ПереКРЕСТок одиночества – 4. Часть 1

Да. Бункер Старого Капитана начался с кладовки и с разведенного прямо перед ней костерка из древней мебели, дым от которого уходил через пробитую в снежном покрове дыру.

А продолжилось все проходящей мимо заблудившейся старухой, что вдруг увидела выползающего из снежной дыры усталого человека. Дальше они все делали вместе: лечились, копали снег, латали дыру и укрепляли крышу, налаживали отопление хотя бы одного помещения. Через год к ним присоединился еще один человек. Через три года – еще один. Так вот по человечку за человечком рождалось новое убежище, одновременно расширяясь и уходя все глубже под землю.

И, как всегда, вскоре появился лидер, чье имя и звание дошли и до нас: старший помощник командира корабля Коновалов Сергей, которого примерно тогда же за заслуги повысили в звании до капитана. Первый капитан. В честь него и было названо убежище – Бункер Старого Капитана. С тех пор традицию сохраняли, а во внутренней иерархии бункера использовались флотские должности и звания.

По размерам это убежище было куда меньше нашего, но являлось вполне себе надежным теплым место для медленно доживающих свой долгий век стариков. А большего им и не требовалось. Достаточно долгое время между убежищами поддерживалась регулярная радиосвязь, были и поездки, хотя про них знали только обитатели Замка, решившие сохранить все в тайне от жителей Центра и уж тем более Холла. Имелась даже пояснительная приписка: «дабы лишний раз никому не бередить души».

После того как наш Бункер принял решение уйти на самоизоляцию, соединяющие два убежища ниточки начали беззвучно рваться, пока не лопнула последняя – редкий радиообмен новостями.

Филимон в четвертый раз закончил чтение, и я тихо выругался – тоже в четвертый раз. И сейчас выбрал куда более мягкое выражение своих чуть угасших эмоций. Ненадолго включив наружное освещение, я нащупал фарами гряду из уже начавших сливаться воедино шести идущих в один ряд совсем невысоких холмов. Вот и главный ориентир. Мне нужно двигаться к середине этой тонущей в снегу гряды, и я чуть подправил маршрут.

– Бункер Старого Капитана, – прошептал Филимон. – Господи… сердце-то как колотится в груди…

– Оно и понятно, – кивнул я.

– А вот ты спокойным выглядишь, – заметил старик. – Уже привык небось?

– Есть такое, – признался я, вспоминая свои первые вылазки и то, как попал на покинутую чужую базу, как заходил в луковианский бункер…

Тогда эмоций было больше. Да их и сейчас хватает, ведь в каждом из нас живет переполненное яркими пограничными эмоциями дитя – просто мы похоронили его под броней взрослой сдержанности и прикрыли мозолистым пластом усталой безразличности. Вот и я научился сдерживаться так хорошо, что при нужде давлю эмоции в самом их зародыше. И сейчас как раз такой случай, когда эмоциям поддаваться ну никак нельзя. Цепко держась за рычаги управления, я вел гусеничную машину к цели, больше глядя по сторонам, чем вперед. Я был готов к самому худшему – ведь не зря же уже устоявшееся надежное убежище перестало выходить на связь. Там наверняка что-то случилось. Но что?

Это нам и предстояло выяснить…

* * *

– Плохо… – тихо сказал я, поднимаясь с колена. – Прямо плохо…

У моих ног лежали два человеческих черепа. Один был раздавлен, другой просто очищен от всей плоти. Там же нашлось несколько костей помельче. Особо и копать не пришлось: останки обнаружились невооруженным взглядом.

В пяти шагах от меня на снегу сидел Сергей Блат, глядя на то, что когда-то было небольшой палаткой, а теперь превратилось в рваный саван. Внутри еще кости – я уже осмотрел их, перед тем как перейти сюда. Фары замершего в нескольких метрах вездехода высветили каждый сантиметр площадки у отвесной снежной стены, являющейся срезанной частью холма. У самой стены, там, где намело трехметровые сугробы, я нашел еще немало старых костей, один издырявленный червями рюкзак и самодельную сумку в таком же состоянии. Вещи я отнес в вездеход, и ими уже занимается оставшаяся в машине половина личного состава.

– Не нагибайся! – напомнил я, и Сергей поспешно выпрямился, опять подставляя черному небу не свою согбенную спину, а защитный козырек рюкзака.

Старик вооружен обрезом, и перед выходом из вездехода я заставил его раз двадцать отработать необходимые действия на тот случай, если его подхватит упавший сверху летающий змей и потащит в воздух. Сергей ворчал, показывал характер, напоминал, что я уже заставлял его это делать еще в Бункере перед выездом, и вообще… но я настоял.

– Их убили у самых ворот! – крикнул он мне, перебарывая шум ветра. – Зверье поработало! Не повезло так не повезло!

– Или их просто не пустили, – возразил я, поворачиваясь к снежной стене.

Там ворота. Причем достаточно узкие и невысокие. Рассчитанные скорее на проход широких саней, а не на прохождения вездехода. Впрочем, протиснуться мы должны – если есть куда, и если верить данным Замка.

Наверняка все погибшие пришли сюда очень давно. Я сужу не по голым костям – тут постарались черви, а при вечном серьезном минусе и не понять, когда случилась смерть. Тела могут десятилетиями пролежать почти нетронутыми, пока несущий колкий лед ветер медленно сдирает с мертвых лиц промерзшую плоть слой за слоем, пока не обнажается череп. И с телами случилось бы то же самое, если б не защищающая их одежда. Видел я как-то документалку про кладбище Эвереста… Но тут хватает хищников, и тот сплющенный череп наверняка раздавлен ползучим медведем.

И все это случилось давно. Я сужу исходя из логики.

– В машину! – скомандовал я, и Сергей с готовностью подчинился.

Неся с собой негнущиеся от мороза куски вроде как верхней одежды, он поднялся на гусеницу и вошел в машину первым, а я следом за ним, держа оружие наготове. Не снимая меховую куртку, я стащил только рюкзак с плеч и заторопился в кабину, на ходу отвечая на вопросы стариков.

– Сколько там бедолаг-то поеденных?

– Я видел три черепа, – сказал я, опускаясь в кресло и дергая за рычаг под консолью управления.

Вдавив педаль, заставил вездеход сдвинуться с места.

– Медведи? Черви?

– Не знаю, – отозвался я, останавливая машину у границы подступивших к стене высоченных сугробов – Могли просто замерзнуть.

– Эх… А бункер?

– Да не знаем мы пока! – рявкнул не выдержавший Сергей, уже сидящий рядом с печкой. – Филя! Дров подбрось, едрить твою! Я обрывков с карманами натащил – может, документы в них какие или еще что. А в рюкзаках что?

– Да мусор, считай, один померзлый…

– Тащи сюда! Отогреем все это добро и осмотрим. Охотник… ты ведь копать собрался?

– Да, – кивнул я, в то время как вездеход тяжело разворачивался на месте, вспарывая снег и дробя торосы.

– А может, протараним сугроб?

Поднимаясь с кресла, я покачал головой и тихо пояснил:

– Окажись я здесь – первым делом постарался бы зарыться поглубже в снег. Затем начал бы копать проход к занесенным воротам. Думаю, кто-то из этих несчастных наверняка поступил точно так же.

– Эх… – слушающий меня Филимон жалостливо вздохнул. – Беда-то какая…

– А если их убили? – спросил молчавший до этого радист, сидящий у своей аппаратуры. – Кости мало о чем скажут, если на них следов нет от ножа там или от пули.

– Расклад может быть любым, – я пожал плечами и кивнул на разложенные на полу обрывки и какие-то уцелевшие вещи. – Но раз их рюкзаки и сумки остались здесь же, я ставлю на мороз и хищников, а не на других людей.

– Согласен, – буркнул Сергей, показывая всем лежащий на ладони нож. – Финка! С наборной рукоятью. Вещь! Такую в снегу бросать не станут. Людишки тут либо померзли, либо хищники их подрали. Охотник прав: они просто не сумели попасть в убежище. Или их не пустили…

– Нет смысла гадать на снежной пыли, – проворчал я, поднимая свой рюкзак и вешая на специальный крюк. – Тут копать надо. Как докопаемся – так и узнаем.

Сняв с держателей лопату с короткой ручкой, я отнес ее к двери, после чего полез к потолочному люку, намереваясь поднять и раздвинуть антенну, попутно поясняя наши следующие действия:

– Копать будем мы с Сергеем по очереди и без всякой спешки. Касьян Кондратович – нам нужна связь с Бункером. Расскажем о не слишком хорошем открытии, заодно еще раз поработаем ретранслятором. Через часа два хотелось бы похлебки с медвежьим мясом.

Убедившись, что все роли распределены и поняты, я кивнул и разблокировал люк. Не обращая внимания на ударивший в лицо ледяной ветер, я принялся сбивать лед с лебедочного механизма, одновременно прикидывая масштаб предстоящих работ. В принципе, расстояние до ворот невелико – вернее до имеющейся в них узкой двери. И если она не заперта, то все разом становится куда проще. А если заперта… что ж… тогда я постучу. Не ответят – постучу еще раз или даже десять. Выжду часик. А затем без малейших колебаний выдерну эту дверь ко всем чертям с помощью вездехода…

Я человек вежливый. Если пошлете меня куда подальше – я уйду. Но глухое молчание – знак смерти. И значит, можно не церемониться…

Глава четвертая
Мрачные находки. Ледяная нора, тоска и плач безмолвный. Стальная дверь и рык звериный

В своих предположениях я не ошибся.

Приходившие сюда люди, поняв, что их никто не встречает, не торопились сдаваться. Они продолжали бороться, неся в сердцах еще не угасшую надежду. Чуть передохнув, потоптавшись в снежной целине, они приходили к одной и той же мысли, после чего подыскивали из своих пожитков наиболее подходящий инструмент и начинали вгрызаться в снег. Сначала им, как и нам сейчас, встречался снег сыпучий, еще не слежавшийся, легко отбрасываемый назад, на миг повисающий белым облачком и тотчас уносимый злым ветром. Они продолжали и продолжали копать, уходя так глубоко, насколько хватало сил и упорности – а этот запас у каждого был свой. Тут все как в жизни или в воде: каждый барахтается так долго, как может. Хотя там в нормальной жизни, может быть, кто-то бы и помог утопающему… но здесь помочь было некому. Сюда приходили поодиночке. И в одиночестве сталкивались со всем спектром чувств: обреченность, тоска, бессильная злоба… Но при этом они продолжали копать снег – таков уж склад ума привыкших не сдаваться сидельцев.

Кому-то сил хватило всего на три метра, другие ушли глубже.

Человеческие кости начали попадаться почти сразу, заодно наглядно показывая почти археологический срез человеческого упорства. А заодно показался и срез того, кто и насколько глубоко способен учуять желанную добычу и проникнуть за ней в снежную толщу. Хотя тут ничего нового я для себя не открыл. Сначала под лезвие лопаты попадались такие же кости, как и там снаружи: лишь малая их часть не несла на себе повреждений, тогда как остальные были расплющены и разгрызены. Тут поработали снежные медведи, сумевшие унюхать, возможно, еще не заледенелое мясо или пришедшие за оживившейся стаей червей.

Но как только я продвинулся еще на три метра глубже и наткнулся на каменную стену ведущего внутрь достаточно узкого прохода, снег стал куда плотнее, а полностью целых костей и разбросанных вещей прибавилось в разы. Я продолжил копать, и находок прибавилось: достаточно длинная серия уцелевших пещерок, где нашел четыре полностью целых человеческих костяка, лежащих практически на одной линии. Черви аккуратно сожрали плоть, сдвинув только мелкие кости. Поэтому я, проползая мимо и возвращаясь, чтобы вытащить снег, мог хорошо разглядеть тела и даже понять, как они провели последние мгновения своей жизни.

Лежащий навзничь костяк при жизни наверняка был очень высоким мужчиной. Под завалившимся набок черепом лежит пока нетронутая мной черная издырявленная сумка. Кисти рук покоятся на реберной клетке, ноги вытянуты и сомкнуты. Человек копал пока мог. А когда выдохся или надломился морально, что неудивительно, учитывая более чем преклонный возраст и окружающее пространство, предпочел улечься, как положено, и погрузиться в вечный сон.

Женский скелет в позе эмбриона. Она в шаге от того высокого. На теле – клочки длинной синей юбки, на ступнях – вполне целые резиновые сапожки совсем невеликого размера. Из голенищ торчат нити какого-то утеплителя. Руки прижаты к груди, лицо уткнуто в снег, а сверху на костяк набросано тряпье: она укрылась чем могла в попытке согреться.

Два сидящих бок о бок скелета. Один уже развалился, а другой, сжатый снежными объятиями, буквально набитый снежной массой, продолжал сидеть рядом с упавшим товарищем. Наполовину вросший в снег череп направлен глазницами в ту сторону, где находится молчащий бункер Старого Капитана. Рядом бесформенная куча рюкзака, а между ног стоит пустая стеклянная бутылка. Около нее лежит алюминиевая кружка с обмотанной зеленой изолентой ручкой.

Благодаря найденным пустотам, я сэкономил немало сил и времени. Я лишь немного расширил их вверх, чтобы можно было спокойно стоять на коленях и иметь пространство для замаха, после чего продолжил работать в ровном щадящем темпе. Я не знал, что ждет впереди, и предпочел экономию сил. Почувствовав легкую усталость, подавил желание вернуться в теплое пространство вездехода и остался здесь, усевшись напротив вросших в стену обглоданных скелетов. Свинтив крышку термоса, налил себе горячего питья, привычно вытащил из кармана куртки сверток с тонко нарезанным соленым салом и принялся трапезничать в свете ровно горящего светильника. Лампу выделил Замок. И я не удержался от горького смешка, когда осмотрел выданную с таким пиететом ценную вещь и понял ее назначение. Светильник представлял собой прозрачный стеклянный куб с синеватым отливом размером с два кулака. Одним углом куб закреплен на стальной ножке с острым концом. Активируется крохотным рычажком на одной из граней – кто бы сомневался. Горит ровным мягким светом, регулировки яркости освещения нет. Садовый светильник – вот что это такое. Таких полно и на нашей планете, где они, чаще всего, снабжены солнечными панелями и воткнуты острыми ножками в грунт рядом с дорожками на даче. У нас их принцип работы иной, но предназначение то же самое – дарить успокаивающий свет и отгонять пугающую тьму.

Частично стянув капюшон, я расстегнул верхнюю пуговицу, позволяя скопившемуся под одеждой горячему влажному воздуху выйти наружу. Прислонившись затылком к старому слежавшемуся снегу, я затих, с нескрываемой радостью ощущая, как быстро в тренированное тело приходят новые силы.

Глупцы говорят что-то вроде «мое тело – мой храм». Но в храмах не живут. В храмах ничего не меняют. Там вообще ничего не делают физически – и именно поэтому там всегда пахнет не застарелым потом, а ладаном и свечным воском. В храм пришел, помолился и ушел. Был бы я верующим, сказал бы, что в храме может жить душа, но никак не бренное тело. Так что я снова живу по некогда позорно оставленным мной ценным принципам. И один из них гласит, что мое тело – мой личный инструмент. Мой механизм активного бытия. И вот сейчас, сидя в полутемной снежной норе, после достаточно долгого отрезка нелегкой работы в неудобной тяжелой одежде, я чувствую, что мой механизм бытия в полном порядке. Шестерни ходят спокойно и четко, они не буксуют в нажитом сале, не трясутся на дряблых остатках нетренированных мышц, не останавливаются из-за перехваченного непривычной нагрузкой дыхания – потому что мое дыхание ровное и размеренное. Я в полном порядке. И осознание этого грело душу получше всякого чая.

Я съел сало и допивал вторую порцию травяного настоя, когда сквозь узкий проход в пещерку втиснулся Сергей Блат, таща за собой кусок ткани, в которой я опознал разодранную палатку. Замерев у входа, он оглядел полускрытые снегом скелеты, оценил мою позу, а я сидел ровно так, как и вмерзшие в стену останки напротив, после чего гулко кашлянул и спросил:

– Тебя, Охотник, вообще ничего не берет, что ли?

– Бояться надо не мертвых, Сергей, – тихо ответил я, глядя, как в забитых снегом глазницах смотрящего на меня черепа поблескивают искорки льда. – Бояться надо живых.

– А то я не знаю! Я не об этом сейчас. Че я – мертвых не видал? Может, побольше твоего повидал.

– Скорей всего, – кивнул я, вспоминая кладбище Бункера и то, сколько там относительно свежих могил.

Пусть старики и подпитаны «особыми» добавками в похлебке, но они все же не бессмертны. Так что да – еще живые обитатели Бункера успели вволю насмотреться на мертвых друзей. Кажется, я даже что-то читал на эту тему, когда начинаешь с особого рода безразличностью и странным пониманием относиться к регулярным смертям вокруг себя. Такое бывает у докторов, работников хосписов, в концлагерях и у жителей домов для престарелых.

– Тогда чего спрашиваешь-то? – спросил я, наливая себе еще немного чая и бросая еще один взгляд на скелеты в снежной стене.

– Так одно дело мертвецов хоронить… но ты то просто сидишь тут напротив скелета, попиваешь чаек и солнечно так улыбаешься.

– А… да это я о своем задумался. О личном.

– О личном в компании мертвецов?

– А почему нет? – я удивленно взглянул на Сергея и приглашающе указал на место рядом с собой. – Присаживайся. Чая налью.

– Не, – отказался он. – Моя очередь снег копать. Я там все тобой накопанное разгреб, стенки поднял, чтобы с боков не задувало порошей. Филимон перекрестился и рычаг в вездеходе дернул – ну чтобы не глохло ничего. Вот ведь шут гороховый… почти сто лет прожил, а смерти все боится… Радист тоже при делах.

– Спасибо, – кивнул я, оценив проделанный им объем работы. – Черви не появились?

– Ни одного не нашел.

– Хорошо, – я успокоено кивнул.

Черви – первый признак опасности. Медведи приходят вслед за червями, зная, что там их может ждать вкусное угощение. И есть у меня пока ничем не доказанная и, может, совсем глупая теория о том, что все крупные хищники наводятся на цель именно стайными червями, при этом хищникам не обязательно видеть самих червей. Между ними, возможно, существует какая-то иная связь.

Застегнув пуговицы, затянув потуже шарф и вернув на место капюшон, я подтянул к себе рогатину, проверил остальное оружие и снова замер у стены, погрузившись в спокойные полусонные мысли. При этом я знал, что надолго старика не хватит – дело даже не в возрасте, а как раз в тренированности. И я не ошибся. Вытолкнув кучу накопанного снега в пещеру, отдуваясь, он вылез следом и привалился к стене плечом, хватая ртом воздух.

– Так не пойдет, – произнес я. – Не хапай так воздух. Хочешь свалиться с простудой?

– В моем возрасте, считай, верная смерть… – просипел старик, утыкаясь ртом в воротник и силясь унять дыхание. – Годы уже у меня не те, Охотник. Ой, не те…

– Возраст тут не так важен, – возразил я, протискиваясь мимо него. – Когда последний раз за лопату или копье брался?

– Да, наверное, лет пятьдесят тому назад, – рассмеялся он. – А тут разве что на похоронах снегом покойника заваливал, так там и остальные помогали. Я этому всегда удивлялся…

– Чужой помощи? – недоуменно спросил я уже из темного отнорка.

– Ей самой. В Холле раньше ни в одном деле, ни от кого помощи не допроситься было. А вот как кого снежком навеки прикопать – так все рады по горсти кинуть! Что за люди…

– А я считаю, что так и должно быть, – отозвался я, вонзая лопату в плотный снег. – Это инвестиция.

– Чего-чего? – пыхтящий Сергей сгреб снег на остатки палатки и с недоумением глянул на меня. – Что за слово такое?

– Инвестиция, – повторил я. – Денежное вложение.

– Только здесь не деньги, а снег в могилку вкладывают.

– Именно, – улыбнулся я. – Это как гарантия того, что вложенные инвестиции однажды вернутся к тебе хотя бы в том же объеме. А лучше в двойном размере.

– В смысле – горстью снега похоронного?

– Ага. Ты закапываешь мертвеца, чтобы однажды закопали тебя.

– Ха! Тогда я немало вложил в это дело! Скольких я здесь похоронил? Сколько горстей снега уронил на брошенные в трещину тела друзей? Наши братские могилы полны…

Я рассмеялся и бросил к нему выбитую из стены снежную глыбку.

– Вот видишь, Сергей, жизнь прожита не зря. Теперь тебя точно закопают, а не бросят в углу.

– Ну… уже неплохо, верно?

– Согласен.

– Хотя я от личной могилки не отказался бы.

– Хочешь лежать под крестом?

– Хочу лежать узнаваемо. Ну, чтобы подошли люди к холмику и на кресте прочли, что здесь лежит Сергей Блат, желающий всем благ. А лежать в общей могиле…

– Так для тебя лично никакой разницы уже не будет, – заметил я.

– А вдруг будет? Похороны ведь не зря существуют – с отпеванием, с лежанием в крепком гробу, и чтобы крышку как следует заколотили.

– Похороны придуманы людьми, – ответил я. – Остальные живые существа просто возвращаются в экосистему.

– Куда?

– В природу.

– Кормом для зверья и червей?

– Ага, – улыбнулся я. – Кормом для зверья и червей. И удобрением в почву.

– Да ну… к черту всех этих голодных тварей! Я хочу спокойно сгнить в своем гробу! Чинно! И даже достойно!

– В автолизе очень мало чинного и достойного, – вздохнул я и пожал плечами. – Да и ладно.

– Любишь ты словечки странные использовать. Начитанный, что ли?

– Начитанный, – подтвердил я. – Когда-то читал очень много. Стремился достичь порога. Хотел напитать мозг как можно большим количеством максимально разнообразной информации.

– Зачем?

– Вот и я думаю – зачем? – хмыкнул я. – Но тогда считал, что этот метод приведет мне к качественному прорыву на рубеж выше.

– А что там выше?

Я пожал плечами:

– Ну… лучшее будущее. Больше денег и путешествий, больше осмысленной и осознанной жизни, меньше глупых поступков и меньше всякой порождаемой тупыми делами грязи…

– Ну да… слыхал я о таком. Не будешь умные книги читать – в тюрьму попадешь или всю жизнь чужие канализационные стояки чинить будешь.

– Ну… как-то так, – согласился я. – Не настолько буквально, но…

Я не договорил. После очередного удара лопата подалась вперед и ушла в дыру почти полностью. Сопротивления там внутри не ощущалось – пустота.

– Куда-то пробились, – тихо произнес я, вытягивая лопату и нанося удар рядом, чтобы расширить отверстие. – Дай-ка ту садовую лампу, Сергей…

Дождавшись, когда в руку втиснут ровно горящую лампу, я просунул ее в отверстие. Заглянули мы туда вместе с Сергеем. И надолго замерли у дыры, глядя на открывшееся за стеной относительно небольшое рукотворное пространство.

Стены сложены из ледяных блоков, пол устлан одеялами. Все белым-бело – здесь осел иней, укутавший все белоснежным покрывалом, которое закрыло и пять вытянувшихся в дальнем углу мертвых тел.

– Это ведь не бункер Старого Капитана, так? – кашлянув, уточнил согнувшийся рядом старик.

– Не думаю, – ответил я, вытягивая лампу и снова беря лопату. – Это скорее тот самый прорыв на следующий рубеж. Сюда добрались самые упорные.

– И к чему это их привело? К могиле чуть дальше по коридору?

– Их не съели черви, – я взглянул на ежившегося старика. – Ты ведь об этом мечтал?

– Ну… тогда у них все получилось, – пробормотал Сергей и схватился за край нагруженного снегом драного брезента. – Я оттащу и вернусь.

– Проверь там все, – попросил я. – И будь осторожным! Ты запомнил положение сугробов у выхода?

– А?

– Медведь в засаде выглядит обычным сугробом, – пояснил я. – Просто небольшой бугор среди прочих. Ты запомнил положение сугробов?

– Конечно, нет!

– Схожу-ка я с тобой, – вздохнул я, вонзая лопату в снег.

– А… а эти? – старик глянул на пробитую стену.

– А этим уже торопиться некуда, – ответил я, поднимая с пола охотничью рогатину.

Мы вернулись через полчаса. Перед этим убрали мешающий снег, проверили сугробы, заглянули в вездеход, успокоив остальных членов команды и рассказав о ходе дел. А дела были не особо радостные. Столько мертвых тел, столько погибших у самого входа в убежище… Это все говорило о вымирании самого бункера и о том, что нас ждет еще немало крайне печальных находок. К этому я и постарался всех подготовить, рассказав все как есть и главный упор сделав на нашу с ними роль в происходящем. Мы не могильщики, мы исследователи или даже археологи. Мы не должны погружаться в чужие беды слишком глубоко – в них нет нашей вины. А вот разобраться в произошедшем – наша прямая обязанность как посланцев Бункера. Я уложился минут в пять и, судя по всему, справился с донесением главной мысли на отлично. Лица стариков посветлели, радист склонился над своим столиком, начав деловитый доклад, остальные принялись собираться со мной: дел предстояло немало, и лишние руки не помешают.

На этот раз Филимон и Сергей начали с вытаскивания из снежных нор всего полезного. Сдавленные рваные рюкзаки, сумки, обрывки одежды с карманами, вбитая в снег всякая мелочь – они тащили в вездеход все подряд.

В ледяную гробницу я вошел первым, предварительно хорошенько расширив отверстие в стене. Войдя, помедлил лишь пару секунд, сделав глубокий вдох какого-то по-особому стылого воздуха, после чего, не приближаясь к мертвым телам, на коленях двинулся к противоположной стене. Ледяной потолок не позволял выпрямиться во весь рост, что вполне разумно, если есть задача защитить небольшое пространство и, возможно, хоть немного прогреть его имеющимися средствами. Пока медленно двигался, глаза отмечали различные важные мелочи. Вон там заросшая снегом вентиляционная отдушина – выходившая в оставшуюся позади цепочку пещерок. Я вошел через стену совсем рядом с заложенной блоками дверью. Рядом с мертвыми телами вроде как припорошенная снегом каменная площадочка. Очаг? Не удержавшись, дотянулся и проверил. Да. Под снегом смерзшиеся угли. Обычный обложенный камнями очаг без дымохода. Дров нет. Я двинулся дальше.

Одним размашистым движением я стряхнул со стены укрывающую ее пелену сверкающего в свете карманного фонаря инея. Лучом света пробежался по ледяным блокам и сразу увидел квадратный контур, окаймляющий заложенный проход. Понадобился с десяток сильных ударов, чтобы выбить блоки внутрь и направить луч фонаря в затянутую снежной пылью дыру. Вглядевшись, я медленно кивнул и пробормотал:

– Вот как-то так…

За проломленной стеной из блоков начиналась большая и высокая пещера. Настоящая пещера с каменными стенами и потолком. Тут хватало снега и льда, но эта маскировка меня не обманула, равно как и не смогла скрыть главного: там впереди в высокой стене имелась железная дверь. Не ворота, а дверь – высокий прямоугольный проем, забранный цельной железной плитой, поседевшей от осевшего на нее снега.

Переступив выпавшие блоки, я вошел внутрь и, подсвечивая фонарем, медленно пошел по пещере, обходя лежащие на полу тела, машинально их считая. Дойдя до двери, я подвел погребальный бухгалтерский итог: еще восемь трупов. Тела нетронуты медведями или червями. Не тронуты они и тленом. Выражение мертвых лиц скрыл вездесущий снег, но от этого на душе не становится легче. Пришлось самому себе напомнить, что я здесь не в качестве плакальщика. Я должен оставаться бесстрастным. Хотя бы из практических соображений: отвлекаясь на скорбные лики, можно пропустить важную мелочь.

Стальная дверь была неприступна – во всяком случае для тех бедолаг, кто прибыл сюда без подходящих инструментов. И без вездехода…

Но умершие здесь старики снова доказали свою живучесть и упрямство: стоило убрать снежное покрывало с двери, и я увидел многочисленные свидетельства силы человеческого духа. Глубокие зазубрины, достаточно длинный пропил у одного края, бессчетные царапины и неглубокие вмятины. Убрав остатки снега, я отступил на пару шагов, упер в дверь луч фонаря и на пару минут застыл, позволил себе на это время отбросить бесстрастность и погрузиться в эмоции.

Чтоб вас…

– Эту дверь да в музей бы, – прошептал я, глядя на покореженный избитый металл. – На самое видное место. И чтобы школьников вокруг водить – дабы видели, на что способны сражающиеся до конца люди.

– Да… – глухо пробормотал вставший слева Сергей.

– Святые угодники, – тихо произнес вставший справа Филимон. – Там буквы… слова…

– Слова, – подтвердил я, чуть подаваясь вперед и начиная читать то, что сумел разобрать: – Нам не открыли – не откроют и вам. Уходите!

Бункер МЕРТВ! Уходите!

Не тратьте время! Идите дальше, люди!

Заберите мою одежду – и идите дальше!

Передайте тем наверху – пусть не идут сюда! Передайте!

Тут гибель! Уходите!

Бегите! И помяните нас!

Эта ставка прогорела…

Дверь не открыть! Бегите!

– Герои, – пробормотал я, оборачиваясь к лежащим неподалеку телам. – Они все герои. Поняв, что им уже не уйти и не спастись, постарались спасти тех, кто только пришел.

– Вон там, – дрожащая рука Сергея указала на какой-то предмет между двумя телами. – Я глянул осторожно. Это банка литровая. Внутри сложенная бумага. И пара карандашей.

– Надо сберечь, – вздохнул я, ведя лучом света по ледяной гробнице, где умерло столько освобожденных людей. – Вот вам наглядный пример, мужики… Вот в чем виноват наш Бункер… оставайся он на связи с этим убежищем… сумел бы в случае чего предупредить еще летящих сидельцев не соваться после освобождения в умерший бункер Старого Капитана… Нельзя рвать связи. Нельзя…

– Так радио не только у нас! – сорванным голосом заметил Филимон.

– Не только у нас, – согласился я и, заглянув в его заполненные потусторонним страхом глаза, попросил: – Будь добр – вернись в вездеход к Касьяну Кондратовичу. Никому из вас нельзя оставаться поодиночке слишком долго.

– А тебе? – спросил Сергей Блат.

– А я уже привык, – ответил я – Давай, Филимон… давай…

– Прихвачу хоть рюкзак с собой…

– Прихвати, – согласился я и взглянул на Сергея. – Помог бы ему собрать тут все.

– Да сделаем… вот же ж… бедное, зря сгинувшее старичье… выходит, нам еще ого-го как повезло в этой жизни, верно?

– Верно, – подтвердил я. – Нам всем ой как повезло…

Они уже высвободили из ледяного плена чужие вещи и начали выбираться из ледяной каморки, когда я тяжело ударил по двери найденным тут же внизу сломанным зубилом.

Ба-а-а-м…

И еще раз…

Ба-а-а-м-м-м…

Я нанес не меньше двадцати сильных размеренных ударов по стальной двери. Выждал несколько минут – за моей спиной стояли замершие в ожидании чуда старики – и повторил серию звонких ударов.

Чуда не случилось. Дверь осталась мертва. Бункер Старого Капитана мертв.

Уронив зубило под ноги, я развернулся и пошел к выходу из снежных катакомб.

* * *

Касьян, завершив сеанс связи с родным Бункером, подошел ко мне где-то через час с небольшим после нашего мрачного возвращения. А я, закончив копаться в найденных вещах, налил себе драгоценнейшего кофе с сахаром, закурил сигарету и, забросив ноги на панель управления, смотрел в затянутое светящимися тучами черное небо. То и дело вездеход озаряла на миг очередная молния, высвечивающая мертвую снежную пустошь на километры вокруг. Усевшись в соседнее кресло, Касьян сделал глоток кофе из крохотного серебряного стаканчика – чуть больше наперстка, – помолчал с минуту и только затем задал главный вопрос: