Время тишины

Не знаю, как технический персонал редакции, а творческий после таких обещаний пребывал на седьмом небе от счастья. Платили нам не хуже, чем в редакциях официальной прессы, но при этом мы были свободны. Да-да, именно так, свободны в полете слова и мысли, хоть в это трудно поверить. Видите ли, редакция всегда обслуживает чьи-то интересы, даже когда называет себя независимой. Невозможно быть независимым, когда получаешь зарплату из чужого кармана, даже если очень этого хочется. Надеюсь, я понятно говорю?

Если журналист работает в газете, финансируемой из областного бюджета, то никто и никогда не пропустит в печать его статью на вольную тему, типа: «Ах, какой у нас плохой губернатор, и членов правительства тоже не мешало бы заменить, ибо они поросли мхом и лишайником, а отдельные личности даже покрылись плесенью». Редактор всеми возможными способами даст автору понять, что писать о событиях, происходящих в регионе, надо только позитивно, дабы не расстраивать по пустякам народ, у которого и так хватает проблем.

И обязательно, скажет редактор, следует отметить ту важную и решающую роль, которую сыграл в конкретном радостном событии губернатор. Как-никак, он рулевой, пусть некоторые и считают, что он шкипер, смело ведущий бриг на утесы. Губернаторское имя непременно надо помянуть, например, в статейке о строительстве нового коровника или ликвидации очереди в детские сады. Так и надо писать: дескать, без губернатора не построили бы коровник и не сократили бы очередь в детсад. Ну и обязательно фото: вот губернатор на фоне крупного рогатого скота (третий слева в верхнем ряду), а вот – посреди стайки счастливой ребятни, лично, так сказать, сокращает очередь.

В официальной газете или «рупоре» (как стали мы, старые, опытные оппозиционные журналисты, величать бюджетные издания), если кого и можно ругать, то лишь тех извергов рода человеческого, что невесть какими путями вливаются в нестройные ряды местной оппозиции, требуя власти от власти. По подобному принципу строится работа и в оппозиционной прессе. С той лишь разницей, что губернатора и его подчиненных рекомендовано рисовать в воображении читателя палачами с руками, по локти обагренными кровью. Лидеров оппозиции следует величать не иначе как спасителями Отечества, коих надо срочно, отложив прочие дела на потом, поднять на руки и внести в местный «Белый дом» на царствование.

Редакционная жизнь строится по своим законам, создающим определенный внутренний мир и вдалбливающим в сознание работников определенное мировоззрение. Что до нас, то мы неожиданно были лишены привычных условий существования журналистской братии. Ведь нас не финансировали ни бюджет, ни оппозиция. Жили мы, как уверял Гудомаров-младший, исключительно за счет выручки от продажи тиража и рекламных поступлений. Никто установок не давал, писали мы все, что хотели, а главный редактор, он же учредитель, смотрел на нашу писанину сквозь пальцы. Единственным его пожеланием была просьба писать по возможности как можно более остро, чтобы, как он выразился однажды, от прочитанного у читателя начинали из орбит лезть глаза, выпадать волосы и шататься зубы.

Вот мы и старались расшатывать читателю зубы, не жалея сил и времени. У нас словно выросли крылья. Мы строчили денно и нощно, радуясь и поражаясь одновременно тому, что нам дано редкое право высказывать собственные мысли. Даже Вадик, поддавшись всеобщей эйфории, свои небольшие заметки на криминальную тему начал переводить в политическую плоскость, настолько, насколько это было дано ему природой.

Без преувеличения скажу, что каждый номер нашей газеты люди ожидали, как премьеру новой серии фильма о Гарри Поттере или звездных войнах. Чиновники дрожали, отправляясь на работу в день очередного выпуска. Возможно, вздрагивали прокуроры и следователи, которым мы подкидывали столько фактов, что они, при должном отношении к делу, могли бы сделать головокружительную карьеру. Однако в нашем заповедном крае изобличающие статьи приносили им лишь головную боль, о чем свидетельствуют ответы, которые они нам присылали.

Однажды я написал статью о том, как строительная фирма, возглавляемая племянником губернатора, незаконно снесла участок леса, чтобы построить элитный коттеджный поселок. Пожалуй, это был лучший мой материал той поры. Я провел отличное журналистское расследование. Мне удалось получить уникальные документы. Вдобавок ко всему я лично сфотографировал коттеджи, выросшие там, где прежде росли грибы и резвились белки, зайцы, лоси и прочая флора. Я был уверен, что после выхода статьи последуют аресты, и племянника губернатора в сопровождении когорты чиновников разного уровня препроводят в следственный изолятор, предварительно украсив их запястья наручниками.

Однако мечтам моим не суждено было сбыться. Спустя две недели после публикации в редакцию пришло письмо от следователя, в котором он заявил: «Изложенные вами в статье факты подтвердились, в связи с чем в отношении вас не будет возбуждено уголовное дело». Я был поражен и возмущен, а Гудомаров-младший пришел в дикий восторг. Сначала он пустился в пляс по редакции, заставив всех усомниться в своем умственном здоровье. Затем остановился и начал потирать руки с такой энергичностью, будто хотел добыть огонь методом пещерных предков.

– Дружище, как ты не понимаешь! – восторженно кричал он, обращаясь ко мне, стоявшему всего в двух шагах от него, таким непривычно громовым для него голосом, что в соседнем баре, расположенном километрах в двух от нас, должно быть, затряслись стены и разбились, посыпавшись с полок, стаканы. – Это означает, что мы на верном пути. Письмо доказывает, как сильно прогнила система, которую мы пытаемся развалить.

– А разве мы пытаемся развалить систему? – искренне удивился я, впервые услышав такую формулировку цели, поставленной перед коллективом редакции.

Гудомаров-младший на секунду-другую замешкался. Но он был не из тех, кого вот так просто можно взять и посадить в лужу.

– А как же, дружище?! – удивился он еще искреннее меня. – Конечно, мы ставим целью развалить прогнившую систему, чтобы выстроить новую, потому что действующая прогнила настолько, что ее легче развалить, чем ремонтировать. Понимаешь, о чем я? Да она и сама развалится рано или поздно, но почему бы не ускорить процесс?

– И ты считаешь, что это письмо – яркое подтверждение того, что система прогнила и разваливается?

– Разве можно считать иначе? Они же открыто выгораживают племянника губернатора! Они говорят, что завели бы на тебя уголовное дело, если бы ты соврал. Но ты не соврал, и потому они милостиво тебя прощают. Да если бы система не прогнила, после твоей статьи десяток чиновников переселили бы из теплых кабинетов в сырые и мрачные камеры. Ничего подобного не произошло. Почему? Потому, что ты напоролся на систему круговой поруки. Ты не пошатнул ее, конечно, но заставил себя проявить. Представляешь, сколько скрежетало зубов при чтении твоей статьи. Сколько людей мечтают упечь тебя за решетку! Да если бы имелась хоть малейшая возможность, они бы уже упрятали тебя за решетку за клевету или что-то в этом роде. Но раз пришло такое письмо, можешь спать спокойно. Этим они как бы говорят: ты прав, парень, и мы признаем это. Но пока мы сильнее, и ты не можешь с этим ничего поделать. Дружище, нам остается только продолжать растить мускулы. Наступит день, когда мы наберемся достаточно сил, чтобы раздавить всех коррупционеров.

Признаюсь, до его слов я кипел от негодования, У меня и мысли не было о том, в какую неприятную историю я мог втянуть себя сенсационным журналистским расследованием. Гудомаров-младший открыл мне глаза. Я начал понимать, что его идея-фикс о разрушении прогнившей системы и сооружении новой не так уж и глупа, как казалась на первый взгляд. С тех пор я стал высказываться в статьях осторожнее, взвешивал каждое слово и начал собирать коллекцию из документов, которые в случае судебного разбирательства могли бы подтвердить написанное мною. Забегая вперед, скажу, что коллекция со временем достигла такого масштаба, что впору было преобразовать ее в фундаментальную библиотеку. Для этого достаточно было бы повесить соответствующую табличку над дверью в мою квартиру.

Уж в чем, в чем, а в документах недостатка не было. Я не сказал еще об одном удивительном факте. Появление нашей газеты всколыхнуло ранее дремавшие пласты общества, в которых вдруг заговорила совесть. Правда, оно не прибавило им храбрости. Но сам факт того, что «доброжелатели» и «анонимы» начали заваливать нас кипой документов, ранее скрытых от постороннего взгляда, говорит сам за себя. Даже сейчас, спустя много лет, не устаю удивляться тому, как много подбрасывали нам документов, уличающих известные личности в сомнительных с точки зрения закона делах.

Их упаковывали в конверты и бросали в наши почтовые ящики или подсовывали под двери редакции. Их приносили посыльные или «доброжелатели», укутавшись в темные плащи и соблюдая правила конспирации, вычитанные из шпионских романов. А однажды, по предварительной договоренности, достигнутой через посредника по телефону, мне пришлось с праздным видом бродить за чиновником по длинным коридорам мэрии и подбирать и совать за пазуху якобы случайно оброненные им документы. Работа журналистов постепенно начала сводиться не к тому, чтобы что-то добыть или разнюхать, а к тому, чтобы проверить поступившую информацию.

Сначала нас это радовало, как радовало бы дуралея, которому на дом принесли лотерейный билет с гарантированным выигрышем. Но скоро ворох бумаг покрыл нас с головой. Информации о злоупотреблениях накопилось столько, сколько не вместили бы в себя архивы суда и следственных органов вместе взятых. К тому же мы стали замечать, что приносить начали и дезинформацию, и вообще появились попытки свести счеты друг с другом нашими руками. Это охладило пыл борцов за справедливость и снизило градус эйфории, в которой мы пребывали некоторое время. С другой стороны, мы приобрели бесценный опыт, которого не наберешься, работая в официальном издании.

Мы чувствовали себя первопроходцами, открывавшими новые земли и знакомившимися с обычаями проживающих там народов. Все шло великолепно до того рокового дня в середине августе, когда нам впервые вовремя не выдали зарплату. В тот день мы поняли, насколько трудное затеяли дело.

Первые проблемы

– Как это, нет денег? – рык взбешенного Вадика прокатился по коридорам и кабинетам редакции, оповестив мир о том, что и спустя неделю после положенного срока зарплату не выдадут.

На его рык из щелей и закоулков редакции, словно зомби в дешевом фильме ужасов, повылезали люди и объединились вокруг Вадика, готовые поддержать его словом и делом. В руках у них не было вил. Не было даже веревок, при помощи которых обычно вешают буржуев на фонарные столбы. Однако физиономии собравшихся язык не повернулся бы назвать дружелюбными. И все же в них не было еще той ярости, что зажигает революции и толкает людей на баррикады. На лицах стыло то недовольство, которое охватывает человека, когда нарушен его привычный уклад жизни. Нам, привыкшим за три месяца к роскошной жизни с полным деньгами карманом, вдруг открылось, что карман в один миг может опустеть. Неудивительно, что открытие слегка огорчило, и мы начали точить клыки на бухгалтершу.

Но женщину, которая запросто на поле боя могла бы остановить грудью танк, а то и дивизию бронемашин, не так-то и легко запугать какому-то десятку-другому озлобленных людей. Тамара Петровна, окатив толпу протестующих тяжелым и презрительным взглядом, не вдаваясь в подробности, подтвердила нерадостную информацию, озвученную Вадиком, и заявила, что денег нет. А когда будут, ей, дескать, неизвестно. Затем особа, которую Саня Бойко иногда характеризовал загадочной фразой «тоже женщина», предложила нам, то есть коллективу, отправиться на места и продолжить работу в обычном режиме. Обратив толпу в бегство, она зловеще добавила, что мы мешаем ей работать. А когда кто-то мешает ей работать, то у нее портится настроение. А когда у нее портится настроение, она вольно или невольно может напутать в расчетах и неправильно рассчитать зарплату.

Созданная ею логическая цепочка намекала на то, что бухгалтеру настроение портить не стоит, если только мы не желаем окончательно лишиться средств для существования. Убравшись по рабочим местам, мы, конечно, вполголоса пороптали. А затем решили, что, возможно, Тамара Петровна не так уж и виновата и не вполне заслуживает сожжения на костре. Наверное, думали мы, произошло одно из тех недоразумений, которые, как считают обыватели, иногда происходят в банках. Какой-нибудь мелкий клерк забыл заполнить ведомость или поставил закорючку не в том месте, из-за чего деньги из хранилища выдать отказались.

Причин для финансовой паники, на взгляд со стороны, не было. Газета выходила еженедельно тиражом в тридцать тысяч экземпляров. По меркам нашей области, это было неплохо и по всем раскладам гарантировало изданию самоокупаемость. Поэтому мы не стали пинать Тамару Петровну ногами, как это, наверное, сделали бы другие расстроенные работяги, вероломно лишенные законного заработка, и единодушно пришли к мнению, что надо просто немного подождать.

Но минуло еще две недели, а денег так и не выдали. Более того, куда-то пропал Гудомаров-младший. Он перестал появляться в редакции. Связь поддерживал лишь телефонную, да и то с Тамарой Петровной. Последняя соблюдала меры конспирации. Она выбегала из редакции, чтобы поговорить с боссом. А если такой возможности не было, или у входа томилось редакционное общество, попыхивая сигареткой, она делала странное лицо и начинала называть Гудомарова-младшего сынулей. Все знали, что никакого сынули у нее нет. Есть только дочурка, которую сверстники еще в школе прозвали Центнером. Звучали конспиративные беседы с боссом примерно так:

– Да, сынуля, все поняла, платежные документы отнесу завтра же и по пути загляну в типографию, узнать, не закрыли ли нам кредит, – прикрывая рот рукой, полушепотом говорила Тамара Петровна, свято веря в то, что никто не догадывается о личности ее невидимого собеседника. – А как у тебя дела, сына? Не хочешь вернуться домой? Тараканы начинают волноваться…

Чтобы не расстраивать Тамару Петровну, мы делали вид, будто верим в вымышленного сына, с которым она ведет заговорщические беседы. Временами даже справлялись о здоровье дитяти и его жизненных планах, чем приводили женщину в замешательство. Обычно в таких случаях, глупо поморгав, она уточняла, какого именно сына мы имеем ввиду. А вспомнив, что неожиданно обрела дитя, хвалилась тем, какой он у нее замечательный. В душе мы хохотали, слушая мифические истории о парне, которого вот-вот возьмут на работу в администрацию президента. В другой раз она представляла его главой крупной корпорации, иногда – офицером, зорко следящим за неприкосновенностью государственной границы где-то на Дальнем Востоке.

Словом, мы развлекались вовсю, так как ничего другого не оставалось. Однако сам факт бухгалтерско-редакторских закулисных бесед насторожил. В души закралось предчувствие беды, и чем дольше отсутствовал Гудомаров-младший, тем сильнее оно становилось. Мы чувствовали себя словно дети, оставленные ночью у дверей приюта любимой матерью. Перед нами вставала другая жизнь, и она пугала неопределенностью.

Не унывал лишь коммерческий директор, он же распространитель Саня Бойко. Он тоже появлялся в редакции нечасто, сообщая во время коротких набегов, что ему приходится много разъезжать по делам. Нам его оправдания были ни к чему. В конце концов, у каждого своя работа. И потому до поры, до времени мы не беспокоили его расспросами.

Однако финансовый вопрос, все острее встававший в жизни рядовых членов редакции, не привыкших к задержкам зарплаты и потому не откладывавших сбережения на черный день, заставил решиться на серьезный разговор с Саней. Финансовое благополучие газеты во многом зависит от выручки за ее продажу и рекламных контрактов. С последним дело обстояло неважно, так как мало кто в регионе отваживался дать рекламу в нашей газете – тем самым можно было навлечь губернаторский гнев. Да и рекламными менеджерами у нас трудились неопытные студентки, работавшие на условиях сдельной оплаты труда и потому немотивированные.

Таким образом, единственным источником пополнения редакционной кассы, если не считать таинственного покровителя Гудомарова-младшего, которого в глаза никто не видел, являлась выручка от продажи газеты. А за нее отвечал Саня. Небольшое внутреннее журналистское расследование показало, что уже второй месяц выручка является такой мизерной, что ее едва хватало на оплату типографских услуг для издания очередного номера и коммунальных услуг. Мы не могли понять, почему так происходит, ведь газета в народе пользовалась популярностью, а значит, спрос на нее имелся

– Это все происки чиновников, – уверял Саня, озаряя пространство лучистым светом честных глаз. – Они запрещают киоскерам продавать нашу газету. Стоит мне привезти тираж в киоски и уехать, как газету прячут под прилавок. А когда я приезжаю за выручкой, мне заявляют, будто ее никто и не спрашивал.

Звучало это правдоподобно, и потому мы Сане поверили на слово. Прошло еще несколько дней, и Саня повел себя странно. Он начал сорить деньгами, в то время, как другие вдвое сократили привычный рацион питания и перешли на дешевые продукты, забыв о такой роскоши, как покупка новой одежды, походы в кинотеатр и проезд в общественном транспорте. Саня же демонстративно таскал в редакцию охапки роз, будто без устали собирал их на свадьбах и похоронах, а также коробки конфет, словно попутно грабил кондитерские магазины.

Доставалось все это добро Тамаре Петровне. Благодаря Сане она стала работать в розарии, а благодаря конфетам у нее выросло еще несколько подбородков. Смотреть на нее без омерзения было невозможно, особенно в те пикантные моменты, когда Саня галантно целовал Тамаре Петровне ручку, измазанную шоколадом. Барышня вниманием явно была польщена. Складывалось впечатление, будто в редакции репетируют скандальную постановку режиссера-авангардиста.

В середине сентября начался голод. К тому времени мы исхудали и озлобились. Даже дизайнер Альберт, обычно сидевший на чае с бутербродами, и то из солидарности с остальными сбросил килограмм и начал просвечиваться. Зарплату не платили, и поговорить на этот счет было не с кем. Гудомарова-младшего след простыл. Саня привычно жаловался на чиновников, мешающих людям покупать газету, чуть ли не карауля покупателей в кустах с дубинкой. Тамара Петровна целыми днями с усердием копалась в компьютере и благосклонно принимала не перестававшие сыпаться на нее розы и конфеты. О Гудомарове-младшем уклончиво отвечала, будто он отправился в деловую командировку, из которой вернется с новым инвестором.

Эта женщина не производила впечатления голодного человека. Глядя на ее пышущие румянцем круглые щеки, мы подозревали, что уж себе-то она зарплату выдавала, даже если для этого ей пришлось основательно поскрести по редакционным сусекам. Иное дело мы – бледные, измученные привидения, со впалыми щеками, заострившимися скулами и воспаленным взглядом, с прилипшими к ребрам животами и желанием начать охоту за всем, что шевелится. А что не шевелится, как говорили у нас в армии, расшевелить и съесть.

Даже мыши, жившие в редакционной кухне, куда-то исчезли. В сытые времена мы их подкармливали и почитали за домашних питомцев. Особенно забавным был выводок мышат, росших у нас на глазах. Люди их не пугали. Чувствовали грызуны себя такими же хозяевами, а может, и большими, нежели мы. По разным подсчетам, в редакции жила мышиная семья голов в семь-восемь и еще пара-тройка мышей-холостяков. Должно быть, они почуяли неладное, когда мы начали бросать на них голодные взгляды.

Не знаю, как у меня, а в глазах коллег вспыхивал лихорадочный блеск, когда дружелюбная мышка, предварительно покрутив черным носом и поблистав бусинками глаз, выползала за крошкой из укрытия. Наивные создания! Все крошки давно вылизали человеческие языки. Однажды наступил день, когда мышиная семья собрала чемоданы и пустилась наутек, успев сбежать до того, как из нее приготовили шашлык. Спустя пару дней за ней последовали мыши-холостяки.

После внимание было сконцентрировано на Тамаре Петровне. Нет-нет, мы не хотели ее съесть. Хотя этой женщины хватило бы, чтобы коллектив питался не менее месяца. Но мы считали, что у нас имелись основания смотреть на нее осуждающими взглядами. Вот и осыпали бухгалтера самыми осуждающими и укоризненными взглядами, на которые только способен человек. Впрочем, она и бровью не вела. У некоторых периодически возникала мысль подойти к ней, вцепиться руками в ее шесть-семь подбородков и вытрясти положенную зарплату. Самые отчаянные почти решались на этот шаг. Но при одном взгляде на бухгалтершу с близкого расстояния, достаточного для нанесения нокаутирующего удара, пыл остывал даже у самых рьяных сторонников этой, без сомнения, отличной идеи.

Выглядела Тамара Петровна, как брутальный дагестанский борец, решивший попробовать силы в поединке за звание чемпиона мира по боям без правил. Сходство усиливала темная полоска усиков, венчавшая ее верхнюю губу. При взгляде на нее душа уходила в пятки. Я бы никогда не рискнул схватиться в рукопашную с женщиной, чьи руки были толще, чем мои ноги, и чьи массивные челюсти, полные железных зубов, навевали мысль о том, что среди предков некоторых людей, вероятно, помимо обезьян, были аллигаторы. Прибавьте к этому леденящий душу взгляд, которым она обдавала любого, кто осмеливался заговорить с ней о деньгах, будто тем самым наносил ей смертельное оскорбление, и вы поймете, в какое сложное положение попал наш творческий коллектив, далекий от привычки решать проблемы силовыми методами.

Тамара Петровна восседала в кресле, талантливо изображая каменного божка, и игнорировала запросы. Прошло еще несколько дней, и мы, чтобы выжить, всей редакцией начали скидываться на обеды. Большинство к тому времени перешли на самый экономный режим питания, который только могли себе представить. Рацион обычно состоял из лапши быстрого приготовления – дешевого пакета сухой лапши, который надо залить кипятком, после чего следует запихнуть полученную разбухшую гадость в рот и заставить себя ее проглотить.

Мы узнали, что когда у тебя в кармане полно денег, сделать это непросто. Но когда денег нет, лапша будто обретает божественный вкус и буквально тает во рту и желудке. Был, правда, у нее и недостаток. Запихнешь в себя упаковку такого месива, а через пять минут желудок снова напоминает о себе и просит подкинуть ему что-нибудь более ощутимое. Обмануть желудок удается лишь первые несколько дней. Затем он урчанием выдает изумленное недовольство и вопрошает: а где же салаты и мясные блюда? С каждым днем проглатывать лапшу становится все труднее, а желудок все настойчивее требует ответа.

Однажды наступает момент, когда ты уже не можешь смотреть на бомж-пакет – так мы стали называть пакеты лапши быстрого приготовления. Прошло еще какое-то время, и всем нам, злым и голодным, страстно захотелось сладкого. Проблему решили просто – скинулись и купили пару пачек сахара-рафинада, который начали трескать вприкуску с бледным чаем. На нем тоже экономили, чайный пакетик заваривали на пять-шесть чашек, предварительно бросив жребий, в чью чашку пакетик опустят первым. Вслед за сладким измученные организмы потребовали мяса.

В нас проснулись хищники, и желание загрызть кого-нибудь и обглодать его ногу стало невыносимым. Мы следили друг за другом алчущими взглядами и опасались поворачиваться к коллегам спиной. Стоило на секунду потерять бдительность, как рядом раздавалось клацанье клыков и урчание сведенного от голода желудка. Выход подсказал Валера Клюков. Он велел скинуться из останков финансов, сбегал в социальный магазин и приволок оттуда палку вареной колбасы зеленоватого цвета. Оказывается, Валера писал статью о том, как ловкие торговцы на упаковках продуктов меняют срок годности, и потому точно знал, где такие продукты можно купить. Есть принесенную им колбасу сырой было опасно, хотя маркировка и утверждала, что произвели ее накануне из свежей говядины. Валера порезал ее на куски и поджарил на древней электроплитке, найденной, к счастью, в редакционной кладовке.

Запах жареной колбасы дразнил ноздри и сводил с ума, и мы напрочь забыли о работе. Все выстроились в очередь к электроплитке с тарелками и вилками, и даже Лелик и Лена-окорочок, обычно с презрением относившиеся к редакционным посиделкам, активно пихались в ней локтями. На следующий день история повторилась, а на третий день мы с изумлением взирали на то, как в очередь за жареной колбасой пристроилась Тамара Петровна. Свои действия она объяснила тем, что ей интересно попробовать, что за гадость едят коллеги. Надо сказать, что она без зазрения совести слопала три куска гадости при суточной норме в один кусок гадости на человека.

Обделенными в тот день оказались братья Клюковы, неосторожно вышедшие из редакции покурить одну сигарету на двоих и застрявшие на улице из-за очередного спора. Без обеда остался и дизайнер Альберт, которого поток воздуха от редакционного вентилятора принес к кухне слишком поздно. Откушав, Тамара Петровна сытно рыгнула, презрительно пожала плечами и обронила загадочную фразу: «Не понимаю, и почему это всем так нравится есть дешевую колбасу? Как ни придешь в магазин, за ней стоит очередь».

Вряд ли мне удалось передать весь ужас положения, в котором мы оказались, но поверьте, оно было сложным и пугающим. Надо было что-то делать. Миссию по спасению коллектива взвалили на мои ослабевшие плечи. Мне поручили найти Гудомарова-младшего, схватить его за шиворот и притащить в редакцию для предметного разговора по душам. Вооружившись петицией, врученной коллегами, я отправился домой к учредителю и главному редактору с твердым намерением дать ему хорошего пинка по тому месту, под которым обычно располагается редакторское кресло.

Мы в тупике

Гудомаров-младший жил в стандартной панельной девятиэтажке на шестом этаже. Я долго названивал в домофон, но ответа не получил. Проник в подъезд лишь благодаря местному жильцу, вышедшему из дома и позволившему прошмыгнуть в открытую дверь. Лифт не работал, что не удивило, исходя из той полосы везения, в которой я пребывал в последнее время. С трудом одолев шесть этажей, я постоял перед дверью-сейфом Гудомарова-младшего, чтобы привести в порядок дыхание и упорядочить мысли. Чувствовал себя, как марафонец, по ошибке пропустивший финиш и пробежавший лишний круг в двадцать километров. Физические упражнения, и раньше дававшиеся нелегко, с недавних пор отнимали много сил. Чувство было такое, что вот-вот легкие разорвутся.

Прошло несколько минут или часов. Дыхание восстановилось, и я решительно нажал на кнопку звонка. В ответ – никакой реакции. Тогда я поколотил в дверь ногами, и снова в ответ – тишина. Я заглянул в глазок, безрезультатно, и, приложив ухо к двери, прислушался. Казалось, что с той стороны двери кто-то тоже прильнул к ней ухом, но вскоре стало ясно, что это всего лишь плод моего разыгравшегося выражения. По всей видимости, Гудомарова-младшего действительно не было дома. В таком случае вставал вопрос – куда он подевался?

Естественно, первой мыслью была мысль о том, что начальник вероломно бросил нас на произвол судьбы и скрылся с редакционной кассой. Сбежал в одну из тех называющих себя цивилизованными стран, где находят приют разные проходимцы, стоит им только сообщить местным сэрам, что с собой они приволокли груженые валютой вагоны. Ведь щепетильные сэры уже много веков с готовностью закрывают глаза на происхождение капиталов, лишь бы капиталы начали работать на благо национальной экономики. Сэрам ведь, ко всему прочему, надо подкармливать королевскую семью.

Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что Гудомаров-младший вряд ли скрылся бы без Лены-окорочка, к которой питал определенную симпатию. Галантный джентльмен так бы не поступил, а себя Гудомаров-младший считал галантным джентльменом. Да и, как показало наше расследование, редакционная касса была пуста, так что скрываться было не с чем. Вопрос остался прежним – куда пропал Гудомаров-младший?

И тут мне в голову пришла пугающая мысль. А что, если начальника арестовали компетентные органы или похитили какие-нибудь мерзавцы, которых мы неосторожно сделали главными героями разоблачительных статей? И теперь держат беднягу в подвале, подвесив за ребро на железный крюк. Меня охватила дрожь, а ноги подкосились. Пару минут спустя я пришел в себя и понял, что если такое и произошло, то сочувствовать надо похитителям. Уж что-что, а приносить неприятности окружающим Гудомаров-младший умел. И если кто-то и подвесил его за ребро на крюк, то сделал это на свою беду.

Повеселев, я позвонил в соседнюю дверь, чтобы справиться у соседа о судьбе босса. Дверь не открыли, но из-за нее раздался испуганный мужской голос, велевший убираться подобру-поздорову. Обладатель голоса сначала грозил вызвать милицию, а затем начал хвастать связями в криминальном мире. Из его слов следовало, что если я немедленно не уберусь и не оставлю его в покое, то он позвонит авторитетному человеку, и тот пришлет пару десятков громил, которые научат меня вежливости. В ответ я заметил, что обладатель испуганного мужского голоса, должно быть, ошибся и принял меня за другого человека. Я заверил его в том, что у меня нет намерений тратить время на стычку с громилами или ехать для разбирательства в отдел милиции.

– Меня всего лишь интересует судьба моего друга, – объяснил я. – Он живет в соседней квартире. Я не видел его около месяца, и начал беспокоиться. Вы, случайно, не знаете, где он и что с ним?

За дверью воцарилась напряженная тишина. Вероятно, обладатель испуганного мужского голоса мысленно взвешивал, можно ли мне доверять. Держу пари, что он рассматривал меня в глазок, как какой-нибудь фанатичный ученый разглядывает неизвестную науке бактерию под микроскопом перед тем, как ее препарировать или что там фанатичные ученые делают с бактериями.

– Говорите, мой сосед – ваш друг? – неуверенно раздалось из-за двери после паузы, которая длилась не меньше полугода.

– Я склонен так считать, хотя он, возможно, и не считает меня близким другом, – торопливо ответил я, стремясь установить контакт со странным и недружелюбным типом за дверью. – Мы знакомы много лет, а сейчас трудимся в одной редакции. Он, знаете ли, там главный редактор, а я – его заместитель.