Океан
Последнее время я часто хожу к океану. И это несмотря на то, что от дома до побережья семь километров. Ведь я, подобно Маркесовскому генералу, когда-то пришел сюда именно для того, чтобы увидеть море. Но как-то обидно быстро об этом позабыл. Ко всему со временем привыкаешь. Ох уж это время. Но с тех пор, как отменили ковидный комендантский час и разрешили гулять по городу, я всё-таки начал ходить на побережье. Чаще всего спонтанно. Смотреть на океан. Слушать.
Я не умею жить в состоянии выученной беспомощности. Во мне, внешне пассивном, всегда копится внутреннее напряжение, которое в критический момент рвёт струны терпения и вырывается на свободу, меняя окружающую среду, не всегда в лучшую для меня сторону. Чтобы в нужный момент снять это напряжение, я прихожу поорать на океан. Один. Океан – это не люди, он всегда примет и успокоит. Он лучший психолог. Моя апатия тонет в рокочущем прибое вместе со злостью и гневом. Ведь даже лёгкий шторм своей яростью превосходит любые наши горести. Своей мощью бушующий океан учит смирению. Учит молчанию.
Ещё океан – это чайки. И они обожают фотографироваться независимо от погоды. Чайки – коренные местные жители, они были тут до римлян и вестготов. Кто я такой, чтобы отказать им в праве на хорошую фотографию. Фотографировать чаек – словно медитация. Поэтому, зачастую меня можно застать на побережье со старенькой потёртой фотокамерой.
Я всего лишь играю в свою жизнь. Всегда находясь в процессе. Мои путешествия и приключения перенесены со страниц идеализированных романов в сумбурный нелогичный мир, и стали от того ещё более захватывающими. А как иначе? Как жить, не играя? В конце концов, что останется от меня, настоящего меня, когда всё это закончится. Пока длится игра, я существую.
Пазолини говорил, что реальность – это кино на натуре, долгий, нескончаемый план-эпизод. И я монтирую этот план в завершении своего дня, наблюдая как на горизонте среди волн, спокойно и с лёгким шипением тонет пурпурное, дико уставшее за день солнце. Думаю, что каждый день, вечер которого мы проводим, глядя на океанский закат, не засчитывается в общий срок нашей жизни. Где-то там наверху, в своём кабинете с табелями и графиками вакцинации, сидит древний иберийский Бог, и каждый раз, увидев меня, провожающего взглядом уходящий под воду раскалённый диск, достаёт из верхнего ящика дубового стола потёртые бухгалтерские счёты, сдувает с них пыль и указательным пальцем отщёлкивает одну косточку. Затем, сквозь лентикулярные облака, Бог смотрит вниз на Землю и снисходительно качает седой шевелюрой, надеясь, что уж завтра я точно не приду. Потому как дела, и потому как время. А я молодой и глупый, не верю в саму концепцию времени, мне всегда мало солнца и я жадно выпиваю его до последней капли, изо дня в день, раз за разом, вновь проходя этот древний ритуал. И каждый вечер Бог морщит свой большой покатый лоб и, что-то ворча себе под нос, снова отщёлкивает один день в плюс к сроку моей жизни.
Натал
Будто свалившееся на голову Рождество живо напомнило о том, что время, имеющее свойство сжиматься в процессе созерцания человеком мира, тем не менее, способно бежать даже быстрее, когда живёшь на одном месте, созерцая жителей небольшого городка, да и самого себя, вместе со своим чувственным опытом.
Незримое присутствие Пай Натала64 я почувствовал уже утром. Мигел попросил меня всё время до ужина, на который я был заранее приглашен, побыть где-то рядом, чтобы, если понадобится помощь, ему не пришлось искать меня по всем Ковылям.
Я сидел возле камина, в зале домашней столовой, наблюдая за играющими языками пламени. Длинный деревянный стол, расположенный строго по центру помещения, уже с утра был застелен расшитой вручную скатертью и частично сервирован. Слева от входа Руй с детьми соорудили традиционный, размером почти что в мой рост, Рождественский вертеп – макет пещеры в скале, где родился Христос. Основу Святого Вертепа выложили мхом, который совсем недавно, даже не подозревая о его будущем предназначении, я самолично собирал в близлежащем лесу. Бликующие озёра были педантично изготовлены из осколков зеркал, холмы – из глины и камней, а внутри импровизированной пещеры расположились фигурки Девы Марии, яслей с лежащим в них младенцем Иисусом, а также совершенно офигевшим, судя по всему, Святым Иосифом, застывшим возле люльки в немом удивлении, с разведёнными руками. Кроме этого, там присутствовали ангелы, волхвы, архангелы, вол, осёл и ещё какие-то сомнительные персонажи. Весь пол вокруг вертепа был равномерно засыпан разноцветным конфетти и хвоей от еловых веток, а в нескольких метрах от него, в углу, стояла прекрасная, словно из детства, ёлка, украшенная мигающими гирляндами, стеклянными шарами и миниатюрными мягкими игрушками. Под нижними лапами ёлки ютились подарки от Рождественского Папы в ярких упаковках с прикрепленными к ним бумажками с именами будущих счастливых обладателей. Иногда я искоса поглядывал на эти коробочки, пытаясь хоть мельком увидеть своё имя. Не так важно, что было там внутри, но самая суть подарка от ставших уже близкими людей в этот волшебный вечер приятно согревала, добавляя настроению некие ностальгические нотки. Вспоминалась мама, сидящая в уютном кресле и листающая еженедельные гороскопы и старая добрая бабушка, со своим ироничным: «Ну ты, Митенька, даёшь! Гусь ты мой хрустальный». Вокруг стоял аромат выпечки и еле слышный, но упрямо пробивающийся из кухни запах специй и ещё чего-то, таинственно томящегося в духовке. Я съел уже столько конфет, хаотично разбросанных по всем имеющимся поверхностям, что сладко-вязкий вкус во рту заставлял меня постоянно подливать себе чай из чайника. Чайные пакетики, вероятно, купили и принесли в дом специально для меня, так как в семье все обычно предпочитали пить кофе. От старых кореньев, превращаемых огнём в угли во время порывов ветра на улице, из камина слегка пыхало дымком, который тут же смешивался с запахом свежих еловых веток и разнообразными нотками дорогого, едва уловимого парфюма, создавая этим удивительную рождественскую гармонию. Зал неуклонно наполнялся постоянно прибывающими гостями, возбуждённый шелест речи которых, словно фоновая музыка, приятно ложился на слух, совершенно не нуждаясь в переводе. Наконец-то мне стали понятны внушительные размеры столовой, теперь уже не казавшейся такой уж огромной. Ради одного только семейного рождественского застолья, вероятно, стоило бы построить здание, способное конкурировать с приёмной в имении Льва Толстого. В начищенных до блеска черных туфлях, новых, ещё стоящих колом джинсах и крахмально-белой рубашке, я чувствовал себя чеховским свадебным генералом, которого никто из новоприбывших лично не знает, и который впоследствии окажется всего лишь капитаном второго ранга. Но сейчас я выглядел тем самым важным хрустальным гусём, и дальние родственницы, примы, племянницы, все-все-все – только переступив порог, сразу же подходили ко мне и целовали в обе щёки. От духа торжественности, повышенного к себе внимания и постоянного физического контакта с вновь и вновь прибывающими женщинами, я немного ошалел.
– А где все мужчины? – изумился я, когда набралась полная гостиная женщин.
– Курят на улице, – засмеялась Ана-Мария, – это ты тут застрял среди девочек, словно лис в курятнике.
Я вышел на улицу, где действительно в облаке табачного дыма стояла компания человек в двадцать, оживлённо между собой о чём-то болтая и временами разражаясь смехом.
Руй увидев меня замахал руками
– О, Димеш! Иди, я тебя с кузеном познакомлю!
Рождество в Португалии – один из лучших способов собрать за одним столом зачастую разбросанную по всей Европе семью. Кузен с женой и детьми жил в Польше и приезжал в Ковыля лишь раз в году, на Рождество. Мы пожали друг другу руки, и Руй, воспользовавшись случаем, в который раз рассказал про меня старинную историю, затёртую месяцами байку, ту легенду, которую я уже и сам выучил наизусть в португальской версии, словно несмешной анекдот, вырванный из контекста, так много раз слышанный от разных людей, больше ничего кроме этого обо мне не знавших. История о парне, жившем на улице в Париже, о Руе, подкинувшем его до Португалии, да о мафии на Алгарве, вынудившей его переехать жить в горы. А та ли это легенда, которую хочется слышать или же самому рассказывать, встречая новых людей? Гораздо приятнее была бы история про нас с Криштой, о которой, к сожалению, а может быть и к счастью, никто даже не догадывался.
А мы с Криштой отнюдь не спешили как-то развивать наши отношения, ограничиваясь тайными встречами, – редкими, но желанными. Встречались не часто, обычно в выходные, в различных местах, до которых я добирался придуманными Криштой маршрутами. Иногда это были мотельчики, а иногда парки, где Кришта ждала меня с наборами для пикника и туристическими ковриками. Занимались сексом, смеялись, болтали ни о чём. Мой португальский стремительно подтягивался, а привязанность к Криште усиливалась. Я прекрасно понимал к чему это может привести. В какой-то момент чувства переливаются через край, ты перестаёшь её романтизировать, и уже начинаешь хотеть, но не словно абстрактную мечту, а уже как женщину, с которой возможно совместное будущее. Но похоже, что Кришта следила и за этим, время от времени делая перерывы в наших встречах, пропадая где-то в библиотеках соседних городков или уезжая по делам в Порту. В остальном, жизнь продолжала течь так же, как и прежде, – я спокойно работал на складе, а она занималась своими историческими проектами, о которых не очень любила распространяться, а я уже давно перестал спрашивать.
Когда, дымя, бог весть откуда взявшейся толстенной сигарой, Руй уже почти закончил рассказывать облокотившемуся на изгородь кузену про мое бегство из Алгарве в горы Кова-де-Бейра, к нам подошел Мигел.
– Димеш! – воскликнул он, – у меня для тебя рождественский подарок!
Из кожаной сумки, перекинутой через плечо, он достал бумажный почтовый конверт, массивный мобильный телефон и пакет с запутанными в клубок проводами. Это был Нокиа-двадцать-один-десять с выдвижной антенной. Труба таких размеров, что если взять её с собой в самолёт, то как пить дать заставят отдельно доплачивать за багаж. Мобильник был явно не новый, но, тем не менее, я жутко обрадовался.
– Обригаду, Мигел! Я давно собирался купить, но деньги всё как-то не хотят копиться.
– Да уж понятно, купишь ещё, успеешь, а пока пользуйся этим. Я считаю, что вещи должны служить до конца, поэтому передаю его тебе в наследство, – он хохотнул, – зарядка плохо держит, включишь дома в розетку и будешь звонить по своим русским делам. Персебеш? Конверт давай распечатывай, а то ты совсем не тому радуешься.
Письмо было из миграционной службы, и в нём оказалась новенькая пластиковая карта ID, которую я отчаялся ждать, так как все документы были собраны и уже давно поданы в службу СЭФ. Я не в силах ничего произнести, восхищённо посмотрел на Мигела, мы обнялись и народ вокруг снова загалдел.
– Кстати, – Мигел нагнулся к моему уху, – Кришта просит, чтобы я отпустил тебя с ней в Траз-уш-Монтиш. Так что будет у тебя небольшой оплачиваемый отпуск. В начале марта на Думингу-Горду65.
Я обомлел, мгновенно осознав, что похоже намечается Масленица с Криштой.
– Круть, – вырвалось у меня, – обригаду, Мигел!
– Так обрадовался, что не поинтересуешься зачем она туда едет? – засмеялся он.
– Ну я подумал, что надо так надо. А зачем? – встрепенулся я.
Мигел, похоже, получал удовольствие от производимого на меня эффекта, и лишь поэтому никогда не выдавал подобную информацию сразу целиком. Он стоял, глядя на меня снисходительно по-отечески, и показывая всем окружающим свою ровную белоснежную улыбку – более чем явный для этих мест признак наличия денег на семейных счетах.
– На карнавал в Поденсе, – усмехнулся он и теперь посмотрел на меня уже серьёзно…
– Класс, – только и смог вымолвить я, пытаясь сдержать мгновенно возникший в голове каскад чувств, – вот это настоящий подарок!
– Считай это работой. Знаю я этих дармоедов «каретуш» за горой Марао. Будешь следить чтобы ни один волосок не упал с головы моей дочери, ну и помогать ей. Я тебе доверяю. Персебеш?
– Я понял тебя. Обригаду.
Из дверей дома выглянула Ана-Мария и замахала руками, зазывая всех гостей за стол. За время моего отсутствия, столы в гостиной уже успели накрыться и сервироваться. Неизменное португальское Бакаляу – треска с картофелем и капустой, сладкий рисовый пудинг в молочном креме – Арроз Дос, вермишель Алетрия, традиционная индейка Перу Ассада и море десертов – посыпанные сахаром гренки Рабанадаш, жареные во фритюре пирожки Азевиаш, Соньош из заварного теста, Броаш де Каштелар из сладкого картофеля, бисквитные рулеты Трунку де Натал, рождественские французские тосты, и во главе всего этого изобилия Боло-Рэй – огромный пирог в форме короны с цукатами и сухофруктами.
Гости шумно расселись по местам, и тут же, разливая шампанское и тинту из пузатых бутылок, принялись оценивать гастрономические достоинства блюд и отпускать комплименты хозяевам. Затем, когда по столу прокатилась первая волна сытости, Матильда-Беатриш подняла руку призвав к тишине, и принялась, громко озвучивая имена, раздавать коробочки с подарками от Пая Натала. В моей лежала новенькая рубашка в клеточку, в кармашек которой была вложена купюра в пять тысяч эшкудо – с бородатым Васко да Гамой, а на обороте – каравеллой с мальтийскими крестами на поднятых парусах. Деньги, конечно, небольшие – в пересчёте на недавно принятую валюту, это равнялось сорока пяти – пятидесяти евро или «эрошей», как их иронично называли местные. Но все же, как дополнение к подарку, такая сумма была безумно приятна.
– Когда мы были детьми, – начал рассказывать Мигел, – то никто нам подарки не раздавал, не было на это эшкудош. Но все же, перед сном накануне Рождества, мы оставляли тапочки на камине, а утром, после пробуждения, смотрели, какой сюрприз в них оставил Пай Натал. Обычно это были сладкие сухарики и кусочки цветного сахара. Разумеется, Пай оставлял нам сладости только если мы хорошо себя вели в течение года, – подчеркнул он, зыркнув почему-то на меня, и все за столом засмеялись.
И все-таки, получается, что я ребёнок в этой семье, – тут же подумалось мне, – каюсь, виноват, считал, что просто игрушка.
Насытившись, я выскользнул из-за стола и уселся на стул возле камина. Теперь всё пространство в его пылающем чреве занимал массивный кусок дуба – Сепу-де-Натал. Языки пламени мягко огибали его, постепенно обугливая пористые бока. Внутренне я всегда одухотворял подобные вещи, и поэтому сразу же возникла мысль о рождественском бревне, как редком деликатесе специально для сегодняшнего праздничного очага. Как же меня притягивают эти португальские камины, – так и хочется медитировать, вперившись взглядом в пространство где-то внутри него, или же поднося пальцы максимально близко, трогать огонь, чтобы, обжечься, но только лишь самую малость, а в последний момент отдёрнуть горячую руку. Есть в этом что-то языческое, что-то такое, что присуще всем нам, осознанно или не очень.
– Скоро начало мессы, дорогие, – воскликнула Беатрис, – выходим на Петушиную мессу66!
Народ, никак не организовываясь, тут же шумно потянулся к выходу. На улице мы растянулись по всей ширине дороги и зашагали в сторону храма. Церковь располагалась уже в самом городе и из пригорода идти нужно было минут тридцать. Я заметил среди женщин Кришту и помахал ей рукой. Она тут же отделилась от остальных, подошла ко мне и с ходу поцеловала в обе щеки.
– Привет, милая! – сказал я, – Мигел рассказал мне о нашем предстоящем путешествии.
– Давай об этом потом, – Кришта смущённо улыбнулась, – ты как сегодня? Устал от всей этой суматохи?
– Все прекрасно, я в восторге от праздника. Кстати, а почему рождественскую службу называют Петушиной мессой?
– Ора-бень, – сразу же включилась она, – есть разные версии. Мне нравится объяснение, что название Мисса-ду-Галу появилось потому, что Иисус символизирует восходящее солнце, пришедшее к нам в гости, рассеивая тьму. Поэтому в старых церквях, символизируя Божественный свет, на колокольнях установлены петухи.
– Очень поэтично. Это поэтому один из символов Португалии тоже петух?
– Нет, то был Гало-де-Барселуш, – засмеялась Кришта, – существует легенда, по которой паломника, идущего по пути Сантьяго, обвинили в воровстве и уже без суда и следствия поволокли на виселицу, но когда настал момент последнего желания, а это свято, то он пожелал только, чтобы его отвезли в дом судьи. По приезду оказалось, что судья обедает с друзьями. Паломник увидел блюдо с жаренным петухом и воскликнул: «Если я невиновен, то этот петух закукарекает, когда меня повесят». Судья это заявление проигнорировал. Но когда паломника увезли на казнь, петух действительно вскочил и закукарекал. У судьи случился шок и начался нервный тик, он бросил гостей и побежал спасать паломника. Далее оказалось, что зря спешил – паломника уже спас Святой Иаков – оборвалась плохо завязанная вокруг шеи верёвка, но все же жареного черного петуха за справедливость почитают по сей день. Легенда всегда одна и та же, есть лишь разные варианты объяснения почему паломника обвинили в воровстве. Самый распространённый в народе вариант – месть хозяйки постоялого двора, которой паломник целомудренно отказал во внебрачном сексе.
– Забавно, а в России есть выражение «пока жаренный петух в жопу не клюнет», и я всегда считал, что это про пожар, когда поджигают жилые дома, обычно говорят «пустить петуха».
Кришта засмеялась.
– Клааару. Я смотрю у вас тоже в России интересные традиции!
Непринуждённо болтая, мы уже подошли к церкви, и со стороны наше общение выглядело всё так же невинно, как и прежде, с разницей лишь в том, что теперь внутри меня ежесекундно зрела наша будущая совместная поездка. Между церковью и приходским кладбищем была навалена огромная куча вполне добротных дров из лиственницы. Вернее, они были сложены штабелем, который явно предполагалось поджечь.
– О-Мадейро-де-Натал, – кивнула на сооружение Кришта, – постоим немного на службе с семьёй, а как разгорится Рождественский костёр, выйдем наружу.
Служба в храме, по сути своей, ничем не отличалась от обычной воскресной мессы. По крайней мере, так казалось мне, и Кришта, видя мое слегка разочарованное лицо, стоя рядом, шёпотом рассказывала об этой службе в стародавние времена, когда верующие собирались в церкви, чтобы возле освещаемого масляными лампами и факелами жертвенника, всю ночь провести в молитвах и песнях. Земляной пол засыпался соломой, а стены церкви были покрыты коврами. Я слушал её, украдкой заглядывая в тёмные глаза, в расширенных зрачках которых отражались огоньки всей тысячи храмовых восковых свечей. Пространство вокруг благоухало миртом и розмарином, а мне было по-настоящему спокойно. Через некоторое время мы вышли со службы на улицу, где уже занимался огромный костёр. Сухое дерево горело с лёгким хрустом, легко и без дыма, а искры стремились вверх к усеянному мириадами звёзд небу. Постепенно собирающиеся люди, улыбаясь и напевая незатейливую мелодию, уже начали подтанцовывать возле костра.
– О-Мадейро-де-Натал! – Хором закричала группа свежеприбывших молодых людей, – Гори, Гори!
И мы с Криштой, подоспевшими к нам Руем, Мигелом, Беатрис и Аной – тоже закричали: «Гори!». Из толпы вынырнул тощий Луиш, протянул руку к Криште и пустился танцевать с ней смешной деревенский танец – раз-два, раз-два, раз-два-три. Ана-Мария схватила за руку меня и увлекла танцевать с собой – раз-два, раз-два, раз-два-три. Я кружился, по сути, даже не умея танцевать и мне было смешно и хорошо одновременно. Веселье захватило всю толпу, принявшуюся петь и отплясывать вокруг костра. Вскоре пламя достигло высоты церкви, а когда огонь стал совсем яростным, завела двигатель стоящая неподалёку машина «бомбейрош», и бойцы невидимого фронта, распустив пожарные рукава, принялись заливать края костра, чтобы удержать стихию огня в рамках установленных приличий.
– Как тебе Петушиный Костёр? – спросила разгоряченная Кришта, подскочив ко мне.
– Гигантское пламя – это отличный способ из ночной тьмы поприветствовать солнце, мощный сигнал, со скоростью света летящий сквозь космическое пространство.
– Носса Сеньора! У тебя явный прогресс в португальском. Я знала, что тебе понравится.
Когда мы, смеясь и перепихиваясь, возвращались всей толпой из церкви, я размышлял о том, что когда такая интимная вещь, как семейный очаг, выносится из дома наружу, в народ, то это здорово объединяет всех людей в городе. Каждый горожанин на какое-то время чувствует себя не просто частью сообщества, а уже полноправным членом семьи, и незаметно для себя проносит это ощущение из Рождества через весь год. Неспроста в социуме веками существуют определённые традиции, ох неспроста.
Несмотря на ночь, я принял маленький кофе, съел ещё немного лёгких десертов и, распрощавшись, усталый и счастливый, с пакетом подарков, побрёл в свою холодную халупу. Разогретый эмоциями, я все-же довольно быстро развёл в камине огонь, подключил в сеть свой новый телефон, убедился, что в нём уже присутствует симка с небольшой суммой на счету, выпил бокал вина и набрал российский номер.
– Привет, мам.
– Привет, сынок. Ты так давно мне не звонил.
Я судорожно сглотнул комок в горле и по щекам покатились слёзы.