Книга про Иваново (город incognito)

Картина «Кулачные бои на Ямах» (1930) – народное гулянье, молодецкая потеха, в которой идет ватага на ватагу. Есть и кровь, и побитые, но как это здорово – шумное, славное, гульливое, сборище, русская забава во всей красе. Здесь никто никому не враг – люди бьются без ненависти, и сами мужики с азартом катятся в яму, а убогие избенки катятся вместе с ними! Парни в полушубках угощают друг друга тумаками, словно порциями блинов, а кому не надо – тот и не суйся.

6

Елена Белянина:

«В 1936 году Иван Никандрович был арестован, доносы написали бывшие ученики по бывшим Свободным художественным мастерским. Некстати оказался и конфликт с одним художником-общественником. „Он у крестьянина отнял корову. Я ответил ему, что у меня с Вами ничего общего“. Из дома забрали книги и этюды, на допросе „упрекнули“: „Много церквей рисуете…“ Шесть месяцев Нефедов просидел в тюрьме, после ночных допросов месяц провел в психиатрической больнице. Далее был отправлен по этапу: Киров – Котлас – Княжий погост. Путь в 700 километров Нефедов прошел в лаптях, из одежды – ватные штаны, телогрейка и бушлат. Для добычи „северного угля“ под Воркутой было начато строительство железной дороги и шахт. Там и отбывал свой срок И. Нефедов: работал на лесоповале, был топографом, водомером. Зарисовки делал тайком, рисовать запрещали. В 1939 году вызвали для работы в театре: писал портреты Сталина, лозунги, театральные декорации. Разрешили делать зарисовки: вместо бумаги – курительная бумага, вместо красок – цветная тушь. Освободился Иван Никандрович в 1941 году, работал оформителем, снова преподавал».

7

Лагерные товарищи вшивали его рисунки в одежду и обувь, чтобы их сохранить и вынести «за колючку».

В личном деле Нефедова, хранящемся в Ивановском художественном училище, так и записано: «Репрессирован НКВД». Статья 58, параграф 10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти».

Однако, несмотря даже на «политическую» судимость, в 1946 году Указом Президиума Верховного Совета СССР Нефедов награжден медалью за доблестный труд в Великой Отечественной войне. Год спустя в Иванове состоялась персональная выставка работ художника, приуроченная к его шестидесятилетнему юбилею.

В этот период – по памяти, по наитию – он пишет приковавший его судьбу Русский Север. «Заполярный пейзаж» 1947 года открывает дверь в пустынно-сиреневый простор снегов под нервно-желтеющим, чахоточным небом. Вдали, за плоской неподвижной тундрой – тонкая полоска гор, а на переднем плане – поросль узловатых кривых берез, изувеченных снегопадами и яростью буранов. Хорошо на воле! Стой и смотри, пока не забрали – в барак, в вечность… Личная драма и общее дело, общая Родина…

Советские искусствоведы писали об этом на своем языке: «Труд людей на просторах Большеземельской тундры отражен в картинах „Прокладка железнодорожного пути“, „Путь открыт“, „Хановей“ и других. Характерное для Нефедова лирическое восприятие природы нашло выражение в пейзаже „Весна в Заполярье“ (1947), в котором художник запечатлел неповторимое своеобразие наступления весны за Полярным кругом, когда просторы тундры залиты водой и на бесчисленных мшистых островах появляется первая хрупкая зелень. Она придает угрюмому северному пейзажу неожиданную нежность, которая усиливается сочетанием зеленеющих просторов с тающей розово-белой кромкой горных отрогов северного Урала»⁵.

Казенная лексика убивает все, даже по сути верное замечание или наблюдение.

8

Александр Коверин, художник:

«Я его помню по училищу – зашел седой старичок-преподаватель. Я посмотрел, думаю – он, наверно, и рисовать-то разучился. А это был Нефедов».

«Он учил писать „от себя“, суммируя впечатления от натурных штудий, – вспоминает Галина Кириллова. – Человек восторженный, к тому же интересный рассказчик, он умел пробудить стремление к совершенствованию».

«У него жена по-французски говорила», – подчеркнул Валерий Бахарев, характеризуя своего коллегу и предшественника.

Тот и правда был по-своему совсем не ивановский, органично не пролетарский, но сумевший перетерпеть утомительную ерунду провинциального быта; без истерики и перегибов рассказать о свободе, о здравом смысле. Потому что свобода и есть здравый смысл.

Нефедов обладал прямым, ясным зрением – без богемных выкрутасов и диссидентской бравады. Все его работы – гимн мирозданию, уникальности нашей Матери-Земли, спрятанной под тонкой голубой оболочкой от всепожирающей космической тьмы. Вот о чем он предлагал задуматься и чем дорожить.

«У него нет мелкотемья, – говорит Елена Толстопятова. – О Нефедове писали почти все областные искусствоведы, но на официальном, чиновничьем уровне признания не было. Художники к нему относились как к мэтру. Это был богатырь. Хотя Нефедов был небольшого роста, не заметить его было невозможно. Никаких экстремистских суждений по поводу советской власти он себе не позволял, но он ее не устраивал своим общественным темпераментом, незаемной интеллигентностью. В нем не было никакого себялюбия, бахвальства вроде „кто вы, а кто я“, но в нем было „я могу сделать то, что не сделают другие, – я должен делать“. Он выучил несколько поколений ивановских художников. Иногда говорят: „Среда заела“, – Нефедова не заедала. Ему нравились наша земля, наш город, он хотел здесь жить, воспитывать учеников. Если человек воспевает свою землю и хочет то, чем владеет сам, передать другим, – это патриотизм».

9

Отдельный вопрос – о символизме Нефедова, о степени обобщения в его картинах.

Некоторые коллеги упрекают художника за то, что «живопись у него слабовата», что она «гладкая» и якобы «незатейливая», но сколько стоит такая простота?

Мне кажется, нет у Нефедова никакого символизма. Он как раз из тех одиноких упрямцев, кто предпочитает смотреть на вещи открыто, без обиняков, воспринимать их широким планом, отчего многое в его работах, возможно, и кажется обобщенно-утрированным или опоэтизированно-метафорическим. Но это не метафоры. Жизнь – не метафора. А Нефедов жизни нигде не противоречит.

Ведь если «подковаться», манерничать легко, а Нефедов не прячется ни за одним приемом (он слишком хорошо все их знает и ими владеет), не скрывается за жанром или композицией. Он свободен – свободен в своем зрении, – и постигаемая реальность его не сковывает.

Нефедов, безусловно, видел и «горы Таракташ», и «васильсурские дали» (названия написанных им пейзажей), но это не мешало ему действовать в первую голову творчески, философски. Не копировать и не выпендриваться. Его картины открывают весь мир. В каждой из них есть целая вселенная, а не отдельные ее уголки, даже если подписи наивно подсказывают название конкретной географической местности или объекта, будь то пристань Абезь, кинешемский элеватор или водоем у Дома композиторов.

В своих зарисовках-полуэскизах Нефедов так же пытается ощутить бытие – как звук, как замысел. Может, они и в самом деле написаны плоско и незатейливо с технической стороны (художникам виднее!), но какой опыт души стоит за всем этим, какая смелость и богатство характера нужны для того, чтоб не бояться сути и не рваться к победе любой ценой.

10

Ян Бруштейн (выдержка из статьи):

«Происходило это осенью древнего 1970 года. Тогда моей юной жене в институте дали поручение: принять участие в переписи плодово-ягодных насаждений (и не такое еще случалось в те былинные времена)… Пуганые владельцы частных домов, садов и огородов всячески подлизывались. Одни думали, что за кусты-яблони будет взиматься новый налог, и просили записать поменьше. Другие надеялись на обильную компенсацию при сносе их владений и умоляли увеличить цифры максимально…»

В ходе прогулки строгие «инспектора» повстречали мужчину преклонных лет с «юношеским блеском неистово-синих глаз. Ему-то как раз было совершенно все равно, что мы там напишем про его сад, он жаждал общения и разговора о высоком.

Дедушка оказался художником Иваном Никандровичем Нефедовым. Несмотря на то что на заднем плане временами маячила странная нелюдимая женщина – его дочь, которой наш визит был явно не по душе, отпускать нас старому живописцу не хотелось. Он поил неожиданных гостей чаем, угощал ватрушками и крыжовенным вареньем и рассказывал об искусстве вещи, тогда мне совершенно еще неизвестные. Горестно упомянул о том, как был репрессирован и несколько лет провел в лагерях… А потом повел нас к сараю и начал вытаскивать и расставлять по саду свои странные и непривычные нашему, воспитанному на передвижниках, взгляду пейзажи. Только сейчас я осознаю, как он ждал от нас понимания! Но я отделывался какими-то путаными дежурными словами, и только моя всегда остро чувствующая жена вдруг выпалила: „Какой волшебный мир! В нем дышится легко“…

Мы уходили из этого сада уже поздним вечером, нагруженные плодами и банками с вареньем. Иван Никандрович провожал нас до калитки и все повторял: „Заходите еще, ко мне сейчас мало кто приходит…“ Но, увлеченные своей жизнью, а потом и заботами о народившемся сыне, мы больше так и не выбрались к старому художнику».

11

Под конец жизни Нефедов практически оглох. Как ветерана его все еще приглашали по торжественным датам в художественное училище, где он преподавал более двадцати лет, сажали за стол на почетное место, говорили важные поздравительные слова – про его талант, про его «вклад в культуру», – а он улыбался и ничего не слышал.

В 1976‐м художника не стало.

Можно много написать и нагородить о «своеобразии эстетики Нефедова», о его «панорамных планах» или «особенностях колорита», про которые так любят судить знатоки и коллекционеры, но зачем это делать, когда есть живопись?

«Лунная ночь», «Северо-Печорский край», «Ветер».

Вот крохотная елочка, затерянная в тундре, по веткам которой можно определить, где на картине север, а где юг.

Вот отсвет пламени на прикрывающих огниво от ветра мужицких ладонях.

Вот янтарно-красный закат на Урале.

Вот полосатый обод радуги, перешагнувшей за фиолетовый ручей.

А все это живопись Ивана Нефедова, точка отсчета. Он был первым из наших земляков, кто вышел на рубеж и задал планку, заговорил на своем художественном языке, утвердил саму мысль о том, что в Иванове – пролетарском ли, царском – возможно искусство.

У него было почти античное представление о мере – не о мере как умеренности, либеральном компромиссе, а о мере как об идеальном порядке вещей. В представлении Нефедова история человека постоянно соотносится с волею высших сил и законами природы, законами случая. Понятие меры таким образом связано с понятием гармонии и красоты, а не с опосредованным, демократическим культом золотой середины. Хотя дочь и рассказывала, что из заключения отец вернулся «мужиком», но Нефедов не спрятал свой талант под корягу, не уподобился окружающему захолустью. Он верил в то, что мир тянется к человеку, что человек здесь нужен. Да, природа неоднозначна (природа вообще и природа человека в частности), но она нам не враг, и по этой причине мы тоже, наверное, себе не враги.

…Шумно колышутся изумрудные липы. Мимо сенного подворья идет крестьянин с котомкой, за ним увивается кудлатая собачонка. Над благоуханными полями-всхолмьями, словно нарисованные, тянутся облака.

ЛЕСНАЯ ВЫУЧКА

1

Зимой этого года я впервые оказался на охоте.

Честно говоря, меня сначала и брать-то не хотели, но я поклялся, что к ружью не прикоснусь, и вот в одно раннее морозное утро, когда над дугами первых троллейбусов искрили обледенелые с ночи провода, мы отправились в путь.

Я до сих пор думаю, что все вышло бы хорошо, если бы один егерь не взял с собой двухгодовалого пегого гончего по имени Бойка, а по кличке Француз. Ей-богу, без нашего «четвероногого друга» можно было бы прекрасно обойтись!

Мы прибыли на место.

Оказалось, что в каких-нибудь двадцати километрах от Иванова в лесу уже водится достаточно зверья, чтобы не забыть, как оно называется.

«Тут лиса мышковала», «здесь заяц пробежал», – рассказывают охотники, указывая на следы.

– Дальше, за бугром будет речка с бобрами, а еще дальше лес – в нем рыси котятся. Я знал там один глухариный ток, но лес испохабили, изуродовали, выпилили, – говорит с сожалением один из зверобоев.

На улице мороз – крещенский, трескучий. Деревья сверкают колючим инеем.

На снегоходе, если разогнаться, температура под минус шестьдесят, лицо стекленеет, но азарт долгожданного события и спасительный термос с горячим чаем помогают преодолеть любые трудности.

Наконец зверь найден!

Пусть это только заяц, но необычная атмосфера делает наше мероприятие настолько увлекательным, как будто мы окружили стадо белых бизонов.

Охотники расчехляют ружья. Бойка крутится под ногами и тянет за поводок. На время стрельбы его доверили мне, строго-настрого наказав держать на поводке, иначе пес может убежать – «потом не поймаешь».

Чтоб подстраховаться, я намотал поводок на кулак и занял удобную смотровую позицию, откуда вся заячья жировка открывалась как на ладони. Бойка разыгрался и дергал во все стороны, пытаясь стащить меня с выбранного места, но это ему не удавалось, хотя рывки были достаточно сильны.

Сейчас все случится! Напряжение растет – стрелки на номерах, снегоход загоняет, заяц вот-вот выскочит!

И тут я понимаю, что поводок у меня в руках подозрительно ослаб. Чертов Француз! Он его перегрыз и дунул в сторону деревни Тюрюково.

Я повторяю – пегий гончий, двухлеток.

А дозвониться не до кого – все зациклены на ожидаемом зайце.

Короче, я бросился в погоню за гончим – слава богу, не наперерез огневым рубежам. Кричу: «Бойка! Бой!» – а он оглянется, подпустит меня к себе метров на двадцать и снова в игриво-ретивый аллюр.

Я думал, что егерь, его хозяин, узнав об этом, меня пристрелит, но он только плюнул и сказал: «Расфуфяй».

На самом деле он выразился крепче.

Должно быть, про Бойку.

Я твердо уверен, что его слова относились к Бойке!

В общем, собаку искали дольше, чем зайца стреляли, и всю кульминацию охоты я пропустил.

Возвращаюсь – зайка уже в санках за снегоходом валяется, кровью из носа набрызгал…

«Вот тебе и охота», – подумал я, подхватывая с капота и закусывая салом стопку водки «на кровях».

2

Мой собеседник – Иван Белов, потомственный охотник и знаток леса. Про свое ремесло он рассказывает скрупулезно, обстоятельно и вдумчиво, как настоящий профессор, хотя лесное дело изучал не по книгам, а сызмальства, с детства – на собственной шкуре. В речи его сухой язык протокольной отчетности (некоторое время Белов работал в службе по охране объектов животного мира, и это наложило отпечаток на его лексикон) сливается с жаргонными охотничьими словечками: «вывалка», «курмень», «чернотроп», «копыта». Благодаря его историям перед нами открывается совершенно особый, незнакомый мир, слушать про который – одно удовольствие.

– У меня отец охотник и дед был охотник, – вспоминает Иван. – У нас по сути целая охотничья династия, даже воспитание в семье было особое – с пяти-шести лет воспитанием ребенка, если ребенок мальчик, занимаются мужчины. Считается, что женская нежность портит охотника. Поэтому, как только ребенок окреп, стоит на ногах, его уже таскают в лес в полную силу. Школа – своеобразная, непростая. Я со сверстниками в детстве мало общался, особенно зимой, – все с отцом на охоте был. Он мне прививал знания о звере, об оружии, учил меня капканить. У меня был свой «путик» – нахоженный маршрут километров в пять, на котором у меня стояли капканы на лис и на куниц, и каждый день я его обходил, проверял, кто попался. Утром отец по дороге на работу завозил меня в лес, к началу моего путика, а вечером после работы забирал обратно.

– Какое-то совершенно фантастическое детство.

– Я же говорю – особая школа, наглядная, жизненная, по-своему суровая. У меня собака была любимая, я спал с ней в обнимку, мы выросли вместе, а у нее рак нашли и уже не вылечишь. Она сильно мучилась. Отец мне дал ружье, говорит: «Иди и убей». Он мог сам легко это сделать, но посчитал нужным поручить это мне – порядок такой. Я сначала могилу собаке вырыл, а потом застрелил.

– Какого бы зверя хотелось добыть?

– Наверное, волка. Вот кто на самом деле охотник из охотников. У него хищный ум, он умеет думать, размышлять, перехитрить человека ему пара пустяков. Волк создан для охоты самой природой. Лично я еще не добыл ни одного серого хищника, но в охоте на них участвовал не раз. Прошлой зимой позвонили знакомые, сказали, что у них появилась стая: от семи до девяти голов, – и попросили помочь. Мы собрали команду, приехали, зафлажили, но получилось так – офлаживали целый день, а на следующие сутки, когда приехали на эту территорию и стали проверять ее на наличие новых следов выходов и заходов зверя, обнаружили, что волки ночью покинули оклад, порезали бобров – там место болотистое, они на бобрах там и жили, и живут, – и вернулись обратно. На флажки им наплевать! Животные вели себя не как волки, а как дикие собаки.

– С чем это связано?

– Я думаю – либо в стае кто-то уже был во флажках и покидал их, поэтому он смог вывести за собой остальных, либо в стае были метисы, скрещенные с деревенскими или дикими собаками, которые в свое время отбились от человека. Бывают такие волки-полукровки, их на равных принимают в стаю, но какие-то собачьи повадки у них все равно остаются.

– Разве волк будет сношаться с собакой?

– Волк – нет. Он принципиален в этом вопросе – он собаку просто разорвет. А волчицы не такие принципиальные. Они иногда скрещиваются с псами и могут выносить от них потомство.

– А вот говорят «волк-одиночка». Это кто такой?

– Если волк-одиночка – это значит, он потерял самку, а другой ему не надо. Он и в стае жить больше не будет. Я так скажу, если волк живет отдельно, значит, что-то с ним случилось, он особенный зверь. У меня дед видал, как такой лося кладет – прыгает ему на холку и горло перегрызает, но это только матерый волк на такое способен, обычно они стаей на лосей охотятся.

– А тебе случалось заблудиться в лесу?

– Когда я был маленький, отец однажды заранил лису и побежал за подранком. А был февраль месяц. Я быстро отстал и потерял отца из виду, пошел по следам, но поднялась сильная пурга, и когда я вышел на опушку леса, то оказалось, что в поле все отцовские следы уже занесло – даже в низинке все было гладко, как лист бумаги. А уже смеркалось – зимой ночь резко падает. Я испугался – один, в незнакомой местности. Даже заплакал, но слезами не согреешься. Поэтому перестал, пошел на то место, откуда приблизительно вышел из леса, развел костер. Отец на обратном пути увидел огонь и меня подобрал.

– Не боязно ему было тебя оставлять?

– Но мы же охотники – воспитание такое. Его самого так воспитывали. К тому же азарт – зверь убегает, а я за отцом поспеть никак не мог и он ждать меня не мог – лисица бы ушла.

– Азарт для охотника – хорошее качество?

– Скорее да, чем нет, если только он не перерастает в жадность.

3

– Я не лесник, не следопыт, не охотник, но все равно замечаю, что наши леса в последнее время крайне одичали – тропки зарастают, буреломы, завалы, варварские вырубки, наверняка самовольные. Ты же работал в свое время в этой сфере. Почему так происходит?

– Дело в том, что структура, которая была организована до этого, перестала действовать с достаточной эффективностью. Люди перестали работать на территории – большинство из них засело в кабинетах, на бумагах, а территорию совсем забросили. Должности сотрудников, которые раньше реально работали в лесу, были сокращены.

– То есть по сути лес охранять некому?

– Практически да. Конечно, есть некий персонал, но он слишком малочисленный, и тот объем территории, который за ними закреплен, им просто физически не охватить. Предположим, если раньше в каждом районе был свой инспектор по охоте, то сейчас многие районы остались без инспекторов. Если мне память не изменяет, их сейчас всего двое или трое на всю нашу область.

– А кто тогда борется с браконьерами, если всего два инспектора?

– По сути – никто. Отдельные сознательные люди, энтузиасты, но это все равно не способ бороться с незаконной добычей. Нужны специалисты, наделенные полномочиями, находящиеся в рядах органов исполнительной власти, у которых будут реальные рычаги соблюдения законодательства в сфере природопользования и охраны животных.

– Сложно было ловить браконьеров? Это все-таки ребята с ружьями…

– Стычки случались, но в основном словесного характера. Чаще всего угрозы исходят от нетрезвых граждан. Менталитет наш русский – довольно проблематичный, сложный, и люди, приехавшие на охоту, подчас занимают крупные должности и в силовых структурах, и в госорганах, являются ЧП или бизнесменами высокого ранга, считают себя хозяевами жизни, поэтому частенько ведут себя нагло, грубо, без всякой цензуры. На разных людей приходилось акты составлять – иногда действительно неприятно, но работа есть работа.

– А кем ты сейчас работаешь?

– Менеджер по продажам.

– Нет тоски по лесу?

– Есть тоска, но мы все равно продолжаем охотиться. Все свободное время я стараюсь проводить в лесу. Сейчас техника позволяет: были бы деньги на солярку и бензин, – сел и поехал.

– А на медведя ходил?

– Да, доводилось. Медвежьи охоты чаще всего производятся осенью – на потравах, на овсах, на подкормочных площадках. Медведь, перед тем как залечь в спячку, набирает жир ягодами, при этом у него в желудке скапливается много глистов, аскарид, и, чтобы они его за зиму не съели, он от них очищается овсом – этой шелухой медведь их из желудка как бы выгребает. Двое-трое суток он на этой площадке кормится. Заранее делаются лабазá – своего рода «избушки» на деревьях, метрах в двух с половиной от земли, чтобы обеспечить безопасность охотника, если раненый зверь попробует наброситься.

– Было, что бросались?

– Глазами не видел, но однажды мы шесть суток жили в Кадыйском районе на Костромщине. У нас было около трех полей, где мы сторожили зверя, на трех полях – по одному-два лабаза. В шесть часов вечера все разъезжались по лабазам, сидели там до двенадцати ночи, а потом возвращались в лагерь. На седьмые сутки двое охотников шли на лабаз и обнаружили в поле, еще при солнце, кормящегося медведя, они выстрелили, он убежал в лес, и они отправились к машине за собакой. С собакой они стали его добирать, потому что без собаки по черной тропе догнать животное почти невозможно – кровь на траве видно плохо, если ее немного, а собака покажет, где зверь находится, можно спокойно подойти и добрать. Дальше было как: спущенная собака заработала со зверем, охотники подошли, но большого опыта у них не было – они решили стрелять по голове, а у медведя череп покатый, хорошо обтекаемый, – пуля дала осечку. Медведь был только «подстрижен» – шерсть ему счиркало. Он бросился на охотника, а у того времени на перезарядку уже не оставалось – слава богу, что при нем находилось табельное оружие, из которого он открыл огонь. Одна из пуль обожгла зверю заднюю ляжку, и он свернул, а так мог бы заломать.

4

– Есть особый жанр «охотничьих баек». В твоей практике бывали интересные случаи, которые можно было принять за байку, но которые были на самом деле?

– Мы время от времени занимаемся консультацией непрофессионалов-любителей, берем их на охоту, помогаем с грамотной организацией мероприятия. Была у нас группа, пожелавшая участвовать в добыче медведя. Мы приехали в лес, выпили за знакомство, один человек сильно перебрал, и мы его посадили на самый невыгодный лабаз, куда зверь, по нашим расчетам, вряд ли бы вышел. Человек там уснул, а медведь как чуял. Номер, находящийся на соседнем лабазе, метрах в трехстах от этого, видит следующую картину: выходит медведь и начинает не спеша кормиться в десятке метров от храпящего «охотника». Тот его благополучно проспал! Мало того – через пять минут, вслед за первым медведем, на то же место выходит второй. А «охотник» храпит – ему хоть бы хны! Тот номер на соседнем лабазе весь извелся и изнервничался, наблюдая за тем, как и второй зверь, набив себе брюхо, спокойно удалился.

– Наверно, многие нынешние владельцы ружей относятся к охоте как к баловству?

– Да – как к хобби, как к отдыху: приехал – выпил. Но это не охотник, который так поступает. Охотник – тот, кто знает лес, знает зверя, умеет его найти, распутать след, а не погулять с ружьем, как на пикнике.

– Я часто встречаюсь с представителями различных творческих профессий, и многие сетуют на то, что нет наследников, что среди молодежи мало кто подхватывает их ремесло – хоть в физике, хоть в живописи. Любопытствующих много, занимающихся много, но эти таланты не вырастают в мастеров. Есть такая тенденция в охотничьем мире?

– К сожалению, есть. Нечасто встретишь людей моего поколения с таким багажом знаний, который дали мне. Я не хвалюсь. Настоящие профессионалы – это, как правило, люди старой закалки, из поколения моего отца. Конечно, есть молодые охотники – они по-своему амбициозные, но для них охота скорее развлечение, а не принцип жизни. Раньше в деревне почти все пацаны, у кого была такая возможность, вешали на плечи ружья и уходили в лес, учились, пробовали, испытывали себя, а сейчас никому ничего не надо. Дай бог, если один-два таких паренька в поселке найдутся. Тесно никто не занимается охотой – в выходные балуются, выезжают, гоняют на снегоходах с ружьями, но они же всё знают поверхностно, вприглядку. Сам труд обесценился, обесценились наши знания. Раньше за две шкурки убитой лисицы можно было получить нормальные деньги, а сейчас – две-четыре тысячи рублей. Невыгодно заниматься.

– Но ведь если что-то любишь, уже не думаешь «выгодно», «невыгодно». Ты вот говоришь, что охота отчасти принцип жизни. Что она тебе дает?

– Уверенность, радость, новизну. Для меня в охоте главное – изучение леса, наблюдение, понимание его. Бывают совершенно удивительные впечатления.

– Какие, например?

– Глухариный ток меня завораживает – как сам ток, так и песни глухаря.

– Что в них удивительного?

– А вот идешь по ночному тихому лесу и задолго до рассвета выходишь на токовище, начинаешь ожидать песни петуха. Под песню подкрадываешься к нему под дерево, начинает брезжить, и ты видишь все действо. Пока не рассвело, глухари сидят и токуют на деревьях, преимущественно на соснах, рядом с гривками, либо на болоте, где есть мох, лишайник, ягоды. Глухарь поет, пушит хвост, как павлин, а когда рассветает, самцы слетаются на сухой бугор и дерутся за самок – глухих тетерь. Это самая древняя и большая птица в нашей полосе. Она еще и тяжелая. Самый крупный петух, которого я брал, весил пять килограммов с четвертью. А размах крыльев у них какой! Когда глухари начинают драться, бить крыльями, такой шум и грохот стоят в лесу, словно где-то рядом деревья валят. Я не могу передать словами. Удивительное зрелище.

– А есть такая вещь, как охотничья интуиция?

– Да, но она вырастает из огромного предыдущего опыта. Он позволяет вернее угадать и сделать правильный выбор.

– Доброй охоты!