Ему радушно предложили множество поездов. Йенс хоть и был отчасти ленив, но в исполнительности не уступал своим трудолюбивых попутчикам, он умело использовал врожденные таланты и делал всё на совесть – совокупность этих качеств в конечном счёте позволила ему собрать отличные рекомендации, изумившие даже опытного кассира. Йенс получил возможность выбора из множества маршрутов на своё усмотрение. Но, прослушав по несколько раз пути следования всех доступных ему поездов, он под неодобрительный ропот утомлённых в очереди пассажиров лишь громко вздохнул и, горько повесив голову, отправился безбилетным в зал ожидания. Такое на вокзале случалось нечасто, но система продолжила свою работу, невзирая на отколовшийся элемент. Йенс надолго погрузился в размышления, разбираясь в себе. Сотни поездов проходили мимо несчастного путника, а он всё пытался понять, смотря слезящимися глазами на проносившиеся мимо составы, что же с ним не так и почему он не видит для себя дальнейшего пути?
Много раз Йенс, снова обретая надежду, возвращался к кассам, но, внимательно слушая названия остановок на очередном направлении, он будто упирался в неприступную стену, преграждавшую ему все дороги.
Кассиры начали искоса погладывать на этого странного пассажира и уже нехотя отвечали на его расспросы.
Но Йенс всё меньше нуждался в их ответах, он приходил в зал ожидания и по памяти записывал только что услышанные маршруты. Составляя список доступных направлений, он с ужасом для себя осознал, чего ему на самом деле хотелось. Ещё с момента отбытия со станции «Узловая» Йенс жаждал лишь одного – вернуться назад. Туда, где бремя принятых прежде решений не ограничивало выбора дальнейшего пути. Или ещё раньше, в давно минувшее детство, где выбор принимали за тебя и это лишало всякого груза ответственности.
Но беззаботная пора прошла. Теперь Йенс отчуждённо сидел посреди зала ожидания, не в силах взвалить на плечи груз принятых решений и двинуться дальше. Он не видел себя пассажиром ни на одном из выписанных маршрутов, которые грудились перед его потускневшими глазами скопищами бессмысленной вязи на пожелтевших тетрадных листах. Его единственное желание – вернуться обратно – раз за разом разбивалось о нерушимую догму, знакомую любому пассажиру, в независимости от того придаёт он ей какое-либо особое значение или всячески избегает любой мысли о ней.
Дороги назад нет.
Поезда идут в одном направлении, и с этим ничего не поделаешь.
Йенс не стал делать выбор в пользу какого бы то ни было из доступных ему поездов. Заносчивость и капризы здесь ни при чём. Просто он не видел смысла двигаться вперёд по ненавистным ему направлениям, раз за разом сокращая количество возможных маршрутов и всё ближе подбираясь к финалу любого путешествия – станции «Конечная». Оставшись на станции «Медицинская-1», Йенс решил посвятить себя изучению железнодорожных путей и системы вокзалов в попытках найти какую-нибудь хитрую лазейку, открывшую бы ему путь в начало.
Так он занялся долгим и кропотливым составлением списков существующих маршрутов.
Общеизвестно, что до сих пор не существует никакого доступного пассажирам реестра поездов: каждый, подходя к кассе, получает персональный набор маршрутов, исходя из его предшествующих решений и достижений, условно называемых портфолио. Ты не можешь узнать обо всех проходящих через конкретную станцию поездах; это тебе, в принципе, и не нужно: ты просто следуешь поставленной цели или наобум выбираешь из предложенного на пути к неизменной Конечной.
Йенс же вознамерился разрушить этот уклад, очевидно скрывающий что-то настолько важное, что рядовых пассажиров в это предпочитают не посвящать.
Он начал расспрашивать на вокзале каждого, под разным предлогом выведывая у них детали их портфолио и предложенные им маршруты. Но вскоре это утратило какую-либо ценность, так как большинство направлений ему было известно из личного опыта.
Поэтому на следующем этапе Йенс уже расспрашивал у встречных пассажиров не про них самих, а про их ближайших родственников и знакомых, стараясь получить наиболее достоверные данные.
О других зачастую говорили охотнее, чем о себе, к тому же гораздо реже врали и утаивали, что подтверждалось многократными совпадениями портфолио и доступных маршрутов у разных людей.
Записи Йенса пополнялись и пополнялись новыми данными, а он всё никак не находил того, что следовало бы скрывать от обычного пассажира. Ему начало казаться, что всё устроено лишь с целью уберечь нерадивых путешественников от зависти к более успешным и выдающимся попутчикам, дабы те не отчаивались и преспокойно продолжали следовать своими менее значимыми, преимущественно простенькими маршрутами. Но пока записи продолжали множиться, хоть и не так интенсивно, как в начале осуществления замысла, Йенс не спешил опускать руки и продолжал усердно трудиться.
Однако вскоре новые данные практически сошли на нет, и Йенс погрузился в более тщательный анализ уже имеющихся, в то время как рутинные расспросы начали вести его последователи – в большинстве своём такие же разочаровавшиеся и заблудшие, как некогда он сам, да те немногие, что, прознав о некоем загадочном Йенсе, специально приезжали к нему, фанатично веря в существование зловещей тайны, лежащей в основе устройства всей железнодорожной системы. Именно фанатикам, почитавшим Йенса, как предтечу грядущих перемен и слома системы, мы обязаны записями о его деятельности на станции «Медицинская-1» и в особенности описанием его отъезда после долгожданного открытия.
С головой уйдя в изучение накопленных данных о вокзалах и всевозможных направлениях, Йенс столкнулся с тем, что структурировать имеющиеся сведения на бумаге оказалось практически непосильной задачей, и тогда он со своими наиболее приближёнными последователями разработал другой способ выстраивания маршрутов. Они принялись чертить схемы от начала пути, сведения о котором были в дефиците, и до Конечной, о которой было известно только то, что она определённо должна существовать и к ней так или иначе ведут все известные им пути.
К тому моменту, когда построение общей схемы было в самом разгаре, число сопричастных делу Йенса стремилось к трём десяткам и они прочно обосновались в малом зале ожидания, полностью вытеснив оттуда обычных пассажиров, дожидавшихся прибытия своего поезда. Администрация станции «Медицинская-1» никак не реагировала на такую своеобразную оккупацию целого зала, возможно, это даже было им на руку, ибо Йенс и его загадочная схема маршрутов стали своего рода местной достопримечательностью, привлекавшей всё больше и больше новых пассажиров. Даже те, кому медицинское направление было чуждо, выбирали именно его только ради того, чтобы встретить Йенса и тем самым, как они считали, прикоснуться к некоему грядущему откровению, а если повезёт, то и вовсе стать свидетелями легендарного открытия, способного перевернуть всё известное ранее.
Самого Йенса такие прихожане мало волновали и представляли интерес лишь в том случае, если могли сообщить какую-то новую информацию касательно маршрутов и вокзалов, хотя и это не гарантировало им личной встречи. Для работы с рядовыми посетителями были выделены специальные помощники, те собирали у всех желающих информацию о известных им направлениях и проводили своего рода экскурсии вокруг кипевшей в центре малого зала работы. Там Йенс со своими ближайшими помощниками прямо на полу пытался начертить подлинную схему железнодорожных путей, чтобы увидеть всю систему разом и постичь столь тщательно скрытое от посторонних глаз.
Множество вариантов перебрали Йенс и его подмастерья, но неизменно сталкивались с двумя неразрешимыми проблемами, настолько запутывающими маршруты, что схема утрачивала всякую наглядность.
Проблемы возникали на двух наименее изученных участках любого маршрута – в его начале и конце.
Прежде всего, никак не удавалось понять едино ли начало всех направлений. Дабы не увязнуть надолго в разногласиях, построили две альтернативные схемы с одной и несколькими изначальными точками. Первая схема выходила более громоздкой и вынуждала повторно возвращать многие маршруты к единому началу, что выглядело крайне нерационально с точки зрения проектировки. Вторая же, напротив, значительно облегчала построение многих направлений, и была более простой в использовании, поэтому условились использовать именно её, тем не менее не забывая о том, что их допущение может быть ложно.
Но, добившись мнимого разрешения первой проблемы, вскоре Йенс столкнулся со второй, более тяжёлой, практически загнавшей всех в тупик.
Логично было предполагать, что при наличии нескольких стартовых станций имеется и несколько конечных точек. Однако достоверно известно, что станция «Конечная» на всех маршрутах не имеет числовых обозначений, следовательно, она одна для всех. Так стала очевидной необходимость сводить все маршруты к единственной конечной точке.
Но как ни пытался Йенс расположить Конечную относительно центра малого зала, от которого радиально расходились все маршруты ещё с момента построения схемы с единым началом, ему не удавалось добиться соизмеримого расстояния той или иной части направлений до последней остановки. Также оставалось неясным, как огромное количество поездов возвращается из удалённой конечной станции обратно к началу пути.
Йенс не нашёл иного решения, кроме как поместить Конечную в центр схемы, замкнув на ней дугами все маршруты.
Следующим шагом стало возвращение концепции единого начала, которое также заняло центральное положение наряду с Конечной, дабы объяснить механизм возвращение поездов обратно на исходное направление.
Из обновленной схемы выходило жуткое и на первый взгляд нелепое заключение: все известные пути начинаются и заканчиваются на одной и той же станции. Йенс почувствовал, что как никогда близок к разгадке устройства этой коварной системы, и изменил схему ещё радикальнее, сместив все известные станции в её центр.
Наконец, последняя линия была завершена, и толпа смогла увидеть результат столь долгой и кропотливой работы.
На полу в самом центре малого зала был выведен большой круг, поделённый на множество секторов-остановок, каждый из которых был обозначен названием определённой станции. От них отходило немыслимое количество линий-маршрутов: начинаясь в одном секторе, они, описав разнообразные кривые вокруг центра схемы, замыкались в другом; по ходу линий тянулись названия всех известных маршрутов. Всё было сделано просто и с максимально возможной точностью, но большинство из толпившихся вокруг не видело в схеме ничего кроме каллиграфо-геометрической абстракции.
Йенс взглянул в глаза своих ближайших помощников: уж они-то, полностью проникшиеся его идеей и проделавшие с ним большую часть работы, должны были постигнуть очевидную суть созданной схемы.
Но они смотрели на пересечения линий и надписей непонимающими глазами и были также далеки от постижения “истины”, как и только что вошедшие в малый зал любопытные зеваки.
Йенс рассчитывал на то, что любой пассажир, увидев его схему, поймёт всю бессмысленность выбора между маршрутами и тем самым будет лишён всех тягот принятия единственно верного решения. Но, увы, его расчёты провалились. Некоторые из присутствующих стали вновь возвращаться к кассам, желая поскорее взять билет и отправиться в путь, подальше от странных чертежей Йенса.
Тогда Йенс решил обратиться к своим последователям и ко всем находившимся в тот момент в малом зале. Он встал в центре своей схемы и, окружённый публикой, начал говорить:
– Уважаемые дамы и господа, долгая и крайне тяжёлая работа, свидетелями которой было большинство из вас, наконец-то завершилась. Теперь каждый, взглянув на созданную нами схему, может понять, насколько глубоко он прежде заблуждался!
Йенс окинул взглядом всех присутствующих – те по-прежнему смотрели и не видели. Тогда он продолжал:
– Видите этот испещрённый названиями станций круг, в центре которого я стою? Так вот, мы все в нём, – Йенс указал на один из небольших секторов, обозначенный надписью «Медицинская-1», – сейчас и каждый, раз, когда прибываем на очередной вокзал, – он последовательно перевёл указательный палец на другие сектора. – Все вокзалы есть части одной единой станции, вокруг которой по размашистым дугам разнообразных маршрутов мы прокладываем свой путь от начала и до конца.
Я хочу, чтобы вы поняли: Конечная не где-то там вдали, за чередой несчётного множества вокзалов. Нет. Она тоже здесь. Просто ещё одна комната в этом большом здании. Возможно, прямо сейчас за одной из этих стен очередной поезд высаживает пассажиров на их последний перрон.
Некоторые из толпы обречённо вздохнули, в глазах большинства непонимание сменилось страхом.
– Все стремятся заполучить билет получше, – продолжал декламировать разгорячившийся Йенс, – в надежде уехать подальше и в новом месте попытаться обрести постоянно ускользающее счастье.
Но в этом нет ни капли здравого смысла. Как и нет никаких других станций, кроме той, вечными пассажирами которой мы являемся.
Заполучив заветный билет, вы надеетесь, что прибудете в совершенно иное место, с другим устройством и правилами, дающими новые возможности и хотя бы толику неуловимого счастья. Увы, на деле вас привозят в одну из комнат-вокзалов на всё той же пресловутой станции.
Да, новый интерьер и слегка изменённая планировка, кассиры, улыбающиеся чуть шире прежних, поначалу воодушевляют вас, заставляют наивно поверить в долгожданные перемены. Но вскоре весь ворох показных преобразований, призванных скрывать от посторонних незыблемую сущность здешней системы, утрачивает свой шарм, и вы понимайте, что и это место, подобно предыдущим не оправдало ни одного из ваших ожиданий.
Безутешно жалея о том, что приехали сюда, вы, терзаясь сомнениями, вынуждены вновь искать подходящий билет, пытаясь хоть на этот раз не оплошать с выбором рейса.
И так пока ваш очередной маршрут не будет проложен до Конечной.
Теперь вокруг Йенса были сплошь несчастные лица лишённых всяких надежд слушателей: большинство из них смиренно предались глубокому отчаянию, утратив интерес ко всему происходящему, они с головой погрузились в собственную печаль; другие же, напротив, продолжали внимать каждому слову своего наставника, наивно веря, что в финале речи он дарует им новые цели и смыслы взамен прежних, обесцененных и отвергнутых.
Но для самого Йенса не существовало иных устремлений, кроме постижения устройства путей и вокзалов, в отчаянной попытке ответить на вопрос “Зачем мы здесь?”. Посвятив всего себя этим поискам, он был уже не в силах понять чувств окружающих. Ровняя идеалы других на собственные, Йенс считал, что толпе необходимо лишь добытое им откровение, и потому теперь он искренне желал поделиться с другими ищущими столь долгожданным открытием, совсем не задумываясь о том, что сеет своими словами только боль отчаяния.
– Так ответьте же мне, – с надрывом в голосе вопрошал толпу Йенс, – Какая разница, каким именно маршрутом вы будете колесить вокруг одной и той же станции? Зачем постоянно терзать себя выбором, который в конечном счёте ничего не решает?
Всю дорогу вы пытаетесь куда-то убежать, но это подобно беготне маленьких детей по вагонам одного длинного состава. Вы меняете внешнюю обстановку, воображая, будто оказались в новом поезде, но на деле он всё тот же и продолжает мчаться в прежнем направлении.
Поймите, наконец, что, как бы тщательно вы ни выбирали очередной маршрут, сколько бы сил ни тратили, добиваясь желанных билетов на самые роскошные поезда, уехать отсюда никому из нас не дано.
Так зачем к чему-то стремиться и пытаться чего-либо достичь, если покинуть это место невозможно?
Путь каждого закончится в одной и той же комнате, скрытой внутри этой огромной станции. Любое путешествие здесь бесплодно, ибо не даёт возможности открыть для себя нечто новое, а лишь заставляет подольше скитаться по апартаментам этого неуютного здания, заставляя забывать единственную здешнюю истину: уехать отсюда нельзя.
Окончив свою речь, Йенс почувствовал себя совсем измотанным и захотел поскорее присесть, дабы отдохнуть и немного собраться с мыслями. Но десятки несчастных лиц, смотревшие на него со всех сторон, ужаснули его настолько, что он остался стоять посреди зала, точно отлитый из бронзы.
Только тогда Йенс увидел, сколько горя и печали породили его речи. Он был поражен тем, как благая, по его разумению, задумка обратилась для всех вокруг сущим кошмаром. Йенс полагал, что сможет облегчить участь пассажиров, поможет им стать независимыми и рассудительными, научит не жалеть о содеянном, но, как оказалось, он попросту сломал их, растолковав запретное знание и тем самым лишив всяких целей и надежд.
Малый зал погрузился в тихое отчаяние.
А затем явились два господина в тёмных костюмах, чьи лица скрывала тень от глубоких капюшонов их, как смоль, чёрных плащей.
Они неслышно ступали каблуками своих кожаных сапог угольного цвета, проходя в центр малого зала через коридор, образованный расступившимися в немом повиновении пассажирами.
Йенс растерянно смотрел на подошедших к нему: они не походили на обычных путников и, очевидно, пришли не для того, чтобы слушать его проповеди – в каждом их движении ощущалась какая-то необъяснимая решимость и неотвратимость, словно эти двое были исполнителями приговоров неведомого фатума.
Тишина и неизвестность с каждым мгновение всё больше нагнетали воцарившееся в зале напряжение. Тогда Йенс решил прервать тяжёлое молчание и вступить в диалог с остановившимися всего в паре шагов от него безмолвными гостями. Но один из них, точно почувствовав готовность к общению, перехватил инициативу и, медленно произнося каждое слово, заговорил уверенным монотонным голосом:
– Уважаемый Йенс, мы явились сюда, чтобы сопроводить вас к персональному экспрессу до Конечной. Просим оставить все ваши дела и следовать за нами.
Все присутствующие в малом зале разом опешили, и Йенс не стал исключением. Он целиком был охвачен неведомым ему доселе неподдельным ужасом, который не поддавался никакому рациональному объяснению. Страх сковывал его своими крепкими путами, не давая опомниться и сориентироваться в происходящем. Йенс почувствовал себя беспомощным и, несмотря на окружавшую их толпу, чрезвычайно одиноким. Переживания и устремления разом погасли для него. Внутри остался лишь первородный страх, вынуждавший скорее шагнуть на встречу неизбежному.
И вот, когда Йенс был практически сломлен и уже готов был последовать за явившимися к нему проводниками, его захлестнула обжигающая волна гнева за своё малодушное отчаяние.
Он собрал остатки сил и гордости и, смотря в тёмную пустоту, отороченную краями капюшона, тихо и неуверенно произнёс:
– Прошу меня извинить, но я намерен отклонить ваше предложение. В этой поездке, как и в абсолютно любой другой, нет никакого смысла.
Никакой ответной реакции на его слова не последовало. Надёжно укутанные в свои черные плащи, они продолжали стоять в ожидании, когда их требование будет выполнено. Такое неуважение взбесило Йенса настолько, что от былого страха и трепета перед незнакомцами не осталось и следа. Его всецело охватила безудержная агрессия, и, стремясь прервать своё смиренное молчание, Йенс вновь заговорил, сдерживая обуревавшее его негодование:
– Зачем лишний раз колесить кругами, если Конечная ровно в том же месте, где мы сейчас с вами находимся? Возможно, она прямо за этой стеной или через пару тройку подобных комнат-вокзалов, на которые поделена вся станция. Не кажется ли вам, что гораздо проще дойти туда пешком?
Таинственная пара словно не замечала вызывающих вопросов Йенса и продолжала молча стоять напротив, игнорируя любые провокации. Казалось, они уже не впервой сталкивались с гневными выпадами вверенных им пассажиров и давно научились с достойным спокойствием сносить любую агрессию, дожидаясь пока на смену бессмысленному негодованию к их подопечным придёт смирение и верное понимание происходящего.
Тогда Йенс решил продемонстрировать присланным за ним конвоирам, с кем они на самом деле связались и насколько глубоко ему удалось постичь устройство железнодорожных путей. Он уже не пытался избегать тех наиболее неприятных следствий из своей теории, что могли шокировать несведущую публику и препятствовать постижению добытого им знания. Теперь он говорил без всяких прикрас, не сдерживая себя в выражениях, ровно так, как ему действительно представлялось устройство всей системы.
– Не пытайтесь меня обмануть, – бесстрашно заявил Йенс, – теперь я знаю, что эта станция – наша темница и все мы в ней заложники, а эти пресловутые поездки – лишь уловка, чтобы наивные пассажиры не заметили своего заточения и, стремясь уехать в лучшее место, покорно переходили из камеры в камеру, дабы уступать места всё новым и новым толпам обречённых; и так пока нас не спишут за ненадобностью на злосчастной Конечной.
Так для чего вы предлагаете мне куда-то ехать, если можно всего-навсего открыть пару дверей и провести меня в другую часть станции?
Я понял устройство этого места и теперь никому не удастся меня одурачить.
Чеканя каждое слово, Йенс сверлил глазами сокрытые капюшонами лица своих конвоиров в надежде, что те дрогнут под давлением его обличающих речей. Но, когда он закончил говорить, ему показалось, будто сквозь плотную ткань, отбрасывающую непроницаемую тень, вдруг проступила снисходительная улыбка. Это разом обезоружило Йенса – весь его гнев и желание сопротивляться словно потонули в чёрной бездне двух недвижимо стоящих перед ним силуэтов. Он вновь почувствовал себя слабым и беспомощным.
И тогда они наконец заговорили:
– Ничего ты не понял заблудший, бедный Йенс, – в унисон изрекали конвоиры. – Любая поездка исполнена смыслом, ибо он в самом движении. А Конечная далеко не здесь, хоть и всегда рядом. Всё гораздо сложнее твоих схем. Но совсем скоро ты сможешь постигнуть истину. Следуй за нами, здесь тебе находится более ни к чему.
И Йенс послушно двинулся с места, с трудом переставляя отяжелевшие ноги. Долгие труды мгновенно обернулись прахом, и больше ничего не заполняло той пустоты, что он некогда обнаружил в себе, прибыв на Медицинскую-1. Сраженный услышанным, Йенс больше не сопротивлялся, он уходил прочь от затмивших ему свет неведомой истины заблуждений и лишь вполголоса бессвязно повторял в темные спины удаляющихся конвойных:
– Зачем мы вообще появляемся? Для чего начинаем этот путь? Чтобы вот так запросто его закончить? Зачем мы здесь…?
Точно сжалившись, один из конвойных слегка обернулся и промолвил в сторону плетущегося сзади бедолаги:
– Не терзай себя столь сложными вопросами, Йенс, ибо ты ещё не готов услышать ответов. Если бы истина отрылась перед тобой прямо сейчас, ты всё равно бы не смог ничего понять, ведь путь твой ещё не закончен.
Йенс смолк и, понуро свесив голову, зашагал быстрее. Трое вышли из стен малого зала в полной тишине, и никто не осмелился проследить, куда они двинулись после.
***
– На этом заканчивается история Йенса, дерзнувшего постичь суть…
Внезапно под потолком прогремело:
«Уважаемые пассажиры! Со второй платформы, четвертый путь, производится посадка на поезд номер 641 «Узловая – Медицинская-1», нумерация вагонов с головы состава».
– Всю концовку мне запороли своими объявлениями, – наигранно произнёс Кир, – оставалось-то пару слов сказать.
Марк продолжал смотреть на него, словно повествование не прерывалось. Тяжёлый взгляд погруженного в размышления приятеля заставил Кира поёжится. Тогда он решил прервать, пока не поздно, мыслительный поток Марка, ибо тот угрожал надолго унести его единственного собеседника в безбрежный океан нескончаемых раздумий.
– Кстати, Марк, пока мы не выбрали маршрут, у нас есть уникальный шанс повторить путь Йенса, – шутливым тоном начал Кир. – Как раз и поезд до «Медицинской-1» подоспел. Ну, что, вперёд? Мы ещё успеем взять билеты.
Марк лишь удивлённо поднял брови, явно не разделяя весёлого настроя собеседника, и уставившись на одну из настенных росписей, продолжил обдумывать историю о Заблудшем Йенсе.
Киру ничего не оставалось, как откинуться на спинку кресла и смиренно ожидать, пока его приятель закончит свои обстоятельные размышления и заговорит первым. Он демонстративно вздохнул и уже начал подготавливать ответы на потенциальные вопросы Марка о сюжетных неувязках, изначальных изъянах в схеме Йенса, неоднозначных выводах, сделанных им, и тому подобных спорных моментах. Но вместо этого услышал неожиданное:
– Кир, если всем известен детский вариант этой легенды, то откуда ты узнал эту удивительную альтернативную версию?
Кир даже растерялся от неочевидности вопроса.
– Видишь ли, моя мать по образованию историк и специализируется на изучении современного фольклора. Так вышло, что восстановление исходной версии легенды о Йенсе было частью её дипломной работы. Я был совсем маленьким, когда мама брала меня с собой в архив, где она изучала сохранившиеся записи о Йенсе, включая редкие упоминания о нём, его приближённых и немногих последователей. Эти тексты стали для меня сродни детским книжкам. Из них в последствии и была по крупицам восстановлена история, которую я тебе поведал. Конечно, уже будучи подростком я перечитывал этот, особенно любимый мною, труд моей матери, поэтому достаточно хорошо его запомнил. Хотя в некоторых местах я, наверное, приукрашивал и слегка перебарщивал с отсебятиной, но основную суть постарался передать без лирических отступлений, максимально близко к тексту, что называется.
На последних словах Кир немного засмущался и стыдливо отвёл глаза.
– Мама – историк, – задумчиво протянул Марк, – потрясающе! Современный фольклор – это же так увлекательно. И ты в этом всём с самого детства. Теперь понятно, откуда ты такой загадочно-интересный!
– Ты, наверное, хотел сказать невыносимо занудный, – флегматично заметил Кир, недоверчиво посмотрев на своего расплывающегося в улыбке приятеля.
– Нет, я говорил совершенно искренне, – поспешил заверить Марк. – Вообще я даже завидую, что тебе удалось столько всего перенять от матери. Так и представляю себе, как в перерывах между работой молодая мама беседует со своим малышом, только начинающим делать первые осмысленные шаги.
– А ведь мне этого так не хватало, – с горечью добавил Марк. – Мои родители были совсем не такими…
Повисла недолгая пауза, пока двое вскользь просматривали самые дорогие воспоминания из детства.
– Да, моя мать постаралась на славу, – с благодарностью в голосе произнёс Кир, – осталось понять, что теперь делать со всем этим багажом…
«Уважаемые пассажиры! Поезд номер 641 «Узловая – Медицинская-1» отправляется со второй платформы. Просьба провожающим покинуть вагоны, а пассажирам занять свои места. Желаем вам приятной поездки».
– Теперь и медицинский рейс от нас удрал, – радостно объявил Кир. – Но, думаю, это даже к лучшему: следующий поезд в этом направлении поедет не скоро, и нам его дожидаться не с руки – мы и так тут изрядно задержались – так что можно смело вычёркивать медицинское образование из списка потенциальных маршрутов.
Кир неожиданно разулыбался и, вскочив с кресла точно непоседливый ребёнок, объявил:
– Пришла пора сделать важнейший выбор, друг мой, ты готов? – и, не дожидаясь ответа, Кир широким уверенным шагом пошёл вдоль пустых касс в поисках кассира.
– Знаешь, после твоих воодушевляющих историй, мне кажется, я уже ни к чему не готов, – ответил Марк, как только нагнал своего приятеля.
Они до конца прошли вереницу касс и, убедившись, что все окошки кроме того, что занимал пассажир с двумя чемоданами, абсолютно пусты, вернулись обратно.
– Ой, да брось! – подбадривал Кир. – Наше единственное препятствие на пути к светлому или не очень будущему только этот мужчина, оккупировавший единственную рабочую кассу почти с момента нашего появления здесь.
– И правда, тот самый, – удивился Марк, разглядывая мужчину в коричневом костюме-тройке, – я-то думал, он уже давно уехал.
Они медленно приближались к пассажиру с недовольным усатым лицом и Кир, дабы не огорчать его ещё больше перешёл на шёпот.
– Ага, как же, уехал, – с видом опытного стратега зашептал Кир. – Пока мы с тобой общались, он тут стоял и что-то бойко выяснял. Я всё ждал, пока он хотя бы от кассы отойдёт, чтоб очередь не создавать, но похоже завершить наконец-таки выбор маршрута не входит в его ближайшие планы.
Приятели подошли почти вплотную к начинающему багроветь от недовольства мужчине. Только теперь он обратил на них внимания и окинул недобрым оценивающим взглядом, подвигая плотнее к стенке кассы свои туго набитые коричневые чемоданы.
В этот момент за стеклом кассы появилась вторая девушка. Потеснив свою напарницу, она на ходу поправляла волосы и улыбку, словно готовясь предстать на светском рауте. Вся её приятная наружность выражала искреннюю доброжелательность, но очаровать разгневанного ожиданием пассажира, ей, увы, не удалось.
– Ну, наконец-то, – громко заговорил грозный усач, – сколько вас можно ждать? Такое ощущение, что я не кассира поопытнее попросил позвать, а какого-нибудь начальника станции.
– Прошу прощения, – оправдывалась, огорчённая неэффективностью женских чар, кассирша, – пришла, как только освободилась.
Усы разгорячённого пассажира поднимались и опускались в такт недовольному сопению – немому свидетельству того, что пора бы поскорее перейти к делу. Опытная сотрудница этот знак довольно быстро распознала и уже без всякого кокетства приступила к работе.
– Ваше полное имя?
– Тито Кальк, – сбавив злобу в голосе, ответил пассажир. – Ваша напарница уже дважды меня спрашивала, вы записывали б что ли.
Кассирша ловко забегала пальцами по клавишам и, не обращая внимания на замечания Калька, продолжила задавать вопросы:
– Какие проблемы у вас возникли с выбором маршрута?
– Видите ли, дорогуша, у меня при себе два чемодана денег, – с этими словами Тито демонстративно поднял свой багаж перед лицом кассирши, – и я хотел бы воспользоваться ими на этой станции. Так сказать, оплатить дорогу в светлое будущее. Но ваша коллега, – Кальк кивком указал на женщину, застенчиво сидящую в углу тесной пластмассовой комнатушки, – упорно твердит мне, что никакие финансовые вложения на данный момент не могут расширить перечня доступных мне маршрутов. Хотя я достоверно знаю, что…
– Прошу прощения, что прерываю, – быстро заговорила старшая кассирша, – но сейчас услуга денежных вкладов для вас не доступна.
– Вы издеваетесь надо мной! – взорвался Тито. – Это же общедоступная услуга! Так почему именно мне в ней отказано? Вы хоть представляете, сколько сил отнял у меня сбор этих средств?!