Цветок для Прозерпины

– Это ничем не отличается от обычного осмотра в больнице, – только и говорит она.

Девушка осторожно кладет руки поверх тонкой ткани штанов и принимается за подготовительный массаж. Она проходится по ногам подопечного поглаживаниями и растираниями, и по мере того, как движется вверх, движения ее замедляются, сменяясь на легкое разминание и прощупывание.

– Твои мышцы в хорошем состоянии, – она поднимает взгляд на лицо Тимура и замирает. Сквозь ресницы его глаза влажно поблескивают, словно у хищного зверя, безотрывно наблюдающего за своей добычей и выжидающего момента напасть. Он ничего не отвечает на замечание Сабины и она, чуть помедлив, возвращается к массажу. – Со слов твоего отца я поняла, что ты отказывался от процедур реабилитации все это время. Занимаешься сам?

– Это все бестолку, так что можешь особо не стараться, – голос юноши напряжен, хотя тело остается расслабленным под руками девушки.

– Почему? Прошло не так много времени, травмы такого рода могут занимать несколько лет для полного восстановления.

– Я их не чувствую, – отрывисто отвечает Тимур, отворачивая голову к окну. – Ног. Отец не сказал?

Слышать это для девушки действительно неожиданность. Она думала, речь идет о рядовой реабилитации сложно заживающего перелома, но потеря чувствительности? В медицинской карте не было ни слова о повреждении позвоночника. Могла ли травма головы дать такой эффект? Или дело в чем-то еще? Она решает кое-что проверить.

Девушка переходит к кинезиоупражнениям и, подхватив одну ногу Тимура под бедро и стопу, начинает сгибать и разгибать ее в суставе, внимательно наблюдая за лицом юноши. В какой-то момент она ненадолго ослабляет поддержку, но ничего не происходит – нога все так же свободно двигается. Никак не давая парню понять, что что-то не так, Сабина продолжает разминание и, размышляя, в какой-то момент отрешается от окружающего мира, в то время как руки продолжают монотонно двигаться без участия сознания.

Двигательная способность у ее подопечного сохранена, но за все время он так и не смог встать с инвалидного кресла. Он не чувствует своих ног, несмотря на отсутствие травм, способных вызвать такой симптом. Если дело не в повреждении позвоночника и сенсорных отделов мозга, то может ли его проблема быть психологического, а не физиологического характера? Такое случалось, что пациент не мог встать не из-за травм как таковых, а из-за подсознательного нежелания этого делать. Один раз Сабине даже попалась женщина, не способная восстановить свою способность ходить из-за психического расстройства. Пока оставалась в инвалидном кресле, она имела заботу и поддержку от обычно холодного сына. Возможно, что-то изнутри мешает Тимуру восстановиться?

Воспоминания притягивают за собой знакомый мотив, еле слышно резонируя в небо. Звуки, бархатные и низкие, щекочут горло, вибрируют на языке, скользят по коже пузырьками изнутри. Успокаивают. Она не замечает, как погружается в странное полусонное состояние, когда мысли медленно тянутся мимо, а тело наполняется тяжестью. Сознание резко возвращается в комнату, когда Сабина слышит Тимура:

– Что это за мелодия? Я уже слышал ее от тебя, – девушка понимает, что тихие сонорные звуки издавала она сама. Иногда такое случалось, стоило ей о чем-то глубоко задуматься.

– Тебе мешает? – спрашивает она. Юноша смотрит на нее, чуть склонив голову набок, черные волосы разметались по подушке, мягко переливаясь в свете прикроватной лампы. Сабине кажется, что она заснула и сейчас видит сон, так необычно чувствует себя сейчас.

– Нет, – неожиданно приветливо отвечает ей парень. – Мне нравится. Только спать под нее хочется.

– Это колыбельная, – девушка чуть улыбается и достает из кармана кардигана телефон и, найдя нужную композицию, кладет его на покрывало рядом с собой. Тихие переливчатые звуки фортепиано заполняют комнату. Парень закрывает глаза, вслушиваясь в музыку, пока девушка приступает к массажу второй его ноги.

– Севастьянов?

Сабина чувствует удивление.

– Ты знаешь его? – работы композитора хоть и были довольно известны, но не у каждого на слуху.

– Стиль узнаю, но не эту мелодию. Как она называется?

Девушка улыбается. Он и не может ее знать, ведь эта музыка была создана для нее, Сабины.

– У нее нет названия. Это…благодарность.

– Звучит как какая-то история, – Тимур вновь, не отрываясь, смотрит ей в глаза, и у нее на мгновение перехватывает дыхание от овладевшего ее чувства. Оно не имеет общего с волнением, которое можно было бы испытать молодой девушке рядом с красивым юношей. Скорее, опаска, смешанная с любопытством. Сабина чувствует биение жилки на своей шее и видит, как парень опускает туда свой взгляд.

– Возможно, я расскажу тебе ее, если…, – она проходится чуть сильнее, чем нужно, по чувствительному месту под коленом, но Тимур даже не вздрагивает. – Если не будешь создавать мне сложности в работе.

Юноша издает тихий смешок и вновь закрывает глаза.

– Ты придешься здесь к месту. Отец уж точно в этом уверен, – едва заметное колебание голоса.

Девушка внимательно всматривается в Тимура. Почудилось ли ей скрытое презрение, когда он говорил о Чиркене? Тот, кажется, искренне заботился о сыне, но какие между ними на самом деле были отношения?

Она заканчивает под звуки все той же мелодии, поставленной на повтор. Рука ее тянется выключить музыку, когда Сабина понимает, что Тимур заснул. Она заглядывает в отданный Чиркеном чемоданчик, в котором лежат подписанные ампулы. Один из препаратов влиял на минерализацию костей и назначался при воспалительных заболеваниях, а второй был ноотропом, который обладал также противосудорожным и противотревожным эффектом. Что ж, наверное, не будет особым упущением, если сегодня они пропустят инъекции – ей не хотелось будить парня.

Она тихонько поднимается с кровати и подтягивает один из концов покрывала ближе к Тимуру, чтобы укрыть его. Сейчас, глядя на лицо спящего юноши безо всякого стеснения, Сабина видит отражение на нем одного из тех мимолетных чувств, которым так сложно бывает дать название. Она чувствует себя как человек, пытающийся прочитать слово из незнакомого языка, написанное будто бы привычными линиями, знакомым абрисом, но что-то отличается, выбивается из понимания, не дает с уверенностью произнести вслух. Порой девушка ощущала то же самое, просто смотрясь в зеркало.

В этом доме, рядом с этими людьми было что-то, что закручивало изнутри груди необъяснимое томление, курилось сладко-едким дымом, ластилось плющом по оголенным нервам. Ей это и нравилось, и нет.

***

Чиркена она находит в библиотеке. Он расположился в одном из кресел и делает наброски карандашом на плотном листе акварельной бумаги альбомного размера. В углу комнаты тихо играет электронный патифон, и шорох крутящейся пластинки вторит касаниям ветвей раскидистого кустарника за окном. Когда-то ей бы причудились ужасающие образы чудовищ в тенях деревьев, скребущихся о стекло, но даже теперь воображение перекручивает звуки, достраивает невидимые части яркой очаровывающей фантасмагорией.

Мужчина при ее появлении отрывается от своего занятия и, отложив карандаш, разминает пальцы. Длинные и гибкие как у пианиста, они покрыты следами от грифеля на подушечках. Кожа на руках Чиркена белая как лист бумаги, на которой он рисовал, и тем ярче на ней выделяются несколько подзаживших ссадин у основания костяшек.

– Закончили? Как все прошло? Тимур вел себя подобающе? – Сабине нравится, как он это произносит, словно заботится и о ней тоже. Она не знает, откуда берется это чувство, но тянется к нему всем своим существом.

– Все в порядке, – отвечает она, опускаясь на кушетку рядом со столом. Ее взгляд падает на знакомый томик в тканевой обложке. Закладка откинута поверх книги. Вновь какая-то смутная мысль пытается пробиться в ее сознание, но девушка не может ухватиться за понимание. – Он показался мне настроенным дружелюбно в этот раз.

–Я рад, – на губах Чиркена теплая улыбка, он переставляет скрещенные ноги и чуть наклоняется вперед. – Мне пришлось поговорить с ним, думаю, он наконец одумается и выбросит глупости из головы. Вы – почти ровесники, ему будет проще с вами.

Он какое-то время рассматривает ее лицо, словно ища что-то, ведомое только ему самому.

– Вы устали. Должно быть, слишком много впечатлений за день?

Сабина только сейчас понимает, что мужчина прав. Будто до его слов она и усталость были разведенными в разные стороны частями магнита, а теперь кто-то отпустил всякое усилие, и они устремились навстречу друг другу, схлопываясь в единое целое с оглушительным щелчком. Сразу почувствовались и гудящие от напряжения руки, и тягучее давление в затылке. Чиркен тянется к угловому столику, на котором стоит небольшой стеклянный чайник и пара пустых пиал.

– Я только что заварил хризантемовый чай. Попробуете? Он хорошо восстанавливает силы.

– С удовольствием, – девушка отвечает ему почти на автомате, не задумываясь ни секунды, хотя до этого хотела сразу отправиться спать. Есть что-то особенное в мужчине напротив нее, что побуждает во всем соглашаться, лишь бы он и дальше оставался к ней столь же добрым. А может, дело было в ней самой? Сабина сторонилась людей, но и привязывалась к ним легко, стоило им только настойчиво проявить к ней внимание и заботу.

– Вы давно здесь живете? – решает спросить она, когда мужчина протягивает ей прозрачную чашечку-пиалу. Прежде, чем сделать глоток, Сабина любуется прекрасным янтарным цветом напитка в приглушенном свете настольной лампы. Чай на вкус как цветочная пыльца, со сладким, нагретым солнцем ароматом. Она была весьма аскетична во всем, что касалось обычных потребностей, но в этом доме словно заново училась обращать внимание на удовольствие, которое можно получать от небольших мелочей. Это было непривычно, но приятно, и превращало ее пребывание здесь в своего рода приключение. Как порой люди, отправляясь в путешествие, разрешают себе пробовать то, что оставалось под запретом «как-нибудь в другой раз» прежде, потому что особенное событие означает особенные моменты.

– Нет, отнюдь, – мужчина не пьет, только обхватывает свою пиалу обеими ладонями, наблюдая за Сабиной. – Я вырос заграницей, моя мать была замужем за турком. Отсюда и фамилия Авджи, которую использую для выставок, так меня звали по отцу, но я сменил фамилию на материнскую, когда приехал в Россию к деду. Он отправил меня учиться в Петербург, там я и остался, хотя очень неспокойное время было.

– Ваш дед правда был…

– Криминальным авторитетом? Тогда выживали как могли, он выбрал такой способ, – Чиркен пожимает плечами и уводит взгляд в сторону. – У нас было много разногласий из-за этого, я не хотел, чтобы единственный оставшийся в живых член семьи – моих родителей к тому времени уже не стало – был вовлечен в преступный мир, но семью не выбирают. Она – это все, что у нас есть, какой бы ни была, – так дед меня учил, и это единственная наука, которую я захотел у него перенять. Позже, когда появился Тимур, это убеждение открылось для меня с новой стороны. Я люблю сына, очень, но порой… Порой он сильно меня расстраивает, и мне не остается ничего другого, кроме как принимать это. Я стараюсь понять его, в конце концов, как и я, он потерял обоих родителей.

Сабина удивлена слышать эти слова.

– Я думала, вы его отец?

– Верно, пусть он так и не всегда считает. Но мы не связаны кровным родством – я был женат на его матери, – сейчас мужчина кажется отстраненным, взгляд его устремлен куда-то в сторону, он будто бы бездумно подносит к губам полную пиалу с чаем и делает небольшой глоток. – Галя осталась вдовой с маленьким сыном на руках в нулевых. Это была хорошая женщина, пусть и стала позже выпивать – мне кажется, не могла забыть своего первого мужа. У нее быстро образовалась зависимость, я старался ограждать Тимура как мог, но он все равно всякого насмотрелся. Рос замкнутым и нелюдимым, часто попадал в драки, мать, кажется, просто ненавидел. В один из дней я вернулся со студии, а половины дома нет – случился пожар, и начался он с нашей квартиры. Жена угорела, пока была в отключке. Тимура не оказалось дома – он любил слоняться по окрестностям, чтобы не оставаться с матерью, – Чиркен качает головой, вспоминая о событиях тех дней, как будто бы до сих пор не в силах поверить. – Когда увидел его среди толпы на улице, словно заново жить начал, думал, что потерял обоих.

Уголки губ мужчины чуть опущены вниз, глубже прочерчивается тонкая сеточка морщин под глазами и вертикальная линия между бровей в проживании старой печали. Однако Сабина видит и другое – тень подавленной, глубоко спрятанной злости. Ей интересно, на кого мужчина зол? На жену, на себя… на Тимура? Ведь если бы он оставался в доме, то мог бы предупредить несчастье. Или погибнуть сам.

Говорить стандартных слов сочувствия сейчас не хочется – она убеждена, что раз не проживала эту боль, то как бы у нее получилось искренне разделить ее? Вместо этого девушка подливает в едва пригубленную чашку Чиркена успевший остыть чай, заслужив его благодарный кивок.

– Она сама к этому привела, и сына чуть за собой не утащила. Я не могу ее не винить, – словно извиняясь, говорит он. – И не могу винить сына. Взрослый всегда в ответе, не ребенок.

Сабине кажется, что в словах мужчины скрыто нечто большее, вновь какой-то подтекст, который остается для нее недоступным для осознания. Чиркен, между тем, продолжает свой рассказ:

– Тимура у меня забрали. Ему довелось почти два месяца провести в приюте, пока документы по опеке оформляли. Пришлось задействовать старые связи деда, чтобы это не растянулось на более долгий срок, но даже так сын не забыл этого времени. Жизнь в детском доме, пусть и самом благополучном, оставляет неизгладимый след, – взгляд мужчины сталкивается с ее, и они несколько секунд молча смотрят друг на друга. Затем он мягко спрашивает. – Вам ведь тоже довелось это испытать?

Девушка чувствует внутреннюю маету и желание встать при этом вопросе. Ей не нравилось говорить с кем-то о своем детстве, в том числе и потому, что она плохо его помнила. В ее памяти были обрывки отдельных событий, эпизодов, мгновений, но они как расколотые части цветного стекла складывались в разные картинки, лишенные связности и причинно-следственных зависимостей. Всякий раз при попытке продумать, создать целостный образ прошлых дней, чтобы рассказать о них, у нее появлялось отвратительное чувство, которому она не знала названия. Оно проникало в самые кости, раскалывая их тягучей болью, впитывалось в кровоток, достигало сердца, останавливая его ход на мгновение, чтобы затем вбить в него россыпь гвоздей.

Однако Чиркен поделился с ней не менее личной историей, он к ней так ласков и расположен. Разве может она отказать ему в ответной откровенности?

– Да, – падает с ее губ единственное слово. Затем, прочистив сведенное спазмом горло, она через силу добавляет. – Больше пяти лет. Вы, наверное, слышали от заведующего причину, по которой он поспешил меня отстранить от работы. У моей семьи не самая лучшая репутация в городе.

– Он упоминал, что вашу мать осудили за резонансное убийство, – он говорит об этом просто, без жалости или предубеждения, и это помогает пружине внутри девушки ослабить свое натяжение.

– Верно. Убитым был мой отчим, – Сабина думает о том, как же похожи и в то же время разнятся их с Тимуром истории. – Я лишилась обоих опекунов сразу, поэтому после ее ареста меня забрала опека.

Чиркен хмурится.

– Неужели больше никого не было, чтобы забрать вас? Отец?

– Отца я никогда не знала, мать о нем сказала только, что это случайная связь, – чуть помолчав, она добавляет. – Был один человек. Он обещал добиться надо мной опеки.

Девушка тут же жалеет о собственных словах. К чему она вспомнила ту давно исчерпавшую себя историю? Недавняя встреча с Александром разбередила старые раны.

Мужчина подается к ней всем телом.

– У него не получилось?

– Он отказался от этой идеи, – Сабина и сейчас чувствует поднимающуюся желчью обиду, стоит только воскресить в памяти те дни, когда она осознала, что останется в приюте, что человек, которому она доверяла, от нее отвернулся.

– Вы были к нему привязаны? – Чиркен выглядит действительно заинтересованным, и девушка чувствует неловкость от такого внимания. Спрашивает ли он из простого любопытства? Мужчина, замечая ее зажатость, качает головой и откидывается в кресле. – Извините, я, наверное, кажусь вам назойливым со своими расспросами. Ваша история отзывается во мне, стоит представить на месте вас моего сына.

– Это все в прошлом, – девушка пожимает плечами. – Годы в приюте были не такими плохими на самом деле. Другие дети меня не задирали, воспитатели чаще всего просто игнорировали. После выпуска я прошла обучение, и меня взял к себе Давид Тигранович по старой памяти о матери. Вот и все.

– А ваша мама? Она все еще в тюрьме? – осторожно спрашивает Чиркен, чуть наклонившись и глядя на нее из-под полуприкрытых ресниц, из-за чего остается видимым только легкий блеск темных глаз.

– В больнице, – Сабина больше ничего не добавляет, и собеседник понятливо умолкает.

Они какое-то время допивают чай в тишине, после чего прощаются, и девушка отправляется в выделенную ей комнату. Когда она покидает библиотеку, ей чудится движение со стороны входа в западный флигель дома, но приглядевшись, Сабина видит только плотно закрытые двери.

Перед сном она отправляет сообщение для Любовь Григорьевны, но оно так и остается в неотправленных – в ее спальне сигнал совсем плохой, поэтому девушка решает попробовать еще раз позже, уже из другого места.

Мысли путаются, и все тело охватывает слабость и вялость, похожая на продромальный синдром, какой бывает в самом начале болезни. Неудивительно, если события последних дней не лучшим образом сказались на ее здоровье, но ей не хотелось слечь в самом начале работы на новом месте. За второй дверью оказывается личная ванная комната, и Сабина долго стоит под потоками приятно теплой воды, пытаясь смыть накопившуюся усталость. Волосы тяжелыми неповоротливыми змеями скользят по влажной коже, отдаваясь неприятным натяжением у корней. Глаза саднит изнутри, отзываясь болью на свет, и она закрывает их, но даже под плотно прикрытыми веками продолжают мелькать цветные круги, не позволяя отпустить напряжение.

После купания девушка жадно пьет прохладную воду прямо из-под крана, и на языке расцветает холодная сладость чистого источника – дом подпитывает собственная скважина. На секунду ей слышится какой-то звук, донесшийся из спальни. Она быстро проворачивает вентиль и внимательно вслушивается в образовавшуюся тишину, но больше ничего не слышит. Подойдя к двери, не медля, приоткрывает ее и осторожно выглядывает в комнату, где пусто и темно – девушка выключила свет, прежде чем отправиться в ванную.

По позвоночнику проходит ледяная дрожь, несмотря на то, что тело только что было согрето душем. Обычно Сабина доверяла своим ощущениям, но сейчас, под гнетом тревоги и неопределенности, какие иллюзии способно строить ее сознание? Мало ли звуков живет в старом поместье, затерянном среди дикой природы? Ее саму мучает непонимание и противоречивость собственных суждений, они скачут, разбегаются как горстка песчинок в сухой ладони, а голова становится все более больной, наполняясь чугунным звоном, клонясь на подушку.

Наконец она укладывается и вскоре забывается тревожным полусном. Восприятие искажается, удерживаясь на грани полуяви, растягивает мысли как резиновую жвачку, возится под кожей движением тысячи лапок невидимых насекомых, забирается в легкие, набивая их тяжестью, но Сабина не может проснуться. В какой-то момент ей кажется, что кровать рядом с ее ногами прогибается, словно под чьим-то весом, и кто-то касается ее волос, убирая спутанные пряди с лица.

Сознание окончательно утягивается в угрожающий омут бесчувственности, и девушка больше ничего не помнит.

Глава 6

Дни в поместье сменяют друг друга, прежние тревоги быстро забываются, и жизнь Сабины и остальных его обитателей сплетается как корни двух деревьев, выросших бок о бок и не знавших другой доли. Никогда еще девушке не было так естественно и просто дышать, наполняя себя легким и сладким воздухом. Все здесь правильно – и ходить по старым коридорам, и заглядывать в самые разные уголки причудливого дома, и общаться с ним как с давно знакомым другом, то проходясь случайным прикосновением руки к иссохшемуся, но все еще живому дереву, то обращаясь в слух к тайным его звукам. Эта правильность обвивает разум Сабины как самое теплое покрывало, согревая и взращивая в душе совершенно особенное для нее чувство, незнакомое, но волнительное.

Утро она встречает позже хозяина, но раньше своего подопечного, который имел привычку спать до обеда. Эти утренние часы девушка чаще проводит за приятной прогулкой в окрестностях поместья. Тревожные мысли все реже посещают ее, и она скорее хочет оставить их, как оставляют надоевшую, истрепавшуюся вещь в старом доме при переезде.

Днем Чиркен отлучается по своим делам в мастерскую, и девушке составляет компанию Тимур. Он ничем не выказывает предубеждения против нее и собственного лечения, и даже охотно берется учить Сабину игре в шахматы, когда она обращает внимание на витьеватой резьбы шахматный столик, обнаружившийся в одной из комнат. Они находят между собой много общего и вскоре оставляют даже малые формальности в стороне. Однако есть что-то в нем, что не дает девушке покоя, как сквозная фальшивая нота в стройной мелодии, заметить которую сразу удастся только самому искушенному слушателю. Будто бы она смотрится в зеркало, где подсвечено все самое лучшее, изменено в бесконечной гирлянде странствующих сомнений и надежд, вылеплено талантливой рукой скульптора в идеальную форму, подходящую именно ей, но оттого видно, что сделанную, продуманную. Эта продуманность и не позволяла ей принять на веру то, каким Тимур был рядом с ней, – или старался для нее казаться. Однако смятение от всех этих чувств в ней поверхностно, и его стирают, сглаживают другие заботы, куда более приятные.

Случается вскоре то, что меняет ее понимание ситуации в поместье. Настает очередное время для инъекций, проводившихся дважды в месяц. Проверяя состояние ампул (Чиркен днем ранее передал ей новую партию), она замечает, что на одном флаконе этикетка наклеена слишком неровно. Присмотревшись, девушка обнаруживает, что сама бумага присобрана в нескольких местах. Это нельзя списать на погрешность производства, поэтому открытие ее тревожит, ведь создавалось ощущение, что кто-то заменил заводской ярлык.

В тот же вечер она имеет долгий разговор с хозяином поместья, который открывает перед ней то, что было скрыто ранее. На беспокойство Сабины он находит и протягивает ей рецепт, только вот не от хирурга-ортопеда, как первоначальный, показанный ей еще в день приезда, а от психиатра.

– Нейролептик? – девушка поднимает на мужчину глаза. Тот выглядит расстроенным, но смотрит прямо.

– Я меняю наклейку, потому что, если сын узнает, он ни за что не согласится на прием. Очень важно не пропускать назначенные дни, иначе существует риск развития синдрома отмены.

Она не скрывала от Чиркена, что перенесла уколы на день позже в начале своей работы, и тогда это его сильно обеспокоило. Теперь все вставало на свои места.

– Но здесь не указано срока окончания курса, – Сабина вновь сверяется с рецептом.

– Я сообщу, когда можно будет начать снижать дозу, – в голосе мягкий нажим, предупреждающий ее не продолжать расспросы. Таким, с кожей, подсвеченной в теплом свете ламп, как если бы кто-то рассыпал на песке горсть золотой пыли, с чуть заломленными в острой эмоции бровями и взглядом, темным и недвижимым, он похож на уличного мима, застывшего в виде живой скульптуры.

Больше они эту тему не поднимали, но обман, невольной участницей которого она стала, продолжал бередить ум. Мог ли Тимур заметить неладное?

Раз в три недели в поместье приезжает небольшой грузовик с фирменным зеленым лейблом известной в городе доставки, который привозит продукты, лекарства, корреспонденцию и всякое другое, что заказывает Чиркен для себя и других домочадцев. Всегда в такие дни около двери в комнату Сабины оказывался большой пакет лично для нее – ей ни разу не пришлось спрашивать о какой-то покупке, хозяин поместья отличался не только деликатностью, но и проницательностью, волшебным образом угадывая ее желание, кажется, даже того, как сама девушка его осознает. Например, однажды в пакете оказался набор толстых тетрадей и качественных ручек с очень удобной манжетой, а также специальная накладка на палец – Сабина всю последнюю неделю до того ходила с измазанными чернилами ладонями и образовавшейся мозолью на среднем пальце от того, что много писала.

А дело было в том, что, никогда прежде не знавшая никаких сильных стремлений, на новом месте необъяснимо для самой себя она увлеклась придумыванием сказок. Дом, старый, но очаровывающий и стариной, и дикостью, и искусством, которое дышит из каждого его угла, словно навеял на нее дурман, рождая свободные мысли, картины, проплывающие порой перед ней в полудреме на грани яви и сна в каждое тихое утро, исполненное таинством проснувшейся природы.

Все началось с игрушки, отданной ей Тимуром как бы в насмешку. Спустя время она все же взяла себе эксцентричную фигурку, сама не зная зачем. Мальчик с бьющимся сердцем занял свое место на подоконнике в ее спальне. Иногда она брала его в руки и принималась крутить ворот, неотрывно глядя на движения раскрашенного дерева. Единственное, что портило его, было трещинами в неживых глазах. Они будто напоминали ей, что перед ней не существо из плоти и крови, а всего лишь поделка. Так ей на ум пришла небольшая история. Она стала первой в целой череде других.

Тимур как-то прознал про это увлечение и порой просил Сабину оставаться с ним, рассказывая тот или иной ее вымысел, пока он не уснет.

Сабина видела – тело парня полностью здорово. Причина его состояния была не в никак не заживающих переломах – она чувствовала буквально под своими руками, что и кости, и мышцы юноши были крепкими и сильными.

Связь по-прежнему оставалась плохой, но девушка успевает изучить пару мест, в которых сигнал ловился, пусть и слабый. Иногда она отправляет короткие сообщения Любовь Григорьевне, получая такие же скупые ответы. От старшей же коллеги стало известно, что обстановка в городе постепенно обострялась – люди были напуганы как никогда, и несколько новых исчезновений женщин только ухудшили ситуацию, подогревая огонь людской паники и злости.

Домыслы о самой Сабине за это время вырастают как снежный ком, катящийся под откос – дошло до того, что неизвестные пробрались в ее подъезд и подожгли дверь в ее квартиру. К счастью, огонь удалось быстро потушить, но новость выбивает девушку из колеи на несколько дней, и в очередной раз она убеждается в своем решении покинуть город. Повлияло это и на то, что к Чиркену в его редкие визиты в город Сабина так и не решается присоединиться.

Каждый вечер все вместе ужинают за одним столом, и неловкость ее вскоре истончается, будто подточенная солнцем льдинка, сменяясь на неизвестную ей доселе радость принадлежности. После трапезы они с Чиркеном проводят время за интересной беседой, где он рассказывает истории из жизни своей семьи, делится мыслями о литературе, музыке, искусстве, к которым обладал утонченным вкусом и прекрасно в них разбирался.

Девушке сложно понять хозяина дома – тот отличался каким-то необыкновенным, словно перевернутым взглядом на все на свете. Не раз уже бывало так, что он скажет что-то, словно мимолетно, само собой разумеющееся, а Сабина цепляется за его слова, перебирает их, как кунжутные зернышки, у себя в голове, пытается найти им место в прежнем знании о мире и людях, да и самой себе. Порой у нее неплохо это получалось, и она чувствовала, как прежде непонятные вещи становятся очевидными и цельными, но чаще ее не оставляло осознание своей ограниченности по сравнению с острым и внимательным умом Чиркена. Однако это знание не вызывало у девушки неприятия, напротив, оно заставляло ее тянуться к мужчине еще сильнее, равняться на него.

Часы, свободные от работы, которая быстро перестает восприниматься так и становится частью жизни в семье, она теперь проводит не бесцельно лежа или убивая время до сна, как бывало прежде, а за книгой или шахматной доской. Это отзывается внутри Сабины, как если бы она была комнатой, долгое время простоявшей запертой, наполненной спертым, тяжелым воздухом и пыльными вещами, но вот кто-то пришел и открыл все окна нараспашку, и внутрь ворвался ветер, омывающий истомленное от духоты лицо и распахивающий сонно прикрытые веки.

Тимур тоже многое перенял от отца, и кругозор, и глубину суждений, но девушка редко видит их вместе, за беседой или другим времяпровождением. Казалось, сын сторонится отца, хотя тот и делал вид, что не замечает. Причины такой холодности и даже скрытой враждебности Тимура к Чиркену девушка понять не могла. Разве что иногда прорывалось из-под равнодушного взгляда юноши что-то отчаянное, почти бешеное, как если бы он был запертым в клетке зверем, а мужчина его смотрителем.

Были в доме и настоящие звери – два хозяйских пса, которых Чиркен поначалу приводил с собой, но на ночь отправлял в охотничий домик, видеть который Сабине пока не доводилось. Собаки оказываются ласковыми и быстро привыкают к девушке, чего нельзя сказать о ней самой. Как-то раз, проснувшись посреди ночи от неясного беспокойства, она даже обнаружила псов у изножья кровати, и потом долгие часы до рассвета не могла сомкнуть глаз, напряженно вслушиваясь в мерное дыхание животных.

Однажды происходит то, что подпитывает ее настороженность еще больше. В тот день Сабина отправляется на ежедневную прогулку и встречает по пути Чиркена, возвращающегося со студии, которая располагалась все в том же охотничьем домике. Рядом с ним трусит один Ареш. Девушка заключает, что второй пес остался в поместье – хозяин дома разделял собак, когда отлучался надолго, чтобы один из них всегда оставался неподалеку от Тимура.

Однако Сабина успевает только поздороваться с мужчиной, когда откуда-то из перелеска вылетает Виз и подбегает к ней, коротко ткнувшись мордой в ее руку в знак приветствия. Она чувствует, как на коже остается влажный след, и хочет было вытереть руку о ткань пальто, когда понимает, след, оставшийся на ладони, – почему-то красного цвета. Молоточки начинают стучать в ее голове, крадя дыхание. Воздух становится слишком холодным, он режет слизистые рта и носа, заставляя задержать следующий вдох. Сабина приглядывается к черной с подпалиной морде пса. Та оказывается вся в крови, свежей и маслянисто блестящей. Ареш приближается к собрату и проходится языком по испачканной шерсти. Тот недовольно трясет головой, уходя от прикосновения.