Перила

Откуда в первый раз взялся Троцкий, он же Вадя, рассказывать долго. Лучше напомните мне как-нибудь, когда будет время. Скажу одно: в начале нашей дружбы у него случались явные проблемы с тем, чтобы формулировать мысли.

После какой-то пьянки все уже разошлись, а мы с ним зависли вдвоем на «Сфере» (это место, где мы традиционно бухали, – до, после или вместо лекций).

– Слушай, Константин Константинович… – игривым голосом заговорил Вадя. – А как ты смотришь… так сказать… насчет пидарасов?

Сказать, что я напрягся, – ничего не выразить. Нет, то есть я, конечно, был готов к тому, что эти товарищи существуют не только в анекдотах, а встречаются и в реальности, но…

Лихорадочно продумывая, как поскорее сделать ноги, я нетвердым голосом осведомился, что он имеет в виду.

Выяснилось, что Вадя просто захотел рассказать анекдот про секс-меньшинства. А так как он человек очень деликатный, то и поинтересовался моим отношением к этой теме – вдруг я толерантный или еще что…

Сейчас технико-тактические характеристики Троцкого следующие: а) сто двадцать пять кило чистой харизмы; б) крейсерская скорость – литр пива за двадцать минут (до пятого литра стабильна, потом незначительно возрастает); в) и, конечно, утонченная лексика: вместо «пидарасы» – «мужеложцы» (видимо, с того самого раза), вместо «Крыс» – «душа моя Константин Константинович», а вместо «че?» – «ах вот, значит, как?»

Хотя, когда такая горилла в ответ на безобидную реплику поднимает на тебя тяжелый бронетанковый взгляд и раздельно цедит: «Ах вот, значит, как?» – хочется прыгнуть в ближайший люк и захлопнуть за собой крышку.

Среди ее музыкальных ориентиров – классический русский рок, оплодотворенный современным хип-хоп-саундом.

О, это наш «фирменный почерк». И не говорите мне, что и то и другое просто разные сорта говна.

– Это будет наша фишка, – уверенно планировал Стэн. – В восьмидесятые был советский рок, сейчас эстафетная палочка – у русского рэпа. Кто их сумеет скрестить, станет самой коммерчески успешной группой!

Я радостно подвякивал. Петь ваш покорный слуга не умел, а чтобы красоваться с микрофоном, нужно было убедить всех, что пение Роммеля отлично сочетается с моей читкой.

Это банда со спаянным коллективом верных поклонников…

Рекорд по количеству «верных поклонников» принадлежит нашему второму концерту. Аж двадцать две тушки (хотя Роммель насчитал двадцать четыре). Музыку из них слушали в лучшем случае человек десять.

Кстати, именно на том самом концерте мы обделались так, что и вспоминать не хочется. Не иначе из-за того, что фанатская армия разрослась до немыслимых пределов. Отвлекает, знаете ли.

…и незабываемым драйвом и магией живых выступлений.

Зато на четвертом было куда круче. Как только мы вышли на настройку (гордо именуемую саундчеком), Роммель обнаружил, что у него сгорела единственная гитарная примочка. Ситуацию спас Стэн – он врубил его гитару напрямую в комбик. Мы ободрились и врезали свой лучший концерт: я прыгал со сцены на танцпол и обратно, Роммель махал хаером так, что ни на одной фотке его лица не разобрать, а Троцкий (видимо, насмотревшись концертов рок-звезд) после финальной песни зашвырнул барабанные палочки в зал. Но, поскольку силушка богатырская после всех сбивок-отбивок еще осталась, публику они перелетели и угодили в звукаря, который со своим пультом окопался на противоположном конце зала.

Группа «Хальмер-Ю» будет рада украсить своим фирменным выступлением вашу сцену!

Координаты: 8-910-184-78-02 (Константин, продюсер «Хальмер-Ю»).

Ну вот и все! Смотрю на часы – в десять минут явно не уложился.

Сохраняю и прицепляю к письму текстовый файлик, нажимаю «Отправить». Все это великолепие окончательно должно убедить «Идею Fix» в том, что «Хальмер-Ю» – это явно не пресловутый бэнд из фашиков с нашивками, прочно поселившийся в моем сознании (и даже успевший мне полюбиться).

Кстати, а вот наше название этим парням, как ни странно, подошло бы.

Глава третья,
в которой цитируются Гоголь, Гете и Ноггано

Смотри, не отрываясь, в мои глазницы,

Увидишь в отражении, как сдают позиции!

D-Man 55 и 25/17

В «Хитер бобре» я оказываюсь первым. Хотя вообще-то это на меня не похоже.

Самое стратегическое место – напротив большого экрана. Во-первых, можно смотреть футбол или биатлон, а во-вторых, здесь наш любимый стол, который зачем-то поставили ровно на границе между курящим и некурящим залами. Мы его за это и полюбили – сидишь как будто на нейтральной полосе. К тому же и смысл налицо – Роммель и Троцкий то бросают, то снова начинают дымить.

Если помните, это был мой почин – собраться «всем оркестром» и решить, что мы делаем с группой дальше. Полторы недели назад у нас был концерт в «Напряге», и дальше мы планов не строили. Сегодня ничего спортивного не транслируют, на экране – показы мод, прикиньте? В пивном заведении! Я утыкаюсь носом в меню, хотя изучать там нечего – оно совсем куцее и выучено наизусть.

Первым из однополчан появляется Троцкий.

– Шалом!

– Шалом… Слушай, а почему ты все время по-еврейски здороваешься?

– Ну, не все время, душа моя Константин Константинович! Раньше же не здоровался.

– А потом что случилось? Обрезание сделал?

– А потом вы меня стали звать Троцким.

Секунд десять я сижу и пытаюсь врубиться. Потом догоняю – Троцкий же был еврей, значит, Вадя считает, что надо «отрабатывать образ». Ну-ну.

Я сразу представляю, как бесстрашный нарком (или кем он там был?) именно так и здоровается – например, с Лениным. Один из них, само собой, в кипе (наверное, все-таки Ленин), а другой – с пейсами.

– Все, только сейчас въехал. Ну, это мало кто оценит.

Тут я вижу, как между столами лавирует Стэн, и мы обнимаемся.

– Ну, о чем говорить будем?

– Подожди пять сек, Роммеля давай дождемся.

– Набери ему.

– Он сам звонил, когда я выходил из метро, – сообщает Троцкий. – Сказал, минут на десять опоздает.

– Значит, на тридцать.

Про себя отмечаю – последнее время Стэн докапывается до Роммеля. Практически по любому поводу.

Но на этот раз действительно – десять минут все растягиваются и растягиваются. Официанты нас игнорируют, собрались и треплются около стойки.

«О, – думаю, – надо рассказать им пока про девчулю, которая читала в метро… как она эту книжку называла? Прикол ведь!»

Открываю рот и тут ловлю себя на неожиданной мысли – что-то совсем не хочется, чтобы эти два бурундука хохмили и умничали о ней.

О как! Значит, у нас все серьезно?

Хорошо хоть, один официант снисходит до нас, и можно заказать пиво. Беру два – второе для Роммеля, и вижу, как Стэн поджимает уголки губ. Я его мимику наизусть знаю и могу перевести – дескать, пусть сам заказывает и не заставляет себя ждать.

– Пожевать берем что-нибудь?

– Пока нет, – отвечает Стэн.

Я все понимаю – у него последнее время плохо с деньгами. Реально туго, и поход в любое заведение – это для него пробоина в бюджете. Наверное, от этого он такой раздражительный.

Эх, надо было собраться у кого-нибудь дома или просто на улице, пока погода шепчет! Хотя раньше нужно было думать.

– Всем привет!

Это на свободный стул обрушивается Роммель.

Стэнище картинно смотрит на часы под потолком.

– Двадцать восемь минут, все в рамках приличия, – играет на опережение Роммель. – Ну, Крыс, давай излагай: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы…» Троцкий ржет.

Вот уж от кого не ожидал – неужели помнят школьную программу?

– Короче. Вот, сыграли концерт. У нас есть несколько вариантов, что дальше…

Оратор из меня сегодня никудышный. Я беру салфетку, утюжу ее в руках. Читал в одной книге, что многие великие бизнес-идеи рождались, когда некие американские гении рисовали что-нибудь на салфетках.

Бойцы пока слушают как-то расслабленно – уткнувшись в телефоны.

– Вы меня слушать будете или нет?

– Да слушаем мы тебя! Ты же пока ничего особо не говоришь. Ну, несколько вариантов, а дальше?

– Да, несколько вариантов. Можно, в принципе, и дальше играть концерты. Это вариант номер раз.

– С той же программой?

– С той же. Хотя, между нами, это не программа, а кошкины слезы – сколько у нас сейчас, семь песен отрепетировано? Так что вариант номер два – это сесть и репить что-то новое. Тогда можно будет выступать уже не на полчаса, а нормальный сет, как у той же «Диатримы».

– На час?

– Мм… На час – это сложно, – скептически мычит «серебряный голос России». – Это сколько песен-то новых надо?

– Еще столько же, – прикидывает Стэн. – А третий вариант какой?

– А я вот что хочу сказать! Тексты у нас… того… – вдруг предательски подкапывается под меня Троцкий, – из серии: «Он твой мальчик, ты его девочка». Чтобы песни цепляли, надо агрессивнее!

Вот Брут, а?! Брутальный Брутище!

– Например?

– Ну, например, взял бы и написал что-нибудь «милитари»! Про уличные бои какие-нибудь, обстрелы, эти, как их… растяжки в подъездах!

– Ты в детстве в солдатиков не наигрался, что ли? – вгрызаюсь я в него. – Ну какие сейчас сражения? Все сидят в офисах, за Фейсбуком света белого не видят. Вот ты можешь представить, что сейчас начнутся бои… скажем, в каком-нибудь Саратове? Или перестрелки в Донецке?

– Да вряд ли, – признает, чуть поостыв, Троцкий. – Ну, ладно, может, реально глупость ляпнул…

Я чувствую, что разговор надо возвращать под контроль.

– Короче, третий вариант такой – надо повышать наш уровень! Потому что сколько можно играть в бомжеклубах для пятнадцати друзей?

Я знал, что с этого места их зацепит. Потому что такой разговор давно назревал.

– Так, – кивает Роммель. – Повышать уровень – значит учиться играть! Технику ставить вам всем надо нормальную, это точно.

– В музыкальную школу идти, что ли? – ломается Стэн.

– Тебя не возьмут. Ты там первоклассниц распугаешь. Еще, конечно, инструменты и примочки у нас не алле… Тоже как бы резерв для улучшения…

Я знаю, что сейчас Стэн взовьется и начнется свара. Это из раза в раз – Роммель все время его пинает, что надо нормально играть (и по делу пинает), Стэн на такие разговоры щетинится и огрызается.

– Нет. Учиться, конечно, – дело хорошее. Но давайте смотреть стратегически!

Наконец-то приносят пиво. На серьезный разговор есть час или чуть больше, потому что существует некий критический объем пиваса, после которого «смотреть стратегически» уже не получается.

Троцкого касается особенно.

– Поэтому, – поднимаю палец вверх, – есть следующая мысль. Сколько нам сейчас? Двадцать два – двадцать три. В сорок лет рок-звездами не становятся! Не верите – почитайте биографии. Чьи хотите.

– Наш мальчик хочет стать звездой! – фыркает Роммель.

– А ты не хочешь? – Стэн подается вперед. – Тогда какого лешего мы репим, играем концерты, демки пишем? Чтобы малолетки в «Напряге» тащились?

– Да, дружочек, – подхватываю я, – надо уже определяться. Если кто-то всю жизнь хочет провести на работе, никого не держим. Я сейчас буду говорить громкие слова, но сильно ржать не надо, потому что я знаю, что прав. За последние лет семь сколько ярких русских рок-групп появилось? В смысле стали реальными звездами?

– Ноль, – без раздумий отвечает Стэн.

– Ноль целых ноль десятых, – кивает Троцкий.

– Вот. А между тем русский рок – нормальная ниша на рынке. Рано или поздно кто-то должен выстрелить, только надо, чтобы продукт был талантливый и качественный. Так почему бы нам не подсуетиться?

– Сложно, но можно, – кивает Троцкий. – А че: песни Крыс умеет писать нормальные, Роммель тоже вполне на фронтмена тянет.

«Фронтмен» остается в меньшинстве и капитулирует.

– А раз все согласны, есть предложение. Все эти концерты в бомжеклубах, репы и демки – дело хорошее, но звездами так не становятся. Этим можно до пенсии заниматься, а толку ноль. Я тут прикидывал в последнее время и, кажется, придумал, что мы теперь делаем.

«Гитара», «бас» и «барабаны» с интересом смотрят на меня.

Ну, все, отступать некуда – пора рубить сплеча.

– Мы садимся писать альбом.

Наступает абсолютная тишина. Не скажу, что пацанчики обомлели, – но, похоже, если бы это не предложил я, не решился бы никто.

– И это еще не все.

Тишина прямо такая, как надо. Залюбуешься. Полное внимание.

– Мы садимся писать настоящий альбом. Такой, чтобы вышел – и мы звезды!

Вот теперь тишина совсем грандиозная. По-моему, даже официанты перестали трепаться и переваривают мои ошеломительно-исторические словеса. Ощущение из серии «Остановись, мгновенье, ты прекрасно».

Первым в игру возвращается, конечно, Стэн.

– Так… Ну, круто… А че? Возьмем и запишем. Нарисуем – будем жить…

– А «настоящий» – это как? – влезает Троцкий. – Мы же уже писали кучу демок у Котенко. Если собрать их в кучу, на альбом точно наберется.

– Настоящий – это значит с профессиональным звуком. И писать надо не у Котенко, а в нормальной взрослой студии, с реальным качеством. Чтобы можно было впарить любому продюсеру. Или на радио. Ты думаешь, Вадюша, что самопальную демку будут серьезные люди слушать?

– У «Диатримы» ничего подобного не планируется даже, – сообщает Роммель.

Еще несколько минут я трамбую им уши внушительными терминами типа «саунд-продюсирование», «студийный грув» и «ненавязчивый мастеринг», а главную бомбу оставляю на десерт.

– Но все это имеет смысл только при одном условии, – беру паузу, а вот теперь «Огонь!»: – Играть на записи должны нормальные музыканты, чтобы все прописали качественно.

– То есть как? Вместо нас кто-то сыграет наши партии? – теряется Стэн.

– Вместо нас. И не кто-то, а профи, сессионщики. Или ты так круто втыкаешь на басу? Может, ты Фли? Или Маркус Миллер?

Стэн явно раздавлен, да еще и добит тем, что не знает, кто такой Маркус Миллер (который, получается, круче самого Фли). Я, правда, тоже прочитал о нем только вчера и ни одной ноты в его исполнении не слышал, но сейчас это неважно.

– А мы-то тогда что в этой студии делать будем? Что там останется нашего?

– Наши песни. Наши голоса. Наши идеи. Наше руководство.

На «руководстве» Стэн явно оттаивает, а Роммель с Троцким – те и вовсе глядят на меня, как кошки на владельца фабрики по производству валерьянки.

Десять минут назад за такую идею они бы меня порвали на британский флаг, но сейчас проглотили как миленькие. Прямо как в песне: «Братва согласно закивала, Ноггано – лидер».

– А лаве? – вдруг вскидывается опомнившийся Роммель. – Студия, музыканты, мы же такое просто не потянем, там бабосы астрономические!

Посыл понятен – опасается, что его заставят скидываться.

– Без паники! Разбивать свинью-копилку тебя никто не заставляет, можешь дальше копить на трехколесный велик. Деньги я достану, это вас парить не должно.

Ох, наверное, хватит с них сегодня потрясений, что-то много всего я на них за один раз вывалил. Не ровен час, кого-нибудь кондрашка хватит – вон какие мордашки неестественные.

Впрочем, пацанчики справляются с шоком довольно шустро. Во-первых, им явно в радость, что кто-то за них все уже решил, а во-вторых, прикольно ощущать себя в роли Молодых-Звезд-Замышляющих-Дебютный-Гениальный-Альбом.

Мимоходом сообщаю, что в Дебютном-Гениальном-Альбоме будет десять песен. «Для демократии» спрашиваю – ваше мнение, уважаемые коллеги? Ясное дело, уважаемые коллеги против числа «десять» ничего не имеют.

– «Взаперти» надо по-любому писать, – заявляет Роммель.

– Еще «Лазанью», «Удушье», «Дуги Бримсон», – подхватывает Стэн.

– «Прямой эфир»? Нормальная песня, – предлагает Троцкий. При этом вопросительно смотрит, и что характерно, только на меня.

– Нет. Давайте так. Это должен быть альбом, где каждая песня – хит. Сто-про-цент-ный. У нас разве таких много?

Я говорю уже на автомате (все ведь сто раз обдумано), а сам вспоминаю о воскресной встрече в метро. Почему-то представляю, что девушка с молитвенником (так ведь это называется?) слышит наш разговор и смотрит на меня как-то… с сожалением, что ли… Хотя, по-моему, то, как я сейчас всех прогнул, – это просто восторг.

Чтобы прогнать эти мысли, несколько раз резко мотаю головой (со стороны, наверное, выглядит мило и экспрессивно, как и полагается Молодой-Звезде-В-Предвкушении-Гениального-Альбома), и небрежно выдаю последний отрепетированный аккорд:

– В общем, я просто предлагаю. Если вам всем нравится, можно вот так сделать. Мы же всегда решаем все вместе, так что вы смотрите.

– А чего там решать, – недоуменно тянет Троцкий. – Ты же все вон как продумал.

– Сколько можно по бомжеклубам играть, – поддерживает Роммель.

– А когда ты это все планируешь? – интересуется Стэн.

– Надо садиться и писать новые песни. Мы же сейчас сколько насчитали таких, за которые не стыдно?

– Четыре. Ну, от силы пять, – отвечает Стэн и смотрит на свои руки. Он, оказывается, загибал пальцы и до сих пор так и не разогнул их. – «Лазанью», «Взаперти», «Удушье», «Дуги Бримсон». И «Прямой эфир», как запасной вариант.

– Значит, еще пять-шесть надо. Пока студию найдем подходящую… Я бы предложил осенью.

– Кому надо, отпуска возьмем заранее, – обреченно кивает Стэн.

А это значит, что все уже окончательно подписались!

Интересно, что бы на это сказала гражданочка с этим… как его… молитвосборником?

Глава четвертая,
в которой прослушкой занимаются не только шпионы

Пить до утра в ожидании рассвета – какая тоска!

Я зажмурил глаза и придумал тебя.

Nautilus Pompilius

«Хитер бобер» мы покидаем в районе одиннадцати, дома я проверяю почту и вижу письмо из «Идеи Fix».

«ОК, вписали вас. Наберите денька за два до даты». И телефон.

Отлично!

Кстати, если кому-то кажется, что ответ страдает излишней лаконичностью, могу заверить: это практически «Война и мир», встречаются ответы от арт-директоров и из одного слова. Самый короткий мэйл был, когда мы вписывались в «Икс-клуб» с нашим третьим концертом. Тогда в ответ на мое развернутое послание пришел реплай, состоявший из одного знака «+». Дескать, приходите-играйте, а каждой группе из «сборных солянок» отдельное письмо писать – никакого времени у занятых людей не хватит.

Хватаю телефон, чтобы порадовать Стэна: он наверняка еще только приехал к себе на хату и, значит, пока точно не спит.

Вместо того, чтобы посмотреть на экран телефона, по привычке не глядя нажимаю последний вызов из списка. Обычно это и есть Стэн, мы с ним созваниваемся постоянно. Но в этот раз алгоритм дает сбой, и после шести или семи гудков (непохоже на нашего Маркуса Миллера, тот всегда вертит мобильный в руках) слышу недоверчивый девичий голос:

– Алло?

Первая мысль – Стэн подселил к себе какую-то мадемуазель, нам ничего не сказал, и вот она хватает его трубку почем зря. Пока он, например, завис в душе. Не успеваю поразиться скрытности Стэнушки, утаившего от друзей такую новость, как меня осеняет: голос мне откуда-то знаком!

– Алло! Я вас слушаю!

Так это же та девушка, с которой я встретился в метро! Ну, которая еще про ангелов читает! И заманивает людей в секту.

Голова начинает работать быстрее, и я соображаю, что с того дня никому не набирал, поэтому ее телефон так и остался последним в журнале вызовов. Элементарно…

А как зовут-то ее? Надо же что-то ответить…

– Добрый вечер! – говорю.

– Может быть, доброй ночи?

Ой, я идиот! Она же наверняка уже спит! От ужаса я начинаю врать:

– Знаете, я сейчас не в Москве, в другом часовом поясе! Поэтому немного напутал со временем… Действительно, у вас сейчас уже ночь. Я надеюсь, не разбудил?

– Нет, я еще не сплю… Простите, а с кем я говорю?

Даша! Точно, вот как ее зовут!

– Даша, меня зовут Костя! Может, вы меня помните? Мы с вами познакомились несколько дней назад в метро, вы меня еще приглашали к вашим друзьям. И сказали, чтобы я привез пуэр. Типа, и его заварите…

Пауза. Что же ей еще-то сказать, чтобы вспомнила?

– Конечно, Костя, я вас помню. И про пуэр тоже. Правда, по-моему, вы опять… слегка навеселе?

Ну какое ее дело, а?

– Пустяки, Даш! Просто я… с поминок! У соседа по подъезду сорок дней было, пришлось немного выпить…

С каких еще поминок, что я плету?

– Ваши соседи по подъезду живут в другом часовом поясе?

– Да нет! Я сейчас приехал к родне, а у них тут сосед умер… сорок дней назад.

– Царствие ему Небесное, – вежливо отзывается Даша.

– Ну да… Но я же не из-за соседа звоню! Я хотел… эээ… спросить: мне очень хочется приехать по вашему приглашению, но я не знаю, куда ехать! И когда?

Мне? Хочется к ним приехать? Больше наплести нечего, да?

– Я сейчас все объясню, – уже другим, потеплевшим голосом отзывается Даша. – Наш кружок собирается по субботам, после вечерней службы…

– Не понял, а это когда?

– Примерно в 19:30. Территориально это ближнее Подмосковье, город Балашиха…

Я хватаю ручку, записываю то, что она диктует, а сам думаю: сколько же разных вариантов было, как повести разговор! Начиная с варианта «сбросить вызов и не заморачиваться» и заканчивая «пригласить на поминки к соседу». Но почему-то выбрал самое стремное – напроситься на этот их «кружок». Чистый Фрейд! Или Фрейд о таком не писал?

Ах да, у меня же есть уважительная причина: надо уделать Стэна новыми духовными познаниями.

– Даша, я все записал! Если без форс-мажоров, в эту субботу приеду.

– Хорошо, Костя, я очень рада! Доброй ночи!

– Счастливо!

Кладу телефон на стол и зависаю, обдумывая свое загадочное поведение. Потом снова хватаю мобилу и набиваю Стэну эсэмэску: «Нас вписали в Идею! Дата – 18.06». Подумав, добавляю Роммеля и Троцкого и отправляю.

Стэн отзывается сразу: «Супер!» Сразу видно, что никаких сожительниц у него не появилось, зря я фантазировал.

Роммель – минут через пять: «Вот жизнь… Когда отдыхать-то будем?»

Я отвечаю: «Это большой шоу-бизнес, детка», – и удобряю эсэмэску кучей смайликов.

А Троцкий, видимо, уже лицезреет счастливые пьяные сны.

И я следую его примеру.

Как только голова касается подушки, перед глазами начинают мелькать картинки прошедшего дня. Как будто на внутренней стороне век натянули киноэкран (советский такой, больше похожий на простыню) и навели на него старый проектор. Может, кто-нибудь помнит, как в детстве показывали диафильмы?

На киноэкране плывут размытые интерьеры «Хитер бобра».

– Шалом! – возглашает Троцкий, приземляясь за стол. От приземления его тушки стол подлетает вверх, потом плавно опускается. Это не страшно, а забавно, как в мультиках.

– По-моему, вы опять слегка навеселе? – строго выговаривает мне Даша.

– В музыкальную школу идти, что ли? – недоумевает Стэн и медленно расплывается, как чернила по бумаге.

– «Взаперти» надо по-любому писать… – слышится из темноты голос Роммеля, причем на него как будто наложили вокальный эффект «дилей».

И я окончательно засыпаю.

Вы когда-нибудь видели синие сны?

Вот и у меня такое в первый раз.

Чтобы было понятно – это как будто глаза затянули прозрачной пленкой синего цвета. И весь сон видишь сквозь нее. Похоже на то, как Гудвин, Великий и Ужасный, повелел, чтобы все, входящие в его Изумрудный город, надевали зеленые очки. Так что я вижу примерно то же, что и девочка Элли, Страшила и все-все-все прочие. Только в синей гамме…

Я бреду по синему-синему залу, обгоняя синих-синих людей. В конце зала виднеется эскалатор, и я понимаю, что это метро.

– Переход с «Римской» на «Площадь Ильича», – шепчет мне на ухо чей-то голос. – Но сейчас это непринципиально…

Голос какой-то… сальный, что ли? Сальный на ощупь… точнее, на слух… В общем, мерзкий.

– Когда ступишь на эскалатор, голову поверни налево, – продолжает Сальный голос (тоже мне, экскурсовод). – И тебе надо будет очень внимательно смотреть на тех, кто едет тебе навстречу.

Вокруг меня плетется масса людей, но откуда-то знаю, что голос слышу только я. Не потому, что псих, а потому, что для них он не предназначен.

– Зачем? – спрашиваю я, но очень тихо, чтобы синие люди в метро не заметили, что треплюсь сам с собой. Еще, чего доброго, дурку вызовут.

– Затем, что сейчас – твой последний шанс выбрать человека, с которым ты пройдешь жизнь. Все шансы ты уже упустил. Не выберешь никого, пока едет эскалатор, – навсегда останешься один.

Мне не нравится такая постановка вопроса, потому что есть подозрение: голос знает, что говорит. А через секунду я уже понимаю – он точно не врет.

– А как выбирать? Что сделать-то нужно?

– Просто наведи взгляд на человека и скажи «да». Сам увидишь, что все сработало, не ошибешься.

«Стоп, а “человек, с которым пройдешь жизнь” – это жена, что ли?» – хочу уточнить у Сального голоса, но чувствую, что он уже куда-то слился и не услышит. Тут переход начинает двигаться под ногами, и я догоняю, что ступил на эскалатор.

Синий-синий эскалатор.

Тот самый, о котором говорилось.

Я еду вверх, а слева от меня встречным потоком вниз едут люди, на которых мне нужно смотреть. Так какого лешего я теряю время?! Эх, вот если бы это был «Парк Победы» – там эскалатор минуты две тащится…

Сначала навстречу спускается в основном пожилой народ: мужики с портфелями, тетка в кретинской шляпе, пара пенсионного возраста… Нет, меня они не интересуют. Пусть какая-нибудь девушка проедет, желательно симпатичная… Быстрее, быстрее, эскалатор закончится!

Наконец, девушка появляется, но не одна, а с молодым человеком: она едет спиной ко мне, нежно держа его за руки. Нет, я чужих девчонок не отбиваю! Дальше, дальше!

Вот девочка в зеленой маечке (правда, с этим синим фильтром за цвета трудно ручаться), но она какая-то мутная, с дебильной прической. Наверняка дальше будет какая-нибудь поинтереснее…

Но, видимо, вверху, на «Площади Ильича», давно не приезжал поезд, потому что эскалатор едет почти порожняком. А время-то тикает! Я помню, что эскалатор на этой пересадке совсем короткий, но сейчас он отчего-то тянется и тянется намного дольше положенного…

Ага, неужто там кто-то подходящий? Я изо всех сил вглядываюсь, но когда хрупкая фигурка выезжает из синего марева, понимаю, что просчитался: это совсем молоденькая девчонка, лет четырнадцати. Я вам не педофил, дальше, кто там дальше?!

Похоже, поезд на желтой ветке все-таки подошел! Теперь люди тянутся навстречу сплошным потоком, но наверху уже фатально проглядывает конец эскалатора. У меня на все про все секунд двадцать!!! Едут самые разные типы, но, хоть убей, никого подходящего! Во дятел, надо было не выкобениваться, а соглашаться на девочку в маечке…

Дальше – пенсионер, за ним – чувак офисного вида с планшетом в руках, хабалка лет сорока, какие-то гастарбайтеры, пара школьников. Неужели все?! Ручеек людей иссякает, до конца эскалатора остается ступенек десять, и я понимаю, что и последний свой шанс упустил.

И в этот момент, когда я уже смирился с поражением (и с тем, что я навеки лузер), на полотно эскалатора ступает светловолосая мадемуазель в серой ветровке. Она смотрит в пол, и разглядеть ее лицо не получается, но выбирать уже некогда.

Я «навожу на нее взгляд», как говорил Сальный голос, и громко кричу:

– Да!!!

И сразу понимаю, что «все сработало»: синяя завеса как будто прорывается вокруг нее, синьорита тревожно вскидывает на меня глаза, и в этот момент, как триумфальный туш для победителя, звучит мощный гитарный рифф. Мрамор метро расплывается у меня перед глазами, превращаясь в одеяло, и я луплю рукой по орущему мобильному, пытаясь заткнуть голосящего Курта Кобейна:

– Heee’s the one! Who likes all the pretty songs!..

Эта песня у меня с древних-предревних времен стоит как мелодия будильника.

Я сижу на кровати с телефоном в руках и сквозь похмело (несильное, балла четыре по двенадцатибалльной шкале) догоняю, что все это мне просто приснилось. В том числе и мадемуазель, которая так вовремя снизошла на эскалатор.

Но я на сто процентов уверен, что узнаю ее, даже если доживу до пенсии и впаду в бездонный маразм.

К восьми мне все-таки удается отодрать себя от дивана, а к девяти – дотащиться до работы. Ничего, сегодня пятница, осталось чуть-чуть потерпеть – и уик-энд.

Если я вам еще не рассказывал, что у меня за работа, сейчас самое время. Вам наверняка случалось звонить с какими-нибудь вопросами в банки – как взять кредит, разблокировать карточку, два раза списали сумму покупки, задолбал банковский спам на электронку, и так далее. Поводов для звонков – немыслимое количество. Разумеется, на все эти звонки отвечают колл-центры – те самые мальчики и девочки, которых вы материте после ваших звонков (а иногда и во время разговора с ними).

Впрочем, мальчики и девочки вовсе не такие тупые, как вы их себе представляете, – как правило, даже умнее вас. И если вы думаете, что вашего собеседника на том конце провода понабрали по объявлению в трамвайном парке, ничему не обучив, и никакого контроля за ним нет, я бы на вашем месте прикупил себе мозгов. Все звонки записываются, многие из них прослушиваются, и любой оператор об этом знает. Так вот, это и есть моя работа – прослушка входящих и исходящих вызовов в колл-центре «Бухенвальд-банка».

Чтобы попасть в прослушку, надо какое-то время самому поработать оператором и нормально себя зарекомендовать. У меня это было вообще первое серьезное место работы – и сразу в немецком банке, что здорово льстило. Правда, платили (да и сейчас платят) копейки, но мне работа понравилась: трепать языком – самое милое дело, да и как-то сразу подфартило оказаться на хорошем счету. Называлось наше подразделение RCU – Retail Customer Unit – счета, депозиты, дорожные чеки, сейфовые ячейки, тарифы и все такое прочее.

Когда я поработал год с небольшим, Мирра, моя начальница, вызвала меня в переговорку. Там сидела темненькая девушка, которую я видел впервые.

– Костя, знакомься – Альфия Низамутдинова, начальник отдела контроля качества, этот отдел сейчас только создается. Альфия активно набирает свою команду, и ей нужен человек, который полностью владел бы спецификой RCU.

Я был на триста процентов уверен, что меня туда не возьмут, поэтому, когда мы остались в переговорке наедине, и она спросила, какие у меня пожелания по профессиональному развитию, я развалился в кресле и небрежно ответил:

– Чтобы в жизни было много рок-н-ролла!

– Каких только уродов мне не подсовывают, – вслух вздохнула Альфия. – А работать-то ты будешь или только выпендриваться?

Я заверил, что работать я буду хорошо, и с тех пор мы – идеал начальника и подчиненного. Альфия мне сразу понравилась: она как-то ухитряется сочетать рабовладельческую требовательность с космическим раздолбайством.

Итак, без двух минут девять я поднимаюсь на второй этаж, прохожу мимо CCU (Credit Cards Unit – подразделение колл-центра, которое занимается всем, что связано с кредитками) и сталкиваюсь с Лерой.

– Костик, здравствуй! – атакует меня фирменное роковое контральто. – Ты сегодня выглядишь очень брутально!

Это она про мой похмельный вид?

– Привет, Лерчик! Я на твои комплименты давно уже не ведусь!

У Леры есть особенность, которая сильно осложняет ей жизнь, – ее вожделеют все сто процентов мужского населения колл-центра. Даже если среди моих коллег скрываются представители нетрадиционной ориентации, для Леры они наверняка делают исключение.