Приняв картинную позу перед зеркалом, он вещал: «По моим наблюдениям, гамма столицы имеет три базовых оттенка: желтый, розовый и серый. Каждый из них является целым цветовым направлением, поскольку четких стандартов, как в северной Европе, в России никогда не было. Если мы говорим о московском желтом, то это вся палитра от лимонного до бежевого. Если о сером, то это все от грязно-белого до светло-черного, а если о розовом, то придется включить в него варианты от кожи младенца до почти что фуксии. Мысля широко, вы усмотрите за сим многообразием лишь три основных колера. Обладая же склонностью к философии, с помощью цветового кода вы откроете тайны огромной страны от Крыма до Шикотана. Желтый – консервативный, властный и солнечный. Серый – оппозиционный, страстный и творческий. Розовый – природный, невинный, игривый». Устав маячить перед зеркалом, Олег ложился на диван и продолжал изрекать, глядя в потолок: «История желтого началась с Александра Первого. Он велел красить дома светлее, чтобы сделать российские города привлекательнее. С его легкой руки желтый растекся по Москве медовой рекой. Серый цвет пришел позже, с модерном, и стал цветом революции, шинелей и дыма. Серый не имел своей сути, а был лишь желанием затмить старую эпоху и быстро рассеялся, оставив после себя хаотичные архитектурные сгустки. Что же касается розового, то разборки между желтым и серым были ему неинтересны. Он воплотил в себе невинность и простоту помыслов народа той страны, где не принято говорить о сексе и избегают беседы о деньгах, где люди такие стеснительные, что прям боже мой. Где все должно быть прилично, как на детском утреннике». Потолок скромно помалкивал.

Ах, увлечения нашей молодости, они начинаются бурно, накрывают нас цунами впечатлений, но затем, когда волна отхлынет, мы недоумеваем: что это было? Так же случилось и с Олегом. Нализавшись штукатурки, протерев о стены несколько рубашек, он обнаружил себя растерянным. Вжиматься по ночам в фасады ему надоело. Хотелось чего-то большего. Рациональная часть подсказывала ему, что неплохо бы забыть о столь странном увлечении и, уподобившись обывателю, начать обычную традиционную жизнь. Смириться с блеклостью общепринятой эротики, жениться и провести свой век по-человечески нормально. Пусть скучно и бессмысленно, но… Нет! – отвечала творческая половина Пудрина. Этому не бывать! Но что делать дальше, он не знал. Пытаясь найти ответ, Олег начал посещать городские экскурсии. В глубине души он надеялся встретить того, кто бы заменил ему пожилого гида из детства и, возможно, показал бы выход из его сегодняшнего шаткого положения.

Дорогой читатель, если ты ходил на экскурсии в центре города, ты знаешь, как это бывает. Обычно они начинаются возле памятника. Прибывает несколько тетенек с большими сумками, приезжает девушка на самокате, обязательно приплетется непонятного возраста малопривлекательный мужик с унылым взглядом и подойдет молодая пара, которая больше обнимается, чем слушает. На улице немного холодно или жарит солнце и, когда гид долго объясняет, почему граф Шереметьев не любил позолоченные подсвечники, хочется присесть на скамейку и скинуть ботинки. Примерно так все и было в тот день, когда Олег попал в группу к Абраму Григорьевичу – экскурсоводу с трудно выговариваемой фамилией Эпкинд.

Пудрин сразу понял – старик именно тот, кто ему поможет. Абрам Григорьевич игнорировал помпезные здания и людные улицы, сворачивал в тесные переулочки и там подходил к невысоким приятным домикам, рассказывал свои истории и гладил строения руками. Глаза его при этом влажно блестели. Олег завороженно следил за ладонями старика, когда тот без стеснения ласкал стены особняка с кариатидами в Печатниковом переулке.

Пудрин подождал, когда группа разойдется, и подошел с вопросом:

– Абрам Григорьевич, откуда у вас такая нежность к архитектуре?

Старик одернул руку, которой только что водил по бугоркам цоколя, и посмотрел на него с недоверием.

– Почему вам так интересно? – спросил он.

– Вы похожи на моего школьного гида. Я так любил гулять с ним по городу. А сейчас я немного запутался в своих чувствах, – ответил Олег и со значением провел ладонью по стене.

Взгляд старика смягчился. Он приблизился и прошептал Пудрину на ухо:

– Приходите в пятницу вечером в Кинотеатр повторного фильма. Будем отмечать профессиональный праздник. Вам должно понравиться.

Левый уголок его рта застыл в скабрезном изгибе.

– О Сладчайший, я занят волонтерской деятельностью и последние годы отдавался ей без остатка. Однако у меня появилась склонность ко внутреннему совершенствованию. Меня беспокоит вопрос: не повредит ли моя духовная практика моим патриотическим убеждениям? Николай Николаевич, как мне укрепиться в медитации и остаться полезным обществу?

– Ты затронул тонкий вопрос, Арджуна. Деятельность, совершаемая не ради себя, а ради Общества, называется жертвоприношением. Любая другая деятельность, с какой бы целью она ни совершалась, привязывает тебя к миру рождения и смерти. Не вожделей к плодам труда своего! Просто исполняй свой долг. Реально свободен лишь тот, кто безусловно предан Абсолютной Истине и трудится бескорыстно. Что касается меня, то Мне не к чему стремиться, ибо все принадлежит мне. Я – Владыка всего сущего. Однако, ты удивишься, но даже Я обязан действовать, а не сидеть целыми днями в позе лотоса. Если Я перестану действовать, люди, последовав за Мной, откажутся исполнять свой долг. Если Я пренебрегу долгом, то, следуя Моему примеру, люди откажутся от своих обязанностей. Таким образом, из-за Меня в обществе воцарится смута и на свет появятся нечестивцы. Я буду повинен в том, что испортил целые поколения. О Арджуна! Мудрый россиянин, чей разум обращен внутрь, должен учить людей бескорыстию. Самый большой грех – смущать невежественных людей россказнями об Освобождении. Истинная свобода в том, чтобы работать, не привязываясь к плодам своего труда. Другой вопрос, что свои труды хорошо бы кому-то посвятить, чтобы они не оказались совсем бесполезными. Поэтому посвяти всю свою деятельность Мне. В таком сознании ты избавишься от чувства собственности и скорби. И помни: кто не прислушивается к Моим словам, тот безумен, тот пребывает в невежестве и обречен на гибель. Кто не прислушивается ко Мне, тот становится рабом дурных наклонностей, перестает бояться законов и полиции, и в конце концов умирает в грехе и неизвестности. Понял?

В пятницу вечером Пудрин распахнул шкаф. Гардероб молодого человека не отличался разнообразием. В наличии всего два пиджака. Один широкий, по-домашнему удобный, помнится, был куплен с расчетом поддевать под него толстовку во время арктического вторжения. Другой тесный, официальный, на случай парадного мероприятия. Узкую одежду Олег не любил, но формат предстоящей встречи диктовал свои условия. Придется потерпеть.

Следующий вопрос был сложнее: как добраться до места? Пройти от Хохловского до Никитских можно миллионом разных способов. Вот, например, обойти пруд на Бульварном кольце справа или слева? Справа красивее. Перспектива приятная, здания отражаются в воде. Слева так не полюбуешься – мешает дебаркадер с рестораном. Вместе с тем левая сторона чище. Там меньше бомжей, пьяных типов и даже голубей не так много. Олег поколебался и мысленно обошел пруд справа. Затем свернул с бульвара в Кривоколенный, где остановился у рюмочной «Свобода». Владелец этой забегаловки – широкой души человек и провокатор – однажды предложил выпить бесплатно девять стопок, только поставил условие, чтобы за раз. Пудрин трусливо отказался. Перейдя через Мясницкую, он миновал 40-й гастроном, где когда-то затоваривалась вся Контора. Кутаясь от холодного ветра, вышел на Кузнецкий. Здесь уже давно не встретишь людей «в лаковых». Власти положили столь крупный булыжник, что по нему не захочешь ступать в чем-либо модном – лучше всего в кедах. Чуть не поскользнувшись на раскатанном ногами прохожих льду, повернул на Неглинную и через нее попал на Петровские линии со странноватой гостиницей «Будапешт» и секретным баром в подсобке лапшичной. Полюбовался в Столешниках на буйство иллюминации, спустился в подземный переход под шумной Тверской, ускорив шаг, прохватил по Вознесенскому мимо англиканского костела, в котором почему-то нет витражей (может, королева пожалела денег, чтобы восстановить), поднялся вверх по Герцена и прибыл к конечной цели – Кинотеатру повторного фильма.

Мысленное путешествие не удовлетворило Пудрина. Получилось буднично, суетливо. Хотелось больше торжественности. Шел-то ведь на праздник. Пришлось все переиначить. Олег оделся, покинул дом и промаршировал с Хохловского до Солянки, по дороге почувствовав себя эдаким небожителем, спустившимся с облаков на землю. По Старой площади перешел на Варварку, втянув со стороны гнезда Романовых небольшую долю трагизма. Растворил свое эго в величественном бассейне Красной площади и смешал его в дебрях Манежной с торговой повседневностью. Затем поднырнул под Охотным рядом, чтобы вынырнуть возле офиса профессора Персикова. Чуть выше, на Большой Никитской протиснулся между студентами журфака и прихожанами, в середине разминулся с театрально-концертной публикой и полицейскими чинами с Газетного, а в конце – с лоснящимися посетителями дорогих ресторанов. И вот на финишной прямой – здание Кинотеатра повторного фильма. В дверях охранник.

– Я от Абрама Григорьевича, – сказал Пудрин. И был пропущен внутрь.

Фойе пустовало. Стойка с приветственными напитками блестела лужицами шампанского. Из древнего динамика на стене словно сквозь вату доносилась песня группы «Земляне»: «А снится нам трава, трава у дома, зеленая, зеленая трава». «Не опоздал ли?» – засомневался Пудрин. Взял бокал игристого со стойки и, разглядывая потолок с лепниной и широкую лестницу с массивными перилами, не спеша выпил. «Может, наверху кто есть?» Пудрин поднялся на второй этаж и толкнул дверь с надписью «Зрительный зал». Ба, да здесь полный аншлаг! Все места заняты. Какие же странные типы тут собрались. Винтажные пиджаки, бархатные бабочки, вышедшие из моды брюки с подтяжками… Кто-то даже смотрел на сцену через антикварный монокль. Где он его откопал? Примостившись на откидном кресле в последнем ряду, Пудрин с любопытством продолжил изучать публику. Средний возраст участников мероприятия, как он определил, примерно лет восемьдесят. Годы давали о себе знать. Гости рассеянно клевали носом, а некоторые так даже и вовсе давали храпака. Среди экскурсоводов не оказалось ни одной женщины. Только Пудрин отметил этот факт, как из-за кулис на сцену вышел Абрам Григорьевич. Публика зашевелилась. Послышались жидкие хлопки.

– Друзья! Я рад, что большинство их нас, кто пока еще ходит самостоятельно, смогли подняться на второй этаж, – обратился он к залу с улыбкой. Ответом ему были одобрительные вздохи.

Докладчик напомнил об истории первых экскурсий в Москве, отдал честь ушедшим в небытие гидам, сказал добрые слова в адрес городских властей за поддержку сообщества, особенно выделив при этом финансирование мэрией аренды здания кинотеатра и выделение денег на праздничный ужин. В середине приветственной речи проснувшиеся было зрители снова заскучали. Официальная часть по обыкновению не блистала разнообразием.

Сосед проскрипел Пудрину на ухо:

– Молодой человек, вам ли слушать эту тягомотину? Идите наверх. Там наверняка уже поставили аттракционы! – При слове «аттракционы» старик сально улыбнулся.

Олег для приличия посидел еще немного, затем вышел и поднялся по лестнице. Холл на третьем этаже освещали несколько потрескавшихся абажуров. Сияние тускловатых ламп падало на некрасивые фикусы, доживающие свой век на широких подоконниках. На ближайшей двери висела картинка с желтым одуванчиком. Бумажка была приклеена криво, очевидно, при помощи старческого глазомера. Пудрин толкнул створку и увидел черный куб размером с платяной шкаф. На каждой стороне артефакта – по два круглых отверстия. Олег вспомнил, что нечто подобное было в порнофильме «Вечеринка Люси». Там внутри похожей конструкции танцевала хозяйка в неглиже, и гости жадно тянулись к ее извивающемуся телу. Пудрин просунул руки внутрь. Свет в комнате потух. «Это что?! – дернулся он. – Лампа перегорела?» В кубе он нащупал макет Большого театра. Скульптура Аполлона на фронтоне не давала ошибиться. Он вынул руки. Лампа в комнате зажглась. Олег еще несколько раз повторил маневр с руками и убедился, что включение и выключение света происходит именно по этому алгоритму. «Ерунда какая-то», – разочаровался он и покинул комнату. Снаружи успела выстроиться цепочка экскурсоводов. Один из стариков хитро глянул на новичка и спросил:

– Надеюсь, молодой человек, вы там не слишком увлеклись?

Очередь глухо захихикала.

Пудрин поспешил скрыться за следующей дверью, на которой была приклеена картинка с серой мышкой в кокетливой шапочке. Там располагался белый цилиндр высотой в человеческий рост и диаметром около полутора метров. По всей окружности из него торчали окуляры. Возле каждого окуляра – стул и стойка с бумажными полотенцами. Олег снова отметил про себя, что конструкция знакомая. Схожее он наблюдал в музее эротики на старом Арбате, там это называлось ретро-кинотеатром. Он прильнул к окуляру. Свет потух. Теперь это уже не смутило его. В окулярах крутился стилизованный под немое киноролик. Возле макета дома в стиле модерн под звуки джаза прохаживался мускулистый негр и, не спеша, скидывал с себя одежду. Оставшись в одних стрингах, он повернулся к макету спиной, снял их и принялся тереться ягодицами о стену. Пудрин оторвал голову от окуляра, свет зажегся. Снаружи шумела очередь. Похоже, дверь блокировалась, пока внутри был посетитель.

На входе в третью комнату висел розовый кролик. В помещении стоял детский городок из мягких материалов, какой можно встретить в любом торговом центре. «Что я должен делать?» – растерялся герой. На фасаде надувного домика он обнаружил длинную вертикальную прорезь и просунул в нее руку.

Откуда-то с потолка раздалось кряхтение:

– Хе-хе-хе, ну ты, брат, попутал! Что мнешься? Дворянина из себя не строй! Залезай уже.

Олег усмехнулся: «Значит, нет здесь никакой электроники. Просто один из стариков наблюдает за комнатами и вручную управляет светом, да попутно еще и советы раздает. Как он сказал? Лезть внутрь?»

Пудрин забрался в щель. Дальше за домом шел туннель, покрытой какой-то слизью. «Что за хрень?» Он долго полз и успел запаниковать. «Это когда-нибудь закончится?!» Выбравшись наружу в дальнем конце комнаты, он отчаянно выругался.

В кинозале народ вышел из спячки. На экран вывели караоке, и вместе с публикой Абрам Григорьевич подвывал в микрофон: «И как приятно возвращаться под крышу дома своего, под крышу дома своего…» После аттракционов Пудрину хотелось опустошить пару-тройку бокалов. Стряхивая с пиджака куски слизи, он прошел в фойе.

Первую дозу опрокинул залпом, вторую – в два глотка. С третьим бокалом прошелся взад-вперед, пытаясь принять решение: уйти ли прямо сейчас или дождаться ужина?

– Как аттракционы в этом году? Говорят, придумали нечто особое? – спросил его незнакомец-экскурсовод, одиноко сидевший за столиком. – Подсаживайтесь.

Олег плюхнулся на стул.

– Я вас раньше не видел. Кто вас привел?

– Абрам Григорьевич.

– Все еще ищет мессию, – загадочно протянул старик. – Никак не уймется.

Пудрину уже было достаточно пережитого на третьем этаже и переспрашивать насчет мессии он не стал.

– А вы почему не наверху? – из вежливости поддержал разговор неофит.

– Прыть уже не та. В былые годы я в первых рядах заходил, а сейчас уже и по лестнице трудно подняться. Эх, молодость. Помню, в 1996-м подобрался к усадьбе Поленова. Вечер, тихо. Только спустил штаны, из-за угла собака! Ротвейлер. Как бросится на меня. Еле увернулся. С голой задницей почти километр удирал, – с ностальгией произнес старик.

«С меня хватит», – подумал Пудрин.

Залпом осушил бокал, и направился к дверям, на ходу натягивая пальто. На улице дул холодный ветер. В окнах здания ТАСС, что напротив, отражались огни светофоров.

Из-за спины послышался знакомый голос:

– Олег, вы куда? Подождите. Что-то случилось? Я только хотел уделить вам внимание. – Абрам Григорьевич поймал его за руку.

– Все нормально, – сдержанно процедил Пудрин.

Он не любил конфликтов и предпочитал уходить по-английски. Однако шампанское развязало язык.

– Эти старики, они что, извращенцы? – вырвалось у него. – Один мне только что рассказывал, что спустил штаны возле усадьбы!

– Олег, зачем так много эмоций? Этим людям нравится архитектура. Они не могут жить без нее.

– Они маньяки! – бросил Пудрин. И побрел прочь, вниз по Никитской.

Любовь к домам? Ну, конечно, Олег и сам грезил о ней. Это занимало его ум. Только ведь не так же. Без похабщины. Он мечтал, что когда-нибудь романтическим образом под сенью струй соединится с симпатичным домиком, у которого есть своя история… Но вдруг оказалось, что целое полчище стариков ничтоже сумняшеся трахают дома, приспуская штаны. Да как они смеют! Похотливые чудовища!

Хмель хозяйничал в организме Пудрина и рождал вопросы: как это они делают, вот просто берут, и что? Он свернул в переулок около дома Станиславского. Расстегнул брюки, обнажил член и махнул им, словно бы грозя дому. Вдруг над ухом раздалось: «Ах ты, сука, экскурсовод!» – и удар обрушился ему на затылок. Олег бросился бежать, подтягивая штаны, и на ходу сквозь боль улыбнулся. Быстро же ему пришлось узнать, как улепетывать с приспущенными брюками. Впереди замаячила Тверская. Топот преследователя утих.

– О лучший из дважды рожденных, если кто-то из тех, кто выполняет Твои задания за рубежом, нарушит закон, достоин ли он славы? Может ли он стать героем или на его долю выпадет лишь презрение и позор? Николай Николаевич, внесите, пожалуйста, ясность в этот скользкий вопрос.

– Я одинаково расположен ко всем живым существам, у Меня нет ни друзей, ни врагов. Но если кто-то доверил Мне свою жизнь и связал себя узами любви ко Мне, то Я питаю к нему чувство любви и привязанности. Если человек дурного поведения отказывается от личной выгоды, удовольствия и свободы, и живет ради служения Мне, значит, его нужно почитать как святого. Если ты действуешь ради Меня, ты обретаешь бессмертие и никогда не погибнешь. Для обычных людей Я излагаю нормы поведения в священных писаниях. Но если ради Меня кто-то совершает предосудительный поступок, он – самый близкий Мой преданный. Объяви об этом во всеуслышание, Арджуна. Обещай всем и каждому: кто вручил свою душу Мне без остатка, тот не падет жертвой греха. Если ты будешь говорить об этом и защищать честь Моих преданных, то принесешь себе великое благо. Ты сам станешь праведником и ощутишь вкус Божественного счастья. Преданные из Моего близкого окружения не связаны нормами нравственности. Им безразлично, как их поступки будут расценены, они давно порвали с дхармой и рискнули принять религию любовного служения Мне, поправ грех и праведность. А ты как думал!

Прошло полгода с того дня, когда наш герой получил по загривку и спасся бегством. За это время мудрый Абрам Григорьевич сумел вернуть расположение неофита. Воистину – жизненный опыт, такт и терпение, присущие пожилым людям, творят чудеса. Он нашел Олега в соцсетях и отправил ему послание: «Мой юный друг, я искренне сожалею о произошедшем. Мне право очень неловко, что вам не пришелся по душе наш профессиональный праздник. Давайте забудем этот день и начнем с чистого листа. У нас с вами много общего, а в этом мире, согласитесь, так трудно встретить близкого по духу человека. Вы и я очень любим архитектуру, умеем наслаждаться атмосферой, которую она создает. Давайте встречаться, высказывать свои чувства и вместе восхищаться Москвой, ее прекрасными домами».

Игнорировать столь ненавязчивое и добродушное послание было невозможно. Знакомство было продолжено. Каждую неделю друзья гуляли по центру, показывали друг другу красивые здания. Олег расслабился, почувствовал себя в обществе наставника комфортно, безопасно. После променада они часто заходили перекусить в одно из уютных кафе в Столешниковом переулке. Пудрин пристрастился к пельменям с семгой, которые он запивал «Мохнатым шмелем», а Абраму Григорьевичу импонировал тот факт, что все столики в заведении оккупированы иностранцами. Вокруг итальянцы, немцы, англичане, и можно говорить, не понижая голоса. Никто не подслушает.

В одну из разгульных столичных пятниц, когда толпы обезумевших от томления в офисах москвичей съедают и выпивают недельные запасы ресторанов, клубов и рюмочных, друзья сидели в любимой пельменной, и Пудрин попросил наставника прояснить темные пятна, что остались у него с празднования Дня экскурсовода.