25 сентября
Сегодня Николенька нас с Василием в церковь потащил на воскресную проповедь. Потом за портвейном принялся рассуждать о свободе духа. Нельзя, мол, в «здесь и сейчас» опыт прошлого привносить. Надо исходить во всем из внутреннего голоса, который тождественен голосу Бога. Дух человека, как и Бог, выше прошлых знаний, законов и пророков.
– Свобода духа – это всегда «здесь и сейчас» без привнесения того, чего нет, – без будущего и прошлого, без временного. Миг и вечность должны совпадать.
Василий спрашивает:
– Выходит, если у меня нутро после вчерашнего требовало дозу алкоголя, надо было не в церковь за тобой плестись, а соединить миг с вечностью и тянуть тебя в магазин?
– Тут ты не дух свой слушал, а голос дьявола, – отвечает Николенька.
– А как их различить, если оба во мне глаголют?
– Дух слышно в тишине, когда нет мельтешения мыслей и чувств. А дьявол – тот любит шум, живет в смятенье внутреннем. Коль нутро горит – это смятенье.
Василий снова его поддеть норовит:
– Значит, вот сейчас я нагружусь до отупения так, чтобы ничего не видеть, никого не слышать, – и сразу в тишине услышу Бога? А если икну – это уже будет от лукавого?
– Дурак ты, Вася.
– Сам дурак.
Не понимаю я Николенькиной философии. Мне кажется, во всех этих умствованиях есть что-то искусственное: попытка втиснуть неохватное, вневременное в рамки ограниченных представлений.
По-моему, жить надо, а не рассуждать о жизни.
Единственное, в чем я согласен с ним: пить надо бросать, а то все мысли скоро до одной скукожатся – как и где раздобыть денег на бутылку.
26 сентября
Оказывается, их кавказец не так и страшен.
Неделя подкормки – и он милостиво разрешил мне пробираться через забор к окну ее спальни.
В любом звере есть нечто человеческое.
А предательство хозяев – это очень даже по-человечески. Тем более, если хозяева лохи – не воспитали в подопечном злобы, приличествующей должности сторожевого пса.
27 сентября
У Василия все разложено по полочкам – здесь черное, там белое. Прям, глас народа какой-то:
– Мы, русские, лучше всяких там американцев.
Американцы – они каждый по себе, а мы – едины. И в этом наша сила.
Была.
При Сталине сосед всегда знал и имел право знать, что у соседа за забором. И думал о соседских проблемах не меньше, чем о своих. У всех было общее дело, общий враг, общие праздники. И земля, и фабрики, и заводы – все было общим. Все были равны, все были братья.
И одному Богу молились – Иосифу Сталину.
Теперь не то.
Лукашенко – тот еще старается у белорусов единство поддержать, равняет всех по-братски.
А у нас: здесь бомжи, там олигархи – нет единства.
Народ перед вождем должного трепета не имеет, и американцы нас не боятся, а следовательно – не уважают.
29 сентября
Не хотел вчера пить. И Николенька соглашался – пора бросать это дело, пора бросать.
Напились так, что опоздал к ней!
30 сентября
У Николеньки в плотницкой сегодня мало работы.
Василий с утра налакался и спит в кухне на коврике.
Я принес из квартиры пластмассовую бутыль с остатками бражки.
Мы с Николенькой постановили, что бражку допьем – и бросим пить. Навсегда.
Мы хотели вчера бросить, но не смогли все допить. А бражка уже настояна – не пропадать же добру.
После бражки Николеньку потянуло в магазин. Взял бутылку плодово-ягодного.
Я пить отказался, иначе можно снова вечер не у дома Бригитты, а лежа в подворотне провести.
Николенька, пропустив стаканчик, по привычке в философию ударился:
– Вот Василий потешался все, когда я о свободе говорил, а ты молчал. Между тем, Господь уже протянул тебе свою длань, чтобы помочь обрести свободу от земных пристрастий – любовь ниспослал.
Я удивился:
– Какая любовь может быть между дочерью банкира и бомжом? Я к ней без всякой корысти отношусь.
– Любовь только тогда и бывает любовью, когда в ней корысти нет. Когда она сама по себе ценность – ни прибавить, ни отнять. А если корысть есть – выгоду какую извлечь помышляешь, на взаимность рассчитываешь – это уже проституция, – пояснил он и налил второй стакан вина.
Я ничего не ответил. Сидел и прикидывал, как лучше потом дотащить его до квартиры.
Он решил, что я над его словами задумываюсь.
– Ты у нас богоизбранный. Тебя любовь от бутылки отвращает. А нам с Василием чтобы бросить пить, ремень Божий нужен. Иначе все извилины спиртом выпрямим и помрем алкашами. В монастырь нужно, в монастырь! Чтобы молиться заставляли, чтобы трудом тяжким да беседами душеспасительными всякий миг жизни был заполнен. В монастырь! Там ноша полегче.
Он допил вино.
А через полчаса я погрузил его на спину и поволок домой.
Лечиться ему надо, а не в монастырь.
1 октября
Не так уж и беспросветна эта жизнь, если каждый вечер можешь видеть прекраснейшую из женщин!
Пусть мимолетно, кратковременно. Иногда в течение десяти-пятнадцати минут.
Но эти минуты соединяют миг с вечностью!
Все остальное перед ними ничто!
2 октября
Утром в честь воскресенья Николенька призывал Василия очистить душу покаянием:
– Покаемся, исповедуемся, причастимся святых даров. Бог услышит наши молитвы – поможет одолеть пагубную страсть.
– А пивом после церкви угостишь?
– Ты не о пиве думай, а о Боге. Прислушивайся к Его голосу, не глуши мельтешением чувств и мыслей.
– Как же мыслям не мельтешить, если работы нет, денег нет?
– Поститься надо чаще.
– Только что двое суток без копейки денег на воде постились!
– Коль о пиве больше, чем о Боге думаешь, то два дня мало.
Василий оценивающе посмотрел на Николеньку: идти на конфронтацию – остаться без пива, а так…
– Ну, хорошо, – после небольшого раздумья согласился он. – Пойдем попу каяться.
Они ушли в церковь. Я, сославшись на головную боль, остался дома, а после их ухода пошел в парк – мне хотелось побыть одному, побродить по аллеям, ни о чем не думая, ничего не желая…
Когда под вечер я вернулся домой, Василий спал в ванной, а Николенька, размазывая по щекам пьяные слезы, бил себя кулаком в грудь:
– Господи, ну почему ты не поразил меня громом, когда я в сотый раз предал Тебя? Ну почему, Господи?
3 октября
Вот он, как выразился Василий, звериный оскал капитализма!
Выселили Николеньку из квартиры.
Долг по квартплате за пять лет к назначенному судом времени не погасил.
А у кого нет долгов в наше время?!
Долг – отговорка.
Тут соседи свою лепту внесли.
Не нравилось им, что песни громко поем, что двери у нас все время настежь – входи кто хочешь…
Антс, царство ему небесное, по весне обстановку накалил – урну из окна вытряхнул. Ветер еще не в ту сторону был…
И я, и Николенька потом извинялись. А они все равно: чуть что – завсегда тот случай припоминают.
Конечно, много было и другого, в чем можно нас упрекнуть… Не безгрешные. Кто ж спорит?
Виноваты. Но не со зла ведь.
Хоть бы халупу какую взамен дали, а то определили, чтоб Николенька к жене перебирался.
Ему лучше под топор, чем к ней.
Василий про старые добрые времена вспомнил:
– В советское время такого безобразия власти б не позволили, у каждого было право на жилье.
Теперь Николенька бездомный.
Как я, как Василий.
Василий сказал, что поедет в глушь, в Саратов, к бабушке. Она лет пятнадцать внука не видела – рада будет.
А куда нам с Николенькой податься?
5 октября
Второй день как мы с Николенькой ночуем среди досок и стружек в плотницкой.
Он, можно сказать, по 24 часа в сутки на работе пропадает, а я у него подмастерьем – гвозди подать, доску придержать…
Мрачным стал Николенька. Все время о чем-то думает, думает.
Иногда бормочет под нос: «Мосты сожжены, мосты сожжены – пора, пора…»
Это он квартиру мостом называет. Она его как мост с миром связывала, а теперь связь порушена – пора в монастырь.
6 октября
Пока Николенька бегал в контору по своим делам, зашел попрощаться Василий. В ожидании Николеньки просветил меня по поводу сходства и различия сталинского и путинского методов руководства страной.
– Сталин – тот каждого наркома, каждого высокопоставленного чиновника на крючке держал.
Чтоб всякий делал свое дело на совесть, боясь своевольничать.
И жен ихних по лагерям загнал не от злобы, как дермократы в книгах преподносят, а о пользе народной думая, чтоб ни один чиновник не замышлял чего против советской власти. Чиновник за бугор слиняет, так жену его к стенке поставят.
Суровые были времена, но правильные.
Путин – тот столь круто заворачивать боится.
А что американцы скажут? Как в Европе аукнется?
Но у него тоже неплохая метода выработана. С учетом особенностей сегодняшнего дня.
Где в России мужика найти, чтоб не воровал? Чиновники – они тоже люди.
Путин поглядывает, как они воруют.
Особо не мешает, но требует, чтобы сильно не заворовывались и дело свое делали как им велено!
Случись кто проштрафится или поперек дороги встанет, Путин – дерг за удочку:
«А как это вы, господин хороший, умудрялись фешенебельные особняки по ценам развалюх приобретать? А с чего бы это твой отпрыск в один год миллионером стал?»
А у чиновников руки чешутся. Не воровать не могут. Каждый на свой крючок добровольно нанизывается, да еще и других локтями отпихивает.
А Путин, как кадровый разведчик, все знает, все фиксирует.
Удочка подрагивает.
Случись неповиновение – мигом подсечет!
Ночь с 6 на 7 октября
Она играла на рояле.
Я не видел ее. Звуки проникали в сад сквозь приоткрытую форточку гостиной.
Тяжелые бархатные портьеры на окнах были задернуты.
Но кроме нее никого в доме не было.
Я, было, немного закемарил, ожидая появления Бригитты в окне спальни.
И тут – то ли сон, то ли явь – эта музыка!
Она подступила незаметно тихими печальными нотками и, постепенно набирая силу, овладела всеми клеточками тела так, что я, очнувшись от дремы, уже и не различал границу между собой и музыкой.
Звуки касались пожелтевшей листвы деревьев, и листва что-то шептала в ответ.
Они поднимались вверх, к звездам, и звезды с тихим перезвоном то вспыхивали ярче, то умеряли свой блеск!
Все вокруг вибрировало в унисон с музыкой.
Все вокруг было преисполнено гармонии.
И не было ни бедности, ни богатства – ничего земного, что могло бы разделить меня, музыку и эту неземную женщину.
Звуки стихли.
Я очнулся и заметил, что по моим щекам текут слезы.
Я плакал и был счастлив тем, что плачу.
И улыбался, смахивая слезы.
7 октября (5 часов утра)
Перечитал записи в тетради.
И чиновники, и Путинская удочка, и размеры курятников – все мелко, преходяще, несущественно…
Сердце человека – вот что главное!
Тот, кто живет сердцем, – всегда прав. Он может быть тысячу раз преступником в глазах общества, но если не нарушает своих внутренних законов – прав.
А если вместо сердца человеком управляют холодные расчеты или пагубная страсть? Если отсутствие бражки или падение котировок акций ввергают его в ступор? Олигарх он, президент или бомж – все равно не прав, потому как перестает быть человеком.
Его можно пожалеть, погладить по головке. Потому как ничто внешнее не представляет для сердца ценности. Ремни, удочки и прочие средства воспитания – от лукавого, а не от Бога. Бог, Он не снаружи где-то, а в сердце человека живет. Коль грешен человек, то Он говорит с ним голосом совести, а коль чист – голосом любви.
Николенька спит вдрызг пьяный.
Вчера он вычитал у какого-то святого, что нетрезвый человек находится во власти дьявола.
Не новость для него, но все равно расстроился, бедолага.
И… напился.