногочисленные импортные товары, исключительно из стран «соцлагеря», дефицитные продукты питания (в городах – колбасы, рыбные копчености, консервированные фрукты и т.д.), продавались трудящимся на местах их работы в виде «наборов» или «заказов», чаще всего, к большим праздникам. Мера была вынужденная, т.к. ничего «дефицитного» после работы в конце дня трудящимся в магазинах уже не доставалось.
К 80-м годам неспособность безраздельно правящей коммунистической партии вывести страну из нескончаемых проблем стала очевидной. Народ все болезненнее воспринимал свою бедность, общую несвободу, границы «на замке», лживость газетной пропаганды. Но коммунистическая власть этого не замечала. Вот примеры лозунгов, воздвигнутых многометровыми буквами на крышах городских домов: «Слава КПСС!», «Народ и партия едины!», «Все ради человека, все на благо человека!», «Советское – значит отличное», «Партия – наш рулевой», «Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи», «Ленин с нами». Эти лозунги вызывали уже только усмешки и раздражение, если их вообще замечали. Вместо обещанного к 1980-му году коммунизма, марксистского рая на земле, в магазинах были полупустые полки, длинные очереди, всеобщий и неискоренимый «дефицит» и «коммунистический быт» в тесных, «коммунальных» квартирах, как у большинства городского населения.
Экономическое состояние и финансы страны к концу 1980-х годов резко и внезапно ухудшились. К обычным проблемам в экономике, особенно в сельском хозяйстве, неожиданно добавилась проблема нехватки валюты на закупку продовольствия. Это было вызвано внезапно резким падением мировой цены на нефть, которая оставалась практически единственным источником твердой валюты для страны. Цена нефти упала до 8-12 долларов за баррель. Как позже стало известно, падение нефтяных цен было спровоцировано США по договоренности со своим союзником, крупнейшим в мире поставщиком нефти Саудовской Аравией. СССР никогда не обеспечивал себя продуктами питания, поэтому падение нефтяных доходов грозило теперь стране голодом. Так «победа» США в многолетней Холодной войне с СССР оказалась возможной с помощью всего лишь секретных договоренностей и «бумажных» манипуляций на мировых товарных рынках.
Но великая держава, достигшая множества побед и мирового могущества, окончательно рушилась все-таки не по замыслу коварного Запада. Россия не подвластна внешним козням. Она терпела катастрофу из-за своей идеологии, а вернее, из-за одного ее основополагающего положения. Руководство страны не увидела этот смертельный дефект в фундаменте коммунистического государства. С запретом частной предпринимательской инициативы ради уничтожения «эксплуатации человека человеком», с «водой был выплеснут и ребенок». Без свободного частного предпринимательства – бьющего ключом сначала из «порочной» корысти, но позже из естественной жажды самореализации – невозможны были ни технологические новации, ни плодотворное земледелие, ни здоровое развитие общества. Дефект в основании, допущенный большевиками, не мог позже не обрушить великую страну.
Однако перед тем, как «союз нерушимый республик советских», как пелось в его гимне, окончательно рассыпался на краю новой разрухи, партийной элитой была предпринята отчаянная, но робкая, попытка реформирования. Разваливающаяся экономика, нехватка валюты, чтобы кормить население, скрытая инфляция, прятавшаяся за хроническим дефицитом товаров, начавшиеся неповиновения и беспорядки в союзных республиках вынудили коммунистических руководителей срочно, но безнадежно уже опоздав, искать выход из политического и экономического кризиса. Поэтому Россия вновь с надеждой и мольбой повернулась к Западу.