Цветок для Прозерпины

– Чиркен, – тихо зовет она, указывая на собак, но мужчина, и сам уже заметив неладное, хмурится и разнимает псов. Аккуратно прощупав челюсть Виза и не обнаружив травм, отпускает его и смотрит в ту сторону, откуда он прибежал.

– Должно быть, задавил какого-то зверька.

Голос Чиркена меняется всего на мгновение, почти незаметно, но не для девушки. Она тоже поворачивается к негустому перелеску и всматривается в просветы деревьев, однако мужчина уже уводит ее прочь.

***

Осень подошла к концу, началась зима.

В один из дней в начале декабря Сабина проводит вечер за партией в шахматы с Тимуром. Виз и Ареш улеглись у ее ног, уложив морды на лапы – теперь они часто искали ее компании. Правда, у ее подопечного отношение к псам было неоднозначное, да и те отвечали ему взаимностью – хоть и не проявляли враждебности, но и приязни тоже. Вот и сейчас псы следят за юношей внимательными, не по-собачьи умными глазами.

На Тимуре белая свободная рубашка, открывающая шею и ключицы, темные кудри зачесаны назад, открывая высокие скулы и брови вразлет. Сабина ловит себя порой на любовании юношей – как картиной или изящно вылепленной статуей.

Тот тоже временами кидает на девушку неопределенный взгляд, и в уголках его рта притаилась мягкая улыбка, полная смысла.

Они молчат, и каждый не стремится прервать молчание.

Сабина обдумывает ход. Играть с Тимуром непросто, он не делает скидки на ее неопытность, и раз за разом строит ловушки, загоняет в матовую сеть, заставляет жертвовать фигурами, чтобы выиграть время до неизбежного поражения.

Девушка наклоняется ближе к шахматной доске, и тонкая прядь волос падает на ее лоб, выбиваясь из собранной в косу прически. Алебастровая рука, перевитая синими жилками вен, тянется к ее лицу, тонкие пальцы касаются волос. Она чуть ежится от того, как это прикосновение отдается приятной волной в позвоночнике, и поднимает обескураженные глаза на подопечного. Тот с невинным выражением лица показывает ладонь с лежащей на ней маленькой веточкой:

–У тебя запуталось в волосах, – чуть погодя, продолжает. – Я заметил, ты часто уходишь гулять в лес.

– По опушке, – отвечает девушка, не зная, что и думать.

– Это может быть опасно, знаешь? – Тимур принимается крутить в пальцах высохший стержень, продолжая буравить взглядом Сабину. Та, как завороженная, смотрит за движениями веточки, не в силах отвести глаз. Смысл слов парня доходит до нее не сразу, как звук, проникающий в тело вибрацией из-под толщи воды. Она чувствует змею, поселившуюся в животе и сжимающую ее внутренности.

– Что ты имеешь в виду? – губы ее отчего-то пересыхают, и девушка на мгновение поджимает их. Юноша прослеживает за этим движением и чуть наклоняется вперед.

– В здешних лесах водится много дичи, рай для охоты. Кто знает, не наткнешься ли ты… на хищного зверя.

Сабина ничего не говорит, и они молча смотрят друг другу в глаза.

Со спины девушки раздаются знакомые шаги, и вся поза Тимура вмиг теряет расслабленность, лицо замыкается как створки тяжелой двери, не выпуская ни единого выражения, ни одной мысли, которая могла бы показаться там, словно бы нежданный гость мог прочитать по нему что-то скрытое и потаенное. Собаки приподнимают головы при приближении хозяина и приветливо отбивают хвостами дробь по полу. Ареш (девушка научилась определять его по вечно загнутому назад уху), который был ближе всего к Чиркену, преданно заглядывает тому в глаза и вываливает изо рта блестящую ленту розового языка. Мужская рука ласково проходится по лобастой морде, и тут же Виз тыкается носом под локоть Сабины, как бы выпрашивая ту же ласку. Девушка неуверенно гладит собаку по мягкой шерсти, но быстро отнимает ладонь – она пока не чувствовала себя уверенно рядом с этими животными, просто не понимала, что у них на уме.

Чиркен вглядывается через плечо Сабины в шахматную доску и одобрительно кивает головой:

– Ты делаешь успехи, – к этому моменту он успевает оставить с ней любые формальности. Правда, сама девушка не могла перебороть себя и продолжала обращаться к мужчине на вы. – Даже не верится, что никогда не играла. Определенно, это талант.

Сабина ощущает, как тепло омывает ее щеки румянцем и стирает остатки напряжения. Ей приятно, но неловко слушать похвалу.

– Из Тимура вышел хороший учитель, – скованно отвечает она.

Мужчина задумчиво смотрит на сына, пока тот, опустив взгляд, рассматривает переплетенные ладони. Веточки там уже нет.

– Рад, что ты нашел такое благородное применение своим способностям, – говорит наконец Чиркен и поясняет для Сабины. – Раньше сын много занимался, и мы играли вместе.

– У отца нашлись более важные дела, – безэмоционально бросает в пустоту парень, все так же не глядя на Чиркена. – Не так ли?

– Возможно, я не был достаточно внимательным родителем, – легко признает мужчина, но в голосе его, ровном и приятном, отзывается сожаление.

Это впервые, когда Сабина становится свидетельницей пусть не ссоры, но перепалки отца и сына. Чиркен, между тем, обращается к ней:

– Сабина, ты упоминала, что хочешь присоединиться ко мне в поездке в город. Я планирую выезжать завтра утром.

–Ты уезжаешь? – хмурится Тимур и с подозрением смотрит на отца, теряя напускное спокойствие. Только когда он переводит скованный мрачной тенью взгляд на девушку, она понимает, что вопрос предназначался ей.

–У меня возникли дела в городе, – Сабина не знает, как много известно ее подопечному об обстоятельствах ее отъезда – они этого не обсуждали. Несколько дней назад ей дошло сообщение от Гавришкина, в котором он настоятельно просил ее приехать с визитом к матери.

– Не лучше ли отложить поездку, пока в городе не успокоятся волнения? Отец? – он требовательно обращается к Чиркену, и в тоне его скользит особый смысл. В отличие от телефона Сабины, компьютер парня имел выход в сеть через спутник. Судя по всему, настроения среди горожан не были для него секретом.

– Это решать Сабине, – мягко отвечает ему мужчина. Тимур зло сверлит его взглядом, ничего больше не говоря, а затем стремительно разворачивается на кресле и покидает комнату. Девушка смотрит ему вслед.

– Он привык к вам, – замечает хозяин дома с улыбкой. – Иначе бы не вел себя так. Должно быть, опасается, что вы решите остаться в городе и больше не вернетесь.

Сабина молчит и только смотрит перед собой. Виз кладет голову ей на колено и тихо скулит.

– Вы не успели закончить партию, – замечает мужчина и присаживается напротив нее, оттянув за ошейник встрепенувшегося Ареша. Лукаво посмотрев на девушку, добавляет. – Я вообще-то тоже не промах.

***

На следующее утро Чиркен с Сабиной покидают поместье. Садясь в подогнанную ко входу машину, девушка чувствует на себе чужое внимание, но на этот раз оно не несет в себе ни тревожности, ни неизвестности. Она знает – Тимур наблюдает за ней со своего окна. Юноша скрывается из видимости, когда Сабина смотрит в его сторону, но она все равно успевает заметить белое в утренней бледности лицо, обрамленное темными прядями волос. Сейчас он похож на призрака, оберегающего дом от непрошенных гостей.

Дорогу в город скрашивают оживленные рассказы Чиркена. Из них двоих он больше любил говорить – возможно, время, проведенное рядом с неразговорчивым, в общем-то сыном, заставило его скучать по живому общению. Правда, Сабина не может назвать себя равным ему собеседником, но кажется, что мужчине довольно и того, что она его слушает и время от времени спрашивает о чем-то или делится впечатлением.

Когда перелесок начинает сменяться городской застройкой, Чиркен заводит разговор о планах на день и отдельно добавляет:

– В городе и правда сейчас неспокойно. Вчера жители собрались возле мэрии с требованиями усилить меры безопасности и подстегнуть следствие по делу похищений и убийств. Все на взводе. Тебе ни к чему сталкиваться с этим, поэтому я отвезу тебя везде, куда нужно. Сегодня у меня немного дел, я быстро с ними справлюсь.

Девушка понимает, что он имеет в виду. В прошлом ей уже доводилось сталкиваться с ничем не прикрытой злобой со стороны людей, которых не знала она, но которые знали о ней. Хотя все внутри нее противится даже мысли, чтобы мужчина знал больше об этой стороне ее жизни, она все же признает доводы Чиркена разумными и нехотя произносит адрес больницы.

К некоторой досаде Сабины, ее спутник сразу догадывается, о каком месте идет речь, как и о цели посещения:

– Хочешь навестить маму?

Он спрашивает это легко, словно они прежде не раз говорили об этом.

– Ее состояние обострилось из-за… – девушка неопределенно поводит рукой в воздухе.

– Ясно, – складывается ощущение, что мужчина что-то обдумывает про себя, прежде чем продолжить. – Тебе нужно будет еще куда-то?

Будь она одной, то подумала бы заехать к Любовь Григорьевне, но обременять Чиркена дополнительными хлопотами все же не хотелось, поэтому Сабина было отвечает отрицательно, но почти в тот же самый момент на ее телефон приходят подряд несколько оповещений из мессенджера – подключение к сети все-таки восстановилось. В одном из них ответ старшей медсестры на ее собственное сообщение, посланное из поместья ранее, а вот вторая весточка от Гаврилова, где он требует ее явиться к нему в управление. В солнечном сплетении девушки начинает неприятно крутить после прочтения. Она чувствует себя так, словно ее подвесили за живот к потолку, и крепление вот-вот может сорваться. Тон сообщения не оставляет иллюзий по настроению Александра к ней.

– Кажется, все же придется заехать в еще одно место. Меня вызывают в Следственный Комитет, – угрюмо обращается Сабина к спутнику, на что тот принимает озабоченный вид:

– Это по поводу того сентябрьского дела? Разве тебя уже не допросили как свидетеля? Что-то произошло?

– Я не знаю.

– У меня всего пара дел в городе. Я тогда оставлю тебя в больнице и разделаюсь с одним из них, потом вернусь за тобой и отвезу в СК, а сам уеду по оставшимся вопросам. Подойдет?

– Более чем, – девушка думает о предстоящем визите в больницу, и кожа на ее шее тут же начинает зудеть. Под нею будто шатко перекатываются гибкими телами змеи и пытаются вытолкнуть друг друга, прорвать тонкий покров из плоти, вывалиться наружу шершавым клубком. Она неловко трет место чуть выше ключицы, но дискомфорт только нарастает.

– Нервничаешь? – замечает мужчина и посылает в ее сторону испытующий взгляд. – Что тебя так беспокоит?

Девушка глухо признается:

– За все время я была там единожды, – погруженная в переживания, она не поясняет, какое место имеет в виду, но Чиркен и сам догадывается. – До моего совершеннолетия посещения были не разрешены, да и мать тогда находилась в тюремном корпусе, а в больницу была переведена год назад… Я приезжала увидеться с лечащим врачом. С тех пор мы поддерживаем связь по телефону.

– Ты никогда не посещала ее? Свою маму? – голос мужчины мягкий, в нем нет отголоска осуждения или пустого любопытства. Эта мягкость подтачивает что-то внутри Сабины, внутренний запор, заграждающий большое, сметающее любой самоконтроль чувство. Ей становится страшно от подкатывающего к горлу болезненному комку, и она спешит смежить веки, пытаясь восстановить дыхание. Чужая рука аккуратно опускается на ее плечо и еле ощутимо сжимает его. – Прости, я вновь переступаю черту. Наверное, теперь кажусь тебе бестактным.

–Это не так, – тихо отвечает девушка. – Никогда бы вас так не назвала. Но вы можете начать думать обо мне плохо.

– Ты же знаешь, что можешь поделиться со мной всем, чем захочешь. Я последний человек, который станет думать о тебе плохо, и приму все, что ты скажешь, как оно есть, – слова Чиркена льются как убаюкивающий поток равнинной реки, широкой и спокойной. Они смягчают колкий ком в шее, опускаются незримой вуалью на плечи, согревая озябшие руки.

Действительно ли он будет тем, кто встретит все, что она преподнесет, с широко открытыми глазами, или, как и другие, зажмурится в отрицании и отвращении?

Они больше ни о чем не говорят, но внутри Сабины кипят мысли, невнятные обрывки эмоций, которым нельзя подобрать название. Девушка чувствует настоящее смятение и от предстоящей встречи с матерью, и от противоречивых размышлений о сказанном мужчиной.

Не доезжая до больницы, они останавливаются у супермаркета. Чиркен просит девушку подождать и отсутствует около четверти часа. По возвращению он передает Сабине большой пакет, в который она, не понимая сути происходящего, заглядывает.

Внутри две упаковки разного сыра, несколько плиток горького шоколада, большая пачка сгущенки, сетка с апельсинами, банки с тушенкой и консервированным тунцом, пара пакетов с конфетами и пряниками.

– Передашь маме, – объясняет мужчина в ответ на вопросительный взгляд Сабины.

– Это не много? – она неловко прижимает пакет к животу, стараясь уместить его удобнее. Она не уверена, как относиться к проявленной ее спутником предусмотрительности.

– Все в рамках разрешенного, – должно быть, Чиркен замечает стесненность девушки, поскольку тон его тут же становится участливым. – Передача продуктов – распространенная практика при визите заключенных.

Он поясняет это так, словно допускает, что Сабине это может быть неизвестно, и она чувствует к нему признательность. Даже в раннем детстве ей было порой сложно уловить принятые правила поведения и понимать контексты, а годы в приюте только усугубили этот разрыв между тем, что считалось само собой разумеющимся для других, и тем, что знала она сама.

Чиркен высаживает ее у больничного КПП, напоследок одаряет ободряющей улыбкой и желает удачи.

«ПБСТИН им.В.В.Усладова» значится на металлической табличке при входе. Само здание больницы из потемневшего от времени кирпича почти не видно из-за высокого укрепленного забора. Под козырьком пропускного пункта размещены две камеры, одна из которых разбита. Внутри охранник внимательно изучает ее документы и сверяется с бумажным регистрационным журналом, прежде чем разблокировать входной турникет. На крыльце с внутренней стороны стоит еще один охранник, прикуривая сигарету, когда Сабина проходит мимо него. Он окидывает ее взглядом с головы до ног и теряет всякий интерес.

Девушка, не доходя до входа, останавливается под могучим кленом, возле которого примостилась кованая скамья. Пакет с продуктами, врученный ей Чиркеном, становится вдруг невыносимо тяжелым, и она опускает его на землю, грузно опускаясь на скамью. Подперев лоб руками, Сабина некоторое время сидит, согнувшись и считая про себя собственное дыхание. Она чувствует слабость, сковавшую конечности, и тянущую пустоту в груди. Хочется бросить все и самой броситься прочь.

Там ее и находит Гавришкин. Высокий, чуть полноватый, с мягким румяным лицом и круглыми очками в толстой оправе, он, скорее, походит на булочника, чем психиатра. Однако глаза за стеклянными линзами смотрят цепко, а голос напоминает о шелесте змеи, пробирающейся среди разнотравья, тихий, но заставляющий чутко вслушиваться. Мужчина понимающе смотрит на отнявшую лицо от ладоней девушку и после приветствия, не говоря лишних слов, подхватывает пакет в одну руку, а другой приглашает следовать за ним.

Сабина идет за ним как потерянный ребенок, не раздумывая над направлением и целью. Не все ли равно, если конечной точкой становится человек, от которого вовсе не здравый смысл, а что-то потаенное глубоко внутри требует бежать?

***

Комната свиданий производит на нее давящее впечатление. Голые деревянные полы, грубо покрашенные коричневой краской, одно единственное окно, под которым спряталась крошечная батарея, белые отштукатуренные стены, такая же белая люстра с единственным пластиковым плафоном. Разбивая комнату пополам, от правой стены тянется перегородка до потолка с большим прозрачным стеклом, по обе стороны которой разместились два стула с красной тканевой обивкой. Еще один стул стоит перпендикулярно перегородке, и девушка догадывается, что он предназначен для наблюдателя. Она усаживается спиной к двери напротив окна и сжимает в кулаках ткань теплого сарафана, который на ней надет. Дыхание то и дело сбивается на учащенный темп, сердце бьет грудную клетку изнутри, как медный колокол, звон которого гудением разносится по всему телу. Чувство нереальности накатывает волнами, за которыми следует тошнота.

– А вот и мы, – нарочито бодрое восклицание раздается от входной двери, и Сабина слышит, как в комнату заходят двое.

Она не поворачивается, только опускает голову ниже. Звук слабых, чуть шаркающих шагов, совсем отличных от уверенной поступи Гавришкина, разбивает что-то внутри нее, и осколки разбитого впиваются в глаза, горло, медленно проводят острием по легким, вызывая потуги надсадного кашля.

Какая мука, – почти в беспамятстве думает девушка. Взгляд ее становится больным, когда она пытается поднять его на усаженную по другую сторону перегородки женщину. Свет, падающий от окна, слепит ее, не дает увидеть даже силуэт, и она скорее закрывает веки, не способная выносить даже лишнее мгновение боли.

– Видите, Марина, с вашей дочерью все хорошо, – видя, что гостья не в состоянии говорить, инициативу перехватывает Алексей Петрович. – Жива, здорова, замечательно выглядит.

Сабина физически чувствует на себе взгляд женщины напротив, он давит, уничтожает ее как пресс казавшуюся незыблемой горную породу. Голова кружится, она почти не чувствует рук.

Желчь поднимается по пищеводу, и девушка срывается с места, почти переходя на бег, и покидает комнату. Она и минуты более не проведет рядом с этой женщиной, даже про себя сейчас не смея назвать ту своей матерью. На выходе ее останавливает сотрудница комнаты свиданий, оставшаяся по просьбе врача снаружи. Сабина что-то отвечает ей, а затем торопится на улицу.

Отправив сообщение Гавришкину, она возвращается ждать его все на ту же скамью возле главного входа. Вскоре тот присоединяется к ней, в руках у него два стаканчика с вьющимся над ними паром, один из которых он протягивает ей, а сам присаживается рядом. Врач ничего не говорит до тех пор, пока Сабина не допивает горячий напиток – им оказался растворимый какао из автомата, и только тогда начинает разговор:

– Я понимаю, что для вас это может быть тяжело. Допускаю, что после произошедшего вам сложно воспринимать ее как прежде, без страха и отторжения. Вы были всего лишь ребенком, когда на ваших глазах она совершила убийство. Неудивительно, что теперь вы можете быть напуганы.

Мужчина ошибался. Страх? Нет, его нет среди смешения чувств, терзающих девушку. Никогда не было. Однако она не стала возражать на его слова, а продолжила слушать.

– Сейчас она не тот человек, что была прежде. Что бы ваша мама ни совершила прежде, как бы ни вела себя, теперь она просто страдающая от болезни женщина, которой требуется поддержка близкого. Знаю, вы по-своему заботитесь о ней, иначе не стали бы обращаться ко мне. И я рад, что вы прислушались ко мне и приехали. Ваш сегодняшний визит, уверен, пойдет ей на пользу. Надеюсь, вы сможете теперь посещать ее чаще, несмотря на болезненное прошлое.

Сабине не хочется вдумываться в сказанное, ощущая себя как в коконе из покрывала, совсем как детстве. Вместо этого ее внимание цепляется за какое-то особое чувство, которое слышится в голосе врача и определить которое она затрудняется. Ей в голову давно приходила одна догадка, и теперь появилась возможность лично задать вопрос, чтобы ее проверить:

– Почему вы так заботитесь о ней?

– Вы платите мне за это, разве нет? – отшучивается Гавришкин, но лицо его становится еще более румяным, и щеки теперь похожи на два наливных яблока.

– Думаю, есть что-то еще, – девушка отводит взгляд от мужчины. Она не знает, почему упорствует, но это будто бы позволяет уйти от того, что ей обсуждать совсем не хочется. – Я узнавала, препараты, которые вы для нее достаете, стоят даже больше, чем я отправляю.

Алексей Петрович какое-то время крутит в ладонях опустевший стаканчик и с какой-то вымученной, оторванной от сердца улыбкой признается:

– Когда-то я ухаживал за вашей мамой… За Мариной. Только не срослось ничего. Тогда стали дружить, я ее, дурак, даже на свидания провожал – не смыслил в любви ничего, а подсказать некому было. Она многое пережила, вы всего даже не знаете, наверное. Рано осталась без родителей, подрабатывала везде, где могла. Потом, я тогда срочку служил, она забеременела, но по какой-то причине с отцом ребенка поддерживать связь не стала и вскоре вышла замуж за своего бывшего школьного учителя. Я был с ним знаком – мой брат был его приятелем, и тот часто бывал у нас дома. Такой себе человек. Ну, да что скажешь, – ее вечно тянуло на мерзавцев. Он быстро оборвал все ее прежние связи с друзьями и знакомыми, включая меня. Марину перестали видеть на людях, все дома, должно быть, сидела. До несчастья я о ней и не слышал больше ничего, а потом уже поздно было.

Рассказ о жизни матери до замужества ослабляет скрученную пружину внутри Сабины. Снедающее ее неприятие и неясное беспокойство затихают как эхо гитарной струны, нечаянно тронутой чьими-то пальцами. А может, то, как Гавришкин говорил о ней, нежно и светло, сыграло свою роль.

– То, что вы теперь ее лечащий врач, – это разрешено? – осторожно спрашивает она.

– Не совсем, конечно. Вопросы этики могут быть неоднозначны, когда дело заходит о таких случаях, но здесь некому меня уличить. Зато я могу помогать. Наша больница, конечно, не самая худшая. В некоторых такое творится – не приведи господи. А у нас ничего, тихо, спокойно, к пациентам человеческое отношение. Однако, сами знаете казенные дома, особой заботы все равно не найти. Мы с вашей мамой разговариваем подолгу, ей это очень помогает, – Сабина не просит о продолжении, но мужчина все равно говорит. – Произошедшее когда-то стало для нее большой травмой. В ней поселился глубинный страх за вас, а то, что вы долго не виделись, только обострило это. Теперь она боится, что с вами произойдет что-то очень дурное, настолько, что ее мозг сосредоточен только на этой мысли, и вместе с непреходящим чувством вины это причиняет ей сильные страдания.

Внутри снова поднимается штормовой волной ком из задавленных эмоций. Почему он все это ей говорит? Чего ждет от нее? Она пересиливает себя, чтобы оставаться на месте, а не вскочить и бежать, куда глаза глядят, как это было недавно. Девушка сохраняет молчание, но Алексей Петрович понимает его по-своему и пускается в торопливые объяснения:

– Марина страдала от депрессии, причем задолго до тюремного заключения. Сейчас она находится на подобранной мною медикаментозной поддержке, также мой коллега проводит с ней сеансы психотерапии. В целом картина благоприятная, я даже думал о возможности успешного прохождения медицинской комиссии, но недавний инцидент привел к обострению состояния. Ситуацию осложняет опухоль. Я не могу судить, что из ее нынешнего состояния и проявившегося бреда является следствием депрессии, а что – органического поражения мозга.

Сабина размыкает пересохшие губы и выдавливает неопределенный звук. Ей хочется прервать мужчину, чтобы не слышать всех этих вещей, тонкой, сводящей с ума удавкой заползающей в сознание. По телефону говорить об этом было почему-то легче.

– Вы ведь прежде спрашивали меня насчет программ лечения, – напоминает Гавришкин, заметив ее отстраненность. – Но опухоль неоперабельная, ее обнаружили слишком поздно. Химиотерапию, даже если бы ваша мама была на воле, провести тоже нет возможности из-за ослабленного состояния организма, к тому же проявились проблемы с сердцем. Такое лечение ее попросту убьет.

Девушка обдумывает какое-то время услышанное, стараясь вернуть самообладание.

– Тогда? Просто ничего не делать? – почувствует ли она, как с ее плеч скатывается тяжелая ноша, если действительно ничего нельзя будет изменить? Будет ли она иметь право снять с себя всякую ответственность, или это только вгонит ее в еще больший омут безнадежности?

Она всем своим существом просит, жаждет передышки в этой многолетней гонке существования на износ, с тихим, почти незаметным никому надрывом.

– Все, что мы можем, – это постараться как можно дольше сохранить качество жизни, но в заключении это сложно осуществимо. Однако комиссию, боюсь, в таком состоянии Марина не пройдет. Ваше общение могло бы…

– Я не могу. Извините, – это все, что Сабина может сейчас ответить, слова рвутся из ее разума наперед понимания, будто у нее не одно, а два сознания, и сейчас самое глубинное и иррациональное из них взяло верх.

Телефон разражается мелодичной трелью, и девушка смотрит на загоревшийся экран. Чиркен пишет ей, что он уже освободился по делам и скоро будет на месте. Несмотря на то, что следующим местом, куда она должна отправиться, является следственное управление, она ощущает облегчение и прилив сил. Ей кажется, что каждая минута здесь высасывает из нее эмоции, как бездонная темная бочка, и ей хочется поскорее сбежать, только бы вновь вернуть себе равновесие.

Алексей Петрович вызывается проводить ее, и девушка не находит причин для отказа, хотя и стремится покинуть его компанию. Нет, сам врач не был человеком, который в другое время заставил бы ее испытать неприятие, но то, где он работал, рядом с кем находился, связывало его в сознании Сабины с самой безобразной частью ее жизни. Порой она чувствовала к нему необъяснимую антипатию, как сейчас, после сложного для нее разговора.

Они вместе выходят через кпп к проезжей части. Гавришкин предлагает девушке закурить, а услышав, что она не курит, отходит на подветренную сторону от нее, где щелкает зажигалкой. Сабина вздрагивает от этого звука. Он напоминает ей о чем-то, что успело померкнуть в череде одинаково спокойных дней в поместье.

«Человек стоит, прислонившись к дереву, и лица его не видно в предрассветных сонных тенях, но она знает, что он наблюдает за ней».

Горящий кончик сигареты Гавришкина почти не виден, тлеющий жар почти сливается цветом с алеющим в потоке солнечного света кирпичом. Из-за угла выворачивает знакомый внедорожник, и врач, щурясь, вглядывается в нее, а когда становится возможным рассмотреть водителя, внезапно спрашивает:

– Кто это?

– Мой новый работодатель, – отвечает Сабина, замечая, что голос врача на мгновение изменился, уйдя выше. – Вы знакомы?

Алексей Петрович собирается что-то сказать, но замолкает, когда машина останавливается рядом с ними. Он кивает Чиркену и, скомкано попрощавшись с девушкой, возвращается в кпп. Сабина садится на пассажирское сидение и, пристегиваясь, поворачивается к мужчине, провожавшему взглядом почти скрывшегося за дверьми Гавришкина.

– Как все прошло? – наконец, он обращает все свое внимание на девушку.

Она качает головой, показывая, что не готова говорить об этом.

– Что ж, едем дальше, – Чиркен о чем-то рассеянно размышляет пару мгновений, но затем все же трогается с места.

Теперь путь они проводят в молчании. Сабина через боковое зеркало наблюдает, как здание больницы отдаляется, становясь все менее различимым. Когда оно окончательно скрывается из вида, ей приходит еще одно сообщение, на этот раз от Алексея Петровича.

«Не уверен, так как дело было полгода назад, но ваш спутник напомнил мне человека, приходившего на свидание с Мариной».

Девушка сидит, полуотвернувшись от водителя, и тот не может видеть ее лицо, изменившееся после прочтения. Обдумав слова врача несколько секунд, она быстро набирает вопрос:

«Вы присутствовали при их встрече? О чем они говорили?»

Звук на телефоне Сабина отключает, чтобы новые сообщения не было слышно. Ответ Гавришкина приходится долго ждать:

«Да, я оставался наблюдателем. Ни о чем особом не говорили, он спрашивал вашу маму о том, как она поживает, нужно ли ей что. Марина не шла на контакт, молчала. Потом он показал ей фото своих сына и дочери, что-то спросил (не помню, что именно), и она впала в ажитацию, пришлось прервать их встречу раньше времени. Он назвался дальним родственником, но мы такие вещи особо не проверяем. У Марины после того случая было резкое ухудшение состояния».

Боль в губе приводит девушку в чувство – она слишком сильно сдавила ее зубами в волнении.

«Вы видели, что было на фотографии?»

«Только мельком, но ничего не рассмотрел»

Был ли там изображен Тимур вместе со своей старшей сестрой? Почему вообще Чиркен приходил к ее матери, да еще и, предположительно, с каким-то вопросом о своих детях? И что было в его словах или на фотографии, раз это привело ее в сильное волнение?

Все эти вопросы теснятся в ее сознании, напрыгивая друг на друга в абсолютном помешательстве.

– Все в порядке? – мужчина замечает напряженность Сабины и бросает короткий взгляд на телефон в ее руках, прежде чем вернуться к дороге.

– Да, – коротко отвечает она, набирая еще одно сообщение Гавришкину.

«Если вспомните, о чем именно шла речь, пожалуйста, дайте мне знать»

Она не будет действовать сгоряча и уличать Чиркена во лжи. Сначала нужно выяснить, что от нее скрывает хозяин поместья, а возможно, и его сын, – чем бы это ни было, оно, возможно, теперь касается и ее тоже.