Перила

Я человек, свято и отчаянно верующий в чудо.

В чудо неизбежной и несомненнейшей победы безногого солдата, ползущего на танки с голыми руками.

В чудо победы богомола, угрожающе топорщащего крылышки навстречу надвигающемуся на него поезду.

Раздирающее чудо, которое может и должен сотворить хоть единожды в жизни каждый отчаявшийся, каждый недобитый, каждый маленький…

Егор Летов

© Дмитрий Ефанов, 2020

© Де' Либри, 2020

Все персонажи вымышленные, любые совпадения с реальными людьми случайны.

Пролог. 2012 год

Стэн сидит на подоконнике в коридоре.

– Нет, ну с этими религиями все довольно понятно. Христианство – оно просто уже неактуальное. Буддизм – конечно, поприкольнее. Ислам – это для совсем упоротых, хотя в нем как раз что-то есть.

Коридор, если я не объяснил, – это коридор репетиционной базы.

– Иудаизм… – Стэн, похоже, пытается вспомнить хоть что-то об иудаизме. Или думает, что бы ввернуть пооригинальнее.

– Обрезание надо делать, – лыбится Роммель.

– Ну и это тоже… Еще индуизм – у меня есть пара знакомых, довольно вменяемых… Но, по-моему, они просто понты кидают, а сами не глубоко в теме.

– Это надо в Индии жить, а так все несерьезно, – подает голос Троцкий.

Я даже не заметил, как он подтянулся к разговору.

– Ну да, и вообще – это в шестидесятые было модно, сейчас уже не особо в тренде… Что у нас еще там есть?

Я – в каждой бочке затычка, поэтому вспоминаю все, что слышал по этой теме.

– Даосизм – это отдельная религия? Еще эзотерика всякая… Нью-эйдж?

– Язычество! Его сейчас вообще до фига, особенно славянских тем всяких, – это уже Троцкий блещет глубокой эрудицией. – Ну и плюс сектанты… Свидетели Иеговы всякие… Или это все равно христианство считается?

– Секты – это когда какой-нибудь гуру вербует себе поклонников, а потом они переписывают на него свои квартиры и тачки, – пугает Роммель. – Ты про такие, Стэн?

– Не, по сектам я не особо в теме… А христиан много всяких. Но я же говорю – неактуальная тема, позапрошлый век.

Стэн – мой лучший друг. Мы с ним вообще со второго класса вместе. Один раз он спас мне жизнь. Почти. Но я считаю, что спас. Чтобы вам было понятно – Стэн мне как старший брат, хотя мы одного возраста.

Но от этого разговора как-то неуютно. Возразить ему, конечно, нечего. Вообще, какое нам дело до всех этих религиозных замут?

Но мне почему-то не хочется ему поддакивать.

Глава первая,
в которой я учусь читать по-сербски

Чувством и долгом

И жить будем долго,

И вместе взорвемся в метро!

Земфира

Как только Роммель берет последнюю ноту в финале «Лазаньи», в дверь просовывается голова Паши – администратора базы.

– Пацаны, вообще-то пора сва… сваа… сваа… рачиваться, – выдавливает он из себя и стучит пальцем по левому запястью. Часов у него нет, но жест понятный: опять засиделись.

Паша сильно заикается, и иногда его непросто понять. Но на эту базу мы ходим уже давно и научились его расшифровывать.

– Все-все, Паша, пять сек!

Начинаем паковаться: отрубаем комбики, складываем шнуры, раскладываем инструменты по чехлам. Ну и пустые пивные банки туда же. Если честно, на базе, особенно вблизи аппаратуры, пить строго запрещено, но какая же репа, чтобы не накатить?

В пятнадцать минут десятого выходим из репетиционной комнаты. Расплачиваемся с Пашей, жмем ему клешню (которая дрожит так, как будто тоже заикается при рукопожатии) и громыхаем вниз по лестнице.

– О, совсем из башни вылетело! – хлопает себя по лбу Стэн. – Самое главное-то забыл сказать!

Вот вы бы ему поверили? Я Стэна знаю отлично и гарантирую: что бы он там ни задумал, ничегошеньки наш мальчик не забыл, а тщательно выбирал момент, когда нам сообщить. В этом весь Стэн, кстати.

– Ну и что у тебя там «самое главное»?

– Нашел объяву в Инете. Можно вписаться на концерт в нормальный клубешник.

Мы выходим на улицу, минуем проходную. Репбаза, как это часто бывает, находится на территории завода – то ли бывшего, то ли еще действующего, – поэтому и проходная.

– Что за клубешник-то? – первым оттаивает Роммель.

– «Идея Fix».

– Это цивильное место, – реагирует Троцкий. – А мы потянем?

– Если в «Напряге» сыграли программу нормально, то везде сможем, – уверенно жестикулирует Стэн. – Даже наоборот, уже все отрепетировано, да еще и на нормальном звуке…

– А когда? – спрашиваю я. – В «Напряге» неделю назад лабали, не рано еще раз?

– А у тебя ссылка в почте, глянь сам, – пожимает плечами Стэн.

Роммель останавливается: он живет совсем рядом с репбазой, и мы уже в двух шагах от его подъезда.

– Народ фиг соберем, если будем так часто играть.

– А тебе такой народ сильно нужен? – томно парирует Стэн. – Туда не надо свою толпу приводить. Сколько можно для одного и того же зоопарка лабать?

Это у них старая заруба: Стэн не жалует ту свиту, которая таскается за Роммелем на наши концерты. Я от них, конечно, тоже не в восторге, но в целом как-то фиолетово. Поэтому, как кот Леопольд, выставляю ладони вперед, всем видом демонстрируя: «Ребята, давайте жить дружно!»

– Ладно, посмотрю, что там по твоей ссылке.

– Вот-вот, изучи. И если все о’кей, сразу им напиши, что нам типа интересно.

Роммель пытается возмущаться, что его проигнорили, но всем, кроме него, уже хочется запрыгнуть в теплое метро, и мы прощаемся.

В подземке я вспоминаю еще одну важную штуку. Все-таки я не Стэн, на триста шагов вперед не продумываю.

– Слухайте, у нас же была идея собраться как-нибудь и устроить такой глобальный совет – куда дальше развиваться? В смысле музыки, продвижения и вообще…

Троцкий и Стэн кивают.

– Давайте, может, как-нибудь на днях? А то сколько можно откладывать…

– Собраться – это мы всегда за, душа моя Константин Константинович, – подмигивает Троцкий. Хитрым выражением личика явно намекая на то, что «собраться» – это забухать.

– Можно, – поддерживает Стэн. – А что конкретно обсуждать будем?

– Есть идеи кое-какие… Давайте во вторник вечером?

– Во вторник я не могу, – суровеет Троцкий. – Мы с Нюхачом пересекаемся.

Нас со Стэном передергивает при слове «Нюхач»: это главный и старинный друг Троцкого, с которым они бухают так, что нормальный человек от такого неумеренного пития давно бы умер. Вывод? В среду сходку назначать тоже бессмысленно: тушка Троцкого все равно будет нетранспортабельна.

– Тогда, может, в четверг после работы?

– О, это проще, – проясняется чело Троцкого. Еще бы: если начать пить в четверг, выходные начнутся на сутки раньше. – Только где, в «Хитер бобер» десантируемся?

– Ну, попробуем раскидать планы. – Стэн, как всегда, делает вид, что у него график плотнее, чем у Путина, но в итоге наверняка придет.

– Отлично! Роммелю я завтра наберу, поставим его перед фактом.

– Все, я выхожу! Бывайте! – Троцкий с нами прощается, это «Белорусская».

Стэн, вскинув на плечо бас и пожав мне руку, выходит через две станции (он сейчас снимает хату где-то в районе «Нагорной») и исчезает среди мигрантов и крашеных девочек на перроне «Тверской».

Я доезжаю до «Новокузнецкой» и делаю пересадку. В вагоне сесть негде, поэтому прислоняюсь спиной к дверям и только сейчас чувствую, как меня разморило после репы. Пивасик, конечно, свою роль сыграл, но раньше от четырех банок я бы был ни в одном глазу. Интересно, это недосып или уже старость на подходе?

Громыхать по рельсам до «Перово» еще минут пятнадцать, и от нечего делать я разглядываю публику в вагоне. Иногда можно насмотреться на таких кадров – воспоминаний на год хватит. Недавно, например, встретил изумительного типа: он вошел на «Маяке» и всю дорогу правой ладонью хлопал себя в грудь, там, где сердце. Два быстрых хлопка – пауза. Два быстрых хлопка – пауза. Как будто шифровку передает, Алекс – Юстасу. На «Аэропорте» он вышел и даже на ходу продолжал лупить себя, не сбиваясь с темпа! Наверное, если б под ним провалился пол, он бы и в полете барабанил по грудной клетке.

А в этот раз контингент в вагоне подобрался какой-то скучный. Девчонок – таких, чтобы хоть минимально симпатичных, – тоже негусто. Точнее – всего одна, совсем рядом со мной, поэтому не сразу ее заметил.

Я вообще плохо умею описывать людей. Приметы-то перечислить можно, но ведь это все равно получится фоторобот, а не живой человек. Так ведь? Но я попробую.

Светловолосая. Или я бы даже сказал, светловласая, потому что есть в ней что-то такое славянское, древнее. Как из былины. Я, правда, ни одной былины не читал (и даже не уверен, действуют ли в них девушки или хотя бы девы). Но вот она как раз такая – как будто телепортировали из былины, переодели в бежевый плащик и балетки, накрасили ресницы…

Стройненькая. Интересное, кстати, слово «стройная» – похоже на «строенная». Было три девушки, а их схлопнули в одну. Одновременно похожую на всех трех, из которых ее сделали… Причем получилась она не толщиной с трех, а именно стройная.

Представляете, как меня развезло, если мысли заплетаются в такие конструкции?

На пальце кольцо. Наверняка обручальное, потому что совсем простое на вид. Слушайте, неужели все симпатичные девчонки уже за кем-то замужем? И с книжкой в руках. Вот здесь я честно признаюсь: есть у меня такая слабость – стрелять глазами, кто что почитывает в транспорте. Мне когда-то Роммель присылал по почте прикол – «антибуки». Это защита специально от таких, как я, – стебные обложки, распечатываешь их и оборачиваешь свою книжку (если, конечно, она у тебя не электронная). Кто-нибудь в метро или автобусе палит через плечо, что читаешь, и видит заголовок типа «Как объяснить ребенку, что вы собираетесь его продать». Ну, или – «Итак, вы заболели проказой…» На крайняк – «Душим кошку за 15 секунд!» И рисунки на обложках соответствующие, вообще, все оформление, как у глянцевых бестселлеров.

Результат – любопытная Варвара шарахается от ужаса, получает глубокий шок и неизлечимые комплексы на всю оставшуюся жизнь…

Вот я как раз такая Варвара. Но ведь интересно же, что читает симпатичная девушка?!

А по пьяни и вовсе никто бы не удержался на моем месте.

Я заглядываю ей через плечо и сначала даже не понимаю, на каком языке это написано. Очень похоже на русский, но некоторые буквы – явно из чужого алфавита. Может, это сербский или какой-нибудь болгарский? Плюс еще некоторые буквы – красным шрифтом, хотя все в основном черным.

Еще раз украдкой смотрю на ее лицо – нет, точно русская, не иностранка. Может, у нее муж серб или болгарин? Приезжают к нам со своих Балкан и кадрят наших девчонок, пока мы по клубешникам рок-н-ролл играем…

Нет, а как русскому человеку такое прочитать? «Далече (потом какая-то шняга типа буквы «дабл-ю») мене (опять эта же шняга) гнано быти сотвори твоими агглы…» Следующую строчку пропускаю, а дальше еще круче: «и прославлю, и славлю пречтую бцу мрию, юже дал еси…»

Причем это не имена – все с маленькой буквы пишется! Плюс у них на каждом слове ударения, как в букваре у первоклашек. Точно какой-то славянский язык, потому что половина слов похожа на наши. Помню, была олимпиада, по ящику показывали гандбол, и у словенцев был игрок с дивной фамилией Козлина. Мы тогда со Стэном долго угорали над ним.

Хотя в принципе, если заморочиться, смысл уловить можно: кого-то далеко гонят некие агглы. И кто-то обещает: прославлю, и славлю, и пречтую… и мрию! Непонятно только, кого именно, и что в переводе значит «пречтую» и «мрию». И еще хорошо бы знать…

– Главное, кто такие агглы? – задаюсь я глубокомысленным вопросом и вдруг догоняю, что это звучит вслух.

Девушка былинной внешности вздрагивает, оборачивается и недоуменно смотрит на меня.

Косяк, ничего не скажешь…

– Вы мне что-то сказали? – Она смотрит мне в глаза, и я машинально отмечаю, что ошибся: вовсе она не накрашенная, просто ресницы очень длинные и черные.

Когда-то давно мы со Стэном твердо усвоили: если ляпнул чушь, надо принять максимально уверенный вид, чтобы все поверили, что так и задумано.

– Я просто хотел спросить: кто такие агглы?

– Кто? Агглы?

– Ну, точнее, как будет «агглы» в переводе с сербского?

Жена балканского экспата смотрит на меня с таким ужасом, как будто я закинулся мухоморами и несу дикую ахинею.

– С сербского? А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Ну, тогда с болгарского…

У нее проглядывает что-то похожее на улыбку: видимо, ситуация для нее постепенно превращается из страшной в забавную.

– По-моему, вы выпили, – примирительно говорит она. – А почему вы так интересуетесь этими агглами?

– Агглы волнуют меня с детства, – бодро рапортую я. – Особенно сербские, болгарские – в меньшей степени. Но сойдут и они. А выпил я совсем немного, правда!

– Боюсь, я вам ничем не смогу помочь, потому что про агглов слышу первый раз в жизни, – изъясняется она очень-очень вежливо, но иронично. – Может быть, англы? Было такое племя. И вообще, это из какой области? Откуда в вашем детстве вы про них узнали?

– Из вашей книжки, – говорю, делая покаянное выражение лица. – Очень неудобно признаваться, но я заинтересовался, что же вы читаете.

– Из этой?! Там точно не сказано ни про какие племена.

– Может, это и не племена, я же не знаю… А можно на секундочку? Вот, смотрите: «быти сотвори твоими агглы…» – указываю я пальцем.

Моя попутчица несколько секунд смотрит на строчку с таким видом, как будто ее разыгрывают. Потом улыбка возвращается на место, а еще через секунду она уже почти хохочет.

– Это не «агглы», это «ангелы»! «Отгнано быти сотвори твоими ангелы» – означает «чтобы твои ангелы прогнали».

– В книжке опечатка, что ли?

– Нет, конечно! На церковнославянском языке так пишется. Видите этот значок над словом? Он называется титло…

– Каком-каком языке? Я, если честно, думал, что это сербский или болгарский…

– Церковнославянском. Это язык, на котором ведется богослужение, ну и молитвы тоже обычно на нем… – Как только она начинает объяснять, сразу становится похожа на учительницу младших классов, но не особо строгую. – Эта книжечка называется молитвослов. А я-то голову ломаю: почему в переводе с болгарского?

– А вы, получается, такая прямо сильно верующая? Кстати, меня зовут Костя. А вас?

– А меня Дарья, можно Даша. Ну что значит «сильно»?! Наоборот, совсем не так, как хотелось бы… Извините, а вы когда-нибудь в церкви бывали?

Я честно вспоминаю. Когда у Саши Динова было девять дней, это все провернули прямо на кладбище. А больше вроде и поводов не было… хотя нет, вспомнил!

– Был, конечно. На свадьбе у одной подруги, они с мужем венчались. Правда, через месяц развелись. Ну и еще на всяких экскурсиях в храмы заходил… но это, наверное, не в счет? Вы же не про такое спрашиваете?

Интересно, почему я с ней продолжаю на «вы»? Обычно на раз-два на «ты» перехожу.

– Я спрашиваю именно про богослужения. Просто как раз сегодня думала: большинство людей, которые ничего про Церковь не знают, там по большому счету и не были. Получается замкнутый круг: не знают, потому что никогда не ходили, а не ходили именно потому, что ничего о ней не знают.

Мне почему-то вспоминается Стэн на подоконнике, разглагольствующий о религиях.

– Да не, я, в общем, нормально отношусь ко всему этому… Например, Кинчева я уважаю, а он прямо весь такой православный. Просто сам как-то не дошел. Не могу же я просто так идти по улице и зайти в эту вашу церковь!

– Почему не можете?

– Ну как, «почему»? Вы же не зайдете в гости к людям, с которыми не знакомы! В первую попавшуюся квартиру!

Что-то я разошелся, как будто меня задели за живое. Вообще-то я не настраивался на серьезные разговоры (наоборот, собирался постебаться слегка), но зацепило вот это ее умничанье про «замкнутый круг».

– Так меня-то вы уже знаете, Костя! Если хотите, приезжайте к нам, я вас познакомлю с моими друзьями. – Она хитро прищуривается: не по-ленински, а как-то мило. – И вы уже не сможете сказать, что по чужим гостям ходите.

Если бы я к ней клеился, сценарий был бы идеальный: сама предлагает встретиться еще раз. Но у меня правило: кадрить замужних девчонок – это не комильфо. А почему тогда я на нее так залип, потом разберусь.

– Друзья – это интересно… Но в церковь мне еще рановато: я же не умер и жениться не собираюсь, – отбиваюсь хохмой.

Я просто млею, когда девушки делают бровки домиком. Даже когда так презрительно, как сейчас Даша.

– А вы думаете, туда ходят только под венец или на отпевание? Это во-первых. Во-вторых, можно всю жизнь говорить «слишком рано», а потом станет слишком поздно. И в-третьих, зову я вас не в церковь, а на чаепитие.

Видно, я ее тоже здорово зацепил.

– Чаепитие? А что у вас пьют? Пуэр? Дым, спирт, порох, убивающий чай? – Я продолжаю клоунаду, хотя уверен, что цитаты из Ноггано, он же Баста, он же N1NT3ND0, православным девушкам ни о чем не говорят.

– Можете принести пуэр, мы и его заварим, – неожиданно меняет она гнев на милость. – Чаепитие для нас просто повод, а само мероприятие называется «Библейский кружок».

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция “Новогиреево”», – слышу я краем уха голос из динамиков.

– Ого, я с вами заболтался! Мне вообще-то надо было выходить!

– У меня у самой такое бывает… Ничего страшного, на следующей выйдете и вернетесь на одну станцию назад.

– А вы куда едете?

– В Новокосино, к подруге. Хотите, запишите мой телефон? Если надумаете заехать к нам в гости на кружок, будем очень рады.

– Какой кружок? Кройки и шитья?

– Нет, я же вам говорю – «Библейский кружок». Мы там читаем, обсуждаем прочитанное… Слушайте, не делайте такие глаза, у нас там никто не кусается! – хохочет Даша.

Я возвращаю глаза в орбиты (раз уж они оттуда вылезли) и собираюсь мягко закруглить разговор. Ну в самом деле, на фига мне все это надо, а?!

И вдруг меня осеняет: если они чего-то там читают-обсуждают, за один раз никто меня никуда не завербует, зато Стэна потом можно одной левой уделать со всеми его умными базарами за религию.

– Давайте ваш телефон, записываю, – достаю из кармана свой.

– Ой, здорово, – искренне радуется она. – Мне сразу показалось, что вы неравнодушный. Пишите: восемь, девятьсот девять, восемьсот один…

– Секундочку… Елы-палы… Я тут, знаете, уронил телефон, теперь у меня единичка не всегда прожимается…

«Станция “Новогиреево”», – информирует мерзопакостный голос из динамиков.

– Ага, нажалась! Все, записал! Даша, счастливо, выхожу!

Я выскакиваю из вагона под речитатив о том, что с дверями надо быть осторожным, а следующая станция «Новокосино». Успел!

Мимо меня пролетают вагоны, Даша семафорит мне рукой в знак прощания. Я почему-то (видимо, сказываются четыре пива) не сохраняю телефон, набранный с таким трудом, а просто делаю вызов и сразу сбрасываю.

Пока я вальяжно перекатываюсь на другую сторону платформы, в голове проклевывается мысль: интересно, этот их «кружок» – это, случайно, не такая секта, куда сначала затягивают всякие гуру, а потом люди переписывают на них машины и квартиры? О которых Роммель сегодня рассказывал на репе.

Хотя… ни машины, ни квартиры у меня же все равно нет!

Глава вторая,
в которой сочиняется пресс-релиз

Из интервью рок-звезды: «Первую группу мы собрали в девятом классе. Из инструментов у нас тогда был только штопор».

Анекдот

Дома, включив комп, я прохожу по ссылке, которую мне прислал Стэн.

Про «Идею Fix» я, конечно, слышал. В таких местах мы еще не играли. Вообще все клубы можно разделить на три категории.

Первая – это бомжеклубы типа «Напряга», «Икс-клуба» или «Блиндажа». Любая группа начинает именно в них со «сборных солянок»: это когда за вечер играет куча никому не известных команд, от трех-четырех до… наверное, бесконечности. Надо очень сильно постараться, чтобы вашу группу не допустили выступать здесь. Играют, как правило, либо бесплатно, либо заранее выкупая билеты. Встречается и изуверская схема – когда команде ставится условие, чтобы на них пришли, например, двадцать человек. Придет девятнадцать – выступление может не состояться (хотя на практике все эти угрозы редко приводят в исполнение). Каждая команда играет сет от двадцати до сорока минут (часто в это время впихивают еще и настройку).

Неизменные атрибуты – дичайший звук, отсутствующий (или маловменяемый) звукооператор за пультом, заблеванный туалет. Главный напиток – нечто, в целях конспирации именуемое пивом (в особо клинических случаях бодяжится димедролом). Основная аудитория – малолетки, панки, готы, случайные однокурсники, музыканты дружественных (или вражественных) групп. Тексты разобрать из зала невозможно в принципе.

Помню, как мы с Роммелем приковыляли в «Напряг» на первый (и последний) концерт группы с дивным названием «Времена боли», где на барабанах в то время подвизался Троцкий. Ах, что за стиль, спросите вы? Гитарно-барабанное месиво с утробным ревущим вокалом Герцога, которого Троцкий знал еще со школы.

Когда мы вывалились из зала, Роммель сказал:

– Ну, пацаны – красавцы! Правда, я ни одного слова не понял. Они вообще на русском или на английском пели?

– Ты лошара, – горделиво ответил я. – Я разобрал целое слово «вечность»…

Впрочем, будущим рок-звездам надо с чего-то начинать свой тернистый путь? Как ни крути, все наши концерты мы играли именно в таких заведениях.

Периодически здесь лабают группы, известные в узких кругах. Но ключевые слова здесь – «периодически» и «узких».

В общем, надо как-нибудь выделить время и написать в Википедию статью «Бомжеклубы». Потомки должны знать и помнить о них.

Вторая категория – это как раз «Идея Fix» и ей подобные. Это уже куда серьезнее, подразумевается хотя бы минимальное умение играть музыку, и облажаться на такой площадке совсем не хочется. Сюда, например, можно пригласить приличную девушку, которую видишь второй раз в жизни. Здесь «сборные солянки» бывают нечасто, в афише нередко значатся сольники групп, звучащих на радио. Поэтому запрыгнуть на эту новую ступеньку довольно лестно.

Третий тип – это топ-клубы, в которых малоизвестная команда может засветиться, разве что приведя с собой взвод морпехов с огнеметами. В основном это площадки для звезд, и на благотворительности (типа помощи гаражно-подвальным куртам кобейнам) они не специализируются.

Итак, провалившись по ссылке, попадаю на сайт «клуба второй категории».

18 июня – день рождения Пола Маккартни в клубе «Идея Fix»! На нашей сцене выступят молодые московские команды. От групп, желающих принять участие, требуется наличие студийной демозаписи, фотографий группы и пресс-релиза. Предпочтительные стили: биг-бит, классический рок, поп-рок, блюз-рок.

Ну и дальше все как обычно: на нашу сцену не допускаются группы экстремистской направленности и т. д. и т. п.

Захожу в раздел «Контакты», там есть е-мейл арт-директора. Интересно, что у нас общего с Полом Маккартни?

На самом деле – ничего нереального. Демок, то бишь демозаписей, у нас хватает. Еще когда группы как таковой не водилось в природе, а мы с Роммелем просто сочиняли песни, было решено, что раз вдвоем их не сыграешь вживую, то нужно хотя бы записать. В студиях мы ничего не понимали, клюнули на первую попавшуюся объяву в Инете, позвонили и угодили в объятия Котенко – очень колоритного персонажа, без него в этой истории тоже не обойдется. Если забуду, напомните мне?

В общем, с демками засад не предвидится. Создаю письмо, подцепляю к нему три файлика – «Небо птицам», «Лазанью» и «Взаперти». Качество вполне сносное, да и вряд ли их кто-то будет слушать.

С фотками хуже – ничего похожего на фотосессию у нас в жизни не было. Я зависаю, но быстренько вспоминаю про снимок, который Светик сделала после второго концерта на свою мыльницу. Ничего лишнего, четыре лузера на фоне сцены (Троцкий с выпученными глазами вполне мог бы сниматься в рекламе «Имодиума»), но кто же будет придираться? Скорее всего, в клубе просто удостоверятся, что мы не в черной униформе, головы у нас не бритые и на рукавах нацистских нашивок не носим.

Нахожу фотку, цепляю к тому же письму.

А вот про пресс-релиз – не ожидал. Вообще в первый раз встречаю такие понты. В голову приходит, что если бы та самая группа бритоголовых в униформе и с нашивками действительно захотела бы выступать в «Идее Fix», то на этом этапе она бы и споткнулась.

Но, по-моему, задачка минут на десять. На втором или третьем курсе мы делали пресс-релизы, и хотя ровным счетом ничего с того семинара я не вынес, точно помню, что дело нехитрое. Секунду борюсь с искушением почитать в Инете, как все-таки эти пресс-релизы пишутся по-грамотному, но побеждает здравая мысль, что структура, стиль и прочее никому не сдались. Потому что гипотетические бритоголовые, которых надо отсеять, пресс-релизы писать не способны в принципе, и любой клубный арт-директор это знает с малых лет.

Итак, бодро стучу пальцами по клаве. Преувеличение – это ведь не вранье, верно?

Группа «Хальмер-Ю» – имя, которое вскоре громко зазвучит в мире русского рока.

Мм… Вообще-то, чтобы оно громко зазвучало, надо, чтобы хоть кто-то его выговаривал с первого раза. Хотя вот Троцкому после полутора лет игры в группе это уже удается. Иногда.

Само название придумал, разумеется, Стэн.

– Звучит! А это вообще из какой оперы? – спросил я его тогда. Мы только что по частям выволокли диван из его съемной квартиры на мусорку и сидели на пуфике, выбрасывать который было жалко до невозможности.

– Это такой заброшенный город. Город-призрак. Я нарыл в Сети: раньше там жили всякие шахтеры, а в девяностые из него всех взяли и выселили. И с тех пор туда ездят всякие чуваки, которые по урбан-туризму прикалываются, довольно много их отчетов в Инете есть. Да, и еще самое прикольное: короче, кто-то из наших высших сил не так давно летал на «Тушке» и с нее шмальнул ракетой по заброшенному дому в этом самом Хальмере-Ю. Попал – не попал, не помню, но веселье было – это точняк.

Похихикали – мы, конечно, не оппозиция, но почему бы не поржать, если смешно?

В общем, я понял, что мне таких крутых идей не родить, и согласился.

Группа возникла в Москве в 2010 году…

О том, как мы с Роммелем сидели и сочиняли нетленки, вы уже вроде бы знаете. А когда мы с ним записали первые демо у Котенко, я первым делом принес их послушать Стэну.

– Офигенно, – сказал Стэн, но потом спохватился и добавил: – Нет, дерьмо, конечно, полное – звук, аранжировки ваши и вообще… А на басу сложно научиться играть?

Оказалось, что сложно, но мы с Роммелем уже загорелись идеей собрать настоящую группу – такую, как «Диатрима» или хотя бы «Времена боли», – и басист был очень-очень нужен. Поэтому была изобретена потрясающая методика игры, не имеющая аналогов в мире бас-гитарного искусства. На гриф над каждым ладом клеился кусок лейкопластыря, ручкой на нем писалась нота – F, G, A и так далее.

– В струнах ты путаешься, – авторитетно заявил Роммель. – Значит, надо научиться играть только на одной струне. Типа как Паганини.

Главной заботой перед концертами теперь было, чтобы никто не спалил это ноу-хау (не потому, что украли бы идею, а потому, что зашквар был бы неслыханный). Поэтому из чехла бас вынимался только перед настройкой, а на самом концерте Стэн предусмотрительно загораживал гриф от публики.

Первый концерт мы сыграли втроем под драм-машинку. Звук от нее был больше похож не на грохот барабанов, а на горестное тиканье бабушкиных часов, лишившихся кукушки. Зато на втором!.. На втором над установкой уже нависал Троцкий, благо «Времена боли» после единственного концерта приказали долго жить.

Впрочем, тогда он еще был не Троцкий, а Вадя. Но Стэн решительно это исправил.

– Надо, чтобы мы все были по прозвищам, – заявил он в тот день, когда мы пытались снять первый самопальный клип. – Запоминаемость, господа, – это ключ к успеху!

Вот так и явилась миру группа, состоящая из пламенного наркома, персонажа мультика «Саус Парк», гитлеровского генерала (о чем Рома вряд ли подозревает) и вашего покорного слуги.

…и уже успела заявить о себе на концертных площадках столицы, дав ряд ярких концертов.

Если честно, концертов было всего четыре. «Напряг», «Блиндаж», «Икс-клуб» и снова «Напряг». Аллегро, анданте, скерцо и снова аллегро.

Состав группы – четверка амбициозных молодых музыкантов.

Роммель – обаятельный фронтмен группы, верный стилю романтических рок-н-ролльных семидесятых.

Если вы можете пройти мимо джентльмена, который на лекции по политической истории вскакивает посреди аудитории и, натягивая воображаемый лук, орет: «Я эээльф!», то у вас напрочь отсутствует талант искать будущих суперзвезд. Профессор-историк таким даром явно не обладал, поэтому и отправил Роммеля за дверь, даже не уточнив, кто он – Феанор, Элронд или, скажем, Келеборн. А заодно под горячую руку почему-то попал и я. Так мы познакомились. А когда выяснилось, что он еще и петь умеет, на горизонте замаячил «Хальмер-Ю».

Крыс – автор западающих в душу текстов, посвященных любви и ненависти, жизни и смерти, в них всегда есть место настоящей лирике и суровой правде жизни.

Один из первых текстов, который я принес Роммелю, украшали примерно такие шедевральные строки:

Шершни самопальных гранат

вас будут жалить люто,

Плюмбум и тринитрофосфат

в глубинах Абсолюта.

Новый гитлерюгенд готовит

нам всем хрустальный вечер,

Вождь из племени Безголовых

уводит Бекки Тэтчер.

Жиголо на пикколо

играет фугу в ре-миноре.

Слышишь, как затикало?

Prodezza, patria, amore!

– Гениально! – заявил Роммель.

Потом перечитал текст и уточнил:

– Ну… в меру гениально.

К счастью, в тот вечер мы пили привезенную кем-то настойку, и наш Музыкальный Мозг очень быстро стал маловменяем. Поэтому песни из этого бреда не получилось.

Стэн – серый кардинал группы, ее негласный команданте и бессменный бас-гитарист.

Со Стэном я знаком еще с Верхнего Околея: мы там учились в параллельных классах, и однажды, когда мне было лет восемь, в школьном коридоре ко мне подошел незнакомый пацанчик. Я его, конечно, видел и раньше. Его отличительной чертой было то, что на рукаве школьной формы, там, где эмблема в виде солнышка и раскрытой книжки, на обложке этой самой книжки ручкой было написано: Mein Kampf (позже Стэн раскололся, что это работа его старшего брат ельника).

– Мы Бандиты, а вы Алкоголики! – уверенно предъявил он.

Я сразу догнал: это он намекает, что я учусь во втором «А», а он – во втором «Б». В драки я тогда лезть боялся, поэтому сделал вид, что шутка мне понравилась, и мы подружились.

Хотя в то время в Верхнем Околее люди пили так, что большая часть города должна была учиться именно в классе «А».

Потом, когда школа закончилась, мы оба перебрались в Москву, поступили в разные универы, вместе снимали первую хату. Потом Стэна в моей жизни стало как-то слишком много, и при первой возможности я с ним разъехался. Впрочем, лучшими друзьями мы, конечно, остались.

Троцкий – несокрушимая машина, задающая своими барабанами ритм Музыке нашей жизни.