Я едва различаю того, за кем гонюсь. Мы спустились на нижний уровень. Здесь темно. На бетоне грязные лужи. Я перепрыгиваю через растянутые на коробках тела бездомных. Смотрю вперед. «Только бы не потерять». Редкие фонари больше слепят, чем улучшают обзор. Над головой раздается вой полицейских сирен. Беглец припускает, и я расходую последние резервы, чтобы не отстать. Мы стремительно удаляемся от шумных районов. Навстречу попадается все меньше вывесок. С каждым шагом мы все ближе к границе города. Еще немного, и огней не останется вовсе.
Желтый силуэт резко бросается в сторону, я еле успеваю за ним. Он выскакивает на дорогу. В метре над пенобетоном стремительно проносятся автомобили. Не думая, он ныряет вперед, чудом избегая столкновения. Не обращая внимания на опасность, я прыгаю следом. Первая полоса пройдена. В сантиметре разминулись с тяжелой грузовой фурой. Подныриваю под машины второй полосы, снижаю скорость, но пропускаю смертоносный поток над собой. На мгновение теряю беглеца из виду. Выпрямляюсь посреди дороги, ловлю взглядом желтый силуэт. Он уже на другой стороне. Бросаюсь за ним в образовавшийся разрыв. Слишком поздно ловлю истеричный визг сирен. Мерцающая красно-синими огнями автомобиль увиливает в сторону, я инстинктивно подставляю согнутую в локте руку. Легкое касание, умноженное на скорость, отбрасывает меня на несколько метров. Секунда в воздухе, глухой удар. Хруст. Вспышка боли. Успеваю заметить, как машина не снижая скорости, уносится дальше, преследуя прожектором желтый силуэт.
Я медленно встаю на четвереньки, отползаю подальше от дороги, затем, опираясь на стену дома, поднимаюсь на ноги. Правая рука безвольно висит. Любая попытка ее напрячь бьет хлыстом по нервным окончаниям. Перелом. Осматривая себя, обнаруживаю, что с ног до головы измазался в дорожной грязи. Одежда порвана в нескольких местах, оголяя кровоточащие ссадины от падения. Все, конец. Добегался. Пора остановиться. Все зашло чересчур далеко.
Не зная, что теперь предпринять, я бездумно побрел в ту же сторону, куда унесся полицейский патруль. С каждым пройденным кварталом поток машин сильно редел, пока, наконец, не иссяк вовсе. За моей спиной все еще слышался шум Пантеона, но город больше не имел здесь власти. Начались первые запертые двери, аккуратно опечатанные властями. Затем показалось разбитое окно, за ним еще одно, вкупе с грубо заколоченным входом. Лампы уличного освещения, которые некогда озаряли эти улицы, сиротливо стояли без подключения к общей энергосети. Скупой Шпиль не давал ни единого ватта энергии просто так. И плевать, что жители покинули эти районы именно потому, что Пантеон внезапно отключил все энергоснабжение. Бездарный управленец Шпиля подумал, что это нецелесообразно, содержать толпу живых людей, и нажатием кнопки выбросил их на улицу. Теперь на нижних уровнях прибавилось заросших грязью и плесенью бездомных, а на откуп непроглядной тьме на горизонте были отданы еще несколько десятков домов.
В заброшенных районах Пантеона нет источников света. Отсюда ушло всякое напоминание о жизни. Звуки города не доходят до мертвых кварталов. Поэтому было трудно не услышать взвизгнувшие полицейские сирены вкупе с отблеском сине-красных маячков на стенах домов через квартал от того места, где я шел. Прибавив шаг, я старался не обращать внимания на боль в руке. Несуразная погоня, судя по всему, была очень близка к своему завершению.
Когда я завернул за угол здания, на оставшихся стеклах которого маячили отсветы полицейских огней, моим глазам предстала небольшая площадь. Стиснутый бетонной клеткой умирающих зданий пятачок земли был непривычно многолюден. То и дело взвывающая сирена многократно отражалась от покрывающихся влажной плесенью стен и приобретала сюрреалистичную тональность. Этот звук был скорее похож на стон большого умирающего зверя, что очень символично для места, в котором он раздается.
Четыре полицейских автомобиля полностью опустились на мостовую. Служители правопорядка в синих комбинезонах суетливо бегали между машин, прожекторы которых были направлены на окно одного из зданий. Решив посмотреть разворачивающееся представление с первого ряда, я подошел поближе, благо, что в такой темноте меня было довольно трудно заметить. Мне не пришлось долго ждать. Вскоре из входного проема с выбитой дверью показалось несколько рослых фигур полицейских. Они тащили за собой беглого камердинера, руки которого были связаны за спиной. Расплывающийся под глазом синяк недвусмысленно намекал на неразумное сопротивление при аресте. Желтая куртка была измазана в пыли и побелке.
– Ты опоздал! – вдруг резко крикнул беглец и посмотрел прямо мне в глаза, – Все кончено. Ты уже ничего не изменишь!
От неожиданности я опешил. Не зная, что думать, я попятился, все сильнее скрываясь во тьме.
– Я кое-что сделал! – взвизгнул камердинер и истерично рассмеялся.
– Заткнись и лезь в машину, – прикрикнул на него полицейский.
– А его вы не хотите забрать? – хохотнул беглец и кивнул в мою сторону.
Я не стал дожидаться, как отреагируют на его слова полицейские. Когда, вероятно, они начали шарить прожекторами по площади, меня уже и след простыл. Отбежав на пару кварталов, я вышел к светящемуся шоссе и пошел вдоль него знакомой дорогой. Придерживая ноющую руку, я двигался в единственном направлении, которое взбрело мне в голову. Я возвращался в бар.
1010
Мне нужно было сесть и немного успокоиться. Желательно выпить. Если бы поблизости обитал благодарный собеседник, я вообще почувствовал бы себя практически счастливым. Насколько может быть счастлив человек со сломанной рукой.
На удивление, вокруг бара больше не терлась необъятная толпа. Улицы моего сектора вообще выглядели покинутыми. Лишь редкие прохожие попадались мне навстречу, да и те стремились как можно скорее исчезнуть во чревах многоэтажек. Я вновь вошел в бар, в котором был… сегодня.… Или вчера? Как мне разделить мое бодрствование на периоды, если над головой вечная тьма? Во всяком случае, на работе, про которую вспомнил только сейчас, я за это время был всего единожды. Правда это вряд ли могло служить маркером, отделяющим одни сутки от других. Все, что я увидел в Пантеоне – это бесконечная праздная ночь, заключившая в себе как долгие периоды бодрствования, так и перерывы на краткий сон. Границы суток здесь стерты, как тягостный архаизм, напоминающий людям об ограниченном сроке их жизни. Границы ушли вместе с времяисчислением, погрузив общество в застывшее сладкое безвременье, существовать в котором оказалось куда комфортнее.
Оправдав этими рассуждениями свои напрочь сбитые биологические часы, я с облегчением заметил знакомую фигуру за одним из столиков.
– Привет, – я осторожно опустился на стул рядом со знакомой девушкой.
– Смотрю, ты сполна вкусил жизни Пантеона? – кивнула она на висящую плетью руку.
– Не то слово, – усмехнулся я. – Рассказать, как так вышло?
– Валяй, – безразлично пожала плечами девушка и достала тонкую сигарету.
Спустя пару коктейлей, которые я заказал в процессе разговора, она узнала обо всем. За время рассказа лицо ее не менялось. Она лишь брала предложенный мной бокал, выпивала и молча курила, отстраненно блуждая взглядом по столу.
– … и, только его вывели, как вдруг он замечает меня, хотя я стою в абсолютной темноте, и кричит, что я опоздал. Куда я опоздал, он не объяснил. Естественно, я поспешил убраться оттуда. И вот я снова здесь.
Я залпом выпил содержимое бокала. Эмоциональный рассказ стал неплохим испытанием для непривыкших к длинным монологам связок.
– Я думаю, стоит разыскать его и поговорить. Мне нужно разобраться, что он имел в виду.
– Не стоит, – раздраженно прервала меня девушка. – Он прав, ты был чересчур медлительным. Все кончено.
– Что кончено? – непонимающе спросил я. – С чего такие громкие слова?
– Оглянись вокруг! – повысила голос моя собеседница. – Еще все нормально, а люди уже инстинктивно идут к Шпилю. Все! Вот-вот весь город отключат и жизнь закончится. Весь Пантеон превратится в заброшенный квартал. Знаешь, почему светящееся шоссе уходит в темный горизонт? Это дорога до Шпиля, которая раньше была главной магистралью. По всей ее длине были жилые кварталы города. Теперь же эта дорога уходит во тьму. Скоро она поглотит и нас.
– Но, подожди, – опешил я. – Причем здесь я? Ты говоришь, будто я виноват, хоть и не понимаю в чем.
– В том, что нужно было быстрее бежать, – горько сказала моя собеседница и встала. – Ты и правда, опоздал.
– Стой, но ведь… – я дернулся за ней, как вдруг свет в баре погас.
Пытаясь нащупать руками стены, я двинулся к выходу, окликая на ходу девушку. Но в ответ я ничего не услышал. Звуки вдруг резко перестали существовать. Воздух уплотнился. Я провел рукой там, где, по моим предположениям, стоял стол. Моя ладонь свободно прошла сквозь бесплотную тень. Собравшись с духом, я изо всех сил крикнул бартендеру, чтобы он принес мне счет. Однако я не услышал звука собственного голоса. Воздух, как теплые чернила, принял меня в свои объятия и вынес из бара. Хотя никаких зданий больше не существовало. Ни стен, ни улиц, ни города. Чернильная материя затекла мне в глаза и расцвела в них первозданной тьмой. Она обволокла каждый мой внутренний орган и мягким потоком наполнила до краев душу. Я потерял ориентацию и перестал чувствовать пола под ногами. Повсюду была лишь первозданная тьма. Теперь она безраздельно правила всем, что было вокруг меня и тем, что было внутри. Я почувствовал, что не причин сопротивляться ей. Нет смысла противиться неизбежному. Расслабив мышцы, я почувствовал, что рука больше не болит. Моя физическая оболочка стремительно истончалась, как чужеродный объект в кислотной среде. Я становился частью тьмы вокруг. «Я действительно должен был бежать быстрее», – промелькнула последняя мысль у меня в голове, и я полностью угас, растворившись в вечности.