Что мы делаем в темноте
Жилые кварталы исторической части Порту устроены так, что с улиц видны лишь лицевые стороны домов. Именно те парадные фасады, что и составляют архитектурный пейзаж старого города. Тут очень плотная застройка двух-трёх-четырёхэтажных домов, где нижний этаж зачастую отдан под магазинчик, парикмахерскую или какой-нибудь склад. Но первым всё же считается следующий этаж над коммерческим. Улицы города, издревле разделялись в соответствии со специализацией торговцев. Например, идущая от железнодорожного вокзала Сан-Бенту улочка Руа-дас-Флореш45 была создана в шестнадцатом веке по приказу короля Мануэла Первого, как улица золотых и серебряных дел мастеров. Первые этажи её зданий занимали мастерские ювелиров и магазины, владельцы которых жили над ними. Сейчас улица выглядит всё так же, однако профиль её магазинчиков уже сменился в соответствии с актуальными запросами туристической отрасли. На ближайшей к моему дому торговой улице магазины в большинстве своём специализируются на водонагревательных приборах. Не золото, конечно, но зачастую бывает намного полезнее. Центральный район – целая галерея переулков, площадей, террас, со множеством заброшенных старинных зданий. Это лицо города, они очаровывают своим историческим дизайном: высокими деревянными резными дверьми, окнами с нестандартными арочными рамами. Но особенно те, что украшены кафельной плиткой – азулежу, и кованными декоративными оградками на балкончиках.
Задние окна домов обычно выходят во внутренние дворы, примыкающие к таким же внутренним дворам параллельных улиц. Градостроительная схема Порту – это внутриквартальные сады, дворики и террасы. Квартиры традиционно сквозные – с одной стороны солнце встаёт, а с другой – садится. Это так же помогает им хорошо продуваться, если днём открывать окна с обеих сторон. Последнее немаловажно в условиях местного климата – жильё в Порту необходимо постоянно проветривать, а особенно зимой, чтобы не расплодить плесень или грибок.
На лицевых фасадах балконы зачастую узкие и ажурные, в то время как, с другой стороны – более широкие и практичные. На задние дворы выходят окна кухонь и постирочных комнат, а во внутренних открытых пространствах развешивается и сушится на солнышке выстиранное бельё.
Обычно, когда накапливаются шмотки для стирки, я заряжаю барабан машинки, стоящей на внутреннем балконе, включаю свет и сажусь возле неё на тумбу читать какую-нибудь книгу. Включаю свет потому, что это происходит обычно после десяти вечера, когда тарифы на электричество снижаются вдвое. Я люблю читать под медитативных гул стирки со свойственными лишь ему звуками. Затем, когда процесс заканчивается, сижу и, выключив свет, мечтательно втыкаю на ночное небо. Примерно через десять-пятнадцать минут к звукам ночи добавляется лёгкий гул, словно у взлетающего маломоторного самолёта, затем, чуть ближе – ещё, и ещё один с другой стороны. Это соседские центрифуги для отжима белья заканчивают полуторачасовую стирку. Из окон высовываются женщины с прищепками и развешивают бельё, перекрикиваясь через дворик. Впервые, когда я затеял ночную стирку, у меня было некое чувство вины, – я старался не скрипеть и словно воришка не включал свет. Но когда вдруг понял, что все вокруг в первую очередь ориентируются на коммунальные тарифы и удобство, то просто в одну прекрасную ночь, так же как они, высунулся из окна, и громко сказал: «Боа-нойте-менинаш!»46 Ещё одно мгновение инициации. Ровно до этой фразы я в Порту просто жил, они же этим городом являлись. Теперь мы стали вроде как на равных. И ещё стирающие ночью менинаш – верный признак завтрашней солнечной погоды. Синоптики могут ошибаться, местные женщины – никогда. Потому что, если выстирать бельё перед дождём, сушка его превратится в пытку и, скорее всего, закончится неприятным запахом и обязательным перестирыванием. Про слово «менинаш» нужно рассказать особо. К женщинам в Порту можно и даже нужно обращаться именно таким образом – девочка. Ни женщина, ни девушка, а именно девочка. Как-то в магазине – это было во время карантина – я назвал сеньорой семидесятилетнюю старушку. Так она хмыкнула, закатила глаза и, шлёпнув мне сумкой по заднице, обозвала меня «ковидой». Шутя, конечно, но это действительно так – все сеньоры живут в Лиссабоне, а в Порту обитают только девочки.
Есть и другая категория «ночных» людей – мусорщики. Раньше я постоянно просыпался в четыре утра из-за того, что по улице проезжали мусорщики. Они рассекают по городу на огромных машинах с двумя сотрудниками, стоящими сзади на подножках. Меняют заполненные за день баки. Причём делают это максимально громко. Сейчас, вероятно, они сменили маршрут объезда города и подъезжают к моему дому примерно в одиннадцать вечера. Мусорщик – профессия полезная и благородная, обижать их как минимум грешно. В Порту был случай, когда компания по вывозу отходов уволила одного из своих сотрудников за то, что он периодически приходил на службу в нетрезвом виде. «Пьяные мусорщики кажутся людям счастливыми» – пытался оправдаться мужик, когда его обвинили в злоупотреблении алкоголем на работе. Уволенный мусорщик, просидев год без дела, возьми, да и обратись в суд с претензией, что работодатели не имели права уволить его за то, что он пьёт, даже если он делает это во время рабочего дня или ночи. В результате суд не только удовлетворил его иск, но и обязал компанию выплатить ему компенсацию за четырнадцать месяцев. Судья постановил, что мужчина ходил на работу пьяным на совершенно законных основаниях, так как в уставе фирмы не было ни слова об алкоголе. Это настолько впечатляет, что я даже записал вердикт: «Следует принять во внимание, что, работая в пьяном виде, истец забывает о своих жизненных трудностях и выглядит счастливым. Это оказывает благотворное влияние на работу коллектива. Сотрудники смотрят на него и думают: как хорошо, что этот довольный жизнью человек убирает мусор», – говорилось в решении суда. «Давайте признаем: им приходится нелегко», – заявил судья на протесты руководства компании.
Пофигизм португальцев по отношению к различным шумовым раздражителям – это ещё одна характерная особенность менталитета. Возьмём, например, мой дом. Каждый день из женской парикмахерской доносятся звуки аккордеона. Всегда одна и та же мелодия. Для Португалии это нормально. Играет музыка – хорошо, будем надеяться, что кто-то станет музыкантом. Никто никогда не пожалуется на соседа трубача или скрипача. На шумную гулянку, впрочем, тоже никто не жалуется. Но если кому-то и впрямь что-то мешает, то чтобы никого не обидеть, жаловаться необходимо тоже правильно. Во-первых, это делается письмом руководству кондоминимума, который в свою очередь рассматривает ситуацию и рассылает одинаковые уведомительные листки всем жильцам дома, без указания каких-либо имён. Одна из примечательных «ночных» ситуаций, произошла тогда, когда поздно вечером, примерно в одно и то же время дом начали периодически оглашать судорожные женские вскрики, с придыханием в стиле: «О-меу-Деуш». Соседи стали вести себя подозрительно. Поначалу косились друг на друга, пытаясь вычислить в какой всё-таки квартире это происходит. Затем кто-то узнал, что у одной дамы, на которую нельзя было даже и подумать, появился намураду (возлюбленный), и им в порыве страсти даже не приходила мысль закрыть окна. По итогу, в кондоминимум было направлено письмо с просьбой остановить разврат и вакханалию, хотя бы по праздникам.
Через некоторое время в каждом почтовом ящике дома появился информационный листок, в котором руководство выражало крайнюю обеспокоенность не столько ночными звуками страсти, сколько тем, что эти звуки могут вызвать губительную зависть у других жильцов дома. Окна закрылись, вскрики перестали волновать общественность, конфликт исчерпал себя.
Список явлений, мешающих спать по ночам, можно было бы продолжить чайками, которые в Порту, как известно, чуть побольше кошки и чуть поменьше собаки, но надо отдать чайкам должное – кричать они начинают лишь с рассветом, а это уже новый день.
Содад
Я чувствую себя ребёнком, когда в пустынном доме, услышав стук в четыре утра, на цыпочках спускаюсь по лестничному пролёту, чтобы открыть входную дверь, – во фланелевой пижаме, с колпаком на голове, держа в вытянутой руке огромный бронзовый подсвечник. Меня окружают пляшущие тени – порождения старинной мебели и дрожащего света от горящего фитилька свечи. За дверью, заливаемый дождём, – силуэт в плаще и сапогах.
– Фоудес!!! – восклицает силуэт голосом Руя, – ты похож на привидение, я чуть инфаркт не заработал! Ох, каброн, где ты взял этот колпак?
– Беатрис подарила, ещё на новоселье.
– Ох ты ж, дьявол, попрошу её быть осторожней в выборе подарков.
Мы смеёмся, затем Руй показывает жестами – быстрее-быстрее – и грассируя, снизив тон почти до шепота, скороговоркой проговаривает:
– Ррррапиду, Димеш, прррресса! Темпу-э-динейру47! Время, время, не ждёт, переодевайся быстрее, жду тебя в машине, – и снова исчезает в тёмной пелене дождя.
Я по-армейски быстро переодеваюсь и выскакиваю на улицу, застёгивая куртку на ходу. Сегодня мы едем в Алгарве – провинцию на юге Португалии. А это значит, что к обеду дождь закончится и наступит лето. Потому что, несмотря на то, что ехать всего четыре-пять часов, климат на равнинах Алгарве в корне отличается от климата нашей деревни, а природные условия больше напоминают средиземноморье Северной Африки. Что-то мы везём туда, а что-то забираем оттуда. Обычный бизнес. Фургон загружен ящиками ещё с вечера. Руй и дед Жайме ждут меня в кабине, чему-то посмеиваясь и дымя в лицо друг другу коротенькими крепкими португальскими сигаретами.
– Ну что, Димеш, – кряхтит дед Жайме, когда я устраиваюсь в кабине и Руй выруливает из Ковыля на трассу, – давай, спой нам что-нибудь, а то… штрада-лонга48. Как «штрада» по-русски?
– Дорога.
– Дрога! – удивлённо восклицает Руй, – Ты серьёзно? Дрога? Штрада это дрога?
– Да, дорога, – отвечаю я, и вдруг понимаю причину его восторгов. Дрога по-португальски – наркотик.
А ведь дорога действительно наркотик, причём один из самых сильнейших. По крайней мере для нас с Руем. Ведь мы оба большую часть жизни провели в пути. Я – бродяжничая, а он за рулём грузовика. Каждый в соответствии со своим видением мира, своими понятиями, своей судьбой. Дорога – это то, что нас объединяет, и даже то, благодаря чему мы когда-то встретились.
Это было в Германии. Я стоял возле заправочной станции на выезде из Франкфурта. Я попал сюда из Франции и отнюдь не по своему желанию. Уже стемнело, и мне было просто необходимо уехать из города – куда угодно. Голод потихоньку начал крутить живот. Совершенно не понимая куда ехать, я заглядывал в международные фуры с просьбой подвезти меня обратно в сторону Франции.
Один драйвер, быстро окинув меня взглядом, согласился.
– Энтре-на-кабина, – сказал он, открыв мне дверь. – Вамуш!
Слово, которое я сразу понял примерно, как: «Залезай брат, тут сухо, сыто и тепло, поехали со мной и ни о чём не беспокойся». Это был португалец лет сорока. Мягкая шуршащая речь и иронично-весёлый взгляд. Он понимал английский, мог говорить и по-французски. А по итогу: здравствуй, языковая солянка!
– Вэр а ю фром?
– Париж.
– Ты родился в Париже?
– Нет.
– Клааару…
Слово за слово, постепенно мы все-таки нашли общий язык. А через пару часов уже свободно понимали друг друга, говоря на невообразимой лингвистической солянке. Португальца звали Руй, и он оказался мировым мужиком. Его фирма купила новую машину, Руй перегонял её из Германии в Португалию. Смешно было, что заглавная «Эр» в его имени по-португальски звучит как «Ха». И называть так человека, вставляя его имя без надобности во все фразы, похлопывая его по плечу, было забавно. Я, конечно же, рассказал Рую об этом, что нисколько его не смутило:
– Жаль, что тебя не «Кораль» зовут, – отшутился он, – были бы с тобой два сапога – пара.
– А где ты родился?
– В Санкт-Петербурге.
– Ого! Я слышал, что это очень красивый город.
– Да, но я там только родился. Это не мой город.
– А какой твой город?
– Я гражданин мира.
– Ха-ха-ха! Клошар, что ли?
– Наверное, да, клошар. И, наверное, ха-ха.
– Не обижайся, я просто шучу.
– Я не умею обижаться.
– Вот и хорошо. Но, может быть, со мной и научишься.
Этот вопрос преследовал меня всегда и, тем не менее, я никогда не мог ответить на него однозначно. «Откуда ты?» Интересно, зачем люди спрашивают об этом? Что конкретно они надеются услышать? Вероятно, они хотят определить для себя некую культурную систему координат. И, в соответствии с ней, поместить меня в один из готовых шаблонов, чтобы это позволило комфортно продолжать наше общение. Но почему все думают, что тебе хочется раз за разом проходить через этот допрос?
В какой-то момент я просто решил говорить то, что люди ожидают от меня услышать. Либо то, чего они совсем не ждут. Если же в моём желудке находился литр светлого пива, я заводил философскую беседу. А иногда просто отрезал, что, мол, из Албании. Моё отношение к «Вэр-а-ю-фром?» колеблется от любви до ненависти и обратно. И в заначке есть как готовый короткий, так и длинный ответы. И я выбираю один из них, в зависимости от того, кто спрашивает.
Я не могу быть «из Питера», помня лишь несколько лет жизни там. Не могу быть «из Сибири», так как уже давно её не чувствую. Я не из Парижа – хотя бы потому, что недостаточно хорошо говорю по-французски, а истинная родина – в общении. Потому что дом – это не место, а люди в нём. Я могу убедительно ругаться, по крайней мере, на пяти разных языках. Я – экспат. И в каждой новой для меня стране акцент мой незаметно изменяется. Ещё, бывает, по ошибке я вставляю французский арго в свой английский, что для большинства людей делает меня странным и непонятным. Я конвертирую любую цену в две разные валюты, прежде чем совершать крупные покупки. Я нервничаю всякий раз, заполняя официальные бланки, перед тем как вписать «перманент адрес». Кто я и откуда? Изо дня в день люди спрашивают меня об этом, и почти всегда я впадаю в лёгкий ступор. Мало того, ирония жизни в том, что даже в моём красном паспорте, похороненном в одном из арондисманов Парижа, местом рождения указан СССР. Ныне уже несуществующая страна. Я ребёнок третьей культуры, гибрида, созданного моим же сознанием из предыдущего опыта и культурных кодов различных геолокаций. Настала пора придумать себе легенду с красивым городом. Построить свой Макондо.
Когда мы въезжали во Францию, я рассказал Рую, что, собственно, не имею определенной конечной цели. На что он предложил мне махнуть с ним в Португалию. Я тут же, не раздумывая, согласился.
«Я – ёжик, – устало подумалось мне, – и я упал в реку. И пусть она, на хер, несёт меня к океану».
Сам Руй жил в Ковылях – городке в северной части Португалии, ближе к испанской границе. Но так как мы ехали через юг, где ему предстояло загрузиться партией цитрусовых, решили, что он высадит меня в Албуфейре, приморском городе на Алгарве.
– Что ты будешь делать на курорте? – смеялся Руй. – Море, девочки, марихуана?
– Пуркуа-па, – отвечал я, – если других занятий не найдётся.
Португалия оказалась прекрасным потерянным раем, о существовании которого я даже не подозревал. Албуфейра встретила нас тёплым океанским побережьем, ярким вездесущим солнцем и навязчивыми марокканцами, предлагающими в старом городе кокс, и называя его почему-то «Чарли». Руй никак не мог понять, куда я еду и что буду делать без дома:
– Где ты будешь спать, Димеш?
– С кем?
– Неважно с кем. Спать, дурмир, кровать – пи-пи оли. Ши-ши э кама, хррр-хррр-хррр. Сон.
– Не знаю, Руй, тут тепло, где угодно.
– Ты идиот, Димеш, спать надо дома. Эу-што-те-дизер. С тёплой намурадой.
– Девушкой?
– Си, иииису, девушкой, женщиной, намурадой – неважно.
– Не трави душу, Руй.
– Димеш, шкута, надоест море – приезжай ко мне.
– Хорошо, Руй. Спасибо, друг.
Мы тепло распрощались. Руй записал мне в блокнот свой адрес в маленьком городке на другом конце страны. И, похоже, зёрнышко под названием «дом» попало на благодатную свежевзрыхлённую почву. Я ходил и думал об этом. Мне почему-то вдруг стало жутко не хватать того тепла, с которым тебя ждут в этом самом доме. Возвращаться по вечерам – вот чего мне хотелось. Ощущения безопасности. Если нет девушки, то дома есть возможность завести хотя бы кошку, чтобы разговаривать с ней.
Первую ночь в Албуфейре я провёл возле океана. Лежал на песке, смотрел на небо и думал о том, что гонит меня в неизвестность. О причинах и следствиях. Или, скорее, последствиях. Зачем я сюда приехал? Что я буду здесь делать? Раньше эти вопросы меня мало волновали, но сейчас отсутствие какого-либо занятия создавало в душе вакуум. Даже Руй, мать его, укатил в свой дом, в некое уютное место, созданное его руками. Туда, где его ждёт любимая женщина. Он едет, а она сидит у окна. Приготовила ужин и, в ожидании Руя, читает книгу в одной шёлковой ночной сорочке. А он едет и знает об этом. И насвистывает, сучонок, крутя баранку. Это ли не счастье? К утру несмотря на то, что спал в спальнике, я изрядно замёрз. Поднялся и пошёл бродить по утреннему городу. Ранние прохожие шли по своим делам. Глядя на них, я всё больше осознавал свою беспомощность. Я прошёл так много за эти годы, не имея чётких целей. Когда именно я сломался, и что было причиной? – этого понять я был не в состоянии.
Весь следующий день я бродил по улицам, а вечером вновь пришёл к океану. Так прошло несколько дней. Что-то в этом городе было не так. Или это во мне самом что-то изменилось. Я всё больше тосковал, а тоска – это паразит, который питается твоим мозгом, разрушает твою волю. И со временем превращает тебя в обыкновенный кусок сожалений о том, что было, а чего так и не случилось. Я смотрел на людей, и каждый из них всем своим видом словно кричал мне о том, что ему есть куда возвращаться. С каждым встреченным человеком я всё сильнее осознавал, что в этом мире я аутсайдер. Я чувствовал, что, если так будет продолжаться и дальше, я постепенно погружусь в депрессию, словно в вязкий песок на облюбованном мной океанском пляже.
Как-то возле одного из больших магазинов, часов в пять вечера, я вдруг увидел большую группу людей. Подойдя ближе, понял, что это мигранты. Они ждали, когда из магазина вывезут просрочку. Здесь её не уничтожали, а выносили для малообеспеченных. Через несколько минут служащие выкатили тележку. Но когда я до неё добрался, она уже опустела. От неожиданности я застыл, открыв рот. Люди просто вмиг всё раздербанили – кто сколько успел схватить. Ни тебе очереди, ни «силь-ву-пле», ни «мерси-боку».
– Що, хлопець, не дисталося? – окликнул меня здоровенный парень в кожаной куртке, оскалив в улыбке железные зубы.
– А что здесь, кто первый тот и сыт? – ответил я вопросом на вопрос.
– А, то ты ж москалик. Тут кто последний, тот и папа, – заржал парень.
Его тон был довольно неприятным, и я решил просто развернуться и уйти – всё равно ловить уже нечего, а люди явно не хотят общаться.
– Та ти, каброн, почекай, не бижи, – парень подошёл ближе и взял меня за плечо.
Сделав резкое движение и освободившись, я быстро зашагал прочь.
– Ну, йди. Я просто хотив роботу тоби дати, – послышался его насмешливый голос.
Я остановился и, обхватив голову руками, сел на корточки.
– Добре, москалик, добре, – он снова подошёл ко мне и снова положил свою руку мне на плечо, – не бигай бильше вид мене.
Парня звали Игор. В его имени, как и в нём самом, мягкий знак напрочь отсутствовал. Расширенные зрачки, перепады настроения и агрессия, сквозящая в голосе, явно указывали на то, что он сидел на коксе или ещё каких-то стимуляторах. Игор с какими-то серьёзными людьми, о которых он постоянно упоминал, занимался трудоустройством нелегальных мигрантов. За деньги, которые те выплачивали заранее, перед тем как приехать. В основном это был налаженный трафик, через фирмы в России и Украине. По португальским законам такая деятельность практически приравнивалось к работорговле. И Игор с компанией, похоже, прекрасно это понимали.
– Как ты здесь оказался? – спросил он, когда мы сидели в кафе, где мой новый знакомый расщедрился, купив мне кофе с молоком и эклер.
– Просто приехал.
За соседний столик подсели двое, примерно таких же, как и Игор, бычков. Он коротко поздоровался и, чувствуя, что их внимание приковано к нашему разговору, перешёл в наступление:
– Ты не можешь просто приехать, не заплатив.
– За что не заплатив?
– Это наше место, ты должен был заплатить перед тем, как приехать.
– Игор, я не понимаю, за что?
– За то, что жить здесь будешь, за покровительство наше, за работу.
– А если мне не нужно покровительство? Я не бизнесмен, зачем мне крыша?
– Тогда тебя могут никогда не найти. Ты здесь никто. Кто видел, как ты приехал? Где ты зарегистрировался? Покажи мне печатное свидетельство твоего существования в этой стране. У тебя есть НИФ? Сегуранция сошиал? Тебя нет на Алгарве. На этих пляжах, в шести метрах под прибоем, много разных людей лежит. Никто и никогда даже не подумает их здесь искать.
– А зачем мне угрожать? – опешил я. – У меня нет денег.
– Будешь работать и сорок процентов выплачивать фирме. Все довольны. Мы и общагу постоянную тебе дадим. Плюс десять процентов. И работу будем подкидывать.
– А если я не хочу работать?
Внезапно Игор потерял терпение и выругался по-русски, да так грязно, что буквально испачкал словами воздух в кофейне. Он привстал, опершись на стол, и уставился на меня своим мутным взглядом:
– Надо работать, – сквозь металлические коронки зубов процедил он. – Ты же не тунеядец, москалик. Работать, работать и работать. Как дедушка Ленин завещал. Нам бомжи тут не нужны.
– Ладно, спасибо за кофе, – сказал я, вставая, – мне это не интересно.
– Э! Что значит «спасибо»? – деланно поперхнулся Игор. – Вычту с зарплаты. Затянешь с долгом – поставлю на счётчик.
– Мы так не договаривались! – возмутился я.
– Мы с такими как ты не договариваемся. Давай паспорт, патрону твоему на оформление отдам, – Игор протянул руку.
– У меня нет паспорта.
– Ну ты, каброн, снова не начинай, а?
– У меня правда нет паспорта, я не ношу из-за полиции. Спрятан на стройке, – начал врать я, чтобы хоть как-то от него отвязаться, – давай завтра.
– Добре, москалик, завтра здесь в четыре часа с документами. Не придёшь – послезавтра должен будешь вдвойне. Ещё день – ещё вдвойне. Математику учил в школе? Вот и посчитай. Найти тебя в городе не трудно, поверь. Из принципа найду.
– Ок.
– Поки, до завтра, чекаю тут.
Он пересел за столик к тем двоим, а я, не оглядываясь, пошёл вперёд по улице.
Большинство людей уверено, что в драке всегда побеждает более крупный соперник. Это заблуждение заставляет многих пасовать перед наглостью и силой. В реальной ситуации победа в стычке обычно на стороне того, кто быстрее и внезапнее атакует в самом начале. Я, воспитанный на VHS-видеосалонах, знал это и раньше и, хотя и не особо хорошо умел драться, но предчувствуя опасность, в первые же секунды использовал эффект неожиданности. Можно было выплеснуть этому Игору в лицо горячий кофе. И пока он приходит в себя, припечатать с размаху стулом по голове. Те двое тоже, отходя от кратковременного шока, не сразу бы на меня накинулись. Скорее всего, я смог бы убежать. Или не смог бы. Не суть важно. Раньше, чувствуя первую угрозу в голосе собеседника, я именно так бы и поступил. Это было вопросом скорее самоуважения, чем выживания. Но не сейчас. Нет, я не испугался. Я почувствовал усталость. Усталость от тупых мудаков, населяющих этот мир, с которыми мне волей-неволей приходится общаться. Больше не хотелось ничего доказывать, мстить, отстаивать. Я просто желал исчезнуть отсюда и появиться только там, где меня любят и ждут. Иметь дела с такими людьми, как Игор, я бы не стал в любом случае, даже если бы и хотел работать. Он, понимаешь ли, найдёт меня из принципа. Мудаки всегда очень принципиальны. Они прикрывают своими принципами неспособность мыслить шире. Невозможность выйти за пределы своего ограниченного мирка. Я давно уже не верю, что каждому воздастся по заслугам. Не воздастся, и не нужно. Я просто хочу уйти отсюда, предоставив мудаков самим себе в их грёбаном мудацком мире.
Тоска внутри очень быстро сменилась злостью и готовностью действовать. Паранойя не давала мне просто взять и пойти в сторону выезда из города. Я пошёл бродить, как обычно, по старым улицам. И только к ночи дёрнул на трассу. В Албуфейре оставаться было опасно, да и не имело никакого смысла. Я знал, куда поеду. К Рую, куда же ещё. Может, он оставил мне адрес просто из вежливости, но оставил же. Всё равно больше некуда было идти. Выйдя из города, я встал на обочине и поднял руку большим пальцем вверх. Фуры проносились мимо, даже не притормаживая. Простояв безуспешно часа три, я потопал вперёд по трассе в надежде дойти до какой-нибудь заправочной станции.
Близилось утро, а я всё шёл и шёл, неспешно перебирая ногами. Сколько я уже прошёл в своей жизни, сколько разных дорог знают мои башмаки. Когда долго идёшь, усталость в какой-то момент исчезает, и ты входишь в особое пространство собственных мыслей и некоего вдохновения. Находясь в этом потоке и выстраивая внутри себя новые миры, ты на какое-то время покидаешь свой – самый безумный из всех возможных жизненных вариантов.
Когда солнце уже поднялось, я решил где-нибудь поспать. Зашёл за пустую заправку, забрался в кузов небольшого грузовика, стоящего без колёс на подпорках, прилёг.
– Гей, хлопець, ти що тут робиш? – прорезал сон мужской голос.
Я дёрнулся. Перед глазами обрывки сновидения и парень лет двадцати пяти, заглядывающий ко мне в кузов.
– Пиднимайся, тут не можна спати, – не унимался парень, теребя меня за ногу. – Ти хто такий?
– Дима, – ответил я, постепенно приходя в себя.
– Звидки ти, Дима? – спросил он.
– Что? Не понимаю…
– Русский что ли? Откуда, говорю, ты? Откуда взялся здесь на трассе? – легко перешел парень с украинского на русский.
– Из Албуфейры, – ответил я, поднялся и спрыгнул через борт машины на землю.
Пацана звали Влас. Приехал он так же нелегально три года назад, но устроился на муниципальную работу с официальным контрактом. Жил здесь же, на заправочной станции, в маленькой комнатушке. Зарплату получал мизерную, но работа эта сулила ему возможность получения в будущем португальского гражданства. Мы сидели в его каморке и пили кофе из больших кружек. Влас выслушал мою историю и сразу же ею проникся, встав на мою сторону.
– Вот, сволочи, – возмутился он, – это год-два назад началось, а когда я приехал, такого не было. Оборзели совсем бандюки. Из-за таких как они на всех мигрантов ярлык «мафия» вешают. Поначалу они автобусы с туристами грабили. Европа была ещё не пуганая. Сейчас осторожнее. Но я слышал про случаи, когда продают работника на Мадейру, покупают ему билет, а человек оттуда не возвращается. Деньги не платят, и вернуться не на что. Или платят столько, чтобы на обратный билет не хватало – только на еду. Правильно сделал, что сбежал. Свяжешься с ними, и пропал.
– А теперь-то, Влас, что мне делать? – спросил я, на всякий случай не упоминая, что направляюсь в Ковыля, где у меня есть знакомый.
– Дуй, Дима, отсюда, на север, – ответил Влас, – найди там работу, сам найди.
– Да я всю ночь шёл, хоть бы один притормозил.
– Дима, что ты как маленький? Это же федералка, тут запрещено останавливаться.
– А что делать?
– Сиди до обеда, возьму тебе билет до Каштелу-Бранку. Нормальный такой городок. А устроишься – отдашь. Не отдашь – не беда, но ты постарайся отдать – я верю в нормальных людей.
– Спасибо, Влас! Конечно, отдам (мне так и не довелось отдать ему за билет).
– Добре, – Влас улыбнулся и подлил мне из кофейника.
В полдень действительно подошёл автобус. Влас заплатил водителю и я, усевшись на заднее сиденье, наконец-то расслабился. Под мерный шум двигателя я задремал. Проснулся от того, что водитель тряс меня за плечо.
– О, жовень, Каштелу-Бранку, акорде49! – громко сказал он.
Я молитвенно сложил руки на груди и, глядя ему в глаза, произнёс несколько раз:
– Ковыля, Ковыля, Ковыля, пур-фавор!
Он взглянул на меня с укоризной, махнул рукой и, буркнув под нос: «Фоудес», вернулся за руль.
Через час мы подъезжали к Ковыля, и меня охватило предвкушение чего-то волшебного. Смеркалось. Сказав водителю «мерси боку», я выпрыгнул из автобуса и пошёл искать дом Руя.
– Димееееш! Кораль-то-фута! – закричал Руй, увидев меня на пороге.
Мы обнялись и прошли в просторную гостиную. На диване сидела приятная молодая женщина.
– Ана-Мария, – представилась она, мы поцеловались в обе щёки, и я сел рядом.
– Как ты? – спросил Руй. – Давай, выкладывай.
– Я приготовлю ужин, – улыбаясь, произнесла Ана-Мария и вышла.
Я рассказал Рую о своих приключениях на Алгарве, и он задумался.
– Они уже везде, – покачал головой Руй, – это настоящая мафия, а не то, что нам показывают в сериалах.
Пришла Ана-Мария, принеся с собой бобы с жирной говядиной, хлеб и красное вино – тинту. Руй быстро пересказал ей мою историю, и они принялись что-то обсуждать, говоря так быстро, что я не успевал выхватывать даже отдельные слова.
– Ешь сначала, – повернулся ко мне Руй, – а я вина с тобой выпью.
Мы засиделись допоздна, а потом Ана-Мария приготовила мне постель в гостевой комнате. В итоге после выпитой бутылки тинту и упаковки пива «Сагреш» мы решили, что завтра я познакомлюсь с братом и по совместительству патроном Руя – Мигелом.
– Он человек хороший, даст тебе работу, – уверенно сказал Руй.
Утром в местном кафе, куда вся семья заходила на глоток кофе перед рабочим днём, нас познакомили с Мигелом, которому уже пересказали мою историю. Это был плотный, коренастый мужик лет пятидесяти.
– Нам как раз человека не хватает. – оценивающе оглядев меня, сказал Мигел, – Так что работа будет.
– А будут какие-то бумаги? Гарантии? – заикнулся было я.
– Ты хотел работу? Работа для тебя есть. Мне второй водитель нужен. Какие гарантии? Могу гарантировать усталость. Персебеш?
– У меня с собой прав нет, – смутился я, – остались в России.
Конечно же я не стал говорить ему, что прав у меня до той поры отродясь не было. Главное сейчас зацепиться, а там, авось как-нибудь все и сложится, – подумал я.
– Ора-бень, завтра к складу подходи в семь утра, поможешь. А там поглядим, какой из тебя работник, – закончил разговор Мигел.
– Считай, что ты в семье, – весело сказал Руй, когда мы вышли из кафе прогуляться, – Мигел сразу бы отказался, если бы ты ему не понравился. Он мужик прямой и суровый. Но справедливый.