Научный эксперимент с бубликом
Сережка шел впереди меня и жрал бублик. Почему жрал? Да потому что дома его не научили делится.
Я поэтому с ним почти не дружу, потому что он обжора и жадина!
Поравнявшись с ним, мой нос уловил божественный запах свежей выпечки. Меня даже зашатало от него, а рот заполнился голодной слюной.
– Твой бублик не лучше моей булочки – сказал я, облизываясь, – и вообще бублик это все равно, что обычный хлеб, только с дыркой!
– А почему ты тогда мне завидуешь – набив рот очередным куском вкуснятины, спросил меня Серега. – Все равно мой бублик вкусней, твоей дурацкой булки!
«А правда – задумался я – почему бублик вкусней? Может быть действительно, все дело в дырке? Ведь без дырки бубликов не бывает!»
Мои мозги просто закипели в ожидании великого открытия. Я даже про голод забыл и помчался домой.
Оказавшись в квартире, я вытащил из портфеля недоеденный бутерброд, быстро съел с него колбасу, а в уже зачерствевшем хлебе проткнул пальцем дырку и потянул его в рот.
Многие скажут, что очень опасно производить на себе эксперимент. Но под рукой у меня не было говорящей лабораторной крысы. Все приходилось делать самому.
И так, я засунул в рот дырявый ссохшийся хлеб. Поморщился, оцарапав об него язык,
пожевал, прислушался к своим ощущениям и ничего – никакой почти разницы, просто дырявый бутерброд, к тому же без колбасы.
Наверное, в будущем я стану ученым, потому что на следующий день никто в школе так и не смог ответить мне на вопрос, почему бублик со своей дыркой намного вкуснее дырявого хлеба? Ведь он (разумеется, бублик) ни сладкий, ни соленый и корка у него почти такая же.
Вообще я часто ставлю наших учителей в тупик своими вопросами, а это значит, что я неординарно мыслю. Я не знаю, откуда я это слово знаю, но звучит оно достаточно непонятно и прикольно. Неординарно – это такое слово, которое с трудом выговоришь! Его проще написать, чем произнести! Прямо как генералиссимус. На генераллисимусе у нас весь класс язык сломал!
Ну вот, я как всегда отвлекся, просто какой-то дегенератор мыслей!
Мама пока не видит во мне ученого и говорит, что я просто слишком мало знаю, плохо учусь и поэтому задаю людям дурацкие вопросы. Но я где-то прочитал, что так было и раньше. Все новое в этом отсталом обществе с трудом находит признание. Люди, увы, не успевают за полетом моих мыслей и фантазий и в этом их и моя беда.
Конечно, мир пока проживет без моих открытий. Наша «классная» училка продолжит вставлять мне палки в какие-то колеса и вместо пятерок ставить мне тройбаны.
Трудно бороться второкласснику с подобной несправедливостью, или как я где-то слышал красивое слово, – «с этой напастью»
И все-таки я чувствую, что решение этой необычайно важной научной задачи где-то рядом, и дырка в бублике сделана неспроста!
В парикмахерской
Я сидел на стульчике в парикмахерской, обвязанный до ушей пестрой косынкой и чувствуя себя идиотом.
Тетка парикмахерша куда-то неожиданно смылась, коротко сказав: – мальчик я мигом.
Судя по тому, как она орала кому-то в телефонную трубку – мигом у нее не получилось, и я приготовился к скучному ожиданию.
И я терпеливо ее ждал, и от нечего делать, глазел по сторонам.
Парикмахерская была безлюдна. Тихо скворчало радио, иногда взвизгивая помехами. В распахнутое окно сквозь листву заглядывало солнце. Легкий теплый ветерок трепал занавеску.
У меня зачесался нос и я чихнул.
Со двора противно мяукало неизвестное мяукало. Сверху с небес каркала и чирикала невидимая птаха, и в мире наблюдалась отпускная пустота.
Почти все ребята разъехались по лагерям, либо набивали животы ватрушками в деревне с дедами и бабками.
В своих размышлениях я немного отвлекся и пропустил тот момент, когда в окне материализовался какой-то местный субъект.
На вид ему было 12 лет, но выглядел он внушительно и старше меня.
Судя по царапинам на его облупленном носу, он недавно дрался, и я почувствовал себя неуютно. (Неуверенно как-то).
– Сидишь – утвердительно произнес он, и опасно перекинул ноги через подоконник.
Я растерянно кивнул.
– А почему такой лохматый? – нелогично задал он следующий вопрос.
По его тону чувствовалось, что его особо не интересует мой ответ, и я испуганно моргнул.
– Хочешь я тебя сам подстригу пока моя мама по телефону говорит…..Налысо….
Я совершенно этого не хотел и энергично завертел головой.
– Уши то перед стрижкой помыл?– хищно уставился он на меня. И снова его мало интересовал мой ответ.
– Понятно….. ты грязнуля… – вздохнул он укоризненно, прислушиваясь к орущей матери из-за стены.
– Смотри, ты с моей матерью полегче, а то я в лоб дам – задумчиво почесал он свою макушку, – Любишь драться?
– Не очень..– промямлил я.
– Сразу видно городской – презрительно окинул меня он задиристым взглядом, – Ладно я пошел….. после стрижки поговорим…. – торопливо произнес он, спрыгивая во двор, – и смотри моей матери ничего не говори…. А то…– многозначительно потыкал он себя отбитым кулаком в нос.
Увидев его неторопливо удаляющуюся спину, я облегченно вздохнул.
А когда в зал вошла парикмахерша, то над нею долго реял внушительный образ ее сына.
Чудо стулья
Однажды мама, сияя, внесла в квартиру две пластмассовые штуковины, и радостно объявила об удачной покупке.
– Дешевые, легкие и красивые- с порога выдохнула она, явно ожидая всеобщего одобрения.
– Чего это? – с любопытством пнул я ближайший предмет ногой.
– Не чего, а что – поправила меня мама, не выносившая любое проявление косноязыкости.
– Какая разница – обозлился я и пнул предмет посильнее.
– Не смей портить стулья – набросилась на меня мама. – Только и умеешь все ломать.
– Неправда! – возмутился я, с удивлением рассматривая необычные стулья. Сам бы я никогда не догадался что это стулья, и не только я.
Сделанные из дешевой пластмассы, они, почему-то состояли из двух выпадавших друг из друга частей и, на мой взгляд, были крайне неустойчивы. Нормальному человеку нелегко описать их конструкцию, но я попытаюсь.
Представьте себе сломанные посередине песочные часы, которые потом плохо склеили. Им место было на помойке. Но стулья были уже куплены, и мама поставила их на кухню.
– Ах, до чего же они удобные и функциональные – ворковала она, усаживаясь обедать – Какое удачное приобретение.
Но недолго мама радовалась. Мои подозрения об их неустойчивости с блеском подтвердились. Как-то сев на свой любимый стул, мама с него грохнулась, – не упала, а именно грохнулась, потому что падают мягче.
Затем, за короткий промежуток времени, с него грохнулся папа, грохнулся мой брат и приехавший погостить на день дедушка, – через месяц он сумел на костылях отправиться домой к бабушке.
После того, как все мои родичи поочередно кувыркнулись со стульев, я решил усовершенствовать конструкцию, склеив две половинки стула намертво (странно, что эта идея не пришла изготовителю)
Но, увы, пришел и мой черед. Вскоре, случайно сев на него, я пребольно ударился об умывальник.
Это переполнило чашу моего терпения, и, собрав половинки стула, я вынес их в коридор, собираясь выкинуть на помойку.
К сожалению, моя попытка не удалась! Мама встала грудью на защиту своих любимцев, и после долгих переговоров их решили оставить, переименовав в переносные столики для еды.
Однако проклятые стулья продолжали пакостить, ибо как ни мало они походили на своих нормальных собратьев, все приглашенные почему-то принимали их за стулья, и никак не хотели признавать в них столики.
Вскоре с одного из них загремел мой друг Мишка, потом вновь мама, по привычке севшая на него для просмотра телевизионной программы.
После этого, мы стали прятать их от гостей, но все было бесполезно. Всегда находился, кто ни будь любознательный, кто вытаскивал стул из-под стола, и садился сам или любезно усаживал на него даму, – и все повторялось.
Не удивительно что мне захотелось увидеть гада их спроектировавшего, и я стал названивать во всевозможные мебельные НИИ и конструкторские бюро в надежде докопаться до истины.
А стулья тем временем жили своей независимой от нас жизнью и пакостили, пакостили, пакостили.
В начале зимы я заболел гриппом. Мне вызвали врача, мама ушла на работу, я остался один дома.
Участкового терапевта, грузную даму предпенсионного возраста, я встречал с красной от температуры физиономией.
Войдя в комнату, она заставила меня разинуть рот, посмотрела горло, сказала, приставив фонендоскоп к груди: – Дыши…! Не дыши! И взглянув на градусник, помчалась на кухню выписывать мне рецепты.
Я вяло соображал, куда она подевалась, а когда сообразил, было уже поздно. Врачиха тоже перепутала столик со стулом!
Услышав грохот, я бросился на кухню, – докторица уже стояла на четвереньках и бессмысленно мотала головой, из ее глаз сыпались искры, из прически – контуженые тараканы. Она чудом промахнулась мимо щели между плитой и холодильником где стоял чугунный утюг, но почему-то не радовалась.
– Ой! Извините! – пробормотал я, помогая ей подняться.
– Что это было!? – спросила она, ощупывая свою голову.
– Столик для еды, – сказал я с каменным выражением лица.
– Можно я сяду?………Хотя нет….лучше я постою! До свидания! – сказала она, поспешно направляясь к входной двери.
– Когда мне придти к вам на прием!? – закричал я вдогонку.
– Ах да! – спохватилась она, – приходи в понедельник.
Спустя час я сообразил, что она мне не выписала справки в школу и позабыла о рецептах, а, позвонив на следующий день ей на прием в поликлинику, услышал от дежурной медсестры, что доктор взяла больничный.
Сбив температуру аспирином, я от нечего делать, снова засел за телефон и сразу удача. Фабрика химического волокна и прочных пластмасс признала свое родство со стульями.
Могу я узнать имя конструктора, – ласково спросил я, трясясь от радости.
Но трубка молчала.
– Ало! Ничего не слышно! Нас прервали!? – заорал я в эфир.
– Не кричите, я вас прекрасно слышу! Просто странно! В последнее время им интересовалось очень много людей, вы молодой человек тоже хотите узнать его адрес?
– Разумеется, хочу! – осторожно произнес я.
– Напрасно!
– Что напрасно!?
– Напрасно вы его ищите,….. он в больнице.
– Давно?
– Уже пятый раз в больнице! Его постоянно бьют,… просто ужас! За что!?… Такой милый человек!
– Наверное есть за что – сказал я опуская трубку.
Эхо
Наступила прекрасная августовская ночь. На черном, не замутненном облаками небе мерцали звезды.
Я стоял в одних трусах у раскрытого окна, наслаждаясь желанной прохладой. В одиннадцать лет такие ночи полны необъяснимого очарованья.
С нижнего этажа приятно тянуло табачным дымом. Скрипели половицы под моими ногами, тикали часы за спиной. Было удивительно тихо!
Развернув конфету, я кинул скомканный фантик в темный двор.
– Кар..р – сонно встрепенулась потревоженная ворона.
– Кар..р – ответил я ей (от нечего делать).
– Х..Х..Х.хр…фью – всхрапнул, взвизгнув раскладушкой, спавший на балконе сосед.
– Х..Х..Х.хр…фью бздык – аккуратно повторил я.
– Мряу! – недовольно зашебуршился в кустах кот, собираясь затянуть свою протяжную песню.
– Мряу! – передразнил я его, перегибаясь через подоконник.
Тот удивленно захлопал святящимися глазами и, запрокинув голову, уставился на меня.
Кто-то вылил на него стакан холодной воды, и глаза, зашипев, исчезли.
– Шшшшшшшшш, – скопировал я его возмущение.
– Шшшшшшшшшы – прошелестел налетевший ветер.
Снизу в ночь полетел окурок. Очертив огненный зигзаг, он утонул в густой листве.
– Какое странное сегодня эхо! – вполголоса произнес кто-то, со скрипом прикрывая окно.
Тетя Агата
Тетя Агата приехала к нам на дачу с маленьким тортиком и сразу наполнила собой тесную гостиную. От ее цветастой юбки рябило в глазах, столь стремительно она носила свое толстое тело. Тетя восхищалась всем: букашками, деревенским воздухом и, разумеется, нами.
Увидев меня, она всплеснула пухлыми ладошками и, прижав к жаркой груди, тут же схватилась за мою щеку надушенными пальцами: – Какой красавец вымахал, – обернулась она к маме. И сказано это было с такой гордостью, словно она сама меня вырастила.
Вскоре, отыскав моего братца, который совсем недавно научился ходить, она, забыв обо всем, с поразительной поспешностью выразила готовность покормить его апельсинами, а спустя полчаса я застал ее за прелюбопытным занятием.
– У- тю- тю! – сюсюкала она с братом, тыкая в его плотно закрытый рот апельсиновой долькой.
– У –тю-тю, милый, съешь еще кусочек.
Сзади нее на столе высилась гора апельсиновых корок, а из дюжины спелых плодов на тарелке сиротливо лежало три штуки.
Признаюсь, меня поразила такая прожорливость брата, и я застыл с открытым ртом от удивления, но вскоре мое изумление рассеяла сама тетя Агата, которая еще раз сладко сказав у « -тю –тю» моему братцу, жадно засунула дольку себе в рот и с удовольствием ее проглотила.
Увидев меня, она ничуть не смутилась, а лишь огорченно посетовала: – Какой капризный ребенок, и потянулась за следующим апельсином.
Очистив его, она тем же Макаром съела по дольке за маму, за папу, за меня и за бабушку и, чуть запнувшись, продолжила список наших родственников.
На время потеряв ее из поля зрения, я вскоре застукал ее за новым занятием: теперь тетя Агата палкой сшибала с дерева на землю самые крупные и спелые яблоки и, чавкая, их поедала. Судя по куче огрызков, валявшихся на траве, это занятие ее увлекло.
Чтобы не мешать ей, я тихонько удалился и не видел ее до вечера.
К вечеру, появившись из сада с подозрительно черными губами, она вспомнила про торт и буквально заставила всех устроить чаепитие, объяснив такую настойчивость своим скорым отъездом.
Уже немного изучив ее прожорливый характер, я решил подстраховаться, сразу положив на свою тарелку два куска вкусного пирога. Но напрасно я старался!
Как ни усиленно работали мои челюсти, тетя Агата успела значительно раньше, доела при помощи ложки крошки с опустевшего подноса и жадно заглянула в мое блюдце.
С минуту она надеялась, что я сам предложу ей добавку, а, убедившись, что я не собираюсь этого делать, взяла инициативу в свои руки.
Ласково потрепав меня за вихры, она, засмеявшись, назвала меня сластеной и, спросив, не боюсь ли я заработать диабет, тут же выразила готовность пострадать за общество, при этом обречено махнув на свое, как она выразилась, подорванное здоровье.
Терять ей, по-видимому, действительно было нечего, так как, проворно отковырнув своей ложкой изрядный кусок моего пирога, она самым наглым образом тут же его слопала.
– Ты уж прости меня, старую дуру, уж больно люблю сладости! – вздохнув, покаялась она и снова залезла в мою тарелку.
Когда она уехала, все вздохнули с облегчением. Но рано мы радовались.
Утром наша хозяйка подняла такой крик, что даже я проснулся.
Оказалось, что тетя Агата, кроме яблок, сожрала в огороде всю клубнику и ежевику, изрядно потоптав при этом кусты черной смородины.
Я, Мишка, братец и злой «чемодан»
Есть такие друзья, от которых происходят всякие неприятности. Мой друг Мишка к примеру. Лето на дворе. Играй себе, сколько хочешь, купайся, загорай – так нет же. Не терпится ему поэкспериментировать. И не на ком ни будь, а на самой злющей в округе собаке, которую за зубастую квадратную пасть прозвали чемоданом.
Пришел он ко мне ранним утром, с какой-то заляпанной черной краской картонкой. И прямо с порога, тыча в не закрашенные круги, посвятил меня в свою замечательную идею.
С его слов эти круги были вовсе не круги, а глаза неведомого зверя, которые просто обязаны напугать любую порядочную собаку.
Я слушал его вполуха,– согласитесь стоять в одних трусах у открытой двери, даже летним утром прохладно и вообще я был сонный и не выспавшийся, а потому невнимательный и злой.
Мне очень хотелось захлопнуть перед Мишкиным носом входную дверь но, к сожалению, я этого не сделал. Вместо этого я развесил уши и впустил его в дом.
Вскоре мы втроем—я, Мишка и мой младший братец пили на кухне душистый чай, а мой друг, между делом опустошая холодильник, доказывал нам всю прелесть задуманного.
Оказывается, ему кто-то сказал, что служебных собак так выбраковывают.
– Ей богу, дело верное и чемодана усмирим и повеселимся – разгорячено кричал он в промежутках между жеванием. Спорить с ним было бесполезно, но я попытался.
– Хорошо – говорю, – может быть, это и так, но не факт, что сей барбос, к охранной службе не годен, как схватит за задницу, мало не покажется.
– Чепуха, – успокоил меня Мишка, – чемодан самый тупой пес на свете, он даже клички своей запомнить не может.
Так бы мы с ним долго спорили, уж больно мне его затея не нравилась, но тут мой шустрый братец захихикал, захлопал в ладошки и побежал в комнату одеваться. Оставшись в меньшинстве, я поотнекивался для вида и вскоре сдался.
Через десять минут наша компания вприпрыжку спустилась во двор.
Выйдя на улицу под жаркие лучи солнца, мы прошли через заросший травой двор, перешли дорогу и, углубившись в море листвы высокого кустарника, вскоре оказались на замусоренной опушке у не менее замусоренного сарая.
Где-то поблизости была среда обитания чемодана и, оглядевшись, я подобрал валявшуюся в траве палку.
Лучше бы я этого не делал! Мой поступок вызвал бурю возмущения. Мишка заныл о чистоте эксперимента и заодно облил меня презрением.
Раздосадованный я зашвырнул палку в самую гущу кустов и незаметно нащупал в кармане газовый баллончик, с ним я чувствовал себя поувереннее.
Тем временем мой братец принялся беспечно собирать цветочки что-то, бубня себе под нос.
Стрекотали кузнечики, каркали вороны, Мишка глазел на свой кусок картона. Время шло, но ничего не происходило.
– Ну – прервал я затянувшееся молчание – Где зверь?
– Откуда я знаю! Может он где-нибудь гуляет, – высокомерно, произнес Мишка, отгородившись от меня плакатом.
Так мы стояли и чего-то ждали – пока мой братец не сказал: – Мяу.
Кошки были самым сильным раздражителем для чемодана и почти сразу из кучи мусора показалась его страхолюдная морда.
Увидев нас, он злобно зарычал, показывая пожелтевшие клыки, и издавая: – гыр, гыр, гыр – неторопливо засеменил, переваливаясь на кривых лапах, к обомлевшему от страха Мишке.
– Палка! – с дрожью в голосе спросил Мишка. – Где палка?
– Ты же просил ее выкинуть! – напомнил я ему, прикидывая в какую сторону легче смыться.
К этому времени чемодан уже подбирался к моему другу с плотоядным урчанием, и следовало позаботиться о себе.
– Кыш, кыш отсюда, – боязливо попросил Мишка, и неуверенно ткнул своим пучеглазым плакатом в веснушчатую харю чудовища.
Наступил момент истины, и я затаил дыхание.
Вначале чемодан брезгливо принюхивался, в недоумении уставившись на рисунок. Затем. Почесав задней лапой, ободранное ухо, он крепко призадумался.
Прошло секунд десять, прежде чем он решил испугаться, и, поджав хвост, попятиться к родной куче.
Увидев это, Мишка просто взвыл от восторга и продолжил преследование.
– Видишь, как я его? – вместе с плакатом обернулся он ко мне и тут же поплатился за свою неосмотрительность.
Я не успел и рта раскрыть, как чемодан, ничем более не сдерживаемый, мгновенно отвоевал утраченное пространство и радостно вцепился в Мишкину задницу.
Завопив, тот пулей взлетел на крышу сарая, а лишенная добычи псина, обратила свои взор на меня.
Братец мой, который дома самостоятельно не мог взобраться на табуретку, тут проявил чудеса ловкости, вскарабкавшись на ближайшее дерево.
Каждый спасался, как мог. Я это сразу понял.
Для начала, достав газовый баллончик, я пшикнул им в приближающуюся пасть, и не дожидаясь эффекта, сломя голову, помчался к кустам.
Бежал я, не разбирая дороги, пока не поскользнулся на глинистой почве. Скорость моя была немалой, так что я пару раз кувыркнулся через голову, прежде чем приземлиться на четвереньки по другую сторону большей квакающей лужи.
Полет временно спас меня от неприятностей. Лохматый преследователь чуть поотстал, брезгливо обнюхивая зацветшую воду, и этих мгновений вполне хватило, что бы я заметил лежащую перед моим носом знакомую палку.
Находка была столь своевременной, что я не преминул ей воспользоваться. Ко мне сразу вернулась былая уверенность и я, помахивая оружием, пошел войной на преследователя.
Приятно было посмотреть на приунывшего барбоса. Он даже перестал гавкать! В отличие от баллончика он хорошо знал предназначение палки и затормозил всеми четырьмя лапами. Словно загипнотизированный он следил за ее движением в моей руке, а затем, сделав вид, что меня не замечает, печально побрел восвояси.
Мое появление на поляне вызвало бурю эмоций.
Меня приветствовали как героя – Мишка со своего сарая – и мой братец – с верхушки высоченного дерева.
Поначалу нам было очень весело, но вскоре восторги поутихли, и виной тому был мой драгоценный братец. Взобраться то он на дерево взобрался, а вот спускаться с него его никто не научил, и теперь он непрерывно ныл из поднебесья, требуя незамедлительной помощи.
Наивный парень, он думал, что это так просто!
Подойдя к дереву, я присвистнул, редко увидишь в наших местах такие гладкие стволы. Самое неприятное заключалось в том, что эта гладкость (будь она неладна), наблюдалась на высоту до трех – четырех метров, после которой начинались сравнительно толстые сучки и ветви.
Сперва я попрыгал, стараясь дотянуться до веток, затем попробовал обхватить ствол руками и ногами, чтобы залезть на дерево, но они скользили по нему как по маслу.
Вскоре мне все это надоело. Отдышавшись, я подозвал Мишку, и мы устроили военный совет.
Думали мы долго, но безуспешно.
Мишка, правда, предложил подождать, пока мой брат на ветке уснет, и сам вниз свалится. Но это не понравилось моему братцу, который залился горючими слезами и обозвал нас бяками.
Со стороны это, наверное, выглядело смешно, но сидеть, сложа руки, любуясь вопящим братом, мы не могли, да и не хотели. И я, при помощи пыхтящего от усердия Мишки, сумел дотянуться до ближайшей ветки.
Дальше дело пошло веселее, и я вскарабкался наверх, словно по лестнице.
Но рано я радовался.
Пока я к нему вскарабкивался, мой трижды ненаглядный братец, со свойственной ему наивностью, решил посмотреть на прилетевшую птичку поближе и залез на самую верхушку.
Теперь он сидел, обхватив ногами и руками тонюсенькую макушку дерева.
Лишь трогательный хохолок листвы реял над его собственной макушкой и он, вместе с ветром проделывал опасные кренделя на высоте пятиэтажного дома.
Теперь ему, конечно, стало страшно. Глаза его были крепко зажмурены, а рот, соответственно, широко открыт, что позволяло ему орать во всю силу своих легких.
Почти непрерывно он оглашал окрестности горестными воплями и совершенно не слышал моих увещеваний.
В конце концов, потеряв терпение, я тоже заорал на него, снизу ко мне присоединился Мишка. И так мы орали, кто громче, на протяжении нескольких минут.
Первым умолк братец. С интересом свесившись, он во все глаза таращился на меня и смеялся.
Ему было смешно!
– Бяка закаряка, – подвел он итог своим наблюдениям, и доверчиво протянул мне ладошку.
Что бы дотянуться до него, мне пришлось подняться еще выше. С предельной осторожностью, я снял своего братца с ненадежной макушки, и, нагнувшись, усадил его на крепкую ветку.
– Смотри, не упади, – предостерег я вертлявого младенца, и собирался дать ему еще пару ценных советов, когда сук, на котором я стоял, с треском обломился, и я молча полетел вниз.
Сказать, что я испугался, ничего не сказать!
За четверть секунды полета, я вспомнил всю свою жизнь, успел покаяться во всех грехах, обозвать идиотом себя, Мишку и особенно братца, а так же торжественно поклясться никогда не лазить по деревьям!
Все эти ценные мысли пронеслись у меня в голове за время достаточное для того, что бы с размаху грохнуться на расположенную чуть ниже толстую ветку.
Пребольно ударившись, об нее животом, я, словно летучая мышь, повис, раскачиваясь над бездной кверху тормашками.
В таком положении мне не составляло труда любоваться своими ногами, которые болтались в непосредственной близости от моего носа.
Рассматривая себя со столь необычной точки зрения, я впервые увидел, до чего старые у меня сандалеты и насколько протерты джинсы на коленках.
Где-то внизу бестолково бегал, размахивая руками, Мишка, и участливо спрашивал, как я себя чувствую.
Его глупые вопросы я только потом расслышал, а в начале я не мог ни вздохнуть, не выдохнуть. Так я капитально треснулся.
Прошло некоторое время, прежде чем я, приняв нормальное положение, огляделся.
В мире ровным счетом ничего не изменилось. Все так же чирикали птицы, а кучевые облачка бодро неслись по синему небу. Мой братец, успокоившись, задумчиво ковырял в носу и всецело был увлечен исследованием какой то букашки. Мои страдания его ничуть не взволновали и даже позабавили.
– Интересно, а что было бы, если бы ты упал вниз? – спросил он с чисто детской непосредственностью.
Такое нездоровое любопытство меня возмутило.
– Хочешь, на тебе проверим,– неласково предложил я, ощупывая, пострадавший живот и считая набитые шишки.
Если честно, то я еще легко отделался, лишившись трех пуговиц на рубашке и получив пару синяков и царапин.
Отдышавшись и передохнув, я продолжил эвакуацию любимого брата. Тот усиленно мешал мне, цепляясь за ветки всеми руками и ногами и попискивая со страху.
Изрядно с ним промучившись, я решил облегчить себе жизнь, опрометчиво усадив его на плечи. Эта ошибка чуть не стоила жизни моим ушам. Вскоре, потеряв равновесие, он схватился руками за мои уши, словно за поводья, и только чудом не оторвал их.
Придя в себя, я продолжил спуск, но не прошло и двух минут, как брат, чего-то, испугавшись, так вцепился мне в горло, что мы едва не загремели на землю. Здесь моему терпению пришел конец. И дальше я тащил его за шиворот.
Он злился, но, поглядывая на мою мрачную физиономию, благоразумно помалкивал.
Так мы добрались до последней ветки и……………………………Застопорились.
Четыре метра сверху показались мне восьмью.
От одной мысли, что надо спускаться по отвесному стволу, у меня тряслись поджилки. Дерево стояло на пригорке, и от этого ощущение высоты удваивалось. Нахохлившись, я смотрел вниз на важно расхаживавшего Мишку, из которого так и сыпались умные советы. Давалось они ему легко. Стоя на твердой земле по щиколотку в траве, он прямо таки излучал уверенность.
– Чего тут бояться – разглагольствовал мой друг, поплевывая на ладони. – Подумаешь, каких то четыре – пять метра! Обхвати ствол руками и ногами и спускайся.
В его интонации нет, нет, да и проглядывало легкое презрение к моей нерешительности, и это обстоятельство окончательно вывело меня из себя.
– Хотел бы я посмотреть, как ты бы запел на моем месте – обозлившись, прокричал я, в сильном негодовании.
– Все вы мастаки советовать стоя на земле, а кости ломать мне!
– Ерунда! – хмыкнул Мишка, ничуть не обидевшись. И пожав плечами, с поразительной быстротой забрался к нам на ветку.
– Я же говорил. Все это пустяки, – отдуваясь, сообщил, он, и собрался в обратный путь. Но тут он случайно поглядел вниз и вцепился в меня мертвой хваткой.
– Давай, давай – поторопил я его – нечего здесь задерживаться. Спускайся!
– Ага! Нашел дурака, – почему-то заорал на меня Мишка, – что я самоубийца? Уж лучше посижу здесь……..Пока, кто ни будь, мимо не пройдет!
Меня его заявление развеселило, но Мишке стало не до шуток. Он приуныл почище моего братца. А, считая меня виновником своих бед, он надулся, как мышь на крупу, и не желал со мной разговаривать.
Так мы и сидели – как куры на насесте.
Сидели, и чего-то ждали!
А время шло, и солнце, до того стоявшее над самой головой постепенно клонилось к западу.
– Есть хочется, – нарушил молчание Мишка.
– Не помешало бы,– согласился я, вспомнив, что толком и не позавтракал.
– А я писать хочу – внес свою лепту в разговор ненаглядный братец.
– Может, потерпишь? – уныло осведомился я, заранее зная ответ.
– Я и так давно терплю, мне не только писать хочется, – заныл тот, раскачивая ветку.
– Ну, так снимай штаны и делай, – посоветовал я ему.
– Здесь!? – ужаснулся он, и, покраснев, шепотом признался – Я стесняюсь»
Это заявление меня окончательно добило. И я растерянно взглянул на друга.
– Не бойся, мы отвернемся, – подбодрил его Мишка. Но моего братца это не устраивало.
– Нет! – уперся тот, упрямо набычившись, – мне на одной ветке с вами стыдно! Лучше я повыше заберусь, что бы вы меня не видели
– Об этом и не думай, – поспешно проговорил я, не желая усугублять наше и без того плачевное положение.
Да, скажу я вам, ну и занятие. Мы с Мишкой сидели тремя ветками выше, болтали ногами и ждали пока он, кряхтя поудобней пристраивался.
– Эй, скоро ты там – потеряв терпение, окликнул я его.
– Чего-то не получается, – напряженным голосом отозвался тот.
– Как бы не лопнул, – заботливо покосился на него Мишка, и тут же, кстати, припомнил анекдот про мышь, которая, какая, так выпучила глаза, что ее спутали с совою.
Было около пяти вечера, а положение наше только ухудшалось. День стоял жаркий, сильно хотелось пить и не менее сильно чего-нибудь съесть.
Обычно я мог целые дни напролет бегать, позабыв о пище, но здесь это не удавалось. Сосиски и бутерброды так и носились перед моим мысленным взором. Друзья мои испытывали схожие муки, громко сглатывая слюну.
Говорят, что голод обостряет ум! Наверное, это так! Потому что когда Мишка, вздохнув, машинально затянул потуже свой брючный ремень, в мою голову сразу пришла замечательная мысль. Она так понравилась мне, что я рассмеялся.
–Ты чего? – спросил меня друг, явно не понимая причину моего веселья.
– Просто мы дураки, – поделился я с ним сделанным открытием и посветил Мишку в свой план.
Тот долго чесал свой облупившийся под солнцем нос, делая вид, что сомневается, а потом нехотя согласился.
Взяв у Мишки ремень, я соединил его со своим,….. дальше было делом техники, и вскоре с нижней ветки на полметра свисало ременное кольцо.
Наступил самый ответственный момент и, протерев о рубашку, сразу вспотевшие ладони я взглянул на друга.
– Пора! – хрипло откашлялся он.
– Начинаю, – предупредил я его и с замиранием в сердце перегнулся через ветку. Ремень лениво покачивался высоко над землей не столько от ветра, сколько от дрожавшей подо мной ветки.
Ухватившись за него, я повис над землей на вытянутых руках, висеть было страшно и очень неприятно и я нервно поторапливал Мишку: – давай побыстрей, а то устану!
– Сейчас – сказал тот, осторожно трогая меня за макушку.
– За плечи хватай идиотина! – просипел я, когда он, ухватив меня за шею о чем-то задумался.
– Да, да, да – успокоил он меня и медленно стал сползать по моему телу вниз, цепляясь руками за мою одежду. Мне было щекотно, и я глупо хихикал подергиваясь.