– А… – махнул рукой рыжий малец, одетый в одни трусы. – Переселенцы.
Так и не выяснив, кто такие переселенцы, Артём повернул обратно. От увиденного на душе стало тоскливо, да и смотреть было уже не чего. «Действительно дыра», – подумал Артём. Сделав крупным планом конопатую физиономию местного аборигена, и щёлкнув по оттопыренным ушам мальца, он спрятал «Зенит» в сумку и, не оглядываясь, пошёл к пристани.
Там его уже ждали. Блохин успел наплести преподавателям про его трюк. Началась нудная головомойка.
– Ты понимаешь, Артем, – вкрадчиво затянул Коля Вагин свою песню: – Мы несем ответственность за всех вас. В том числе, и за тебя. Ты же взрослый человек.
– Вот именно, – перебил Артём. – Я не ребёнок, и думаю, пусть каждый отвечает за свои поступки. Вот вы, Николай Иванович, ручаетесь за себя, в плане порядочности?
Вагин громко рассмеялся, не скрывая восторга от такой наглости, однако отвечать на поставленный вопрос не стал. Вагин был большим дипломатом, и быстро сообразив, на что намекал Артём, мягко ушёл от прямого ответа.
– Это коллектив, Артём. Мы одна семья, и ты должен понять, что каждый…
Артему не хотелось выслушивать уже известную мелодию, поднадоевшую за год., Он демонстративно развёл руки, заявил, что был не прав, и протиснувшись между ребят, прошел в «Ракету». Вечер был испорчен. Ему осталось врезать Блохину промеж глаз, хотя, ни к чему хорошему это не привело бы.
Сидя в кресле, он вспомнил глупое, какое-то беззащитное выражение Валеркиного лица, когда тот остался без очков, и ему стало немного легче. Он откинул голову и уставился в потолок. Краем глаза он видел костер на берегу. Искры поднимались высоко в небо, а вокруг собрался весь курс. Не было только его.
Он закрыл глаза и попытался отстраниться от действительности, но звуки проникали в него и ещё больше раздражали. Потом ему показалось, что с ним говорят. Кто-то упрекал его в глупых поступках и куда-то звал. Он догадался, что это был сон, длившийся доли секунды. Но чьё-то присутствие он почувствовал невероятно остро, как прикосновение. Сердце от этого сильно колотило, а в голове стоял шум.
По-прежнему бренчала гитара. Кто-то из ребят пел про любовь, и это ещё больше раздражало. Артём глянул в окно и среди толпы увидел Еву. Она сидела в стороне одна. Это было удивительно. Кто-то из парней накинул на её плечи куртку, и от этого в груди Артёма загорелось.
Это было глупо – сидеть в душном салоне, среди пассажиров, слушать их храп и сопение и не быть среди друзей. Он поймал себя на мысли, что поступает неправильно, как ребёнок. Как дурак. Он не стал открывать глаз. Ему и так всё было ясно.
Когда Артем проснулся, вся «Ракета» была кувырком. Дети, как самые закадычные друзья студентов, кричали от восторга и не обращали внимания на своих родителей. Те, судя по всему, махнули рукой на своих чад, и прозябали в безделии. Девчонки смеялись, а Герка, как и всегда, куражился и веселил их. Буквально из ничего он смастерил двух кукол, и на старом чемодане разыгрывал сцену какой-то сказки, переиначив её на современный лад. Выглядело всё это ужасно глупо, но дети выли от восторга, а однокурсники дружно хохотали. На какое-то время Артёма увлекло, и он поймал себя на мысли, что так никогда не сможет. И это осознание своей посредственности его вдруг выдернуло из праздника, и он снова ушёл в себя. Заоконный пейзаж приелся, народ усиленно общался меж собой, поскольку ничто так не сближает, как дорога. Кто-то из студентов сидел в кругу преподавателей и о чем-то говорил. Фентисов увлеченно рассказывал худграфовские байки, каких было много на факультете со дня его основания.
Евгений Иванович был старейшим и, по праву, самым уважаемым преподавателем. Обладая большим опытом, невероятной порядочностью и тактом, он всегда создавал на пленэре самую доброжелательную обстановку.
По сложившейся традиции, почти все преподаватели факультета ездили на пленэр. После городской суеты и шума любая, даже самая забытая деревушка становилась отдушиной в тысяче проблем городского человека, и поводом для творческих начинаний.
…– А что вы думаете? И на вашем пленэре обязательно случится какая-нибудь история, – рассказывал Фентисов. Он сделал паузу, оглядывая публику. – Как еду со студентами, всегда что-нибудь происходит. – Он вопрошающе поглядел на Вагина. – Помнишь, как парни налысо подстриглись, ваш курс, кажется, был.
Коля широко заулыбался, по-видимому вспомнив события своего давнего прошлого.
– Взяли моду стричься наголо. А что? Удобно. Голову мыть не надо. Расческа не нужна. Опять же, вши не заведутся. И не надо смеяться. Ну вот. В своей деревне к ним привыкли как-то. Людей-то немного. Поехали они в другую деревню, вроде, на экскурсию. Тут, как назло, убежали заключенные с зоны. Суматоха. В общем, обыскались мы их. Перенервничали. Потом дозвонились через отделение связи. Сидят голубчики в КПЗ на воде и хлебе. А мы с ног сбились. Так что под ноль стричься не советую. Ну, а главное – это, конечно, рисовать. И больше читать. Дети в школе больше всего истории любят. Будет чем занять на уроках. В школу-то собираетесь? Половина из вас, наверняка, мечтает художниками стать. А это нелегко. Но и учителем тоже непросто.
– А можно же совмещать?
– Верно. Даже нужно. А я, так, по-другому и не могу, наверное. Но в искусстве важно другое… Не бояться начинать новое, и не лениться доделывать старое. И все ваши таланты выйдут наружу, непременно.
–Жизни не хватит, чтобы таланты вылезли, -заныли ребята. Гением надо родиться, или потратить всю жизнь.
Фентисов негромко рассмеялся:
–Ничего тратить не надо. Живите правильно и сердцем, вот и вся наука.
К полудню «Ракета» включила сирену. Все кинулись к окнам и увидели быстро приближавшийся берег.
В пути несколько раз делали остановки, высаживая и принимая людей. Все деревни или поселки были чем-то похожи друг на друга. Дома с ярко раскрашенными ставнями и белыми крышами, утопая в зелени, тянулись по высоким берегам, органично вписываясь в окружающий ландшафт.
Амур жил особой жизнью. Все здесь говорило о главном занятии людей. Лодки вдоль берега, сети на заборах. Главным в этом краю была рыба. И только о ней велись разговоры местных жителей.
Там, где расположилось село Тыр, Амур был на удивление узким, а берег – высоким и обрывистым. Дома ютились на небольших бугорках, тянувшихся вдоль реки. Рядом с поселком отвесными скалами, уходившими прямо в воду, возвышался огромный утес. Под ним бурлила вода, собираясь в большие водовороты.
«Ракета», сбросив скорость, проходила мимо скалы. Кое-где на камнях, словно речные чайки, сидели мальчишки. Они ловили рыбу, с любопытством разглядывая проходившее судно.
Все припали к окнам и от восторга открыли рты. Пейзаж произвел на студентов сильное впечатление. Местная же публика, заставив сумками весь проход, уже выстроилась в привычную очередь, ожидая, когда «Ракета» пристанет к берегу.
После духоты и утомительной качки земля показалась особенно приятной. Запахи. Звуки. Люди, пришедшие встречать приехавших. Зеваки, высыпавшие на берег. Все выглядело новым и необычным. Студенты сгрудились в одном месте, наблюдая за суетой незнакомого поселка.
Встретил практикантов сухощавый мужчина среднего возраста. Это был директор местной школы. Он показывал дорогу, по возможности помогая нести студенческое имущество. Дорога забирала круто вверх. Вдоль нее и повсюду бродили и лежали, греясь на солнышке, огромные свиньи. Некоторые валялись по уши в грязных лужах и при виде студентов пронзительно хрюкали.
Путь был тяжелым и непривычным. Половина девчонок ныла от тяжелых сумок, взвалив часть своих вещей на парней.
Больше всех досталось добродушным и молчаливым якутам, Коле и Саше. Держались они немного особняком, но в любом общем деле были в первых рядах. Облепив со всех сторон свои худые жилистые фигурки зонтиками и этюдниками, они шли молча, и не выражали никаких эмоций. За ними, ругаясь и гремя этюдниками шёл Пашка, долговязый и медный от загара парень. От этого загара его короткие соломенные волосы казались особенно яркими, словно их действительно срезали на пшеничном поле. Пашка отслужил армию, и все его шутки и выражения, грубоватые и не очень глубокие по смыслу, были пропитаны казармой. Он ворчал на девчонок, побросавших свои этюдники, называл их хитренькими лисичками, и обвинял в своих бедах желторотых юнцов, вроде Герки, вовремя смывшихся со своим барахлом. Шедший немного впереди, Дима, тоже истекая потом, тащил на плече объемный рулон белой бумаги. Чтобы не распалять брата ещё больше, иначе тот психанёт, бросит всё посреди дороги, Дима шёл молча, лишь изредка поглядывая по сторонам. Пашка почти бежал меленькими семенящими шажками, словно китаец, нагруженный рисом, при этом продолжая искать глазами этих хитреньких лисичек. Заметив ещё издали обвешанную непонятно чем долговязую фигуру, люди загодя уходили в сторону, с любопытством наблюдая за диковиной. А где-то позади, все так же мирно беседуя, и осматривая знакомые с давних пор места, тихонько шли преподаватели.
Девчонки все время ныли от тяжелых сумок и бесконечного подъема. Но даже в такой ситуации горластый Герка откалывал номера и строил рожи разгуливающим вдоль забора хавроньям. Геркины шутки хоть как-то отвлекали от утомительного подъема. Усевшись на заляпанный красками этюдник, Герка зарычал, подражая раненому зверю:
– Все, толпа, я больше не могу! Умираю. Не обращая внимания на дорожную пыль, Герка так и повалился, раскинув руки и ноги в разные стороны. Тут же замертво валились все остальные, кто шёл рядом, бросая, как попало, свои вещи прямо на землю. Отдых длился недолго, потому что все увидели внизу нечто страшное. Это шёл Пашка. Первым вскочил Герка, и как ужаленный, забыв про усталость, полетел вверх.
– Подъём толпа! Страшный сержант идёт! Я подальше от греха! – заорал Герка, вновь заводя импульсом оптимизма и суматохи всех, кто успел упасть на дорогу. Взмокший от перенапряжения Пашка хотел догнать основную группу и задать кое-кому трепку. В пылу он чуть не наступил на Тимофееву, рослую дивчину с пухлыми щеками и вздернутым носиком. Наташа изнемогала от усталости и совсем не хотела подыматься с земли.
– Вставай, Тимоха. – Пашкина фигура заслонила полнеба. – Видишь этих чушек?
Толстые и грязные свиньи ходили совсем близко и хрюкали, ничего не опасаясь.
– Останешься одна, они могут наброситься. Они ведь полудикие, – не то в шутку, не то всерьез тихо проговорил Пашка и тут же заорал, как сумасшедший, во всю глотку. Чёрная от грязи огромная свинья, которую можно было принять за бугор, резко вскочила и побежала.
– Дурак ты, Пашка, напугал до смерти. – Тимофеева с опаской посмотрела на свиней, те с недоверием глядели маленькими глазками на Пашку. – Помог бы лучше.
– Чо! – заревел Пашка.
Наташка схватила пузатую сумку и понеслась аршинными шагами, догоняя основную группу. В суете она забыла свой зонтик. Опасаясь, что его кто-нибудь подберет из чужих, Пашка присел на одно колено и, не бросая клади, ухватил зонтик за ремешок зубами. Рыча и невразумительно ругаясь сквозь зубы, он побежал за Тимофеевой.
В школьном дворе уже немного остывшие от длинного подъема, студенты сидели, кто на чем, а кое-кто просто валялся на скошенной траве.
Свалив в общую кучу осточертевшую ношу, Пашка, лишённый силы тяжести, сделал несколько гигантских прыжков и тоже рухнул на землю.
– Кто Вэрхолата видэл? – ломая русский язык, пропел бородатый Володька. Он говорил с ужасным акцентом, и для всех было загадкой, как Карапетян смог поступить в институт. Он был самым старшим на курсе, и Володьку все очень любили и уважали, и не только за возраст. Карапетян был добр ко всем и очень трудолюбив. Особенно ценили Володьку преподаватели, и всегда ставили в пример.
– Да кто его знает. Он раньше всех выскочил из «Ракеты» и куда-то смылся, -сказал Пашка.
– Ищи свищи ветра в поле. Он, наверное, на утес полетел, – сделал предположение кто-то из ребят.
– А гдэ его вэщи тогда? Кто скажэт мне, гдэ этого таинствэнного человэка искат?
– С собой. Он все свое носит с собой.
Володька подошел к Пашке, обхватил его за плечи, пытаясь поднять, словно тот был мешком с мукой. Это было игрой.
– Поздравляю!
– С чэм? – передразнил Пашка.
– С прыбитием. Пошли найдом Вэрхолата и прыбъём его как последний негодяя. Зарэжим его.
– Я кинжал дома забыл.
–Нэ пэрэживай. У меня есть.
Вокруг уже смеялись.
–А за что мы его будем убивать? –спросил поднимаясь Пашка.
– За то, что всэм не помог. За то, что единоличник.
– А ну! Пошли.
Ребята встрепенулись. Всем хотелось прогуляться. Усталости уже не было, и веселая толпа потянулась к утесу, оставив дежурить у вещей Колю и Сашу.
Артема увидели еще издалека. Он шнырял среди разомлевших под вечерним солнышком животных и только успевал делать кадры. Равнодушные к фотографу, те хлопали ушами и похрюкивали, пуская пузыри в грязные лужи.
Пораженные увиденным, все сразу позабыли причину поиска. Столпившись невдалеке, все ребята уставились на делового фотографа.
– Ты ничего покрасывее не мог найти? – возмутился Володька.
– Пока нет, – невозмутимо продолжая отщелкивать кадры, сказал Артем.
– Ты зачэм на свинэй пленку перэводиш? Тебе людэй мало, что-ли?
Одна их чушек резко вскочила и уставилась на толпу. Самый трусливый и вечно вьющийся подле Герки Болдырев рванул в сторону:
– Ой, мама! Она меня сожрет!
– Это боров, – пояснил Артем.
– А мне все равно, – продолжая с опаской глядеть на огромную свинью, глупо улыбаясь, произнес Болдырь. – В чушке главное – сало.
Артем вышел из окружения животных и зачехлил свой «Зенит».
– Ну да! Если свинья ничем не отличается от хряка, то тогда чем ты отличаешься от той же Тимофеевой?
Юрка сразу поглупел:
– Не понял. А причем тут Тимофеева?
Юрка был человеком безобидным и в тоже время почти бесполезным. Его доброта не приносила никому пользы, а мощная, плечистая фигура не соответствовала застенчивому и нерешительному характеру. Артемовская грубость мало кому понравилась, и компания, забыв про инцидент, пошла дальше.
Парней разместили в спортзале. Мест хватило всем. Каждый выбрал себе спортивный мат, а кому-то достались даже настоящие матрацы. Половина спортзала, по общему мнению, оставалась общей для всех.
Для девчонок отвели две классные комнаты, не очень уютные и вечно темные. Заботливая завхозша, очень напоминавшая старуху-процентщицу, скрепя сердце, выдала девчонкам по матрацу и раскладушке. В довершении она вручила, под личную ответственность преподавателей, ключ от учительского туалета, который, правда, собственноручно заколотила на следующий день толстым гвоздем.
Парни сразу развалились на матах, наслаждаясь новым местом. Сыпались шутки, иногда дубовые, в адрес того или иного студента.
– Рядовой Болдырев! – звучал громогласный Пашкин бас.
Юрка не служил в армии по многим причинам, поэтому не знал, как правильно отвечать:
– Чего тебе, Пашёк?
– Два наряда за неуставной ответ. Назначаю вас дежурным по роте.
Юрка конфузно улыбался, оглядываясь на товарищей:
– Вечно ты, Пашёк, со своими приколами.
График, тем не менее, был составлен. И, как специально, первым дежурил Юрка. Обремененный обязанностью, он неуклюже ходил по залу и стонал, обижаясь на беззаботных друзей, посмеивающихся над ним.
К вечеру, неизвестно с какой стороны появился Верхолат. Его приход вызвал много вопросов.
– Ты где пропадал?
– Он, наверно, всех свиней в посёлке перефотографировал.
– Мы твою пайку съели.
– Не подавились? – так и не ответив на вопросы, вывернулся Артем. – Расхаживая между матрасами, он выискивал удобное местечко, но таких уже не наблюдалось.
–Между прочим… В десяти км отсюда есть старинное нанайское село – Кальма.
– А ты уже успел сбегать туда, что ли?
– Нет, Блохин. Для того чтобы узнать, необязательно бегать за десять километров.
Достаточно спросить.
– А ты знал заранее, что ли?
– Из «Ракеты» увидел. – Артем бросил в угол свою сумку, скинул куртку, расстелил ее на свободном мате и завалился прямо в ботинках. На несколько секунд он закрыл глаза.
– Знаете, какая глубина в Амуре напротив утеса? Девяносто с лишним метров, – не дожидаясь вопроса, с долей непринуждённого равнодушия произнес Артем. Ни у кого не было особого желания разговаривать с Артемом, но из-за последней новости возник спор.
– Такой глубины не бывает, – заголосили все хором.
– А кто видел людей с красными глазами?
Вопрос смутил толпу.
– А они есть. Есть шестипалые люди. Голокожие кошки. Птицы, которые не умеют летать. Что же, если вы не знаете или не видели, то можно смело отрицать, что ли? Или вы верите только газетам? Если не верите, то возьмите хоть измерьте.
– Ну, про страуса мы слышали, -деловито перебил Валерка. -Но где вот такой маток верёвки найти? Вопрос-то интересный, про одного знайку и десять незнаек.
– Можем поспорить. Хоть на что.
– Да пошел ты со своими спорами!
Однако тему не закрыли, и ребята ещё долго обсуждали вопрос, что может уместиться в такой яме. Артем, не обращая внимания на бойкот, стал разбирать сумку и рассматривать находки.
На следующий день, после жиденького завтрака, когда все отдыхали, в зал влетел Бочкарев, по кличке Пети. Так его прозвал Пашка, увидя в нем поразительное сходство с древним человеком – питекантропом. Бочкарёв был сильно сутулым, невероятно длинноруким, добрым и доверчивым человеком, а в его неуклюжем и нескладном теле чувствовалась и таилась большая физическая сила. Кличка прилипла еще на вступительных экзаменах, где Пети продемонстрировал завидное рвение к учебе и полное отсутствие знаний по школьной программе. Не смотря на это, его, как и многих других армейцев, вытянули и зачислили на курс.
Глаза Пети светились, и выдавали детский восторг человека, который не способен переживать радость в одиночку. Своим блуждающим взглядом он кого-то выискивал:
– Пашука, Димука. Я надыбал кучу кирпичей недалеко отсюда. Коля Вагин печку класть будет. Будем дровами топить её, харчи готовить. Правда здорово. Дымом будет пахнуть. Димука, вставай. Нужно помочь. Я уже десять кирпичей притащил. За один раз принёс.
–Ну ты же амбал у нас. Десять кирпичей… Да врёшь ты Бочкарь. –Братья тут же вскочили, благо, что в животе у них почти ничего не было, и начали бесцеремонно распинывать дрыхнувшую толпу. Зная, что с ними лучше не спорить, все дружненько поплелись за Пети. Один Артем невозмутимо ковырялся в фотоаппарате, пытаясь устранить мелкую неполадку.
Бочкарь, размахивая руками, на ходу объяснял друзьям все прелести походной печки на свежем воздухе.
Во дворе школы, одевшись по-рабочему, с мастерком в руке и с засученными рукавами ходил Коля Вагин, примеряя одним глазом будущее место под печь и будущую столовую. Девчонки крутились рядом, и с любопытством наблюдали за Колиными действиями. Через пол часа у его ног валялось около сотни, а может, и больше красных кирпичей. Карапет, зная тонкости штукатурного дела еще по стройбату, месил глину в разрезанной повдоль железной бочке, и добавлял по ходу дела песок.
Мастерски, по-деловому орудуя мастерком, Вагин отдавал распоряжения Пашке, а тот то и дело орал на Блохина, встревавшего со своими советами. Карапетян посмеивался над Пашкой, деловито смахивал локтём со лба пот и одновременно дымил сквозь зубы сигаретой.
– Паша, будь добра, прикури мне сигарэта. А то потухла. У меня вся руки в глине, – просил Володька, не скрывая своего восторга и радости от всего, что происходило вокруг.
Братья, как обычно, спорили меж собой, поскольку в любом их споре одновременно решался и вопрос старшенства. Пашка советовал добавить цемента:
– Больше надо сыпать. Крепче будет!
– Ну и зачем нам эта прочность. Как ты ее потом разбирать будешь? – стоял на своём брат. – Пашка недоумевал и обижался от того, что его не слушают.
– Все правильно, – влез в спор Вагин. – Кирпич надо будет вернуть. Да и кому нужно это нагромождение после нас? Школьный двор как никак.
С последним доводом Пашка спорить не стал и просто отвернулся, продолжая играть обиженного, хотя на его лице появилась улыбка.
На глазах у всех появлялась печка. Сначала поддон, потом отсек для поддувала. Вагин аккуратно притирал кирпичи друг к другу, и, снимая со стенок лишнюю глину, деловито комментировал свои действия:
– Все должно быть аккуратным и эстетичным. Какая печка, такая и еда.
Пашка, улыбаясь во весь рот, и забыв старые обиды, выбирал кирпичи покрасивее, и здесь тоже не обходилось без споров.
Чтобы углы печки были ровные, около каждого из них вбили колышки, выровняв их предварительно по отвесу.
– Печка – это не только тепло. Здесь будет главное место, – продолжал Коля Вагин. – Она трансформирует энергию природы и передает ее человеку.
– А что такое трансформация? – спросил скучающий среди парней Юрка.
– А вот у Паши спроси, – посмеялся Вагин, зная, что Пашка наверняка что-то отколет.
– Да, тебе, Болдырев, бесполезно что-нибудь объяснять. Ты что, не видел трансформаторных будок?
– Это почему? – обиделся Юрка и глупо улыбнулся. – Что я, баран что ли?
Девчонки захихикали.
– А ты не знал, что ли? У тебя, наверно, и рога на голове есть. Давай проверим. – Пашка растопырил грязные пальцы и устрашающе направился к Болдыреву.
– Ой, мама, – Юрку сразу сдуло на безопасное расстояние . – Ты как ляпнешь. Хоть стой, хоть падай. Я балдею с тебя. В трансформаторе ток, а в печке дрова.
– Ладно, ребята, хватит дурачиться, – Вагин выпрямился. – Дима, держи мастерок и доложи последний ряд. Юра, пошли за плитой.
– Чуть что, сразу Болдырев, – заныл Юрка, и понурив голову поплелся за Вагиным.
Когда печь была почти готова, появился Артем.
–А вот и поросячий фотограф, собственной персоной. К шапочному разбору прибыл.
Артем косо взглянул на Герку, но ничего не ответил. Отойдя на десять шагов, он вынул «Зенит» и навел на резкость. –Кто не успел, тот опоздал.
С криком и визгом толпа ринулась занимать самые лучшие места возле печки, чуть не развалив своё еще не окрепшее детище.
– В любом деле важна во время поставленная точка, – подытожил как никогда довольный Коля Вагин.
К вечеру уже украшенная автографами на каждом кирпиче печка с новенькой плитой и железной трубой украшала школьный двор. Вокруг бегали местные мальчишки, пытаясь что-нибудь сунуть в топку и запалить.
Вагин строго-настрого наказал всем не подпускать никого к печке и не зажигать ее, пока глина окончательно не схватится.
– А вечером можно будет чуть-чуть протопить, – пояснил Коля.
После утряски всех общих дневных дел повесили график дежурства по кухне и назначили ответственных за приготовление пищи. Дежурить решили попарно. Мальчик с девочкой.
– Ну вот. Как в школе, – ныл, как всегда Болдырев.
– А ты, Болдырь, со мной дежурить будешь, – заявил Пашка.
– Это почему? Я что, девочка, что ли?
– А мы это сейчас проверим.
Толпа дружно заржала, включая самого Вагина, любившего посмеяться в дружной компании.
– Не, Пашек. Я лучше с Еремой буду дежурить.
– Ты дурак, Болдырь, – встрепенулся Еремей, – что я себе девчонки не найду, что ли?
– Да ну вас. Ржут, как кони. Девчонки, кто со мной будет дежурить?! Я один не буду! –ныл Юрка.
Без голосования решили каждый вечер устраивать маленькие просмотры работ. Кое-кто уже имел в копилке свеженькие этюды с местными достопримечательностями.
– Девчонкам по одной не ходить, -твёрдо заявил Фентисов. – Подъем в половине шестого. Отбой – на усмотрение. Но в десять часов все на месте, —подытожил он свою не длинную, но емкую речь о правилах пленэра.
Со двора школы открывался изумительный вид на Амур. Место, неспроста выбранное для школы, находилось немного на отшибе, от чего дети чувствовали себя уютно в своем мирке.
Сидя у печи и слушая, как трещат дрова в топке, можно было до самой темноты любоваться вечерними закатами. Суета на пристани, движение людей по селу, крики детворы, доносившиеся с берега, нежное вечернее солнце – всё это придавало картине характер чего-то неизменного и по-особому летнего. Как будто время остановилось, и никакой прогресс и холода не коснуться этого заброшенного уголка.
Первый интерес местных жителей к студентам прошел. Но мальчишки, эти вездесущие, вечно чумазые и голодные оттого, что сутками не появляются дома, на правах хозяев шныряли по коридорам школы, и с неподдельным любопытством заглядывали в спортзал. Им все было в диковинку, особенно, этюдники и громадные зонты. Их интересовали рисунки, краски. В общем, все. Они очень любили позировать и часами ошивались вокруг студентов в ожидании долгожданной минуты, когда кого-нибудь из них ни изобразят, как на фотографии.
Погода стояла на редкость хорошая, с ясным небом и теплыми тихими вечерами. Все студенты загорели и стали похожи на жителей тропических стран.
Сначала поселок был в шоке от студенческих нарядов. Коротенькие шортики, сделанные из старых джинсов, прозрачные футболки, разрисованные всевозможными способами, козырьки, соломенные самбреро, дырявые поношенные джинсы… Эти наряды по началу шокировали местных жителей. Бабы ворчали, а мужики исподтишка пялились из полуоткрытых окон на молодых и загорелых студенток. Но уже через неделю кое-кто из местных красоток перенял опыт, переделав старые джинсы в супермодную одежду.
Первые этюды, наполненные свежими впечатлениями от нового, уже ушли в прошлое. Маленькие подмалевки с сиюминутными эффектами, или почеркушки, как их назвал Вагин, должны были смениться длительными композициями с четко поставленной задачей на передачу пространства и объемности.
– Короткие этюды, задача на передачу состояния, и только. Вы должны переходить к осмысленной передаче пейзажа. У ваших этюдов должна прослеживаться определённая тема. Оживите свои работы мыслью. Душой надо видеть природу. Сердцем. Если вам нечего сказать, лучше не беритесь за кисть. Рисуйте карандашом или углём, вон, сарай школьный. Там всё есть, и ходить далеко не надо.
Каждый вечер Вагин ворчал, обвинял всех и каждого в лени, а Фентисов, как и всегда, только давал советы. Иногда он вносил коррекции в рисунки, показывая всем, как нужно работать над композицией. Так, обсуждая неплохую, но скучную работу Саши Бея, по прозвищу Циркуль, Фентисов просто намазал большой кистью посреди листа облако. И работа тут же задышала, в ней появился воздух и движение света. Фентисов учил не бояться вносить в работу то, чего в данный момент нет. Но для этого необходим опыт, как раз то, ради чего они и приехали сюда.
Каждый из преподавателей делал разную работу. Самая черная всегда доставалась Николаю Ивановичу, а Евгений Иванович только ставил точку, но, как показывала практика, всегда в нужном месте. Они составляли прекрасный дуэт и как специалисты дополняли один другого.
В первые дни кое-кому удавалось выполнять до десятка этюдов. Переполненные эмоциями, под впечатлением от местных красот, студенты летали по селу в поисках свеженького сюжетик, но через неделю пыл и азарт заметно поубавился.
– Первое впечатление прошло, – неустанно повторял Коля Вагин. – Пора подойти к работе осмысленно. Тогда появится результат.
С утра, сразу после завтрака, все разбредались по своим любимым уголкам отсыпаться после утреннего этюда. Еще до восхода солнца, в кромешной тьме, Фентисов жестоко будил студентов и выгонял на первый этюд. Девчонки ныли и не хотели вылезать из постелей. Скрипя зубами, как лунатики, ёжась от утренней прохлады, подымались и парни. Протирая на ходу заспанные глаза, они, как на казнь, шли делать этюд до восхода солнца, волочили по земле этюдники и проклинали вчерашний вечер, когда сидели и веселились у печки до последнего сверчка. Только один человек в поселке проникся уважением к утренним вылазкам студентов. Это был местный пастух, бодро проходивший со своим стадом мимо школьного стадиона.
После завтрака девчонки сползали к реке, целый день грелись и плескались, забыв о всякой работе. Своими загорелыми фигурами они, словно мух, притягивали разных местных бродяг и бездельников, пытавшихся затесаться в друзья. Мальчишки наоборот – тянулись туда, где было тихо и безлюдно: в горы, в лес или на скалы.
Самой большой достопримечательностью округи был, конечно же, утес и его знаменитые пушки, оставленные еще с прошлого века амурскими казаками. Пушки были ржавыми, и наверное, тоже достались, как наследство, от других казаков. Они давно не стреляли, но своим видом придавали местности особый характер, вызывали понимание того, что места эти исконно русские, и находятся под защитой, и что у земли этой есть хозяин. Пушки по-прежнему отражали славную историю здешнего края. Вокруг орудий всегда было убрано, и за местом кто-то следил.
Сразу за пушками шел крутой обрыв к самой воде. Внизу сновали лодочки, казавшиеся крошечными сверху, и слышались голоса рыбаков. Моторки шныряли во все стороны, оставляя за собой шлейф, как от космической ракеты.
Несмотря на свою популярность и значимость, место это было почти всегда безлюдным, поэтому Артем частенько его навещал. Каждый день он забирался по узенькой тропинке на площадку и бесцельно смотрел вдаль. Можно было размять кости и побегать по камням.
Этюдами Артем не мог похвастаться, работа не шла. Акварель его почему-то раздражала, а длительная постановка – натюрморт на рыбацкую тему, просто бесил. Поначалу Артём не мог понять, что его не устраивает, но потом до него дошло, что причиной было окружение. Разные приколы, шуточки в его адрес… Ему хотелось спокойно работать, а народ незаметно втягивал его в болтовню. При этом Артём видел, что трёп никому не мешает, и по сути безобидный. Проблема, в общем, была в его убогом письме, и самым простым решением было устраниться. Фентисов, наверно, не замечал или делал вид, что не замечает. Вагин дулся, но выжидал удобного случая, чтобы устроить трепку.
Каждое утро Артем собирал все самое нужное, распихивая по кармашкам своей куртки. Собирая этюдник, он готовил и краски, и бумагу, вешал на плечо «Зенит» и исчезал до ужина. От обеда ему, конечно же, доставались жалкие крохи. На ужине он молчал и уже редко с кем делился впечатлениями. Многие считали его чудаковатым и посмеивались над его поведением. Но в глаза говорили редко, опасаясь его колючего языка. Появившись в компании однокурсников, он перекидывался парой фраз с дежурным, узнавая о главных событиях, потом он что-то чертил в своем блокноте, искоса наблюдая за бесшабашным Геркой. Этот человек вызывал одновременно два чувства – восхищение и неприязнь. Герка, свято относившийся к рисованию, мог часами делать наброски движущихся по улице людей, стоять у мольберта в мастерской, или лопатить в библиотеке альбомы по искусству. Он был фанатом творчества и уже сформировавшимся художником. Но стоило ему оставить карандаш, как он преображался. Со стороны казалось, что в жизни у него нет никаких проблем. Особенно это нравилось девчонкам. Его беспардонная манера общения не только не отпугивала других, но, наоборот, привлекала к себе. Там, где был Герка, всегда смеялись и веселились. Забавы ради, он мог нацепить чье-нибудь платье и кривляться среди публики. Не брезговал он губной помадой, тенями, иногда потратив целый час на свой очередной костюм. Однажды вечером он собрал толпу от того, что вооружился обычной удочкой, налил в таз воды и забросил в него крючок. Так он просидел полчаса, периодически вынимая её и перенаживляя. Весь фокус был в том, что когда его отвлекали, кто-то умудрялся наживить на крючок рыбу, вырезанную из консервной банки. Было непонятно, для кого было устроено это представление и кем, но народ умирал от смеха. Кое в чем Герка был новатором. Затаскав свои джинсы, он сделал шорты, специально оборвав одну штанину ниже другой. У него появились свои поклонники, среди которых неизменно путался под ногами Болдырь. На пляже все обращали внимание на неровный загар Геркиных ног и тыкали пальцем. В отместку им Герка разрисовал свои плечи на манер бывшего уголовника и, не скрывая своего отношения к ситуации, смеялся. Наверно, если бы была его воля, то он бы и голым ходил по пляжу. Взрослые однокурсники не обращали на Герку особого внимания, делая поправку на его щенячий возраст. А ещё Герка очень любил болтать, о всякой ничтожной ерунде, напоминая обычную деревенскую бабу сплетницу. Подойдя к кому-нибудь вплотную, он шептал очередную байку, при этом смотрел по сторонам своими колючими глазами, и подмечал всё, что ему казалось интересным и важным. Самым большим изобретением Герки была, как он выражался, «поросячья живопись». Так он приобщал бедных животных к большому искусству. Он размалевывал свиней всеми цветами радуги, получая огромное от этого удовольствие, и заявлял, что это искусство будущего, и свиньи когда-нибудь выйдут на подиум. И для этого занятия не жалел красок. В поселке уже через неделю появились зебры, свиньи в горошек, с розочками по бокам. Герка умудрялся придать своей очередной жертве то жалкий, то свирепый вид. Ничего не подозревавшие хрюши полеживали на боку и только повизгивали от удовольствия. Какая свинья не любит, чтобы ее почесали! Однажды на боку очередной жертвы появилась надпись : «Подайте бывшему депутату государственной думы». Депутат, тряся жиром, бегал по деревне, вызывая и смех и возмущение у селян. Другие, типа «Поцелуй меня в губы» или «Я три дня не ела» лениво расхаживали вдоль заборов, нисколько не переживая за свой внешний вид.