Прагу нужно уничтожить

Я снова опустила глаза в молитвенник. Otče náš, jenž jsi na nebesích… Но увиденная картина всё не выходила у меня из головы, что-то было в этом такое…

Отсидев на мессе положенное для приличия время, мы пошли завтракать в ближайший трактир. Освещаемые лучами отвратительного утреннего солнца блестящие краники бочек так и манили поскорее принять ноль-пять или ноль-три пшеничного, и стать на весь день свободным. Справедливо говоря, не то, чтобы нас сильно смущало положение стрелок на висевших в углу круглых часах, но к нашему предпоследнему дню в прекрасной чешской столице мы реально на девяносто девять и девять процентов состояли из пива. Поэтому, для разнообразия, мы, не сговариваясь, заказали минеральную воду и чай, чем нисколько не удивили заспанного официанта, но зато, очень удивили друг друга. Приняв этот восхитительный утренний детокс и немного перекусив, мы двинулись в сторону знаменитого Гавельского (не буду здесь приводить как переиначивал это название мой муж) рынка. На рынке было абсолютно скучно и никакого экспириенса. Единственное, что мне понравилось – это как мы зашли в какую-то лавку со всяким бутафорским оружием и муж стал показывать мне всякие разные деревянные щиты, произнося при этом громко слово «щит!» Вряд ли он, конечно, в ту минуту задумывался о корреляции с английским shit (пер. с англ. «дерьмо»), но лицо продавца, услышавшего столь лестный отзыв о своей продукции, было бесценно. Еле сдерживая хохот, я распахнула дверь с вездесущим колокольчиком и вывалилась из лавки.

Собрав вещи и потупив некоторое время в телефонах, мы принялись думать о том, где нам провести наш последний вечер в Праге. В конце концов, мы решили пойти просто куда глаза глядят. К тому моменту, мы уже знали весь центр города как свои пять пальцев и потому, абсолютно не испытывали какого-то страха заблудиться или опоздать вернуться до закрытия общественного транспорта.

Мы неспешно брели в сторону Прага Два и обсуждали всякое разное. Почему-то, мне абсолютно не верилось, что мы уедем отсюда. Казалось даже глупым думать об этом, так всё было здорово. Словно в нашей общей, одной на двоих жизни, наконец, сошлись все паззлы и всё встало на свои места. Мы подошли к стенам Эммауского монастыря. Честно признаться, я никогда в жизни не видела такой странной храмовой архитектуры: крышу этого, довольно большого собора, венчали два перекрещивающихся изогнутых шпиля, уходящие в небо острыми пиками. Если честно, это до ужаса напоминало какие-то рога и от того, выглядело очень зловеще. Зачем-то, мы решили в такое позднее время зайти в открытые двери этой страшной церкви и встали в притворе. Сквозь стеклянные стены можно было рассмотреть очень странное зрелище: внутри церковь была абсолютно пустая, ни статуй, ни скамеек. В открытом алтаре, освещаемые лишь парою свечей, стояли друг напротив друга четверо седых, с длинными бородами, во всем чёрном, старцев с раскрытыми книгами. Прислушавшись, можно было услышать их приглушённые голоса, читающие что-то по своим древним книгам. Мы тихонечко, не привлекая внимания, развернулись и вышли из церкви.

Вы когда-нибудь замечали, как порою, ноги сами ведут вас к какому-то полюбившемуся месту? Так и мы, в свой последний вечер, сами того не замечая, вошли в крепость Вышеграда через Таборские ворота. В этот раз, её ночная тьма, будто старая знакомая, нас совсем не пугала, и даже наоборот, приветливо распахивая свои объятия безлюдных узких улочек, приглашала скорее пройтись внутрь, к тишине старого парка. Прямо напротив базилики Петра и Павла приветливо горело своими окошками кафе. Подумав было о том, что неплохо было бы и засесть за второй ужин, мы двинулись ко входу в заведение. За большой стеклянной дверью пожилой чех, в аккуратном костюме с белоснежной рубашкой, бережно протирал начисто вымытые стаканы для сока. Мой муж обернулся ко мне: «Что там надо спросить?»

«Просто спроси у него, kitchen is work? (пер. с англ. «кухня работает?») Потому что, если кухня у них уже закрыта, они максимум нам стопку Бехеровки могут предложить» – ответила я.

Что произошло дальше, я не знаю. Просто не знаю.

Мой муж, немного так приосанившись, поднялся по ступенькам ресторана и постучал в стеклянную дверь. Пожилой чех обернулся, подошёл к двери и открыв её, очень вежливо спросил «Can I help you?» (пер. с англ. «могу ли я вам помочь?»)

Глядя на него, прямо ему в глаза, абсолютно незамутнённым взглядом, мой муж ответил ему: «chicken is work?..» (пер. с англ. «курица работает?»)

Конечно же, ни одна курица в столь поздний час работать не хотела. Решив, что голодным долгие прогулки противопоказаны, мы пошли к боковому спуску с каменной лестницей, ведущему к набережной Влтавы. На одном из лестничных пролётов я наклонилась, чтобы поправить не вовремя сползший носок. Выпрямившись обратно я посмотрела вдаль и замерла: с этого маленького, незаметного кусочка узкой лестницы открывался потрясающий вид на бушующие тёмные воды Влтавы, на высокие шпили Градчан на том берегу, на светящуюся в гуще лесов на холме башню обсерватории, на крошечные огоньки дорожки фуникулёра, на башню телецентра… Отсюда вся Прага была как на ладони. Я смотрела на неё, вцепившись в ледяной металлический поручень с облезшей краской, и не могла оторвать взгляд. Никогда и нигде ничего прекраснее этого города я не видела.

***

"И когда я говорю, что ты для меня самое любимое, пожалуй, это тоже не подлинная любовь; любовь – то, что ты для меня нож, которым я копаюсь в себе"

Ф. Кафка «Письма к Милене»

Я рассеянно крутила вилкой внутри огромной порции макарон с сыром и ветчиной. В огромной столовой для персонала аэропорта, в которую мог так же попасть и простой смертный, это блюдо носило гордое название «карбонара». Глядя на это произведение постсоветского столовского искусства, где-то в мире явно ворочался в своей постели какой-то мишленовский повар, думая о том, что слово «карбонара» вряд ли можно было применить к этому творению рук человеческих. Нет, это макароны.

Бесконечно сновали вокруг столиков люди в неоновых жилетках с написанными на них наименованиями служб аэропорта.

Я подняла глаза на свое отражение в большом окне напротив нашего стола. В непроглядной темноте ночи то и дело вспыхивали сигнальные вспышки самолетов. Меня всегда потрясала мысль о том, какое невероятное количество людей прямо сейчас перемещаются в другие места. Это странно, но почему-то мне хотелось думать о том, кто эти люди? Куда они летят? Хотят ли они туда? Кто их там встретит? Хотелось думать, что непременно, в конечной точке их маршрута все обязательно будет лучше. В сто раз лучше. Словно, это оправдывало несколько часов болтанки в этой огромной железной штуковине.

Вверху, на большом табло мигал зеленым вынесенный мне приговор: Prague Ruzyne – Moscow SVO.

Дёрнула ниточку чайного пакетика, бросила в небольшой пластиковый стаканчик. Нужен сахар. Продолговатые, чуть подмоченные пакетики разбросаны рядом с салфетками на подносе. Боже, ну почему всего два? Либо приторно-сладкий, либо вообще без. Как у Высоцкого, в той его песне, где про «ни то, ни сё».

При попытке высыпать содержимое сломав пакетик пополам, крупицы сахара разлетелись по всему столу, оказавшись на одежде, на салфетках, даже чёртовы макароны были покрыты слоем сахара.

Оцепенев, я уставилась на свой поднос.

Почему все эти люди вокруг останутся здесь, в этом чудесном старинном городе, а я должна улететь? Почему всё настолько несправедливо? Прямо сейчас происходит чудовищная, немыслимая ошибка, по которой я должна сесть на самолет и навсегда покинуть место, где была счастлива, где впитала в себя каждый дом и каждую улицу, где всё было про меня. Была ли я вообще когда-то до этого счастлива? Хоть раз?

Я могла бы спокойно уместить свою жизнь в эти несколько дней. Я их действительно жила. По сравнению с этим, всё, что было «до» представлялось лишь одиноким и пустым залом ожидания, посреди грязных серых проспектов и безликих многоэтажек.

И таким же будет «после». В голове была звенящая, отчаянная пустота.

Подняв глаза, я увидела недоумевающий взгляд моего мужа. Ну конечно. Я чувствовала, как по моей шее побежали мокрые дорожки из слез. Господи, вот идиотка. Мне стало невыносимо стыдно перед ним, но я не могла ничего сказать. Все прозвучало бы донельзя пошло и глупо. Он точно догадывался о причине моих слез, но, к сожалению, не мог ничего сделать. От того, что я ставлю его в такое положение становилось еще хуже.

Если бы он мог, он обязательно бы все изменил. Я это точно знаю. А еще, я точно знаю, что не хочу его расстраивать.

Пробормотав что-то про потёкшую тушь, я выскочила из наполненной людьми столовой и зашагала по пустому коридору в сторону туалета. К счастью, он находился на довольно безлюдном втором этаже. Внутри было пусто и абсолютно тихо, лишь еле слышно трещали тусклые лампы на потолке. Подойдя к зеркалу, я увидела в нём заплаканную девушку с огромными, покрасневшими глазами, судорожно вцепившуюся в край потертой раковины. Я смотрела ей в глаза и думала, почему всё так происходит? Где-то в груди огромный комок сжимался всё сильнее и не давал сделать вдох. Я смотрела на неё и ни черта не понимала. В тот момент, почему-то, мне представилось, как всё в мире стало сплошной крутящейся панорамой, с неразличимыми картинками и бешено закружилось вокруг неё. А я лишь безучастно наблюдала со стороны.

Надо просто успокоиться. Сделать глубокий вдох. Умыться, открыть дверь, вернуться за своим чемоданом и выйти вместе с ним из аэропорта. Гори все синим пламенем, особенно проклятая, ненавистная, грязная Москва. Денег на карте хватило бы на первое время, визы хватит еще на несколько месяцев, всё остальное – потом. Всё решить потом. Самое главное – я решила! Я остаюсь. Абсолютно точно. Остаюсь.

Возможно, я даже вслух засмеялась от радости, идя обратно по коридору.

Через стеклянную перегородку было видно, как он наматывает мои остывшие макароны на свою вилку. Он никогда не мог есть моей вилкой и в этом было что-то поначалу обидное, а после, просто забавное. Макароны плюхались обратно в тарелку и брызгались соусом. Вероятно, он послал им три тысячи проклятий, прежде чем потянулся за салфеткой.

Я стояла и смотрела на него. В этой обыденности его движений было что-то такое, что приковывало взгляд и не позволяло мне сдвинуться с места.

Я должна была подойти, взяться за ручку своего большого чемодана и покатить его по этому коридору к выходу. И больше никаких «dear passengers», изнуряющих пробок, многоэтажек и прочего бреда.