Время. В некоторых случаях оно имеет критическое значение. В сложившейся ситуации эта непонятка с местным временем была очень некстати. Как бы сейчас пригодились хоть какие-нибудь часы. Да даже песочные. Но их не было. Не зная, как ещё засечь время, я стал считать шаги с расчётом, что на один шаг тратится примерно одна секунда. Следовательно, шестьдесят шагов – это одна минута. Таким образом, отшагав примерно час, я останавливался и ослаблял рукав-жгут на лапке Дружка, а когда рана снова начинала кровоточить, перетягивал заново. Перевязать саму рану было нечем, поскольку вся моя одежда была для этого слишком грязной. Щенок на руках дышал тяжело и отрывисто, не открывая глаз, молча перенося ту боль, которую ему наверняка причиняли мои действия. Вот ведь угораздило меня, едва найдя потерянного друга, тут же втянуть его в такую заварушку. А всё из-за самоуверенности! Возомнил, что никакой реальной опасности обитатели Лабиринта представлять не могут, и на тебе. Значит, в этом мире можно не только переломать кости или свернуть себе шею, свалившись откуда-нибудь, но и получить вполне реальные пулевые отверстия в различных частях тела. Казалось, что Дружок постепенно становился легче, словно его вес вытекал из него вместе с отмечающими наш путь по шпалам каплями крови. Или это руки у меня стали постепенно затекать, теряя чувствительность? Трудно сказать. Всё, о чём я мог думать – это маленький шерстяной комочек, истекающий кровью у меня на руках. По моей же вине. Даже если у меня совсем откажут руки, я его не отпущу и не перестану идти.

После третьей остановки у меня всё-таки появилась маленькая надежда в виде мерцающей зелёным светом точки. Этот горевший впереди огонёк напомнил мне увиденную когда-то давно маленькую светлую точку старого трамвая, и я сразу же ухватился за него, как за спасательный круг. Даже пришлось сдерживать себя, чтобы не побежать к нему со всех ног (излишняя тряска могла только навредить малышу).

Огонёк надежды оказался возвышавшимся рядом с рельсами двухцветным светофором с безучастно темневшим красным и непрерывно горевшим зелёным фонарём. Чуть впереди нам открылась просторная, слегка возвышавшаяся над рельсами бетонная площадка, рядом с которой расположился одноэтажный бревенчатый домик. Это было похоже на миниатюрную железнодорожную станцию. С другой стороны рельс возвышался всё тот же городской забор с колючкой. Разве что напротив этого подобия станции он казался даже выше обычного. Света в окнах не было, но я разглядел за ними белые кружева занавесок. Наверное, в нём живёт какой-нибудь местный станционный смотритель. Или просто электрик, приглядывающий за светофором. Было совершенно неважно, есть в доме кто-нибудь, или он просто стоит здесь ничей. Главное, что в нём обязана находиться аптечка или хоть что-нибудь, что позволит помочь раненому. Я так решил, и пока мы шли к дому, твердил себе это как заклинание. В противном случае я пущу на повязки эти самые занавески. Слабая надежда, рождённая далёким огоньком, приобрела реальные очертания. Она гнала меня вперёд, и думать о том, что в доме могут находиться коллеги тех здоровяков из депо, было просто некогда. Да даже если это окажется их филиал, и в доме действительно находятся люди в синих спецовках и светоотражающих жилетах… Тем хуже для них.

Дверь открылась сама, когда до неё оставалось сделать пару шагов. Я успел прикинуть, как разобраться с тем, кто из неё выйдет, используя только ноги, но тут же забыл об этом. В открывшемся проёме стоял высокий старик. Открытое, исполосованное мелкими морщинками лицо, седая, аккуратно подстриженная бородка. Его длинные, стянутые на затылке седые волосы спускались за спину. Черные резиновые шлёпки на босу ногу. Серая, просторная рубаха без воротника свободно свисала поверх темно-синих шаровар. Но самым удивительным в его внешности были светло-голубые глаза. Точнее, их выражение. Он смотрел так, словно всю свою жизнь ждал нашего появления. Я даже остановился в удивлении, таращась на него с открытым ртом. Наверное, хотел что-то сказать, но забыл, что именно. И рот закрыть тоже забыл. Но когда я так остановился, он замахал руками.

– Не стойте. Что же вы. Входите.

– Простите, нам нужна… – Я всё-таки вспомнил, что хотел.

– Несите его в дом. – Он с такой теплой заботой смотрел на вздрагивающего на моих руках Дружка. – Ох, и досталось же вам. Проходите скорее.

Старик исчез в проёме, и я поспешил следом.

– Погоди! Это может быть ловушка! – Прорезалась-таки. Что-то раньше она такой заботы не проявляла. Когда мы заходили в депо, сама вела нас туда без тени сомнения. В любом случае мне было неинтересно с ней спорить. Да и некогда. Поэтому я просто проигнорировал её замечание и поспешил за стариком.

Комната оказалась очень просторной, хотя и весьма аскетичной. Стены дома изнутри не были ничем отделаны, красуясь, как и снаружи, округлостями плотно подогнанных брёвен. Мебелью здесь служили несколько табуретов, расположившихся вокруг широкого дощатого стола, и приютившаяся в углу аккуратно заправленная раскладушка. В дальней стене виднелись ещё две двери, между которыми возвышался массивный шкаф. Старик уже достал из шкафа блестящий металлический ящик с округлыми краями и повернулся к нам.

– Кладите его на стол. Сейчас посмотрим. – Я с сомнением посмотрел на белоснежные кружева покрывавшей стол скатерти (наверное, из той же ткани, что и занавески на окнах) – вряд ли получится отстирать с неё кровь. – Кладите, не сомневайтесь. Другого стола здесь всё равно нет. – Железный ящик со стуком опустился на столешницу, и из него стали появляться бинты, пучки ваты, жгут, какие-то склянки и блестящие инструменты. Пришлось приложить над собой усилие, чтобы разжать сжимавшие Дружка руки. И ещё большее усилие потребовалось, чтобы сделать шаг назад и дать старику склониться над раненым щенком. Напряжение последних часов и сдерживаемые всё это время эмоции неожиданно накатили неудержимой лавиной. Ноги подогнулись, и я опустился на пол мимо стоявшего рядом табурета, на который тут же облокотился рукой. Краем глаза отметил, что Лика тоже вошла в дом, и сейчас подпирает косяк двери, скрестив на груди руки. Её разноцветные глаза превратились в узкие злобные щёлки, через которые она внимательно следила за стариком. Я тоже снизу вверх смотрел на его широкую спину. Хвост волнистых седых волос спускался ниже пояса, почти достигая украшенного простенькой вышивкой края рубахи. Несмотря на явно значительный возраст, его движения были быстрыми и точными. Он что-то бормотал вполголоса, колдуя над лежащим на столе щенком, но я не мог разобрать, что именно. Да это было и не важно. Важно, что он обязательно поможет Дружку. Не знаю, откуда у меня взялась такая уверенность. Я просто знал, что могу ему доверять. А ещё я точно знал, что здесь мы в безопасности, и плевать на то, что там думает себе эта гадина. Скорее даже её поведение только подтверждало мою уверенность. Учитывая, сколько раз она сама намеренно или ещё по каким-нибудь причинам заводила меня в опасные ловушки.

Что-то влажное неприятно коснулось плеча, и я с удивлением уставился на старика, который уже стоял возле меня на одном колене. Он протёр мою рану комком влажной ваты, окуная её в глубокую пиалу, которую держал в свободной руке. Я посмотрел на стол, где на бело-красных кружевах скатерти лежал перебинтованный Дружок.

– Что это за место? – Я так и не решился задать тот единственный вопрос, который меня сейчас волновал.

– Трамвайная остановка. – Старик пожал плечами. На его сосредоточенном лице неожиданно расцвела улыбка. – А вы что думали?

– Не знаю. – Теперь была моя очередь пожимать плечами. Я вздрогнул от неожиданного жжения, когда он протёр края прочерченной в плече кровавой бороздки другой ваткой. – На другой трамвайной остановке не было ни светофора, ни домика.

– Лучше, конечно, зашить, но можно и просто забинтовать. Само заживёт. – Я махнул рукой, и он, правильно расценив мой жест, принялся бинтовать обработанную рану. – Я допускаю, что вы уже много где побывали, но в Лабиринте есть только одна трамвайная остановка. – Я покосился на застывшую у входной двери напряжённую фигуру.

– Как это? Там, где начинается город, была вполне себе реальная остановка. И ещё в депо была платформа… – Он потрепал меня по волосам, улыбаясь так, как родители улыбаются своему маленькому ребёнку, когда он задаёт глупый вопрос.

– Вы же видели трамвай? – Тон старика был терпеливо-наставнический, но я решил не обижаться и просто кивнул. – И с какой стороны у него находятся двери?

– С правой. – Моё подсознание, кажется, начинало что-то понимать.

– И если трамвай едет в эту сторону. – Он провёл рукой по полу, изображая движение воображаемого трамвая. – То с какой стороны от него будет располагаться та остановка, о которой вы говорите?

– Слева. – Получается, та остановка была обманкой?! Но для чего? Чтобы заманивать путников в город? Или как?

– Теперь вы понимаете?

– Да. – Если депо было конечной точкой трамвайных линий, то его платформа тоже располагалась по левую сторону от трамвая. – Только здесь остановка находится с правильной стороны. Значит, это и есть Дом?

– Ну что вы! – Улыбка старика стала ещё шире. – Это ещё не дом. Это только выход из Лабиринта. Дом там. – Он кивнул в сторону стены со шкафом. – За дверью.

– Как он? – Я всё-таки смог задать мучивший меня вопрос. С лица старика исчезла улыбка, а седые брови озабочено сошлись на переносице, прочертив глубокую вертикальную складку.

– Плохо. Очень плохо. Боюсь, что я сделал всё, что мог. Но… – Он замолчал.

– А я могу взять его… Домой? Может там ему станет лучше?

– Боюсь, что нет. Дальше вам придётся идти уже без него.

– Но как же так? Неужели совсем ничего нельзя сделать? – Я умоляющим взглядом впился в присевшего на табуретку старика. – Как же быть? Я же не могу его оставить. Снова…

– Дорогой мой друг, только здесь ты и можешь его оставить. Сам же остаться здесь ты не можешь. Тебе следует завершить свой путь. Но, как и всегда, у тебя есть выбор. – Он снова пожал плечами. – Ты можешь пойти в эту дверь. – Рука усталым взмахом указала налево от шкафа. – И найти то, чего желаешь. Щенок вряд ли выживет, но там ты очень скоро забудешь о нём. Так же, как ты забыл обо всём, что было до Лабиринта. – Старик тяжело вздохнул, опустив голову и разглядывая половицу под ногами. – Или ты можешь выбрать вторую дверь. Это спасёт малыша, но… Не тебя. Она, так сказать, даёт возможность обменять жизнь на жизнь.

Я тяжело поднялся на ноги и подошёл к столу. Дружок так и не открывал глаз. Его рыжая шёрстка стала очень светлой. Дыхание было ровным, но очень слабым. Бок словно неохотно приподнимался и тут же резко опускался, выталкивая из себя слабую волну горячего воздуха.

– И что там? Что за этой второй дверью? – Я даже не смотрел в сторону дверей, не в силах оторвать глаз от маленького шерстяного комочка, жизнь в котором теплилась едва-едва.

– Огонь. – Я ждал продолжения, но его не последовало.

– И всё? – Непослушные пальцы гладили обвисшие ушки, а глаза избегали смотреть на аккуратно перебинтованную лапку. Прости меня, брат.

– И всё.

– И что там надо делать? В этом огне. – Лежащий без движения хвостик казался чем-то неправильным. Даже когда сам Дружок неподвижно сидел или стоял, его хвостик никогда не знал покоя, постоянно виляя по сторонам. А теперь он безучастно лежал на перепачканной кровью скатерти, и сознание отказывалось признавать такую действительность.

– Если пойдёшь туда… Просто идти. Идти до конца. Это всё.

– Чушь! – Я с недоумением уставился на ожившую статую Лики. – Он тебя просто разводит! Такого не может быть, чтобы было только две двери! Сто процентов, есть ещё варианты!

– Конечно. – Старик даже не пытался с ней спорить. – Разумеется, здесь есть и третья дверь. Та, через которую вы вошли. Она рядом с тобой.

– Костик! Давай уйдём отсюда! – Я со странной отчуждённостью смотрел на это неожиданное оживление. – Это всё фигня какая-то! Уверена, мы сможем найти нормального доктора, который починит твоего пёселя.

Наверное, надо было что-то ей ответить, но это не имело смысла. Да и времени на препирательства не было. Решение уже принято, а значит, у меня осталось только одно дело. Остальное уже неважно. Надо только успеть, пока эта дверь ещё открыта, пока это ещё возможно. Что-то подсказывало мне, что если дыхание Дружка остановится, то и дверь эта навсегда останется закрытой. А значит пора идти. Давно уже пора.

В лицо полыхнуло жаром. Старик сказал правду. Оглядываться назад не было смысла, и я просто шагнул вперёд. Одна сплошная огненная пелена, за которой ничего не было видно. С каждым шагом жар становился всё сильнее, а боль всё нестерпимее, и я зажмурил глаза, от которых всё равно не было никакого толку.

– Вернись! – Голос пробивался через грохот бушующего вокруг пламени. Вот ведь неугомонное создание. – Мы ещё можем вернуться! – Мы? Она-то какого ляду сюда попёрлась? Ладно, это её проблемы. Я её с собой не звал. – Это не стоит того! Пожалей себя! – Глупость какая.

Каждый новый шаг давался всё труднее. Я чувствовал, как горят на мне остатки одежды, а кожа вздувается волдырями. Какая-то часть сознания в панике металась в голове, вопя и не находя выхода. Воздуха здесь не было, и с каждым вдохом я лишь втягивал в себя чистый огонь. Шаг. Чувствовал, как в груди обугливаются мои лёгкие, как полыхают остальные внутренности. Чувствовал, как слезает с лица сгоревшая кожа. Ещё шаг. У каждого свой болевой порог. Мой, кажется, уже давно был пройден. Я не мог терпеть то, что со мной происходило. Я и не терпел. Просто делал то, что должен был делать – шёл вперёд. По всем правилам мне уже давно полагалось валяться бесчувственной кучей обугленной плоти. Ещё шаг. Чей-то голос сзади продолжал что-то кричать. Кажется, что-то про то, как меня кто-то видит… Или не видит? И ещё что-то про то, какой я хороший человек. Или не очень хороший. Это было не важно. И даже боль уже не важна. Важно только одно – сделать следующий шаг. Мне неожиданно захотелось рассмеяться. Каким-то невероятным чудом мне удавалось вновь и вновь заставлять своё тело делать очередное движение, продвигая его ещё немного вперёд. В самую гущу огня. Жар был таким сильным, что удивляло и то, как он может становиться всё сильнее с каждым сделанным шагом. Но это было реальностью. Я явственно чувствовал, как моя плоть медленно облезает с костей. Ещё шаг. Всё медленнее и медленнее. У меня даже возникли сомнения, а двигаюсь ли я, или это только моё сознание продолжает рваться вперёд. Я уже жаждал, чтобы огонь был сильнее. Когда он уже станет достаточно сильным, чтобы остановить меня? Шаг. Мне хотелось крикнуть: «Давай! Чего ты тянешь?! Забери меня уже!», но кричать было нечем. Не было ни губ, ни языка, ни лёгких. Только за спиной ещё слышались булькающие полу-вскрики, полу-всхлипы. Похоже, мы действительно были каким-то образом связаны. Иначе, зачем она тащится за мной в это пекло?

Боль исчезла неожиданно. Я верил старику и точно знал – теперь с Дружком всё будет хорошо. Даже успел улыбнуться. Мысленно. Кажется, на мне не осталось ни клочка плоти. А потом наступила тьма.

Глава 12 Ариэль

Свет был очень яркий. Он проникал даже сквозь закрытые веки. Удивляясь тому, что у меня снова есть глаза и веки, я открыл их. Солнца видно не было, но яркий свет заполнял всё видимое пространство. Казалось, что светился сам воздух, однако, несмотря на яркость, этот свет не доставлял никакого неудобства. Напротив, от него делалось очень радостно и спокойно.

Приняв сидячее положение, я с удивлением стал осматривать свои руки, совершенно целые и без какого-либо намёка на ожоги. Ощупав себя и убедившись, что всё остальное тоже цело и находится на своих местах, я уставился на смотревшего на меня с улыбкой молодого парня в рыжей футболке и свободных белых штанах. Он сидел на самом краю ровной площадки, на которой мы находились, поджав одну ногу к груди, а вторую свесив вниз.

– Я же вроде умер? – Его улыбка сделалась ещё шире, а в больших карих глазах заискрились озорные искорки.

– Ты как-то не очень похож на мёртвого.

– Нет. Даже наоборот. Это странно, но кажется, я ещё никогда не чувствовал себя таким живым. – Я снова ощупал себя, с тем же результатом. – Но ведь огонь и всё такое, и авария…

– Да, авария. Однажды ты попал в аварию и оказался в Лабиринте. А затем ты пошёл в огонь ради того, чтобы спасти друга. И снова умер. Но задолго до этого умер один лихой парень по прозвищу Кастет, а на его месте родился любящий и заботливый муж. А ещё раньше сам Кастет появился на месте умершего в тебе наивного мальчишки, который верил в сказки и в то, что все люди добрые и честные. Почему-то все так уверены, что смерть – это что-то окончательное. Что-то страшное. Люди часто не замечают, по сколько раз они умирают только за одну свою жизнь в земном мире.

– Может, им просто очень хочется, чтобы был какой-то конец всему. Чтобы раз – и нет ничего.

– Может быть. Хотя ваши физики давно уже сформулировали закон сохранения энергии. Также и в отношении жизни и смерти. Никто и никогда не умирает окончательно, и ничто не исчезает бесследно. Любой конец – это всего лишь новое начало. Главный вопрос в том, ради чего человек умирает, и какое начало полагает такой конец. – Он говорил, а я всё смотрел в его глубокие, полные какой-то детской радости глаза. Такие знакомые…

– Д-д-дружок? – Он рассмеялся добрым, заразительным смехом.

– Так ты меня называл.

– А как твоё настоящее имя?

– Дружок мне тоже очень нравится, но вообще меня зовут Ариэль.

– Как русалочку? – Наверное, так могут смеяться только дети. Так искренне, чисто и беззаботно.

– Вообще-то это мужское имя.

– Я рад, что ты жив.

– Это благодаря тебе, и надо сказать, что я тоже очень этому рад. – Я подошёл к нему и сел рядом, свесив ноги вниз.

– Здорово выглядишь.

– Здесь мне хорошо. – Он пожал плечами. – В этом Свете никто не может притворяться. Внешность каждого находящегося здесь соответствует тому, кем он на самом деле является.

– А что это за место? – Площадка была похожа на вершину высокой горы, с которой, казалось, можно увидеть весь мир. Только горизонта здесь видно не было. Может, так выглядит бескрайность? Я смотрел вниз и удивлялся тому, что не испытываю ни малейшего страха.

– Это и есть тот Дом, о котором ты говорил с трамвайщиком. – Он развёл руками. – Твой Дом.

– Но старик вроде говорил… Куда же тогда ведёт та вторая дверь?

– Скажем так, она ведёт в другое место. Не сюда.

– А, просто другой выход из Лабиринта?

– Нет. Из Лабиринта есть только один выход. Всё остальное просто ответвления.

– Я не понимаю.

– Ты заметил, что в Лабиринте тебя старались убедить в том, что нас определяют наши желания? Когда старик говорил про вторую дверь, он не говорил, что она ведёт Домой. Он сказал, что за ней ты найдёшь то, что желаешь. Лабиринт по своей сути – этакий исполнитель желаний. Он готов исполнить любое желание лишь для того, чтобы попавший в него человек так в нём и остался.

– Но ведь бывает, что желания противоречат друг другу.

– Именно. Но на самом деле нас определяет наш выбор, а не желания. Ты, например, встречал много людей, которые хотели бы бросить курить. Таково их желание, но так же они испытывают противоположное этому желание курить. Каждый день они делают выбор, снова и снова продолжая втягивать в себя никотиновый дым. Причём, многие из них убеждены, что просто не могут иначе. В этом они убедили себя сами. Примерно так же работает Лабиринт. В основном он состоит из зеркал. Кривых зеркал, как на ярмарках. Только если зеркала на ярмарках искажают твой внешний облик, выделяя и усиливая какие-то части, то зеркала Лабиринта отражают то, что внутри тебя. Они выискивают самые негативные стороны личности. Страхи, комплексы, сомнения и прочее. Всё, что смогут найти, тут же отражают в искажённом, усиленном виде, так, чтобы казалось, что только это и есть, и нет ничего другого. Помнишь комнату под сценой театра, в которой живёт Страх? На самом деле в этой комнате нет никаких дверей. Она пустая. Но когда ты там находишься, они есть. Это тоже кривое зеркало. Каждая дверь, которую ты там видел – это какой-либо из твоих собственных страхов. Сколько страхов в тебе живёт, столько для тебя будет и дверей.

– Но зачем?

– Чтобы попавший в него человек поверил, что по-другому невозможно. Как те курильщики уверены, что не могут не курить. Чтобы убедить в том, что на самом деле выбора нет, и всё определяют только желания. Потому что найти выход из Лабиринта можно, только совершая осознанный выбор, очень часто противоречащий собственным желаниям.

– А как же дети с повязками на глазах? Можно что-то сделать? Как-то помочь им? – Улыбка сошла с лица Ариэля, а взгляд сделался печальным.

– Боюсь, что нет. Ты ведь и сам уже понял, кто они. Бедняжки никогда не видели земного мира, не дышали его воздухом. – По его щеке покатилась слеза. – Они вкусили смерти и перешли в Лабиринт, даже не начав жить на земле. Потому они навсегда остаются слепы и лишены какого-либо выбора. Они просто не знают, что это такое…

Я молча смотрел в расстилавшуюся передо мной светлую бескрайность и вспоминал. Теперь я помнил всё. Вспомнилось чудесное видение после побега через катакомбы. Было удивительно, как её любовь пробилась даже через непроницаемый мрак Лабиринта. Моя Танюшка. Она сидела сейчас в раскладном кресле на балконе нашей уютной однушки и читала какую-то книжку. Она была прямо передо мной, и я с улыбкой любовался её сосредоточенным лицом, освещённом тёплым летним солнышком. Обычно она заплетала волосы в косы, но дома всегда распускала. Вот и сейчас её светлые локоны свободно струились по плечам. На тонком безымянном пальчике поблескивало золотое обручальное колечко. Я откуда-то точно знал, что прошло уже несколько месяцев с той аварии, которая разлучила нас, но она не стала снимать кольцо. Это было так на неё похоже. Верность и любовь, несмотря ни на что.

– Какое прекрасное видение. – Я обернулся на улыбавшегося Ариэля.

– Это не видение. Это происходит прямо сейчас.

– Но как это возможно? Ведь она осталась… Там, в земном мире. Нас же разделяют… – Я хотел сказать километры, но осёкся. Почему-то упоминание о километрах показалось нелепостью.

– Все разделения остались за тем порогом, который ты перешагнул. Здесь нет ни расстояний, ни границ. И смерти тоже нет, сколько бы раз не приходилось умирать прежде в земном или каком-то другом мире. Здесь только Свет, Жизнь и Безграничность. Ни время, ни расстояния также не имеют здесь никакой силы.

– Так это же просто мечта каждого! – Улыбка Ариэля стала неожиданно печальной.

– Увы, но это далеко не так. Далеко не каждый человек захочет, чтобы другие видели его таким, каким он на самом деле является. Намного проще когда «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным» – всего лишь утопичная фантазия. Как это ни парадоксально, но далеко не все люди хотят быть счастливы. Многие просто хотят осуществления своих желаний. Потому и трамвай в Лабиринте стал никому не нужным. Ведь у Луция для каждого найдётся уголок и даже работёнка. Никуда ехать не надо. Как, например, те бедолаги, которые, стоя на четвереньках, держат на своих спинах стол в его трапезной. Они просто очень любили много и вкусно кушать, соответственно и желание у них было – постоянно находиться в окружении всяких вкусностей. Теперь их желание исполнилось.

– Лика! – Я уже и забыл об этой надоедливой гадине. – Она ведь зачем-то пошла за мной в тот огонь!

– Ну а как же. – Ариэль развёл руками. – Она действительно связана с тобой, так же как и я. Можно сказать, что мы в некоторой степени зависим от тебя.

– И где она теперь?

– А где ей быть? – Он кивнул мне за спину. – Вон сидит себе, что ей ещё остаётся делать.

Я обернулся и увидел, что возле противоположного края площадки находится дверь. Самая обычная дверь в раме, стоявшая сама по себе. И возле неё действительно сидела закутанная в белоснежную простыню фигура. Только узнать в этой фигуре прежнюю Лику было невозможно. Она куталась в эту простыню, как замерзающий человек кутается в одеяло. Из-под простыни было видно только лицо. Угольно-чёрное лицо без единого блика, с горящими красными глазами. Искажённое гримасой боли.

– Что с ней? – Вид такой Лики меня очень шокировал.

– Плохо ей здесь. Она здесь даже говорить не может. В этом свете лгать невозможно, вот он и обжигает её. Так что двигаться она тут тоже не может. Вот и остаётся ей только сидеть, прячась от Света в эту пелену. Я же говорил – далеко не всем хочется, чтобы их видели такими, какие они на самом деле.

– Значит, она теперь так вечно будет мучиться?

– Это тоже зависит от тебя. Ты можешь оставить её в таком положении или можешь отпустить обратно. Ты же знаешь, куда ведёт эта дверь. И только ты можешь её открыть.

Я действительно знал. Это была та самая дверь. Дверь справа от шкафа в домике старика. Дверь, за которой был огонь. Теперь огня не было, но вид у Лики был таким, словно она до сих пор горит в том пламени, через которое я прошёл. Дверь открылась внутрь всё той же комнаты с широким столом и раскладушкой. Старик сидел на табурете с книжкой в руках и, улыбаясь, смотрел на меня. Всё было таким же, как и при нашем появлении. Только следы крови исчезли, а кружевная скатерть вновь сияла белизной. Взглянув на дрожащую Лику я убедился, что сама она не сможет сделать даже один этот шаг. Без труда подняв оказавшееся почти невесомым тело, я толкнул её в открытый проём. Лёжа на половицах, она перестала дрожать и молча смотрела на меня. Чернота постепенно сходила с её лица, а красные глаза вновь обретали прежние краски. Вероятно, только в Лабиринте она и могла чувствовать себя хорошо. Быть такой, какой ей хочется. Пусть тогда там и остаётся. Какое-то время мы ещё смотрели друг на друга, а потом я закрыл дверь. Я мог бы и сам пойти обратно. Но это было ни к чему. Никто, оказавшись на свободе, не захочет обратно в клетку. Ну, или почти никто. А вытащить из Лабиринта кого-то из застрявших там бедолаг я тоже не смогу. Нельзя просто взять и притащить человека к нужной двери и заставить войти в неё. Это дело исключительно личного выбора. В одной старой песенке есть очень точные слова: «Каждый выбирает для себя». Ну а я для себя уже выбрал.