Самурай

Утамаро голыми ногами стоял по щиколотку в холодной воде и чистил зубы. От ручья поднимался пар. Не приветствуя, тупо глядя по сторонам опухшими глазами, Толька присмотрел два камня, вокруг которых бурлила вода, опёрся на них руками и сунул в поток помятую голову. Потом он вернулся в дом и убрался после ночи. Когда японец пришёл с ручья, он уже сидел за столом. Его бессмысленный взгляд был прикован к рыжей бабочке, прилипшей к стеклу. На толстой нижней губе висела сигарета, от которой тянулась тоненькая полоска дыма.

– Присаживайся, – указал он рукой напротив себя и подвинул ближе к нему кастрюлю с остатками фазана. – Вчера, это, переборщил я малость, ты не серчай за вчерашнее, – неожиданно начал он, не задумываясь над тем, что его попутчик не понимает и половины того, что говорил Толька. – Не знаю, что нашло на меня. Не привычно без ружья. За собой-то не смотришь. А ты молодец. И правильно, что не стрелял. – Толька негромко посмеялся над собой, покачав головой. – Я-то сперва стреляю, а потом думаю, на кой хрен палил. Привычка. Азарт. Сколь зверя запропастил так. Да и на что нам эта рысь. У неё сейчас, поди, щенки уже. Иначе не ершилась бы.

Утамаро смотрел на Тольку внимательно, и молчал. Тот весело рассмеялся, сунув в рот кусок сала, – скажу по честному, сдрейфил, когда она пошла на меня. Когти-то у неё будь здоров, валялись бы мои кишки сейчас на той дороге и клевали бы их вороны. – Он залез руками в котёл, вытащил остатки фазана и разломил на две части. – Вилок нет, так что извини. Заправляйся как следует. И не морщись. Греть некогда. Холодное тоже вкусно. Маловато, конечно. Вон, хоть сала поешь с хлебом.

Когда Толька очередной раз нарезал сало, японец попросил его нож. Потом он вытащил из рюкзака свой и протянул Тольке. У ножа была красивая, из красного дерева, рукоятка и добротные ножны.

– Это чшо? – Толька внимательно осмотрел красивый замшевый чехол. Потом вынул сам нож, блеснув лезвием. – Грамотно сделано, знатно. Дорогой, наверное? И бриткий, зараза. – Он провёл по острию ногтём и выкатил от восторга нижнюю губу. – Умеют же делать узкоглазые!

Сунув нож в чехол, он вернул его хозяину. Но на это японец замотал головой, делая понятные любому человеку жесты:

– Буцу-буцу кокан. Кинэн-ни4⁴ .

– Ах вон что! Буцу буцу, – смекнул Толька, вытирая от сала свой тесак, – баш на баш, значит, – усмехнулся он, на что японец утвердительно кивнул. – Вот это говно на мой нож?

Утамаро встал из-за стола и, оторвав от стены кусок старой афиши, медленным движением располосовал его на тонкие полоски.

– Не-е, – протянул он. – Таваё гавано на мой найфу.

Толька закатился громким смехом и прошёл по комнате, что-то выискивая:

– Бумагу и дурак порезать сможет, – он поднял с пола ржавый гвоздь и на глазах у японца снял с него хорошую стружку.

– Гляжу, ты уже по-нашему балякаешь. От меня что ли набрался? Это у тебя га-ва-но! – передразнил он и уже хотел сунуть под нос гостя кукиш, но передумал. – Мой нож твоих десяти стоит! На ружо твоё, давай, – он ткнул пальцем в угол и по-хамски рассмеялся. – Чо! Слабо? Я своим гвозди на спор рубил, и хоть бы…!

Услышав мат, японец побледнел, глаза его сделались узкими и колючими, широкие скулы задвигались в напряжении. Он коротко рыкнул, демонстрируя своё явное разочарование, и спрятал свой ножик обратно в рюкзак. Больше за время завтрака он не проронил ни звука. Ещё немного посидев за столом, он молча встал, стараясь не встречаться глазами с Толькой, собрал вещи и вышел из дома.

– Обиделся. Я что ли меняться лез? Хочу соглашаюсь, хочу посылаю, куда надо, – крикнул вдогон Толька. Он сгрёб со стола остатки завтрака, побросав всё не нужное на пол. Потом собрал свои вещи и тоже вышел, подперев дверь чурбаком.

Японец сидел на завалинке и бесцельно глядел в небо.

– Ну? Куда теперь, господин Утамаро-сан? На Кулёмную, чшо ли, пошагам, – с ехидцей произнёс Толька, щурясь от утреннего солнца. – А то может, к Колюне, там во фляге ишо малость оставалось, если этот плюшкин не перегнал её.

Японец резко поднялся и вынул из внутреннего кармана куртки листок бумаги. Тыча пальцем в нарисованную карандашом схему маршрута, где было написано большими буквами, он несколько раз повторил слово «песера».

– Вытри одно место этой бумажкой! На кой хрен они нам сдались, эти песеры, – рассмеялся Толька. – Каво ты в её забыл? Такого крюка по лесу делать. И дорогу вона как расквасило. Потом возвращаться. Без неё прямиком, завтра были бы уже на Кулёмной!

Но японец стоял на своём, продолжал тыкать пальцем в кружок, вставляя в непонятную речь русские слова. Последнее, что произнёс он, было чёткое и понятное слово – уговор.

Услышав его, Толя исподлобья косо поглядел на попутчика и усмехнулся:

– Уговор, значит… Уговор дороже денег, верно. Ладно, хрен с тобой. Но тогда не ной. Если что, пеняй на себя. – Он посмотрел на солнце, прикидывая время. – Не отставай. Ждать не буду. – Он влез в рюкзак и вышел на дорогу, бубня что-то себе под нос.

…– Купил лиха за свои деньги. Вот же упрямый! Где я их искать буду. Сто лет уж не был. Заросло всё кругом. Я и не помню, где сворачивать.

Пройдя до развилки, он остановился и подождал попутчика. Потом свернул налево, с грустными глазами провожая ускользающую в густом лесу дорогу, уходящую вправо.

…– Ну и места! Хрен что узнаешь. – Он махнул рукой в сторону низины, показывая японцу окрестности. – А ведь здесь же посёлок когда-то был. Геологи работали, мать бы их… Дома стояли. Пацанами в магазин бегали. Отыщи сейчас это место. Тайга всё съела. Тишина-то какая.

Он остановился и огляделся по сторонам. Склоны сопок плавно спускались в тихий распадок.

…– Не хрен тут делать. И эту пасеку сожгу к чёртовой матери! Или на дрова разберу. Зимой приеду с Сухорятами, и к чёртовой матери. Чтобы всякий сброд не шлялся. Ещё бы капканов понаставить, чтобы неповадно было. А то пещеры им подавай. – Толька поправил лямки на плечах и косо посмотрел на попутчика. – Это я не тебе. Ну, пошли, что ли?

По дороге уже давно никто не ездил. Обе колеи поросли высокой травой. Сапоги путались в ней и всё время, отнимая драгоценные силы. Повсюду порхали рыжие мотыльки и лезли в лицо. То и дело дорогу перебегали бурундуки, цвыркая из любопытства в густых зарослях. Попадались и змеи. Они лежали на солнечных пятачках, свернувшись кольцами, и грелись.

Заметив издали разомлевшую на солнце тварь, Толька брал палку и отшвыривал её подальше в кусты. Однажды он поднял с земли огромного амурского полоза и, ухватив за хвост, поднёс ко рту, делая вид, что хочет его проглотить.

Увидев такую картину, японец покачал головой и отвернулся.

– Чо! Слабо сожрать живую змею? Китайцы любят. С голода всё съешь.

– Ябандзин! ⁵ – произнес японец, презрительно скривив губы и делая вид, что его уже давно не удивляют Толькины выкрутасы. Тот опустил руки и подошёл вплотную к японцу. Безобидный полоз, как тряпка, висел в его руке.

– А ты, я вижу, шуток не понимаешь, – он обиженно оглядел японца с ног до головы. – Сам ты ябандзин! Ты два раза чуть на гадюку не наступил. Где твои глаза! Посмотрел бы я на тебя после укуса гадюки.

Толька швырнул полоза в траву.

– А эта тварь только жабами питается.

Он сделал брезгливое лицо, словно передразнивал японца, и сухо сплюнул. У него вдруг появилось желание нахамить попутчику. Ещё на пасеке у Колюни уловив в глазах японца что-то насмешливое, ему вдруг показалось, что тот всё прекрасно понимает и лишь притворяется.

…– Умел бы ты говорить по-русски, тада я бы спросил тебя, чего тебе надо?! Может, участочек для дачи у нас хочешь приобрести? Земли-то у нас навалом. Вот, видел! – Толька сжал огромный кулак и поднёс к бледному лицу японца. – А может, тебе ещё Курилы подарить, с Сахалином в придачу? Я знаю, чего вам тут надо. Мы в курсе событий. Газеты почитываем. Не дикари. – Толька прищурил глаза, делая при этом знающее лицо и покручивая в пространстве для солидности растопыренной рукой. – Вам всё мало! Амура нашего захотели. С китаёзами-то вы быстро снюхаетесь. Одна порода. А тут ты, паря, не угадал.

Толька разошёлся не на шутку, вспоминая всё, что думали об этом его дедушка и прабабушка.

– А ты, паря, не казачок ли засланный? Может, ты складик какой с оружием выискиваешь здесь, по старой памяти? Дело-то известное. Мало вас в Манчжурии душили!

От такого напора японец подался назад и потянулся к дробовику.

– Да не боись! Нужан ты мне больно! Вот дедушка бы не поморщился. Ему русско-японская даром не далась. Это у нас память короткая, быстро обиды забыли. Дед-то мой погонял вашего брата по тайге. Как тараканов, гонял во время войны. Вы же, как мухи, куда послаще лезете. Своей-то земли мало!

Он нашарил в кармане сигареты и вытащил пустую пачку. Плюнул и, не оборачиваясь, пошагал вперёд. Единственным его желанием было, чтобы японец повернулся и пошёл обратно, но тот, постояв немного, вздохнул и потянулся за Толькой.

Забирая вверх, дорога незаметно вышла к границе водораздела. Сразу же задул встречный свежий ветер. В нём уже чувствовалась осенняя, вызывающая дрожь прохлада. Взору открывалось огромное низменное пространство, сплошь покрытое зеленью. Оно замыкалось грядой дальних сопок. Туда же тянулась дорога, теряясь среди густого леса.

Идти стало труднее. Деревья стеной стояли по обе стороны, накрывая сверху своими кронами узкий коридор. Кончилась воздушная лёгкость широких распадков. Вокруг уже царил полумрак и духота. Отмахиваясь от назойливого гнуса, Толька шёл впереди и молчал. Иногда он останавливался и смотрел по сторонам, с трудом узнавая места. Выглядеть «чайником», даже перед японцем, ему не хотелось.

Малоприятным было идти промеж сопок в духоте и зное, облепленным со всех сторон комарами. Затянувший края дорожной колеи шиповник цеплялся за штаны, царапал руки, которыми Толька беспрестанно отгонял насекомых.

Он чуть не пролетел то место, где надо было сворачивать с дороги. Никаких тропок и зарубок в этом месте не было. Это только в кино кто-то умный так поступал. А в тайге народ был беспечным и ленивым. Редко когда имел при себе топор. Да и зачем деревья портить? Бархаты, липы, дубы; лес как лес. Где-то неподалёку шумела речка Листвянка, всегда спокойная, когда в тайге нет дождей, чистая и холодная, как и подобает лесной речке. Толька помнил всё в этом лесу, если хоть раз проходил, трезвый или пьяный.

Из-под земли бежал едва заметный родничок. В этой слегка заболоченной низине их было немало, и все они куда-то пропадали, словно уходили под землю. Влево убегала едва заметная тропа, набитая козами.

Толька сбросил рюкзак и вытер мокрую шею, размазав по загорелой шее не один десяток комаров. Порывшись в рюкзаке, он достал флягу и стал наполнять её водой.

Сравнивая себя с вьючным животным, нагруженным чужой поклажей, всю дорогу он думал, на кой чёрт он лезет в эти дебри, и все больше чувствовал себя ослом. И дело было совсем не в деньгах. Ему вдруг подумалось, что медведь попутчика совсем не интересует. Охотничьего азарта в нём не было. Зверь же вызывал в попутчике лишь детское любопытство и восторг, а следовательно, охотником он не был. Этого брата Толька за версту различил бы. Такого жадного до добычи блеска в глазах в японце нельзя было не увидеть с самого первого дня. Угадывалось что-то нетерпеливое и волнительное, как будто японец всё время чего-то ждал. То, что нельзя было назвать обычным любопытством. Терпеть непроторенную дорогу, вечный гнус и жару – на это мог пойти не каждый. Что-то явно необычное тянуло его в эти дебри. Нет, охотником, конечно, он не был, всю дорогу дышал в спину, опасаясь отстать хотя бы на пол сотни метров, словно боялся рассердить. Это ещё больше действовало на нервы.

– Вон сколь гнуса поналетело! – недовольно пробурчал Толька, косо глядя на взмокшего попутчика. – А тебя, гляжу, они не шибко любят. Видать, взять с тебя не хрен.

Видя, как Толька воюет с комарами, японец снял с плеч свою ношу, полез в карман и, достав небольшой тюбик с мазью, протянул Тольке.

– Обойдусь. Раньше надо было предлагать, – съязвил Толька и отвернулся. – Мы как-нибудь по старинке. Дымком. Меня этим не купишь, – обиженно бубнил себе под нос Толька. Он поднялся и поправил штаны в похудевшем поясе. – Дорога-то кончилась. Дальше лесом пойдём, – он махнул рукой в сторону раскидистого манчжурского ореха, густо обвешанного зелёными плодами, – там они, пещеры-то. – Толька аккуратно затоптал окурок и набросил на плечи рюкзак. – Найди их в этой чаще. Если не знаешь, сроду не найдёшь. Заросло всё, как в аквариуме. Даже солнца не видать (в лесу действительно было душно и очень тихо).

…– Ладно, покурили и будя, – он протянул японцу флягу с водой, перед этим отпив добрую половину, – пей, вода живота не замутит. Дальше не будет. Придётся сосульку сосать, если пить вдруг захочешь.

Утомаро замотал головой, достал из нагрудного кармана маленькую плоскую бутылочку и сделал несколько глотков.

– Боку-ни таттэ эн-мо юкари-мо най хито-но цуба-га иранай, ⁶ – наставительно проговорил он, тыча пальцем на горлышко Толькиной фляжки, далеко не новой и не очень чистой с виду. Потом спрятал свою бутылочку в карман. Толька немало удивился. Он неловко поводил протянутой с фляжкой рукой и пожал плечами.

– Ну, ну, понятно. Моё не надо, своё есть. Значит так. Зарекалась сорока говно клевать! – кивнул он и, подкинув на спине рюкзак, пошёл с дороги.

Сделав несколько шагов по чаще, он обернулся.

– Иди строго за мной. И под ноги смотри. Самое змеиное место. Гадкое. И ям здесь полно. Даже кукарекнуть не успеешь, как на дне окажешься с переломанной шеей.

Дождавшись японца, он не спеша побрёл среди деревьев по лишь ему известной тропе, набитой зверями, обходя густые заросли колючих лесных орехов, цеплявшихся за одежду. Пройдя с полкилометра, он неожиданно остановился. Японец по инерции прошёл мимо, но не успел сделать и двух шагов, как Толька остановил его, ухватив за рюкзак.

– Эх ты. Лесом шёл, а дров не видел. Куда ж вперёд батьки в пекло лезешь! Так и знал, что ни хрена ты перед собой не смотришь. О чём думаешь, когда по тайге идёшь? Это же не город, светофоров нету.

Утамаро стоял ошарашенный. Сразу под ногами зияла яма, отвесно уходя глубоко вниз. Проходя мимо, непросто было заметить её острые каменистые края, затянутые мхом и старой листвой, среди густой растительности. Он отошёл на шаг и с волнением посмотрел вниз, пытаясь разглядеть дно каменной ловушки.

– Зверю уже не выбраться, если попадёт, – пояснил Толька, отводя за локоть от опасного края ямы попутчика. – Разве что медведь. Да он-то не слепой. Увидит. А вот охотники вроде тебя, с глазами на затылке, попадают. Здесь много таких ямок. И кости находили. Да что тебе говорить, – махнул рукой Толька, – у тебя своя фляжка с водой, и мазь от комаров. И по-русски ни хрена не понимаешь. – Он вдруг задумался и краем глаза поглядел на японца. – А ведь япошку и находили, – сам себе пробурчал Толька. – Ладно, иди за мной, и всё тут.

Пройдя неглубоким оврагом вдоль сухого русла ручья, Толька свернул резко вправо и пошёл в небольшую, чем-то похожую на пуповину сопку. Густой лес немного поредел, и идти стало легче. По склонам заросшего распадка потянулись прогалы. Сам распадок постепенно уходил к высоким голубым сопкам, закрывающим весь западный небосклон. Незаметно всё вокруг преобразилось, за спиной уже до самого горизонта грядами простирались густые смешанные леса. Полукольцом распадок окружали грудастые сопки, а по их склонам тёмными пятнами выделялись полосы кедров и елей. Это был уже не просто лес, здесь начиналась уже самая настоящая тайга, берущая за душу любого, кто оказался перед ней лицом к лицу.

Болота, горельники, каменные осыпи и буреломы. Густые и непролазные чащи, где обитали лоси и медведи; тайга жила своей таинственной жизнью, манила и отпугивала всех, кто подходил к её границам и желал испытать себя.

– Всё. Пришли. – Толька резво скинул рюкзак и уселся на дерево, упавшее после давнего лесного пожара.

Подошедший японец тоже снял рюкзак, аккуратно пристроил дробовик и в недоумении стал оглядывать склоны распадка.

Достав сигарету, Толька закурил.

– Что головой крутишь? Не видишь? – Он улыбнулся и хмыкнул. – Ну, тогда сядь. Отдохни. Место сразу не открывается. Я тоже не сразу увидел, – он провёл рукой по воздуху, – посмотри, какая тайга у нас. Хорошо здесь. Дико.

Он встал и, сложив ладони рупором, неожиданно заревел. Тяжёлый гул прошёл по ближнему склону. Потом всё затихло. Толька таинственно посмотрел на японца и приставил палец к губам. Неожиданно в сопках кто-то невидимый отозвался далёким эхом. По крутым склонам прокатился зловещий рокот, потом тайга ещё раз вздохнула, но уже тихим шёпотом, и вновь воцарилась тишина.

– Каково! – Толька блеснул глазами. Затушив пальцами остаток сигареты, он сунул её обратно в пачку и поднялся. – Эхо, брат. Ну, пошли, что ли. Тебе же пещера нужна. Вон она, – он указал на ни чем не приглядное место и прошёл метров сорок к молодым берёзкам.

– Вот тебе пещера.

Среди деревьев виднелась небольшая узкая чёрная дыра. Из-под земли тянуло сыростью и зимним холодом. Исчезнув в тёмном проёме, уже из глубины Толька позвал. Последовав за ним, японец оказался в неширокой галерее. Её своды и стены уходили в глубь земли, откуда тянуло ледяным холодом. Толька стоял в узком проходе и разглядывал стены пещеры.

– Больше про пещеру никто не знает. Я да мой старик. Ну и ещё кое-кто. Он первый нашёл. Потом я. – Толька прошёл по узкому коридору, увлекая за собой японца.

…– А без фонаря здесь делать нечего. Да и длинная верёвка не помешала бы. Заблудиться просто. Сплошные катакомбы. – Он остановился и выдохнул пар. – Дальше-то лёд гольный. Потому и ледяная.

Говорил Толька больше самому себе, словно он был один. На его удивление, японец достал из кармана фонарик размером с патронную гильзу и осветил стены пещеры, смыкавшиеся над головой. Сверху тянулись тонкие корни деревьев, и мелкими каплями стекала вода.

– Стало быть, дерзай. Иди, если надо. Я не полезу. Ещё успею належаться под землёй. Одного не пойму, что за интерес такой, в эту земляную задницу лезть. – Толька смачно чихнул и полез обратно к выходу.

Вернувшись к старой колоде, он снова закурил. Потом стянул сапоги и перемотал промокшие от пота портянки. Сапоги требовали «уйти» на пенсию. Оглядев обувь, он тяжело вздохнул.

– Где же я вам замену-то найду? Нам ещё до Кулёмной топать. А этот узкоглазый едва плетётся. Лежали бы сейчас на завалинке, грелись на солнышке. Так нет же. Потащились в гости к лешему.

День клонился к вечеру. Незаметно похолодало. От сопок потянуло уже не тёплым ветром. Его мощные порывы, словно прорывая плотину, наваливались всей своей массой, заполняя густые и душные распадки. Это движение подхватывали сухие осины, от чего шум становился всеобъемлющим и грозным. От этого звука, проникающего глубоко в сознание, становилось неуютно и одиноко. Монотонность этого магического шума немного разбавляли кедры, эти трёхмачтовые великаны, никогда не сбрасывающие зелени, всегда радовали глаз и были своего рода ориентирами на огромном пространстве крутых густых склонов. Тайга. Уже одно это слово несло в себе какую-то непостижимую тайну и притягивало любого, кто хотел раствориться в её объятиях. Это же чувство испытывал и Толька, вот так, случайно оказавшийся на её границах непрошенным гостем. А за визит предстояло ещё заплатить цену, которую он не знал, да и не думал шибко об этом. Ноги с непривычки гудели, спина побаливала от ноши, и скинув рюкзак, и почувствовав в ногах необычное но знакомое чувство лёгкости, он почти сразу забыл о дороге. Уже через несколько минут его обволокло скукой, а в такие минуты небыло ничего лучше обыкновенного сна. Найдя под деревом тихое от ветра местечко, Толька решил немного вздремнуть. Снизу грела телогрейка, сверху ещё ласкали лучи вечернего солнца, не успевшего спрятаться за горами. Он задремал.

Когда Толька открыл глаза, уже смеркалось. Его поразил необычный свет. Солнца уже не было видно, но воздух в огромном пространстве, обрамлённом дальними сопками, был почему-то желтоватым. Стояла какая-то гробовая тишина, в которой нельзя было услышать почти ничего. Разве что стук дятла, похожий на мельчайшую дробь барабанщика. Такая картина слегка насторожила Тольку. Японца нигде не было. Отхлебнув из фляги и ополоснув лицо, он надел бушлат и прошёл к пещере. На всякий случай рявкнув несколько раз и не дождавшись ответа, он спустился в пещеру и снова позвал.

Не получив ответа, он вернулся к рюкзакам. Наскоро порезав сухой травы, он скрутил её плотным жгутом вокруг сухой дубины и обмотал всё это кусками берёзовой коры. Получилось подобие факела, пусть нескладного, но способного гореть. Вернувшись в пещеру, он поджёг его, и стал медленно спускаться по узкому коридору, ведущему под землю. Он снова позвал в темноту и снова не получил ответа. Освещённые факелом своды вызывали тяжёлые чувства тревоги и досады за то, что предстояло сделать, а надо было спускаться вниз, в темноту. В голову сразу полезли дурные мысли, из-за чего настроение его испортилось окончательно. В животе что-то свернулось в комок и стало тяжело дышать. Чувство было отвратительным для него. Лезть в пещеру совсем не хотелось. Будучи в ней всего несколько раз и то мимоходом, он воспринимал её как что-то живое и опасное. Но бросать человека, пусть даже незнакомого, было не по-людски. Он грязно выругался и полез вперёд. Дальше начинался лёд.

Огромные ледяные наплывы, освещённые факелом, всё время меняли формы. Казалось, что они сползают вниз и сужают и без того тесное пространство узкого лабиринта, в котором можно было запросто застрять. От досады Толька зарычал, раздумывая над тем, что ему делать дальше.

Стараясь не поскользнуться в своих резиновых сапогах и хватаясь свободной рукой за ледяные выступы, он стал спускаться дальше, освещая факелом черноту впереди себя. Через несколько поворотов он уже потерял ориентиры. Неожиданно узкая щель расступилась, стены исчезли в темноте, и он оказался в огромном зале, стен которого не было видно. Он поднял факел и задрал голову. Свет от огня тонул во мраке. Сверху что-то капало. Толька посмотрел под ноги и чуть не вскрикнул. Сразу под ногами начиналась кромешная тьма. Трудно было представить, куда уходила эта бездонная бочка, начинаясь в метре от его скользких резиновых сапог. Отколов своим тесаком от стены кусок льда, он бросил его в темноту. Ни удара, ни всплеска он не услышал.

У него вдруг похолодело в душе, а ноги почему-то обмякли. Надо было срочно возвращаться. Факел уже почти не горел. Толька всё время крутил палку, чтобы огонь полностью не затух. Вдруг он почувствовал, что медленно съезжает к краю. У него перехватило дух. Он судорожно развернулся, и тут же, совершив дикое сальто в воздухе, как огромная мучная лепёшка, грохнулся на лёд. Извернувшись змеёй, он последним движением цапанул ножом по ледяному наплыву. Пролежав какое-то время и стараясь держать остриё под углом, он стал медленно подтягиваться. Лезвие изогнулось дугой, но продолжало держать Толькину тушу. «Лопнет же», – в досаде подумалось Тольке. Он уже представил, как куском протухшего мяса будет лежать где-нибудь на дне, но потом до него дошло, что в этой холодине он вряд ли протухнет.

Стараясь не делать лишних движений, с замиранием сердца и напрягшись из последних сил, он осторожно подтянул сначала одну ногу, потом другую и встал на колени. Всё тело тряслось от жуткого напряжения. Испытывая боль в бедре, он медленно поднялся на ноги и мелкими шажками, неуклюжей походкой, словно старая бабка в гололёд, расставив в стороны руки, пошёл к едва тлеющему факелу.

На ощупь, перебирая по стенке руками, он стал подниматься наверх. Факел пришлось бросить. Оставшись в темноте, Толька пошарил по карманам. Спички ещё были. Тряся полупустым коробком, он припомнил совет какого-то деревенского умника бросить курить. «Набил бы я ему потом харю», – подумал Толька, представив что в кармане вместо сигарет и спичек будет какая-нибудь морковка. Осознавая, что положение его не совсем безвыходное, он достал сигарету и закурил. Огонёк осветил несколько метров галереи, и он с ужасом заметил, что это тупик. Вслепую шаря по стенам, он стал возвращаться обратно. От мысли, что где-то в темноте скрывается колодец, ему стало боязно, опять в животе что-то свернулось, и он почувствовал явные позывы сбегать до ветру. Мурашки то и дело пробегали по его волосатой спине и бросали его в пот, но другого выбора у него не было. Пройдя несколько шагов, он зажёг ещё одну спичку – и как нельзя кстати. Рядом опять чернела пустота. Хватаясь за выступы, он осторожно прошёл по узкой кромке и нырнул в первый попавшийся проход. К его разочарованию, он вёл вниз. Толька понял, что заблудился. Прихрамывая на обе ноги, он стал карабкаться вперёд; возвращаться он не любил.

Подобно слепому котёнку, он побрёл в полной темноте, иногда переходя на четвереньки и протаскивая своё толстое брюхо, когда проход был особенно узким. Темнота его не пугала. Бесило то, что где-то над головой в тёплом ночном небе порхают птицы, шумит ветер. Качаются деревья, в траве ползают кузнечики. Тот мир, без которого он не мог бы прожить и дня, был скрыт от него огромной толщей льда. И всё же он не стал унывать. Ему хватало того, что он ещё жив и не валяется в глубокой яме. Перед носом мерцал светлячок его сигареты, это придавало ему сил. Неожиданно он вспомнил об отце. О том, как тот едва не остался в пещере из-за своего любопытства, проползав под землёй больше суток. Поэтому дед и не хотел показывать никому эту пещеру и долго об этом никому не говорил. Однажды всё-таки с пьяного языка слетело несколько фраз. Но Тольке и двух слов хватило, чтобы найти место, а потом и саму пещеру.

– Ничего, – успокаивал он себя, – если этот старый пердун выбрался, то и я вылезу. Беда только с этим узкоглазым. Если провалился в колодец, дело дрянь.

На японца Толька был зол, как никогда, и решил, что если выберется, то первым делом раздавит его, как паука, останься то живым. Он вспомнил про «жука», которого поленился бросить в рюкзак.

Проклиная свою лень и оставленный фонарик, он сел на холодный лёд и постарался расслабиться, но паника всё же медленно овладевала им, постепенно парализуя всё его тело и сознание. Испытывая отвратительную слабость в коленях, Толька готов был пойти вразнос. И всё же одна мысль оказалась полезной. Он расстегнул телогрейку и вырвал из её подкладки кусок ваты. Неожиданно вспомнился старый отцовский бушлат, в котором тоже был выдран весь подклад. «Вот оно как, оказывается. Правильно говорят, что у дураков мысли сходятся». Обмотав ватином конец ножа, он поджёг свой новый факел и осветил своды тоннеля. Факел едва тлел, но это было лучше, чем ничего.

Это был совсем другой ход. У Тольки засосало под ложечкой. Под землёй ему ещё не доводилось плутать, и это было куда серьёзнее, чем залезть в бурелом или в болотину посреди ночи. Ему не раз приходилось возвращаться с солонца в кромешной тьме. Бывало, что и плутал до самого утра, с пьяного глаза пролетев нужный поворот. Всё это было смешной детской игрой в прятки, по сравнению с положением, в которое он угодил сейчас. Освещая пространство, он высмотрел галерею, уходящую влево. Своды её сужались прямо на глазах, превращаясь в подобие барсучьей норы, но ширина их была допустимой для того, что бы протиснуть брюхо. Сам коридор уже шёл круто вниз и превращался в узкий лаз. Касаясь брюхом сырых стен, он подполз к этой норе и сунул в неё факел, стараясь разглядеть, что там. Неожиданно пламя тут же погасло, словно его кто-то задул. Сначала это разозлило Тольку. Он грязно выругался и снова зажёг вату. Спичек оставалось меньше десятка. Факел снова потух. Вдруг его осенило. Это означало только одно. Сквозняк. По проходу шёл поток воздуха. В душе что-то загорелось. Едва справляясь с охватившим его волнением, он с большим трудом протиснулся в узкую дыру, до конца не осознавая, в какую сторону ползти.