– Эта версия имеет право на существование, ― наконец без энтузиазма отреагировал на замечание майора Полуянов. ― Только есть одно обстоятельство, о котором я раньше не говорил. ― Полуянов запнулся, мы с Сарычевым превратились в слух. ― Когда я последний раз говорил с моим дедом Петром Ракицким, он сказал мне, что не только верит в существование перстня, но даже видел его…
– Он видел перстень Соломона?! ― в один голос вскричали я и Сарычев, чуть не вскочив со своих стульев.
– Значит, Пётр Ракицкий всё-таки открыл тайну трёх церквей и нашёл тайник с реликвией в Белых Норах, ― сразу же предположил я.
– Возможно, ― как-то отстранённо ответил Полуянов, и в его голосе я почувствовал особую неуверенность. ― Дед не стал рассказывать, где и когда он видел его. А я особо и не настаивал на ясности. Честно говоря, от меня тогда, пятнадцатилетнего подростка, всё это было так фантастически далеко.
– Но почему, если Пётр Ракицкий нашёл перстень, он не взял его? ― удивился я.
– Одно из двух – либо не мог, либо не хотел это сделать.
– Что же могло ему помешать взять из тайника в Белых Норах перстень?
– Кто-то или что-то. А потом… ― Голос Полуянова дрогнул, он на секунду замолчал. ― Раньше я был абсолютно уверен, что Ракицкий видел перстень именно во Франции, когда жил там в эмиграции… ― Полуянов потёр свой лоб ладонью, рассуждая вслух: ― Если подумать, где он ещё мог найти перстень?! Только в Белых Норах… Однако, может быть, это совсем не так.
– Но где же и когда Пётр Ракицкий видел перстень? ― обескураженно спросил Сарычев.
– В том-то и загадка, ― пробормотал Полуянов. ― Я много думал над этим в последнее время, с того самого момента, когда Бартли принёс новость об интересе загадочного Флорома к этим двум письмам… Видел Пётр Ракицкий реликвию до войны или после… Ведь, если после (а Пётр Ракицкий после возвращения в Россию практически не выезжал из Москвы), то получается, что перстень Соломона…
– Вы хотите сказать, что перстень Соломона находится в Москве?! ― поражённый предположением, воскликнул я, не дав даже закончить мысль Полуянову.
– Да, именно это я и хотел сказать, ― хмуро посмотрев на меня, подтвердил Полуянов. ― И история с двумя письмами, выступившими в качестве ключей тайны, как нельзя лучше подтверждает эту догадку.
– Каким образом? ― спросил майор.
– Предположим, что какими-то странными путями перстень, пропавший вместе с Мейером в Германии, вдруг оказался в Москве. И Пётр Ракицкий неожиданно увидел его здесь.
– Слишком много необъяснимых случайностей, ― недоверчиво проворчал Сарычев.
– Согласен, ― сказал Полуянов. ― Но всё-таки не будем столь категоричны, позволим себе довести эту гипотезу до конца… Итак, Пётр Ракицкий увидел перстень и решил оставить об этом сообщение.
– Почему он об этом не сказал вам напрямую, когда рассказывал всю эту историю? ― Майор по своему обыкновению, когда пытался что-то осознать, удивлённо поднял брови домиком.
– Не мог, не хотел, может, опасался чего-нибудь или кого-нибудь… Могли быть разные причины для этого. Вероятно, он просто не доверил ключ тайны подростку и надеялся, что со временем, если интерес, заложенный предками, не пропадёт, я сам приду к решению загадки… Как бы то ни было, он решил закодировать информацию о том, где и когда видел перстень, в посланиях Ногаре и Святослава Ракицкого, документах, которые неразрывно связаны с семейной легендой…
Не сговариваясь, мы одновременно обратили свой взгляд на бумаги, разложенные на столе.
– Давайте рассуждать логически, ― задумчиво промолвил Полуянов. ― Есть два документа, беречь которые завещано потомкам. Изменить их содержание невозможно, но можно на них, без ущерба для основной информации, оставить некие знаки, которые должны указать путь поиска…
– Какие тут могут быть знаки? ― с заметным раздражением спросил Сарычев. ― Есть письма, и есть их дословные, как я понимаю, переводы на русский язык… И ничего более.
– Сами письма, я думаю, можно оставить в покое, ― сказал я. ― Во-первых, они созданы намного раньше предполагаемой встречи Петра Ракицкого и перстня Соломона, а во-вторых, на них нет никаких дополнительных пометок. Если Пётр Ракицкий хотел оставить какое-то скрытое сообщение, он, вероятнее всего, сделал бы это в своих переводах.
– Это похоже на правду, ― тут же быстро согласился со мной Полуянов; его глаза вспыхнули озорным зелёным огоньком.
– Но на переводах нет никаких особых знаков, ― возразил Сарычев, повертев в руках обе странички с переводами Петра Ракицкого. ― Возможно, что-то скрыто в самих текстах переводов… А они, вообще, идентичны оригиналам? Может быть, следует поискать их несоответствия с письмами? ― с надеждой спросил он.
Я решил сопоставить тексты писем их переводам. Полуянов на это только усмехнулся и скептически махнул рукой:
– Поверьте мне, эти переводы дословные. Пётр Ракицкий знал французский язык как родной, а в латыни, я думаю, он был одним из лучших специалистов не только в Советском Союзе, но и в мире.
Две странички, два перевода – один, письма Ногаре, сделан на печатной машинке, другой, письма Святослава Ракицкого, написан от руки. Печатный текст был немного подправлен красными чернилами. В одном месте слово «дорога» (via) было исправлено на «путь», в другом – «скрытая» (secretus) сила трансформировалась в «тайную». Как мне показалось, изменения сколь малые, столь и абсолютно несущественные для смысла текста. Правда, они имели свою дату исполнения, написанную в самом конце текста такими же красными чернилами и отмеченную с особой кричащей пунктуальностью следующим образом – 1968, 12-13.02, 19:51. Чуть выше этой даты стояла другая, видимо относящаяся к основному печатному переводу послания Ногаре. Она, как и весь основной текст, была напечатана на машинке и также ссылалась на вполне конкретное время завершения работы над переводом – 02.09.1954, 13:12. Получалось, что между переводом и его исправлениями прошло четырнадцать лет. Почему Пётр Ракицкий через столько лет решил добавить свой перевод замечаниями, ничего существенно не меняющими в содержании текста, да ещё так точно определил время внесения изменений? Странное, удивительно трепетное отношение к точности, к несущественной детали, теряющейся в толще лет. Зачем необходимо фиксировать дату перевода и его изменения, да ещё с такими деталями – часами и минутами? Откуда такая необъяснимая дотошность в датировании? Что это – персональная особенность или желание точно зафиксировать важную временную точку?
– Пётр Ракицкий был пунктуальным человеком? ― спросил я Полуянова.
– В общем-то, да, ― неуверенно ответил Полуянов; я заметил, что он был озадачен моим вопросом. ― Он любил точность во всём.
– А письма и работы он всегда помечал с такой временной аккуратностью, как сделал это с переводом письма Ногаре?
– Датировать бумаги – это было в его практике. Такая странность, а точнее, особенность наблюдалась за Петром Ракицким. Чаще всего, правда, он обходился всё-таки днём, месяцем и годом, но иногда ставил и точное время. Это была просто особенная, ни к чему не обязывающая фишка, переросшая в некий автоматизм, ― ответил Полуянов и прибавил недоверчиво: ― Руслан, вы серьёзно полагаете, что в этих датах могло быть что-то скрыто?
– Меня смущают некоторые мелочи, ― решил объяснить я свои подозрения. ― Первая печатная дата перевода написана по схеме день-месяц-год-время, вторая, написанная от руки, – по принципу год-день-месяц-время.
– И что? ― Сарычев нахмурился, не найдя в моих словах ничего существенного. ― Я тоже, например, часто пишу дату по-разному.
Я пожал плечами:
– Возможно, в этом, действительно, нет ничего заслуживающего внимания, но если датирование бумаг стало у Ракицкого поведенческим автоматизмом, не кажется ли вам, что он должен быть однообразным?
– Логичное замечание, ― поддержал меня Полуянов.
– А потом, ― продолжил я, ― обратите внимание на вторую дату. В ней указаны два дня февраля и время. Логично предположить, что время относится ко второму дню и именно в 19:51 Пётр Ракицкий завершил свои исправления к переводу. Но зачем он тогда указал первый день – 12 февраля? И неужели для того, чтобы исправить два слова, необходимо было работать с переводом целых два дня?.. Мне кажется, что эти даты вообще никакого отношения не имеют к реальному времени сделанных переводов и исправлений.
– Что ты хочешь этим сказать? ― Майор засуетился.
– Моё предположение состоит в том, что не текст перевода, а его даты содержат закодированное сообщение.
– Так. ― Полуянов почесал лоб в раздумье. ― А в этом что-то есть… Руслан, и вы можете предложить ключ к этому коду?
– Я не уверен, ― проговорил я, разглядывая страницы с переводами двух писем, ― но, мне кажется, не зря эти два письма сильно связаны друг с другом…
– Перекрёстные ссылки на символы! ― воскликнул Полуянов, прочитав мои мысли.
– Именно, ― сказал я. ― Даты – это цифры. Цифры одного письма нумеруют некие объекты в другом письме. Предположим, это слова или буквы.
– Скорее всё-таки буквы, ― заметил Полуянов.
– Хорошо, ― я кивнул, ― буквы… Таким образом, получается… ― Я быстро сопоставил первую цифру печатной даты перевода Ногаре с соответствующей по номеру буквой перевода Святослава Ракицкого. ― «Двойка» первой даты – это «в», вторая буква в первом слове письма «уважаемый».
– Тогда месяц сентябрь, девятка, указывает на «й», ― сказал Сарычев. ― Ерунда какая-то получается.
– Совсем нет, ― возразил Полуянов. ― Это будет буква «и».
– А следующая буква получается по счёту тысяча девятьсот пятьдесят четвёртой…
– Совсем нет, ― заметил я. ― Год надо разделить на две части. Получится – «19» и «54». Девятнадцатая буква перевода письма Ракицкого – это «к», а пятьдесят четвёртая… ― Я возбуждённо зашевелил губами в немом подсчёте.
– «Т», ― опередил меня Полуянов.
– Тринадцатая и двенадцатая – это «о» и «р», ― громогласно объявил Сарычев. ― Что у нас получается?
– «Виктор»! ― радостно воскликнул я.
Майор непроизвольно в удовлетворении потёр руки и улыбнулся.
– Значит, работает, ― сказал он. ― А со второй датой что?
– Всё то же самое, ― заявил я. ― Девятнадцать – это «к», шестьдесят восемь – это «и», двенадцать и тринадцать идут вместе – это «ро», два – это «в»…
Наступила недолгая пауза.
– Ну, а тут точно какая-то путаница получается, ― пробурчал озадаченно майор. ― Девятнадцать – это «к», а пятьдесят один – это «б»… «Кировкб»… Что бы это значило?
– Виктор из КБ имени Кирова? ― выдал я свою первую ассоциацию и тут же отверг её: ― Весьма смутная наводка.
– Нет, нет, ― решительно запротестовал Полуянов. ― Мы забыли ещё одну дату перевода Петра Ракицкого, дату перевода письма его отца – 07.05.1945. Эти цифры, если действует перекрёстная ссылка, скорее всего, ссылаются уже на письмо Ногаре.
Схватив карандаш и водя им словно указкой, я быстро расшифровал эту запись:
– «Сели»… Что-то странное.
– Кто-то вместе с Виктором Кировым из КБ за что-то сел? ― съёрничал Сарычев.
– Это не «сели», ― сказал уверенно Полуянов. ― Обратите внимание, все даты, кроме этой ограничились цифрами, а здесь дед поставил ещё и маленькую прописную букву.
– «Г»? ― удивился майор. ― «Селиг», что ли?
Полуянов отрицательно покачал головой, взял у меня карандаш и ткнул им в букву.
– Носик у «г» слишком длинный, больше похоже на прописную «п»… «Селип»?
– Или латинскую прописную «n», ― вставил я. ― И тогда это «Селин»!
– Возможно, возможно, ― почесав задумчиво карандашом за ухом, промолвил Полуянов.
– Значит, тут двое у нас – странный «Виктор Киров КБ» и некий «Селин», ― вымолвил Сарычев.
– Думаю, в датировании существует всё-таки некоторая очерёдность. Надо начинать с более ранней даты и заканчивать самой поздней, ― сказал Полуянов.
– «Селин Виктор»… Гм… ― хмыкнул майор. ― Тогда кто такой «Киров КБ»?
– А вдруг это не «кто», а «что», ― предположил я.
– Про КБ имени Кирова ты уже говорил, ― ответил мне Сарычев, махнув рукой.
– Нет, Руслан, вероятно, не это хотел сказать, ― поддержал меня Полуянов. ― «Киров» может быть названием чего-то неодушевлённого. Пароход, самолёт, город, улица…
– Адрес! ― раздался мой возглас. ― Это адрес! Например, улица Кирова.
– А «кб»? ― спросил Сарычев.
– Не «кб» это вовсе, ― улыбаясь, ответил я. ― Эти цифры не имеют никакой буквенной аналогии. Это номера дома и квартиры! Получается, Виктор Селин с улицы Кирова, дом 19, квартира 51!
– А может быть и наоборот, ― заметил Полуянов. ― Дом 51, квартира 19… Но, в общем-то, всё сходится на удивление красиво и похоже на правду.
– Кирова, ― произнёс задумчиво майор, что-то вспоминая. ― Наверняка это старое советское название улицы. А как сейчас она называется?
– Мясницкая! ― поспешно выпалил я. ― Я уверен, перстень Соломона надо искать там!
– Ну, не знаю, можно ли так категорично утверждать, ― охладил мой пыл Полуянов, ― но наши поиски следует начинать именно с этого места. Кстати, я тут недавно обнаружил подробный атлас Москвы с указанием номеров домов, так что прямо сейчас можно проверить нашу гипотезу с адресом.
Полуянов залез в нутро древнего, со скрипящими дверцами, неустойчивого серванта, стоявшего в углу гостиной, несколько минут там рылся и вытащил на свет потрёпанный, с выпадающими листами атлас столицы. Он быстро нашёл необходимую страницу и торжественно объявил:
– На Мясницкой есть как девятнадцатый, так и пятьдесят первый номера домов. Осталось на месте проверить, жилые ли это здания, а потом уже вплотную заняться загадочным Виктором Селиным.
Полуянов захлопнул атлас, отодвинул его в сторону и посмотрел на нас с нескрываемым внутренним торжеством и удовлетворением. Схожие чувства испытывали и мы с Сарычевым. Перстень Соломона ещё не был найден, и только завтрашний день должен был подтвердить или опровергнуть наши догадки, но мы были уверены, что двигаемся в правильном направлении и уже очень близки к обладанию древней реликвией. Расшифрованное сообщение Петра Ракицкого было для нас прямым тому свидетельством. Сейчас, после того, как было восстановлено послание деда Полуянова, мы были уверены, что тайна тамплиеров практически раскрыта.
– А может, попробовать сейчас?.. ― увлёкшись идеей, нетерпеливо предложил Сарычев.
Полуянов взглянул на часы – было уже половина десятого вечера – и с сомнением покачал головой.
– Если перстень действительно хранился у неизвестного нам Виктора Селина несколько десятилетий, уверен, лишняя ночь вряд ли что сможет изменить, ― здраво рассудил он.
– Что же представляет собой перстень Соломона? Какой он из себя? ― с интересом спросил я.
Полуянов пожал плечами.
– Возможно, скоро мы узнаем это, ― ответил он. ― Существовали разные версии его описания. Правда, большинство сходится на том, что перстень Соломона не золотой, а серебряный, камень в нём – изумруд, и на этом камне, на неизвестном древнем языке, написано настоящее имя Бога.
– А как же знаменитая надпись «Всё пройдёт», ― поинтересовался я, ― а на обратной стороне – «И это пройдёт»?
– Может, и есть такая надпись. ― Полуянов отнёсся к моему замечанию в высшей степени равнодушно. Как я понял, растиражированное высказывание царя Соломона, по легенде запечатлённое на перстне, сейчас его меньше всего интересовало.
– Непонятно только, откуда Уильям Флором узнал, что взятые вместе два письма дадут ответ на вопрос, где находится реликвия тамплиеров? ― спросил я, внимательно посмотрев сначала на Полуянова, потом на Сарычева.
Но мой вопрос повис в воздухе, и никто на него не успел ответить. Громко прозвучала знакомая мелодия мобильника майора. Он отвлёкся и прочитал какое-то сообщение.
– Всё хорошо, ― сказал он. ― Бурят ушёл от них.
Глава 24
Адонирам молча стоял и смотрел на меня тяжёлым взглядом своих тёмных непроницаемых глаз. Я почти уверился, что именно Адонирамом и зовут моего ночного призрака, и уже так мысленно и называл зачастившего ко мне во снах гостя из темноты. Я стоял посреди пустыни, жёлтый песок и яркое солнце, и ничего вокруг, кроме напряжённой, молчаливой тени напротив. Было абсолютно безветренно, ярко палило солнце, но жары я абсолютно не чувствовал; скорее наоборот, меня бил мелкий нервный озноб. Теперь он был весь в чёрном, стоял и чего-то дожидался, я же не смел первым начать разговор и только внимательно, не отрываясь, рассматривал ночной фантом своего сознания. Я ждал знака, но он лишь смотрел на меня безучастно и молчал. Теперь-то я знал, что он не просто так возник в моём сне, потянув за собой тысячелетия, он что-то хотел. Неужели это тот самый Адонирам-Асмодей, о котором рассказывал мне Полуянов? Что ему нужно от меня? Перстень Соломона? Но почему он ищет его у меня? Наконец, Адонирам улыбнулся своей неподражаемой, запомнившейся мне навсегда улыбкой, когда-то имевшей своё самостоятельное существование, что-то быстро и отрывисто сказал и, повернувшись ко мне спиной, исчез, растворился, словно мираж, в густом и сухом зное окружавшей меня пустыни. Это было всё. Я проснулся. Ранние сумерки были необычайно тихи и спокойны. Рядом, свернувшись калачиком, обхватив мою руку и положив на неё свою голову, спала Карина. Она спокойно, по-детски счастливо и непосредственно, улыбалась во сне. Ей наверняка сейчас снился приятный сон. Я боялся пошевельнуться, чтобы не потревожить её… Что же мне сказал Адонирам? Я попытался вспомнить пронёсшуюся во сне его короткую фразу и то бессознательное удивление, когда я услышал приглушённый звук его голоса. Он говорил на понятном мне языке. На французском. Что же он сказал? «Грядёт время нового Повелителя, слушай стук его сердца». Я отогнал остатки сна. Что бы это значило? Мутный свет утренних сумерек заполз в комнату. Тёмная тишина ночи уступила место лениво дремлющему спокойствию серого раннего утра. Что же всё-таки хотел мне сказать Адонирам?..
Девятнадцатый дом по улице Мясницкой удивил своим оригинальным восточным видом и изогнутыми краями крыши. Это был Чайный магазин Перлова.
– Не то, ― кратко констатировал Полуянов, оглянувшись на нас с Сарычевым. ― Значит, надо искать пятьдесят первый дом.
Пятьдесят первый дом стоял недалеко от перекрёстка Садового кольца и улицы Мясницкой, но был скрыт от него более мощным представителем сталинского ренессанса. Небольшой, старый, непонятного грязно-бежевого цвета, местами с облезлой штукатуркой пятиэтажный дом с внешним, как будто вставленным в него лифтом. Дом был зажат с нескольких сторон более высокими зданиями разных годов постройки. Дорога через невысокую округлую арку вела в маленький дворик, со стороны которого в доме находилось два подъезда, перекрытых солидными железными дверями с кодовым замком. Нам нужен был подъезд номер два, над входом которого была прикреплена белая табличка с номерами квартир «16-30 кв».
– Кто пойдёт? ― спросил Полуянов.
– Все вместе, ― поспешно ответил Сарычев, бросив на Полуянова недоверчивый взгляд.
– А граждане не испугаются такой представительной компании из трёх неизвестных мужчин?
– Придумаем что-нибудь. ― Сарычев вытащил липовую красную корочку милиционера.
– Нет, ― решительно запротестовал Полуянов. ― Так мы точно ничего не узнаем. ― Он на секунду умолк, что-то обдумывая. ― Давайте я представлюсь сыном однополчанина, с которым Виктор Селин вместе воевал во время Великой Отечественной.
– А вы уверены, что этот Селин вообще воевал в годы Второй мировой? ― возразил Сарычев.
– Мне так кажется, ― ничего не объясняя, сказал Полуянов, набрал на кодовом замке «19» и нажал кнопку вызова.
Буквально сразу, после второго гудка мы услышали громкое «да» молодого женского голоса.
– Здравствуйте, ― вежливо обозначил своё присутствие Полуянов. ― Не подскажете, это квартира Селиных?
– Да-а, ― протяжно подтвердил голос.
– А Виктор Селин здесь живёт?
Наступило молчание, тишина сопровождалась непонятным техническим свистом динамика.
– Кто вы такой? ― вдруг резко и напряжённо спросил женский голос.
– Я сын его старого знакомого, ― объяснил Полуянов и для пущей убедительности представился, тут же выдумав что-то распространённое и в силу этого плохо запоминающееся: ― Сергеев Илья Андреевич. Я из Астрахани.
– Но… ― пробормотал женский голос. ― Дедушка умер. Уже давно…
– Я не знал об этом, ― виновато сказал Полуянов. ― Простите, ради бога.
– Постойте, ― встрепенулась женщина. ― Я сейчас вам открою. Поднимайтесь на второй этаж.
Раздался прерывистый сигнал. Мы открыли дверь и вошли в подъезд.
На площадке перед девятнадцатой квартирой нас встретила молодая женщина лет тридцати с собранными в пучок на затылке светлыми волосами, в джинсах и клетчатой фланелевой рубашке. Недоумённо и немного испуганно она оглядела всю нашу компанию. Полуянов вышел вперёд и поздоровался.
– Это вы Сергеев? ― спросила она, Полуянов утвердительно кивнул. ― А откуда вы знаете моего деда? ― Её глаза округлились от удивления.
Полуянов неуверенно и сыгранно наивно, по-провинциальному, потоптался на месте, прекрасно имитируя смущение от оказанного им беспокойства.
– Понимаете, ― начал сбивчиво объяснять он, ― мой отец служил вместе с вашим дедом… Вот. ― Полуянов остановился, картинно выдохнул. ― А я в Москве проездом, лет пятнадцать в столице не был… Ну вот отец и попросил меня передать гостинец старому своему однополчанину… ― добавил с искренним сожалением: ― Не знал, видимо. ― Полуянов вытащил из пакета невесть откуда взявшуюся большую банку чёрной икры, перетянутую розовой резинкой. ― Это вам, ― и протянул её изумлённой женщине.
Мы с Сарычевым переглянулись – этого от нашего компаньона мы никак не ожидали. Полуянов, оказалось, всё обдумал заранее и не надеялся на экспромт.
– Ой, зачем же это… Спасибо большое, ― слегка ошеломлённо, но с открытой улыбкой благодарности приняла женщина подарок и, стеснительно помявшись, добавила: ― Да вы заходите, заходите. Что ж мы стоим на пороге.
Мы прошли в прихожую небольшой двухкомнатной квартиры.
– Проходите в комнату, ― радушно пригласила нас хозяйка, указав рукой путь. ― Нет, нет, не снимайте обувь. Не люблю я эту нашу дурацкую привычку… Проходите, я сейчас.
Женщина исчезла на кухне, а мы оказались в небольшой гостиной, посередине которой стоял стол; к одной из стен был придвинут диван, а другую занимала старая стенка – пресловутый советский мебельный антураж, только телевизор в углу был уже японский.
– Что теперь? ― беспокойно прошептал Сарычев.
– Вы, главное, помалкивайте или поддакивайте мне, ― шёпотом же ответил Полуянов, дав понять, что инициативу он берёт в свои руки.
В комнату вернулась хозяйка квартиры.
– Я чай поставила, ― сказала она. ― Да вы присаживайтесь. Что же стоять-то… Простите, я не запомнила…
– Илья Андреевич Сергеев, ― снова представился Полуянов.
– Очень приятно. А меня зовут Лена. Селина Елена Владимировна.
– Вы уж извините нас за вторжение, ― виновато промолвил Полуянов. ― Мы с товарищами, ― он показал на нас с Сарычевым рукой, ― сейчас проездом в Москве. Командировка в Тольятти. Сегодня вечером в поезд, а в Москве у нас пересадка. Вот за машинами отправились. Будем гнать для нашей фирмы в Астрахани…
Селина понимающе кивнула.
– А мой так и не знает про вашего деда, ― печально проговорил Полуянов, немного склонив голову. ― А давно он умер?
– Да, в девяносто первом году после болезни, ― ответила женщина. ― Ему семьдесят лет было.
– Мой отец тоже болеет, ― полностью погрузившись в свои фантазии, очень достоверно и грустно сказал Полуянов. ― Уже и ходит еле-еле. Шутка ли, восемьдесят пять лет. Но пока в полной памяти и старается быть бодрым. Вот вспоминает старых товарищей… Он с вашим дедом встречался в семидесятых, оттуда и запомнил адрес.
Между Полуяновым и Еленой Селиной завязался разговор. Вскоре на столе появились чайник, чашки и нехитрое лакомство в виде конфет и печенья. Поражённые способностью Полуянова влиться в ситуацию и с необычайной уверенностью и плодотворностью выдумывать, мы с Сарычевым пили чай, иногда поддерживая Полуянова кивками головы и короткими фразами. Сам Полуянов говорил много, но неопределённо, он боялся выдать своё абсолютное незнание предмета разговора и старался скрыть это за шелухой ничего не значащих выражений, живописуя вымышленные картины из жизни своей и своего придуманного отца. Полуянов тщательно подбирал слова, чтобы, с одной стороны, не вызвать подозрения у хозяйки, с другой стороны, подвести женщину к интересующей его теме военной службы её деда. Но Елена Селина, вероятно, совсем не замечала кружащегося вокруг неё тумана слов. Она оказалась на редкость открытой, доброжелательной и общительной женщиной. Найдя благодарного собеседника, она с удовольствием рассказала ему о своей семье. Так мы выяснили, что Селин Виктор Иванович с конца войны после демобилизации до своей смерти жил в этой квартире. Его жена умерла ещё раньше, чем он, в восемьдесят шестом году. У них был единственный сын – Владимир. Владимир Селин жив-здоров, живёт в Москве, работает в каком-то государственном учреждении. У него две дочки – Елена, с которой мы сейчас и познакомились, и Надежда. Пришлось удивиться проницательности Полуянова. Виктор Селин, как он и предполагал, участвовал в Великой Отечественной войне, был лейтенантом, танкистом, дошёл до Берлина. Как только Полуянов незаметно выудил у Елены, что её дед был танкистом, он сразу же «вспомнил» пару военных историй, которые ему «рассказывал» отец. Полуянов говорил, говорил, не забывая по-доброму искренне улыбаться и смущённо заглядывать в глаза собеседницы, а Елена внимательно и доверительно слушала его, загипнотизированная его откровениями, и уже не видела в нём абсолютно незнакомого человека, ворвавшегося в её квартиру всего лишь час назад.
– Мать рассказывала, какая была радость, когда отец в деревню вернулся с фронта – я этого всяк не мог помнить, потому что появился на свет через десять лет после окончания войны. Я у них поздний ребёнок был, ― говорил Полуянов. ― Так вот, мать говорила, что отец привёз с собой серебряную зажигалку с гравировкой и трофейный велосипед. Завидный был по тем временам жених. В июне сорок пятого мать с отцом и расписались.
– А мой дед, кроме ранения в ногу, ничего с войны не привёз, ― печально сказала Елена и задумалась; мы замерли в ожидании. ― Хотя нет, он что-то жене своей, то есть бабушке моей, ― быстро пояснила женщина, ― подарил такое… Серебряное кольцо, кажется, с изумрудом… Но бабушка его не взяла – боялась чужого, говорила, что к добру это не приведёт… Да и он какой-то необычный был, больше похож на мужской, очень старинный, с непонятными надписями. ― Я услышал, как Сарычев часто задышал и заёрзал на диване. Он хотел было открыть рот и что-то спросить, но Полуянов остановил его взглядом. ― Бабушка перстень так и не надела ни разу, положила в коробочку и подальше спрятала, ― продолжила свой рассказ Елена Селина. ― Позже, правда, уже в начале семидесятых, они с дедом решили проверить, настоящий ли камень в нём. Через знакомых обратились к одному любителю камней. Ювелиром тот не был, но в камнях разбирался очень хорошо. Он изучил перстень прямо при них и сказал, что оправа действительно серебряная, а камень не изумруд, качественная, но имитация под изумруд.
– Ну, этот любитель мог и ошибиться, ― вырвалось у Сарычева, который, видимо, хотел этими словами вернуть себе надежду.
Елена Селина пожала плечами:
– Мог, конечно. Ведь он не специалист был, хотя и знающий человек. Как же его фамилия была… ― Селина сморщила лоб, пытаясь вспомнить. ― Мама ещё говорила, что он в своё время был главным редактором журнала…
Я приподнялся со своего места, а Полуянов выжидательно, чуть с прищуром, посмотрел на Селину.
– Ракицкий! ― выпалила та. ― Точно, Ракицкий…
Сарычев шумно выдохнул.
– После смерти деда этот перстень моей старшей сестре достался, Надежде, ― добавила Селина.
Полуянов опёрся руками о колени.
– Засиделись мы у вас, ― сказал он, улыбнулся и пояснил: ― Мы собирались ещё в магазин съездить. Да и вас, вероятно, напугали – нагрянули без предупреждения. Вы уж извините, ради бога.
– Да что вы, что вы, ― замахала руками Елена Селина и улыбнулась. Для неё неизвестный Илья Андреевич за час с небольшим превратился в хорошего и приятного знакомого из Астрахани.
В дверях, стоя около тумбочки с телефоном, ещё поговорили о том, где можно недорого, а может и со скидкой, приобрести хороший портативный компьютер – лже-Сергеев, видите ли, сыну обещал посмотреть. Но Елена Селина в этом вопросе оказалась слабо подкована, и, тепло попрощавшись, мы спустились во двор.
– Почему вы не спросили, где живёт её сестра?! ― изумлённо воскликнул Сарычев, как только мы вышли на Мясницкую.
Полуянов усмехнулся в ответ, вытащил из кармана клочок бумаги, ручку и написал телефон.
– Это телефон Надежды, ― пояснил он. ― Когда мы вошли в квартиру, я заметил список телефонов, лежавший около телефонного аппарата. Потом мы узнали, у кого сейчас должен находиться перстень… Правда, пришлось долго стоять в прихожей, поддерживая разговор, пока я не нашёл по имени сестру и не запомнил её телефон. Теперь можно навестить и её квартиру.
– Но как мы узнаем адрес Надежды? ― спросил я.
Сарычев и Полуянов дружно рассмеялись, тем самым показывая, насколько был простодушно-несведущ мой вопрос.
– В наше время эта информация уже даже не стоит денег, ― снисходительно пояснил майор. ― Любой адрес теперь можно найти в течение нескольких секунд в Интернете.
И, действительно, зайдя в ближайшее интернет-кафе, мы залезли во Всемирную паутину и на одном из сайтов по номеру телефона быстро нашли необходимую нам информацию об адресе. Телефон, добытый Полуяновым, был, действительно, зарегистрирован на имя Надежды Владимировны Селиной, проживавшей по адресу: улица Строителей, дом 21, квартира 139. Надо было признать, что электронный прогресс, кроме очевидных удобств, таил в себе серьёзную опасность общедоступности данных о любом человеке.
– А вы очень опасный человек, ― проговорил Сарычев, недобро взглянув на Полуянова. ― Я вас раньше недооценивал.
– Вы забываете, я, как-никак, в своё время трудился на две спецслужбы, и опыт оперативной работы у меня имеется, ― не без гордости ответил историк.
– Едем к Надежде Селиной? ― бодро спросил майор.
– Да, ― согласился Полуянов. ― Но на этот раз лобовой штурм отложим. Сначала проведём рекогносцировку.
Закодированная информация Петра Ракицкого вывела нас на след реликвии тамплиеров. Вдохновлённые первым успехом, мы сразу же поехали на улицу Строителей, используя для скорого перемещения по городу частных извозчиков. Это было намного безопасней, чем ездить в метро, заполненном милицией и утыканном камерами видеонаблюдения, или на наземном общественном транспорте. До дома Надежды Селиной нас довёз вохровец-бомбила. Хоть я и откровенно нервничал, но ничего подозрительного в наших с Сарычевым лицах он не обнаружил и всю дорогу, чтобы скоротать время, мило болтал с нами о порадовавшей в это лето тёплой погоде и дорогих машинах.