Но боли он не чувствовал, как и всего остального – система жизнеобеспечения била тревогу и уже ввела в организм обезболивающие препараты. Он с трудом пошевелил рукой с пистолетом, откинул оружие подальше от себя. Набок он не спешил переворачиваться, дабы не потерять больше крови. Помниться, об этом ему рассказывал отец, раненный в Сирии.
– А-а… – пусть Геннадий и был оглушён выстрелами, болезненный стон со стороны своего последнего врага он услышал.
– Ты живой?.. – спросил враг.
– А… – говорить было ужасно сложно, – …ага…
Но Гена ответил-таки.
– Ты же… не военный?.. – голос приглушался противогазом и шарфами, но собеседник старался, чтобы его услышали.
– Н-нет… – прохрипел Быков.
– Тогда ты это… не держи зла, хорошо? Ох…
Как ни странно, у Гены ещё оставались силы на удивление. Кто это? Кто этот человек, что на пороге смерти захотел поболтать с тем, с кем недавно вёл смертельную дуэль. А неизвестный всё не умолкал.
– Так ты… кто? Откуда?..
– Я? – сказал Геннадий. – Да из Союза…
Мягкая вата постепенно покидала ушную раковину, пока сознание торопилось вырваться из тела.
– Ясно-о… Для учёного больно хорошо ты стреляешь. Да?.. Служил до этого всего?..
Уже не слишком хорошо соображая, Гена понял, что сейчас выуживать из памяти самые банальные фрагменты стало невероятно трудно.
– Я нет… Я работал в институте. Профессором…
– Чего? – перебил незнакомец. – Извини, говорю, чтобы не отрубиться… – за словами последовал приглушённый маской стон.
– Профессором литературы. Я же писать всю жизнь хотел… да не задалось. Решил учить других. Тоже… видимо, не задалось.
Тут на него внезапно нахлынула боль. Мучительные невидимые тиски скрутили грудную клетку изнутри. В глазах ещё больше потемнело. Жизнь с неслышным шипением просачивалась через пулевые отверстия.
– Не повезло, – прохрипел его собеседник. – Я хоть что-то на своём веку сделал… Рисовал… Ох, Господи… Кажется, я уже всё… Ты не умер?
Сначала Гена бессмысленно помотал головой, лишь потом внятно ответив:
– Ещё чуть-чуть…
– А… Как тебя зовут, ковбой?.. – с каждой секундой было всё сложнее и сложнее слышать чужой голос.
– Быков… Геннадий Анатольевич, – это было самое длинное, что он мог выдавить на данный момент.
– Чёрт… – обескураженно воскликнул незнакомец и умолк.
Медленно-медленно тянулись секунды тишины. Гена стал уже сомневаться в продолжении разговора. Он слышал, как завывает буря над ними. Шум мешал различить ещё трепещущие дыхание незнакомца.
– Не знаю, говорить тебе… или нет, – наконец заговорил он.
– Что… – без интонаций произнёс Геннадий.
– На пороге смерти… ты же не умрёшь… спокойно… Да и я тоже… в принципе…
– Скажи уж!.. – еле выкрикнул тот, наблюдая, как медленно и бесконтрольно опускаются его веки.
Собеседник вздохнул – вздохнул так тяжело, как вздыхают последний раз, как вздыхают, по-настоящему сожалея о чём-то, что исправить уже точно невозможно. Вздох этот мог стать самым последним воспоминанием Быкова, если бы человек не продолжил: