Дядя Боря – главный консультант. Его советы имеют большое значение.
– Надо было раньше вас отправить. И почему я сразу не додумался? Сейчас бы жили себе на здоровье в тайге. Там красота, речка, – с грустью в голосе наговаривает он. – Котелок не забудьте, без него вы – никто в лесу.
Между делом дядя Боря уплетает борщ. Он все делает на ходу, всегда умудряется совмещать несовместимое.
– Там мой хороший знакомый, Мишка. Ну, для вас он уже дядя Миша. Приедете, скажите, что от меня. Он вас куда надо на лодке отвезёт и покажет место.
Я представил дядю Мишу угрюмым, заросшим густой бородой человеком, как и полагается жителям тайги. Дядя Боря в очередной раз закурил беломорину, хорошо прокашлялся, предупредил:
– Мишка страсть как не любит ленивых, особенно, когда спят до обеда.
Он искоса посмотрел сначала на меня, потом на Лешку. Тот, как всегда, оскалил свои зубы и тут же их спрятал.
Этот вечер оказался самым плодовитым по части разных таежных историй и приключений.
Дядя Боря был в таком ударе, что за его рассказами мы и не заметили, как съели целую кастрюлю борща.
– Зверя бояться не надо, его уважать надо. Но лучше не встречаться вообще. Особенно с медведем. Самый коварный среди других, – учил нас дядя Боря, увлекая своими поучительными историями, и заставляя нас содрогаться при очередном примере из личного опыта.
– Сейчас зверь сыт. У медведя корма много: тут и ягода, и корней в земле полно. А вот тигр – с ним надо осторожнее. Тигр сейчас недоволен: этот корнями и ягодами не питается. Прошлой зимой у нас случай был. Двое возвращались. Уже и ружья зачехлили. Вот, дорога внизу, там машины ходят. Вдруг тигра! Выскочил из кустов, а у ребят ни ножа под рукой, ни ружья. Первый-то ей в пасть руку засунул. Пока она ее выплевывала, второй рюкзак скинул и пинками её под ребра. Она на него, он ей рюкзак в пасть. Хорошо, внизу на лесовозе ехали, увидели. Давай сигналом пугать. Так с рюкзаком и убежала. А рука у парня, как плеть: всю изжевала, зверюга.
…– Или вот, к примеру (меня уже потрясывало от жутких таёжных историй, но дядя Боря только разошёлся). Осенью. Собирали как-то шишки кедровые. Я залез на кедр. Здоровенный, не обхватишь. Сбиваю. А внизу мой напарник собирает. Ну, и говорит мне, по каким веткам колотить: снизу-то лучше видать. И что-то смотрю, куда-то подевался: а под деревом уже другой мужик ходит, вроде деда, и собирает мои шишки. Те, что я сбил. Я ему кричу: «Мужик! Ты чё?» А он как рявкнет. Я чуть с дерева не слетел. Потом смотрю: Генка-то – на соседнем дереве и мычит мне что-то. А сначала лезть не хотел. Говорил, не умеет, высоты боится. А медведь еще с полчаса наши шишки дробил, пока не нажрался, не ушёл. А другой раз я с ним нос к носу. Рявкнули от страха одновременно, и дёру. Потом-то я вернулся на то место. Медведь тоже напугался. Так напугался, что кучу наделал от неожиданности. А мог бы наоборот, наброситься. И никакое ружье не поможет. Но убегать сразу не надо: не любит зверь, когда убегают.
Этой ночью мне снились самые настоящие кошмары. Я в постели дрожал от страха, даже подумал не ехать в лес. Но Лёха… Не хотелось падать в его глазах. Мой друг, похоже, страха не знал и по лесу ходил, как свой.
Моё воображение – мой враг. Оно не давало мне заснуть чёрт знает сколько времени, ну, а когда я все-таки уснул, то потом пожалел об этом: там было ещё хуже. В самом конце был хороший пинок под зад. Хорошо, падать не пришлось с койки, поскольку я всё время спал на полу. Сверху, как всегда, улыбался Лёха, уже экипированный во всё таёжное. Вспомнив, что меня ждёт впереди, мне стало грустно, и я пополз под кровать.
Утро было многообещающее: светило солнышко, за окном щебетали птицы, а во дворах лениво потявкивали уставшие за ночь собаки.
Где-то в глубине точил червь сомнения: вдруг что с машиной, или отменят по каким-то причинам поездку.
Наскоро мы проглотили несколько завтраков и засеменили за своим начальником. С дядей Борей все охотно здоровались. «Здрасте» относились и к нам, поэтому, пока мы дошли, у нас уже болели шеи от постоянных приветствий. Никогда не буду сельским участковым.
На плечи приятно давил туго набитый рюкзак, а на ногах красовались очень модные в этих краях, закатанные по последнему слову моды болотные сапоги. Лёшка тащился сзади, едва поспевая за мной.
Проходя мимо одного дома, я заметил своего старого знакомого, которому задолжал портрет.
–Вы чего с утра? На Ударный? С лесниками? К дяде Мише поехали? –дознавался малец, одновременно ковыряясь в носу.
Похоже, вся деревня знала, куда и к кому мы собрались. Это немного озадачивало. Тут же стояла огромная мамаша и миролюбиво размахивала руками перед самым носом своего чада, втолковывая ему какие-то прописные истины и разбавляя диалог подзатыльниками. Очевидно, сынишке давалось задание на целый день, и заранее тут же он получал наказание за то, что плохо с ними справится. Мне показалось, что оба хорошо понимали друг друга. Как только хозяйка скрылась за калиткой, пацан, всё ещё ковыряя в носу, смылся в дом, даже не закрыв за собой дверь: мухи ему явно были безразличны.
Мужики на месте сбора отнеслись к нам, как и полагается, с равнодушием, и на приветствие только кивнули.
Утренняя встреча – это целая церемония. После длинного выходного всем есть что рассказать и чем похвастать. Кто-то хвастает своим остро отточенным топором, у кого-то бурные воспоминания после внеплановой гулянки. Другие просто сидели на пустых ящиках и молча курили.
Я обратил внимание на одного мужичка неопределенного возраста. Со спины он казался подростком, а руки его вообще не знали тяжёлой работы, в то время как руки других были узловатыми и загорелыми.
Появился дядя Боря. По его весёлому лицу мы догадались, что всё в норме. Все сразу полезли в машину ЗИЛ с хорошей зимней будкой.
Не вникая в порядки местного общества, мы сели, где посчитали нужным, но, как выяснилось позже, на чужие места. Однако виду никто не подал. Наверное, имя нашего знакомого имело свое воздействие на окружающих: нас с первого раза записали в блатные.
Выехав за деревню, мы сразу попали в другой мир. Дорога, если это слово подходило к тому, по чему ехала машина, проходила среди огромных бархатов и берёз. В лесу было сумрачно и таинственно. Я снова вспомнил вчерашние рассказы, и мне показалось, что где-то в траве замелькали рыжие полоски. Окошко было маленькое и всего одно на будку. Оказывается, мы заняли самые дорогие места в передвижном «театре».
Постепенно пейзажи наскучили мне, и я стал изучать публику. Меня заинтересовал разговор за спиной. Оказалось, что все, кто ехали с нами, в гробу видели тайгу и век бы не имели с ней дела вообще. У каждого где-то был свой дом, квартира, а они гробят жизнь здесь, в этой чёртовой тайге.
Это были обычные работяги, кто не сидел на месте, кто не уживался с начальством, кого уже вообще никуда не брали. Я так и не понял, что же гонит этих людей в лес. Работа – прореживать молодые посадки кедров и лиственниц – не из легких, тут не до романтики. Может, этот дикий край давал им возможность почувствовать хоть немного свободы? Ведь здесь они были предоставлены самим себе. Любой из них предпочел тайгу ковырянию на совхозных полях. Двое в качестве наказания отрабатывали «химию». Но это были самые что ни на есть нормальные мужики.
Два раза машина съезжала с дороги и ползла куда-то в дебри и чащи прямо по ручью, пробираясь между толстенными липами и дубами. Даже дух захватывало. Упрямый ЗИЛ, словно миллиметровщик, пробирался среди огромных деревьев, и едва не скатывался в крутые откосы. Потом машина остановилась в глухом распадке, и наша компания поредела.
Я смог найти тему для разговора с высоким парнем моего возраста. По его словам, он был большим мастером в ловле рыбы, о чем говорили его почерневшие удочки. Я вырос на Амуре и даже не мог представить, что такое рыбалка на горной реке. Мой собеседник всё время сбивался с основной темы, и я так и не успел выяснить главного вопроса: как ловить удочкой на течении.
Машина остановилась, и мужики полезли из пыльной будки на свежий воздух.
С минуту я стоял ошарашенный. Не только увиденным. Нет. То, что я увидел, я еще мог бы представить, но то, что я вдохнул!
Даже деревенский чистый воздух мне показался выхлопным газом после первых глотков этого воздуха. Тело охватила трясучка, меня пробрало до кончиков волос.
Это был восторг, и я даже не смог скрыть его.
Перед моими глазами летела, именно летела, река. Столько воды в движении я никогда не видел. Конечно, Амур – это ширь, это величие. Но Хор! Мне показалось, что стоит опустить ладонь и меня тут же унесёт. Река буквально проносилась в узкой котловине. Наш берег круто спускался к самой воде. Огромные, заросшие густым лесом сопки создавали впечатление замкнутости пространства. С левой стороны виднелся залив, и отвесные, скалистые склоны сопок уходили прямо в воду. Противоположный берег был сплошной стеной из густого леса, состоящего из деревьев самых разных пород и размеров; и между ними летела река, именуемая у местных народностей просто Хор.
Даже зрительно чувствовался сильный уклон. Река не катилась вниз по течению, она летела, отражая своей пенистой поверхностью огромные подводные камни и выступы скал.
Я бросил палку в воду. Нужно было хорошо бежать, чтобы не отстать от неё.
– Может, искупнёмся? – пошутил Лёха, зайдя по щиколотку в воду. Течение сразу навалилось на Лёхины сапоги, и под ними зашумело галечное дно.
Место, куда нас привезли, называлось коротко и лаконично. Ударный. Я это понял по-своему. Меня действительно ударило. Командовал на участке тот самый дядя Миша, о котором рассказывал Лёнькин дядька. Увидев немного грубоватого, одетого в одну рубашку и рабочие брюки мужика лет пятидесяти, я растерялся и даже забыл представиться. Да и не захотелось почему-то делать это сразу.
Посреди поляны стоял аккуратный, рубленный в ласточкин хвост дом. Рядом стояла уличная печка, из неё шел небольшой дымок. Две больших собаки ходили между мужиков и повиливали хвостами. На нас они даже не посмотрели.
Шок от первой встречи с рекой наконец-то прошёл, и я, покачиваясь, как пьяный, с поразительной легкостью пошёл навстречу хозяину и сразу спросил, не сможет ли он перевезти нас на другой берег.
Даже не знаю, какой чёрт дёрнул меня. Не скажу, чтобы он встретил нас приветливо. Да и просьба наша его не сильно обрадовала. Но через минуту мы уже сидели в длинной, как гусиное перо, лодке и летели, преодолевая сильное течение, на противоположный берег. За какие-то секунды мы оказались уже на другой стороне, и Ударный показался маленькой декорацией к таёжной сказке.
Лёха не скрывал радости. У меня выросли за спиной крылья. Даже рюкзак показался пушинкой.
Наконец-то моя мечта сбылась. Мы горестно посетовали, что не попали в этот рай неделей раньше. Мне вообще показалось, что смог бы жить бесконечно в этом затерянном причудливом мире.
Выскочив на необитаемый берег, мы почувствовали себя настоящими робинзонами, а в густых зарослях папоротника мне опять показалось, что я увидел рыжее пятно. С этим пора кончать. Пойду, гляну. Или в психушку пора.
Я не мог налюбоваться местом. Кое-где на сопках уже проглядывала желтизна осенних листьев. Разные по характеру деревья – кедры, березы, клены – создавали неповторимую игру света и теней. Противоположный берег, на котором мы только что были, казался волшебным, сказочным. Где-то под кронами густых лип проходила невидимая дрога. Сопки расступались, образовывая узкий распадок, из которого, словно из плена, выныривали две колеи. По лужайке делово прохаживался наш дядя Миша, покрикивая то на собаку, все время путавшуюся под ногами, то на мужика, с которым я приехал на машине. Сама машина уже стояла «на пару», готовая тронуться в обратный путь. От очага исходил белый дымок, уходивший в небо тоненькой змейкой.
Неторопливо копаясь в рюкзаке, я отыскал свой «Зенит» и, потратив добрую половину пленки, попытался выхватить из огромной панорамы самое ценное. Но никакой фотоаппарат и кинокамера не смогут передать моего впечатления от нависающих сопок, от прозрачного воздуха; от реки, походившей своим шумом на стадо диких бизонов. Всё это останется только в моей памяти.
Надев рюкзаки, мы побрели вдоль реки вверх по течению. Под ногами уже вилась узенькая, едва уловимая тропа. Даже в этой глухомани люди и звери были заодно, выбирая самый удобный и легкий путь.
В нашем запасе были всего сутки, и от этой мысли мне было немного грустно. Лёха шёл впереди, ломая сухие ветки упавших деревьев. Я только успевал уворачиваться от противных веток, желающих поцеловать меня прямо в лицо.
Лес подходил к самой воде, нависая над ней, образуя своеобразный тенистый козырек. В глубине леса царил мрак. От одного его вида мурашки пробежали по спине, а в ногах появилась слабость. Мы, словно ошалелые, всё шли и шли вдоль берега, не обращая внимания на буреломы и сырые овраги. Вот уже и зимовье осталось где-то далеко за спиной. Река повернула вправо, открывая нам свои новые красоты, словно заманивая в свои ловушки. Огромная змея, изгибаясь своим серебристым телом, упиралась в крутые берега и всё время звала дальше и дальше в верховья, к неизведанному.
В одном месте, посреди реки, чудом удерживаясь на бешеном течении, красовался остров. В этом месте река расширялась и немного успокаивалась. Мне почему-то до одури захотелось попасть на этот остров: уж очень он был красив посреди реки. Настало время немного отдохнуть и мы, не сговариваясь, сбросили рюкзаки.
Лёху тут же потянуло в заросли, а меня – к воде. Набрав кружку, я мелкими глотками осушил её до дна. Оглядевшись, я увидел, как Лёха уже обрывает красные, как кровь, ягоды. Лиан вокруг было много, они оплетали стволы деревьев, уходя высоко под кроны, но ягод ни где было. Это был единственный куст китайского лимонника, где были плоды. За пять минут мы ободрали его, как липку, набрав почти доверху пятилитровый армейский котелок.
Итак, мы решили перебраться на остров. Задача не из легких, но выполнимая. ришлось раздеться до трусов и взять рюкзаки над головой.
Зайдя по колени в воду, Лёха скривил такую рожу, что мне стало страшно и резко расхотелось идти вброд. Течение в этом месте проходило по другую сторону острова, и наш берег был тихим, однако какая глубина была впереди, сказать было трудно. Пока я рядился, Лёха уже покрыл добрую половину расстояния. Я ему ужасно позавидовал. Вода уже скрывала его синие поколенные трусы, он фыркал и ухал, но упрямо шёл вперед, напирая на небольшое течение.
Будь что будет. Как только мои ноги скрылись в воде, мне показалось, что я их лишился. Пятки все еще нащупывали невидимые камешки, но колени словно объявили забастовку и не желали сгибаться от холода. В это время Лёха уже вылез из воды и выжимал свои семейные трусы. Ненавижу! Всю жизнь мечтал о таком купании. Когда я стал уже выходить из глубины, где вода доходила чуть выше пояса, меня осенила страшная мысль, что придется еще раз лезть, обратно. Я глянул назад. Все деревья словно смеялись надо мной, как над слабоумным романтиком.
Лёха уже сидел на большой коряге с красными, как у гуся, ногами и улыбался. Купание ему явно понравилось.
Как только подводная часть моего тела показалась из воды, я почувствовал то, что можно почувствовать, если тебя погладят горячим утюгом. Тысячи иголок впились в мое беззащитное тело, но ни о каком холоде не было и речи.
– Ну, как водичка? – ещё находясь под впечатлением купания, спросил Лёха. Внутри его как будто кто-то хотел срочно родиться. Во мне тоже кто-то застучал ногами. Грудная клетка раздулась, как воздушный шар, а по венам пошёл настоящий кипяток.
– Чтоб ты сдох со своим островом!
– Сам же захотел, – заржал Леха, уже успевший напялить сапоги.
Почти под самым берегом я попал в небольшую ямку и кажется, наступил на что-то живое. Во мне всё оборвалось. Как укушенный, я вылетел из воды, едва не потеряв всё своё снаряжение.
– Здесь крокодилы водятся, – пошутил Леха, за что я когда-нибудь утоплю его.
Остров оказался «так себе». Весь заросший густой травой и деревьями, он напоминал мягкую дамскую расчёску.
Мы прошли вдоль всего острова, и в самом его начале нашли очень симпатичное местечко с хорошим берегом. В небольшом заливчике играла какая-то рыба, явно напрашиваясь в наш котелок.
Рыбачить на бешеной стремнине, где поплавок и секунды не продержится, – перспектива не очень. Один раз я попробовал зайти в воду. Нет. Уж лучше где потише, в заводи.
Прямо от острова шумел перекат. Огромные подводные камни превратили реку в свирепого зверя. Я даже не смог представить, как в этой каше может пройти моторная лодка, а они время от времени пролетали. Нам было особенно приятно, что моторки пролетали мимо нас, не замечая самого лучшего местечка на всей реке.
Незаметно небо испортилось. Солнце уже не радовало нас, затерявшись в серой, на первый взгляд, безобидной дымке. Мы занялись наведением порядка. Лёха уже успел закинуть удочку и выдернуть хорошего гольяна. Меня это слегка расстроило: а почему не тайменя?
Лёха пожал плечами и снова закинул удочку. Всё повторилось с точностью до миллиметра. На берегу трепыхался братишка первого гольяна.
– Так они нам всю рыбалку испортят, – с грустью заметил Лёха.
– Ничего. Ночью всегда клюёт крупная рыба, – не сомневаясь в своей правоте, заметил я и тоже закинул свою удочку. Но мой поплавок замер. Лёха даже раскрыл рот от изумления. Под его ногами трепыхались уже штук пять наглых гольянов. Все они так и просились на сковородку. Но кому захочется возиться с мелкой килькой: их же чистить устанешь.
– Ну и ладно, – успокоил себя Лёха. – Гольян тоже хорошая рыба. Мы из него навар сделаем. А на нём потом хорошую уху сварим.
Мне эта мысль понравилась, и я отправил рыбёшек в котелок. Перед этим я разгрузил его, определив лимонник в полиэтиленовый пакет. В том, что мы поймаем большую рыбу, я не сомневался.
Дымок от костра сладко щипал глаза, а треск сухих веточек ласкал уши. Сказка! Пока Лёшка вытаскивал местную кильку, я успел приготовить место для ночлега, накосив походным тесаком травы в глубине острова. От травы шёл душистый запах, она была упругой и приятной на ощупь, и на ней было приятно лежать, и наслаждаться пейзажем. Так бы и не вставал с нагретого места. Упрямый Лёха только успевал насаживать червяка на крючок и плевать с приговором: «Ловись рыбка большая!»
– Ты зачем на червяка плюешь! Ему и без того обидно. Тебя бы вот так! А потом ещё и плюнуть! А?
Лёха доволен: двадцать – ноль в его пользу. Я смирился с тем, что мой поплавок уснул. Куда мне со своей дрыной против Лёхиной удочки, лёгкой, гибкой. Бамбук. Аж изгибается под гольяном.
– Может хватит детей мучить, варвар! У них же родители есть.
– Ничего себе дети! Чуть ли не лапти. Еще штук двадцать – и на уху хватит.
– Ага!
Я уже хотел сказать: «Еще пять тысяч семьсот двадцать пять вёдер, и золотой ключик у нас в кармане!» Но только я произнёс про себя эту магическую цифру, как поплавок мой вдруг нырнул. Через секунду он снова появился, но уже в другом месте. Я так пригрелся на своем месте, так меня расслабило, что в первое мгновение даже не сообразил, как поступить.
– Клюет! Тяни! Ты что, не видишь?
От страха и неожиданности Лёха бросил свою бамбуковую удочку, на которой уже, наверняка, очумелые гольяны сжирали бедного червя, и ломанулся к моей удочке. Леска на удочке натянулась, удилище, лежавшее на земле одним концом, а другим на рогульке, вдруг дернулось и сползло в воду.
– Держи! Быстрее! – заорал я и тоже кинулся к берегу. На наших глазах происходило что-то странное, даже страшное. Мне показалось, что в воде, в этой спокойной заводи, где мы даже и глубины толком не знали, сидела вовсе не рыба, а водяной. Он сидел под водой и издевался над нами, дёргая мой крючок и заманивая нас в воду.
– Прыгай, чего стоишь!
– Сам лезь. Я не дурак в одежде лезть в воду.
– Скажи – струсил!
Я так и обомлел. Первая мысль была раздеться и прыгнуть за удочкой в воду. Удочка уже вышла на середину протоки и с хорошей скоростью пошла вниз по течению.
Меня охватила жуткая досада. Рыба уходила из-под самого носа. Я даже не мог представить её размеров. Лёха тоже метался, как зверь в клетке. Лезть в воду он, конечно же, не собирался.
На наших глазах удочка вышла из тихой протоки и скрылась в шумной воде основного русла.
– Это ты виноват! Чтоб ты подавился своими гольянами! – разорялся я, успокаивая себя, и срывая свою досаду на безобидном Лёньке. Лёха понимал, что это пройдет, и только скалил зубы.
– Личинку жалко, – тоскливо вздохнул я.
Услышав это, Лёха изменился в лице.
– Какую личинку?
– А чёрт ее знает. Пока шли, на земле увидел, в трухлявом дереве.
– А пошли, насобираем, если на них такая рыба клюет.
– Ну, вот ещё! Опять в воду лезть. Нет, я лучше гольянов ловить буду.
– Ну, ты и морда! Сидел и молчал. А я думаю, почему на мою ловятся гольяны, а твой поплавок молчит.
– Не царское это дело, всякую мелочь ловить.
Лёха уже машинально делал движения, то вынимая из воды рыбу, то швыряя пустой крючок. В воде творился настоящий ужас. Вокруг его крючка уже кишело тысяча проворных гольянов.
– Лови сам своих пираний, – пробурчал я, разматывая новую удочку.
От протоки уходил небольшой заливчик. В нём нагло плескалась какая-то рыба, и судя по характеру всплесков, явно не гольяны. Найдя узкое место в самом начале острова, мы перебрались на другой берег. Бросив на произвол свой лагерь, мы перешли по тонкому стволу дерева на высокий бережок и оказались словно в дебрях Амазонки. Из-за густого леса шум реки уже не был таким сильным, в лесу орала какая-то птица, а к самой воде подходили следы зверей.
Я вопросительно посмотрел на Лёху. Тот, как будто не замечая следов, наживил своего червя и забросил его в свободное от водорослей место.
– Это козы дикие, – пояснил он, заметив мой немой вопрос. –Наверное у них здесь водопой. А может они через остров на другой берег переплывают.
Я удивился догадливости и рассудительности друга и тоже закинул удочку. Уж эту я из рук вообще не выпущу.
На удивление, оба поплавка замерли, и мы, затаив дыхание, стали ждать. Появились комары. Странно, что до этого мы даже не замечали их.
– Хорошее место, – себе под нос пробурчал Леха. – Обычно, где козы на водопой ходят, тигр свои засады делает.
От этих слов меня словно облили кипятком.
– Так что же ты сразу не сказал? Может, он сейчас сидит в кустах и караулит нас.
Лёха посмотрел на меня, как на идиота.
– Ты что, козел, что ли? У тебя же нет рогов.
Я слабо понимал своего друга, и его спокойствие добивало меня еще больше. А Лёха преспокойно убивал на своей загорелой шее комаров и следил за поплавком.
– Козы придут только ночью. Днем они в сухой траве или в орешнике.
– Это почему?
– Это же козы! – Лёха не мог понять, почему я такой тугодум. – Они же всего боятся. А в орешнике им всё слышно.
– Это получается, что ночью может тигр прийти?
– Запросто. – Лёха сделал серьезное лицо и потянул носом, уже до отказа забитым соплями. В моем носу тоже появились признаки детской болезни.
За пять минут ни один поплавок так и не шелохнулся. Но после гольяновой лихорадки это было как бальзам на наши истерзанные души. Где-то в зарослях травы по-прежнему плескалась рыба и не обращала на наши крючки никакого внимания.
Вдруг Лёхино перо легло на воду. Это было в диковину, не по-рыбьи как-то.
Лёха глянул на меня, пожал плечами и неуверенно потянул удочку. Из воды появилось какое-то чудовище размером чуть больше ладони с выпученными от удивления и негодования глазами.
Пока я разглядывал рыбу, Лёха уже разрывался от смеха.
– Пошли отсюда. Это же бычок.
– Какой бычок? Ротан, что ли?
– Вроде того.
– Лучше уж гольянов. Те хоть клюют правильно.
– Вот заглотил! Как я теперь крючок вытащу? – обиделся на бычка Лёха.
Я взял бычка в руку. Бычок ещё больше растопырил свои и без того широкие жабры, напоминая мне чудо-юдо морское.
– А если бы они вырастали, как акулы?
– Ну, уж нет. – Лёху аж передернуло. – Самая пакостная рыба. Она всю икру сжирает.
– А я думал, что ротаны только в озерах живут.
– Ну, куда там. Раньше их не было на Хору. Вот за последние пять лет появились.
– А почему?
– Не знаю. Наверное, вода потеплела. – Лёха смотал удочку, оставив бедную рыбу подыхать на земле.
– Выпусти. Не видишь, просит.
На мою реплику Лёха удивился еще больше, чем когда поймал бычка.
– Ты думаешь, он сдохнет? Ты что! Он без воды, особенно в таком лесу, как рыба в воде. Ночью роса упадет или дождь.
– И что, думаешь, доползет?
– Конечно.
– Ну и сволочь.
– Ещё какая!
Оставив бычка помирать от скуки, мы вернулись в лагерь. Костер уже едва дышал, но где-то в серединке ещё тлели угольки.
Пока мы раздували огонь, мне послышалось, что снизу идет моторная лодка. Но не так, как обычно, а под самым берегом. Нам не хотелось соседей, и мы завалились вокруг костерка, а густые деревья скрывали наше логово очень хорошо.
Настало время готовить уху. Лёха поднаторел в ловле гольянов и мелких уже не брал. Я только принимал их и заменял, выпуская из котелка самых мелких. Некоторые были размером почти с ладошку. Подумаешь. Гольян тоже рыба. Только чистить долго. Я принялся потрошить бедных рыб. Их ждала печальная участь быть съеденными. Хорошо, хоть не заживо. Хотя им от этого, наверное, было не легче. И чего им не жилось в своей воде? Резвились бы, ели бы мусор подводный, жирок нагулилвали. Нет же! Подавай им червяка! А бесплатный червяк – это все равно что бесплатный сыр.
Готовлю приправы. Для ухи приправа – едва ли не самое главное. Это и запах и аромат.
Отправляю Лёху чистить картошку.
– Ты ничего не замечаешь?
Лёха жмёт плечами, но явно и его что-то беспокоит.
– Вот и я чувствую, а понять не могу.
Смотрю на Лёньку. Он сидит в одних трусах, уже сухих, в майке и чистит картошку. Свои сапоги я тоже скинул. Чего зря париться, только ноги портить. И тут меня осенило: комаров же нет, вообще нет. Да такого не должно быть, просто не может такого быть. Мы же в самом сердце уссурийской тайги. Джунгли!
– Слышь, Лёнька. Куда все комары делись?
Тут и Лёха просиял. Дошло, наконец.
– Не к добру.
– Сам знаю.
Оглядываю небо. Серое. Как бы не задождило. Тогда плакала наша ночная рыба и рыбалка. Даже река притихла как-то.
– Знаешь, чем отличается уха от рыбного супа?
Лёха сморщил лоб:
– Спроси что-нибудь полегче. А чем?
– Ох, какой! Так я тебе и сказал.
– Ну и задавись.
– Давай картошку! Сколько можно ждать. Вода уже кипит.
Не хочу открывать тайну приготовления настоящей ухи, но скажу по секрету, что если кому-то вздумается приготовить её дома, то для этого придется разводить на балконе костёр и бежать в какую-нибудь канаву за водой. В противном случае, можно обойтись обычной консервированной сайрой. Получится обыкновенный рыбный суп. Гадость. Смотрю на своих жирных, блестящих, увесистых гольянов, и душа радуется. В каждом не меньше десяти граммов. Дожили! На такой реке уху из гольянов жрать. В голодный год такого не было.
Вода в котле бурлит, как в стиральной машине. Пора бросать рыбу. Лёха потянулся за перцем.
– Только попробуй! Убью! Вон, можешь в свою ложку перчить. Хоть заперчись!
– Ну ладно. Хоть немного-то можно?
– Щепотку. Не больше.
– Тогда давай сам. Если такой умный.
Беру на ложку хорошую дозу. У Лёньки шары на лоб полезли:
– Сам будешь хлебать.
– Не бойся. Я пошутил. – И все равно сыплю всё без остатка. Хороша будет уха. Пробую воду и картошку. – На! Пробуй. Разнылся.
Лёха доволен:
– В самый раз. Ещё посолить надо малость.
– Ну, ты вообще обнаглел! Может, тебе еще в отдельную тарелку налить?
Настало время бросать рыбу. Почти сразу снимаю с огня и засыпаю зеленью. Теперь немного подождать, и ради этого можно умереть.
Лёха уже захлебывается слюной. Мне тоже нелегко, но что делать. Надо подождать. Тут я вспоминаю про моторку.
– А может, это нас искали. Может, выйти на берег?
– Так ведь она же обратно пролетела давно.
– Давно! Что же ты не сказал?
– А я думал, ты слышал.
Мы не заметили, как прошёл день. За этот день мы пережили вдвое больше, чем за неделю в деревне.
Наконец-то пришло время настоящей ухи. Лёха замер в готовности номер один. Смотрю с восторгом на своего друга. Что бы я делал без него. Даю команду. Чтобы всё по-честному было, поровну.